Когда Бог сотворил человека,
нужда в Сатане отпала.
Кароль Бунш
Плавными движениями ее тонкая ручка наносила новые линии на будущую картину. Движения были мягкими, ласковыми, словно она гладила собственное дитя. Краски были яркие, даже, пожалуй, чересчур. Они били по глазам человека, который мог бы взглянуть на картину, и выводили его на некоторые мгновения из этого материального мира. Будущая картина как будто имела опьяняющий эффект. Но творение ее рук никто еще не видел. Незаконченное произведение никто не должен видеть. Если это происходит, то тогда теряется весь смысл. Никто не должен созерцать скрупулезное создание чего-то внеземного. Это… это выводит из себя, это отвлекает. Какого черта эти глупые приземленные создания пытаются войти и посмотреть, чем же ты здесь занят? Почему нельзя просто оставить в покое? Неужели за Богом кто-то наблюдает? Все Его действия при создании мира лишились бы смысла, если бы за Ним кто-нибудь подсматривал!
Картину не видел никто. Кроме ее брата. Он сидел и часами наблюдал, как она выводит силуэт, как смешивает краски, как в порыве хочет все испортить коварным намеренным мазком. Она прекрасна. Нет в мире более замечательного человека, чем его сестра. Насколько богат ее внутренний мир, насколько она добра и обходительна, насколько чистая и светлая энергия идет от нее. Будто бы она рождена, чтобы делать людей счастливыми. Внешность ее соответствовала красивому внутреннему миру: в свои двадцать шесть лет у нее было милое лицо девушки-подростка. Сестра – это все, что у него есть.
Он сидел и часами наблюдал за ней. Он смотрел на нее из инвалидного кресла…
Раздался звонок в дверь. Она в ярости, отбросила краски и с кистью в руке направилась к входной двери. Посмотрев в глазок, художница увидела пожилую старушку. Это была та, которая сдавала им квартиру.
- Доброе утро, - сказала девушка. – Вот оплата за два месяца.
- Спасибо. Вас тут ничего не тревожит? – спросила старушка немощным голосом. Ее голос был такой старый, что девушке показалось: этот голос исходит из другого мира. Мира мертвых. Неплохо было бы попробовать запечатлеть этот голос на картине. Но как это сделать?
- Все хорошо, - после этих слов дверь закрылась.
Она снова подошла к мольберту. Подняла с пола краски и задумалась. Как бы лучше передать эту старость, этот обреченный мертвый голос молодой девушке, которую художница изображала на картине…
- Я думаю, если бы ты добавила больше темных красок, это получилось бы, - сказал ее брат. Она всегда удивлялась: насколько точно он всегда угадывал то, о чем она думала. – Я проголодался, Марина.
- Потерпи еще немного, братец, - ответила девушка. – Я вот-вот ухвачу идею за хвост, мне нужно додумать, иначе картина будет несовершенна.
- Ты говоришь так про все свои произведения. Тебе не нравится не одна твоя картина. Благо, что я не даю тебе их сжигать, а то от твоего творчества тогда вообще бы ничего не осталось!
- Возможно, - задумчиво произнесла Марина, глядя на молодую девушку на холсте. – Никита, а тебе не кажется, что смысл заключается не в конечном результате, а в процессе создания?
- Это для тебя. Для меня, как для стороннего наблюдателя, смысл заключается именно в конечном результате. Для зрителей не имеет значения как ты создала эту картину, какие неимоверные усилия приложила. Они видят то, что получилось. Если ты все сожжешь, то они не увидят ничего и твое творчество и все усилия не будут иметь ровным счетом никакого смысла… Ладно, поеду на кухню, хотя бы чайник поставлю.
- Братик, я скоро. Дай мне еще немного подумать, и я накормлю тебя.
Никита подмигнул сестре, развернул инвалидную коляску и укатил на кухню.
Квартира, в которой жили брат и сестра, была очень светлая. Мебели было мало. Бедность, в которой они жили, помогала осознать, что в мире есть другие, нематериальные ценности. Что в людях нужно ценить не их заработок, а их внутренний мир, их мысли и их поступки. Находилась квартира на шестнадцатом этаже. Каждое утро они первыми встречали рассвет. Он ненавидел наше солнце. Не любил свет. Марина полагала, что это из-за того, что свет – совершенен. Но он все равно каждое утро смотрел вместе с сестрой в окно на солнце. Это был обряд, приветствие миру. И единственный способ остаться в здравом уме.
Она оторвалась от мыслей о картине и приготовила завтрак себе и брату. Они редко говорили друг с другом. Им это было не нужно. Они знали все. Что было сказано и что будет сказано. Марина и Никита считали слова бессмысленными.
