День рождения настолько волнующий праздник, что если бы с него можно было начинать каждый день, то вся жизнь стала бы яркой, как раннее солнце, что заглядывает сейчас в комнату именинника, и цветной, как радуга после дождя. Что-то в этом дне скрыто светлое, наполненное ожиданием, особенно когда ты растешь в беззаботном детском мире.
Арсений открыл глаза, посмотрел на потолок и довольно потянулся – как чудесно! Настал его День.
Разбуженный неугомонным солнечным зайчиком, он вскочил с постели и побежал на кухню, откуда доносились бряцания посудой и запах любимого вишневого пирога.
- С днем рождения, сыночка! - радостно обняла его мама, прижимая локтем полотенце. – Желаю тебе вырасти здоровым, мужественным и найти дело по душе, - быстро проговорила она и отвернулась к духовке – Не мешай, Арсюш, пирог горит… не обжечь бы тебя!
Мама оттолкнула мальчика и ловко открыла дверцу. Оттуда вырвался аромат ванили, пригоревшей вишни и сахарной пудры. Тот самый аромат дня рождения, который Арсений обожал и ждал целый год.
- Мама, а гости когда придут? – волнительным голосом спросил он.
- К часу соберутся. Беги отсюда, я не успеваю ничего.
Мама суетилась, перекладывая пирог на блюдо, из-за чего в одно мгновение превратилась в озабоченную маму, не такую радостную, как была только что.
Арсений вышел на балкон и потянулся ещё и там, да так сладко, что представил себя взрослым мужиком, как сосед дядя Гена, который любил стоять вот так на воздухе и сладко потягиваться.
- Да ты брат копируешь меня, не иначе, - услышал Арсений громкий насмешливый голос соседа. Тот, оказывается, уже встречал утро всем телом.
- Я не копирую, - оправдался Арсений, - я пробую…
- А! Тогда другое дело. Это можно. Пробуй, пожалуйста. Это запросто можно, - дядя Гена достал папироску и стукнул ею об ладонь. – Только вот это не пробуй, нельзя! Это, парень, дрянь. Как есть дрянь сильная…
Арсению не нравился запах папирос соседа, и он ушел с балкона, закрывая дверь на защёлку, чтобы запах не залетел в комнату и не испортил приятный пироговый аромат.
Всё-таки классно, когда твой главный день летом, думал Арсений. Жаль только друзей не позвать, все разъехались отдыхать. Он и сам завтра уезжает в лагерь… Зато после можно собраться, и получится второй день рождения! А сегодня придут родственники и двоюродные - тоже ничего, весёлая компания, подарки хорошие дарят.
Арсений лёг на кровать и стал представлять, какие подарки сегодня он получит. Неужели краски? Краски! Его мечта - в тюбиках, как у настоящего художника. И кисть - длинная, с тоненькими волосками, которые при намокании превращаются в один волосок и оставляют плавный след на бумаге. Как у Вадима Сергеевича, учителя рисования, который предложил маме забрать Арсения из художественной школы, объяснив кратко, что у него нет таланта.
Арсений не любил вспоминать тот день. Но что поделаешь с памятью, если она хранит именно то, что хочется забыть.
Дело в том, что с раннего детства, сколько он себя помнил, он рисовал. И всегда ему приходилось доходчиво пояснять взрослым, что нарисовано. Даже удивительно!
Однажды, например, специально для друзей мамы нарисовал красивые рисунки, но те весь вечер хихикали, называя их «странными фантазиями и каракулями».
Они говорили, что корова не может быть зеленого цвета и такой странной формы, а машина никак не похожа на машину, потому что это вылитая собака, только вместо лап у неё колёса. И маленький Арсений плакал при всех. Да, плакал. Правда его утешали тем, что он может стать космонавтом или управлять сложной техникой, что он хороший умный мальчик, и у него всё впереди. Тогда он запомнил, как ему было обидно от всеобщего непонимания.
Не смотря на это, Арсений продолжал рисовать на любом клочке бумаги. Рисовал что видит, как видит, а рисунки непременно раскрашивал акварельными красками из 12 цветов. Других не продавали в их городе. Дефицит, поясняла мама.
Твёрдые цветные карандаши не устраивали Арсения, они не давали яркого оттенка, грубо царапали бумагу толстыми линиями и не пахли фантазией. А ещё они всё время ломались: или точилкой, или сами по себе. Бывало, что палочка грифеля болталась в деревянной одёжке и тогда Арсений нервничал, вытаскивал её пальцами, слюнил и здорово пачкался, за что мама, конечно же, ругала.