У Никиты не было никаких занятий. Он нигде не работал и не учился. Есть много людей с такой же проблемой, людей, прикованных к инвалидному креслу. Но в отличие от него они нашли себя, по крайней мере, ищут. Они придумывают себе занятия, хобби, радуются простым моментам жизни. У таких людей появляются крылья, и они перестают чувствовать себя инвалидами. Никиты никогда не обретет крылья. Да он мог бы заняться чем угодно! Почти любым делом, каким бы захотел. Но он не хотел. Скорее всего, Марина не понимала этого. С самого детства Никита жил жизнью изгоя, которую ему навязало общество и дети. И с самого детства с ним рядом была она. Его любовь к сестре выходила за рамки пространства и времени. Такая же любовь была и у Марины к брату. Порой Никите казалось, что ничего кроме этого у него нет. И так оно и было на самом деле.
К вечеру картина была закончена. Художница работала над ней не один день. Девушке порой казалось, что на написание этого холста ушла целая жизнь. Не ее жизнь, а жизнь кого-то незначительного. Как будто это какой-то дьявольский механизм: отдал чью-то жизнь – получил картину. И от осознания того, что, возможно, она пожертвовала чьей-то жизнью наворачивались слезы. Душа плакала. Марина сидела на диване и смотрела на брата, а он смотрел на картину.
- Эта картина не стоила таких усилий! – вынес он вердикт. – Возможно, если бы я не видел, как она создавалась, я бы ей восхищался. Но это отнимает у тебя силы. Нельзя работать на износ. От тебя же не останется ни одной молекулы!
Она молчала и смотрела на брата. С самого детства она заботилась и оберегала его. Она почти не жила для себя… Сколько сил ушло на брата, сколько любви в него было вложено. Марина смотрела в его небесного цвета глаза. Чистый разум. Какие же светлые у него глаза. Не такие как у нее – карие. Почему же? В чем причина таких кардинальных различий?
Никита развернул инвалидную коляску и подъехал к окну, через которое был виден большой ночной город, окутанный разноцветными светлячками. Он потянулся рукой к двери балкона и открыл ее. Свежий весенний ветер как будто прозрачное призрачное одеяло окутал его. Затем коляска вывезла парня на балкон. Иногда казалось, что инвалидная коляска сама управляет направлением движения, сама ездит и сама думает. Раб, вот кем был Никита. Он ощущал себя жертвой этой чертовой коляски. Ему казалось, что она (эта адская машина) подстроила тот несчастный случай в детстве, что бы заполучить его в свое владение. Потому что без человека этот инструмент не может осуществлять свои замыслы. Свои коварные цели. Такие, как выехать на балкон. Но как только в ней оказывалась жертва, коляска становилась самым злобным изобретением человеческих рук.
Вид с шестнадцатого этажа открывался великолепный. Никита любил наблюдать за тем, как каждую весну город постепенно начинал наливаться зеленым цветом; как исчезало белое безразличие снега. Только весной он чувствовал в себе силы. Чувствовал, но ничего не мог изменить. Или не хотел…
Она тоже почувствовала свежий воздух, проникающий в квартиру. Все так же не могла оторвать взгляд от брата. Какой же он замечательный. Почему судьба с ним так поступила и лишила его всех возможностей. А может и не всех… Только все равно менять что-то Никита не спешил. Он был рабом коляски, а его рабыней была любящая сестра…
Она много раз представляла себе, какой могла бы быть жизнь, если бы брат отсутствовал или умел ходить. Воображение художницы рисовало ей на эту тему очень живописные картины. Может быть, у нее бы даже был… парень. А что, ведь она не уродина и не стерва. Не злая и не подлая. Но у нее никогда не было парня. Никогда не было любовных переживаний. Не было первой любви. Она даже никогда не целовалась! Все светлые чувства Марины были направлены исключительно к своему родному брату. Мысли вели ее по этому лабиринту несбывшихся надежд и пустых мечтаний. И выхода из лабиринта не было. Как будто ее заперли в одном обособленном мире. Причем не ее мире! А мире другого человека!
Весна не была ее любимой порой. Обычно весной что-нибудь случалось. Он же, напротив, любил весну. Обычно весной что-нибудь случалось.
Никита вернулся с балкона в комнату, в эту клетку. Марина помогла ему перебраться с инвалидного кресла на кровать. Сестра укрыла брата. Он закрыл свои небесные глаза и окунулся в мир снов, нереальности, неважности, нелепости, бреда. Она же решила пойти на кухню. Проходя, художница захватила сигарету, которая лежала в куртке. Марина редко курила и не одобряла это. Она редко курила… Редко… курила… и… одобряла… не… это… Только когда что-то рушило ее душу. Сигареты не были лекарством для души, но они почему-то помогали ее мозгу решать душевные проблемы. Ее разум был неким подобием пули, летящей из снайперской винтовки. Часто эта пуля попадала в цель и тогда проблемы ее души, которые приносили телу и разуму много неприятностей, исчезали. Но бывало, что пуля летела совсем не туда. Она билась о стену, становилась приплюснутой. Тогда проблемы не решались из-за промашки снайпера (мозга). Эти проблемы начинали охотиться за снайпером, за тем, кто покушался на них. Приходилось скрываться, искать сильного покровителя. Успокоительное лекарство. Никита никогда не видел, как сестра принимала своего покровителя.
Ближе к небу. Звезды укрыли всю поверхность вверху, которая и называлась небосводом. Несколько минут Марина наблюдала за этими странными и совершенно непонятно для чего созданными телами. Тело… Как тело мужчины или тело женщины. Как тела обоих. Ей казалась слишком невероятной мысль о том, что это могут быть люди, жизни. Может быть, именно жизнями этих звезд она расплачивается за картины… От этой мысли она вздрогнула.
Никита спал.
А ей становилось все хуже оттого, что она с каждой секундой и каждой клеткой своего ангельского тела осознавала, что убивает звезды. Ей показалось, что геноцид не так страшен, как то, что делает она.
Никита ворочался.
А ей становилось все хуже оттого, что она с каждой секундой и каждой клеткой своего невинного тела понимала, что она никогда не остановится. Она будет дальше продолжать рисовать картины, попутно стирая целые галактики.
Никита даже во сне чувствовал, что с его сестрой происходит что-то не то. Его мозг начал неосознанно переживать за нее.
Всю ночь Марина просидела у холодной батареи, обхватив свои колени. Утренние восходящие лучи застали девушку врасплох, она как будто очнулась от гипноза. Она была рада солнцу. Звезды исчезнут и перестанут напоминать о себе. Еще больше она полюбила светлое время суток.
Никита впервые проспал восход. Спустя тринадцать минут после того, как лучи солнца осветили сестру, он появился на кухне. Его удивленный взгляд показался Марине чем-то неестественным. Тут она поняла, что он не знает о ее страшной ночной догадке. И усмехнулась злой улыбкой. Эта улыбка до неузнаваемости изменила ее доброе обычное выражение лица.
- Что случилось? – спросил Никита, видя, что с сестрой что-то не так.
Впервые он увидел в ее глазах дикую искру. Марина встала с пола и, найдя успокоительные таблетки, выпила их.
- Ничего не произошло. Просто бессонница. Что-то все мысли в голове перемешались. Устала, а заснуть не могла. Вот и выгляжу сейчас не лучшим образом, - ответила сестра брату. А взгляд ее был бездумным и стеклянным. Он как будто проникал сквозь стены, обнаруживая все темные стороны и обволакивая шестнадцатиэтажного монстра. – Хочу на свежий воздух.
- Пойдем на балкон? – предложил брат.
- Нет. Хочу свободы. Пойдем на крышу…
Никита выехал из квартиры первым и не увидел, что сестра забыла закрыть дверь. Подъезд был чист, стены покрашены, помыты. Марина, с трудом таща за собой коляску брата наверх, поняла, что брать Никиту с собой было плохой идеей. Через некоторое время они забрались (с огромным трудом) на чердак и вылезли на крышу. Брат и сестра подошли к краю.
Утренний город был очень красив. Внизу бегали люди, похожие на насекомых, на какие-то паразитирующие организмы. Они с каждым днем только ухудшали ситуацию. Художница понимала, что для них, этих самых людей, спасения нет. Как и для нее. Ей казалось, что она ничем не отличалась от остальных. Марина ошибалась. По мнению брата, она была самым светлым, чистым и прекрасным существом, которое ступало на землю. Она знала, что ее брат так думает, но была не согласна с ним. Для него она была всем. Но кем она была для остальных? Никем. Ничтожной крохой. Девушкой, которая, возможно, и достойна уважения за то, что так заботится о своем брате. Девушкой, которая никогда не получит то, что заслуживает. Никогда не найдет свое счастье, хоть и заслуживает его больше, чем многие другие.
В конце концов, всем наплевать на их жизни. На жизни друг друга. Поэтому можно расслабиться и не задумываться о том, что кто-то со стороны на тебя не так посмотрит (как на идиота), что не поймет. Все уже перестали понимать друг друга. Эта городская суета – всего лишь имитация жизни, движения, радости. Если хотите, это инстинкт. Животный или искусственно выработанный – неизвестно. Элемент притворства вошел в нашу жизнь с молоком матери, с ее счастливой улыбкой и глазами, которые смотрят на дитя. Мир не развивается, он деградирует, потому что деградируют люди. Подмена истин и смысла привело к тому, что люди перестали задумываться. Они легко могут назвать богом сатану, потому что роются в подменной истине или вовсе не роются нигде.
Марина смотрела в даль. Ей захотелось чего-то нового. Чего-то неизведанного. Того, чего еще не было в ее жизни. Захотелось что-то изменить и обрести настоящее счастье. Перестать врать себе о том, что все хорошо.
Никита наблюдал за суетой. Как же это все бессмысленно. Единственный смысл и радость заключен в его сестре. А остальное лишено всякого смысла.
- Я тебя люблю, сестричка…
Его спокойный голос оборвался. Он почувствовал, что коляска помимо его воли начала движение вперед. Через секунду он понял, что с ужасающей скоростью летит вниз.
Возможно, теперь она станет счастлива. Теперь она перестанет платить жизнями за свои неумелые картины.