Когда Арсений самостоятельно научился смешивать краски так, чтобы получались ещё цвета, мама сдалась. Она повела его в художественную школу, где преподавал Вадим Сергеевич - уважаемый в городе человек высокого роста, в шляпе и с тростью. Его было видно издалека. Он любил заматывать шею огромным шарфом, словно у него постоянно болело горло, и когда что-то говорил, то натужно скрипел, как старое плетёное кресло в бабушкином саду, а может даже кряхтел, неприятным грудным голосом. Надо сказать, что при первом знакомстве Вадим Сергеевич внимательно рассматривал рисунки Арсения, раскладывая вокруг себя на полу, после чего разрешил « походить немного, для пробы».
Вначале он учил рисовать правильные гипсовые формы, объяснял пропорции, тени, показывал разные краски, кисти, предлагал нарисовать цветы. Но Арсений буквально всё рисовал иначе, менял форму, искажал линии, и тогда Вадим Сергеевич пригласил маму.
- Понимаете ли? - сказал он маме, - у вашего сына нет таланта. Совсем нет. Я не могу держать его в школе, ему лучше подыскать другой кружок, технический. Рисование – не его жизнь. Если я представлю на выставку хоть один его рисунок, меня уволят, понимаете ли? Он видит мир не так…
И мама понимающе кивала, а Арсений держал её за руку и сильно сдавливал пальцы. Ему казалось, что его выжигают изнутри огнём, который мама не способна увидеть, да и Арсений не видит, а только чувствует.
Сам Вадим Сергеевич рисовал художественными красками в серых тубах, аккуратно обёрнутых цветными бумажками и уложенных в коробку с названием «Ленинград». Это такой город – Ленинград. Мама Арсения туда ездила на экскурсию, когда была молодая. Она рассказывала, что в этом городе разводят мосты, отчего никто не может переехать на другой берег. Это романтично, говорила мама. И ещё там летней ночью светло как днём. Арсению было не очень понятно, как можно спать, когда светло, но он верил маме и пытался представить что такое ночь белого цвета.
В кабинете Вадима Сергеевича, вдоль стен, стояли разных размеров натянутые холсты, а по центру – несколько мольбертов. Мечта любого, кто хочет рисовать! Запачканные красками кисти, затёртые мастихины, помещались в две литровые стеклянные банки из-под яблочного сока, и торчали оттуда как солдаты со штыками, готовые ринуться в бой.
Все его картины висели в местном краеведческом музее. Он рисовал только деревья и цветы, а не портреты и глаза, как это делал Арсений. Животных он тоже не рисовал.
- Ну не бывает такого! - крикнул он однажды на Арсения особенным голосом, сжимая губы, отчего те превратились в тонкие свистящие трубочки. - Что же ты всё время выдумываешь небылицы! Где ты их видишь? Красный не может быть таким на лице человека! Розы не бывают синими! Разбавляй краски, добавляй белого, приближай к жизни!
В дверь тихонько постучали. Арсений вздрогнул, привстал и крикнул « войдите». У них в семье так принято, когда закрыта дверь. Вошёл папа, с прямоугольным свёртком в руке и широченной улыбкой.
- Папа! - кинулся к нему мальчик.
- С днём рождения, сын! Вырастай большой, не будь лапшой!
Папа подкинул сына к потолку. Вошла мама со связкой разноцветных воздушных шаров и в этот момент папа нараспев проговорил:
- Трам-пам-пам! Десять лет – пора за всё держать ответ! Счастливый ты Арсюха, тебе всего десять лет. Вся жизнь впереди!
В руки Арсения легла коробка, обернутая лентой.
- Краски?! – крикнул мальчик и с надеждой посмотрел в глаза отца.
- Нет… конструктор… - было растерялся папа. – Ме-тал-ли-чес-кий, с отверткой и болтами., - почему-то по слогам проговорил он, будто Арсений не понял бы и одним словом. - Я всё детство мечтал о таком! Ты только посмотри, это же военный вертолет, сын!
Арсений освободил коробку от бумаги и достал запчасти вертолёта.
- Вместе будем собирать, ладно? – радостно предложил папа.
- Конечно, пап…
Мама присела и извиняющимся голосом сказала:
- Мы не нашли красок. Они дефицит, понимаешь? Нигде не купить. Мне сказали, что даже в Москве сейчас нет. Что ж поделать?
Мама говорила так искренне, что Арсений поверил. Он понимает, что времена такие. Иной раз бывает родителей жалко, когда они оправдываются, но они же не волшебники…
Зато на улице было прекрасно. Светло и по-утреннему приятно. Дворник поливал клумбу, на деревьях газона щебетали птицы, мальчишки играли в футбол… Арсений вышел во двор в белой рубашке, как именинник, и сел на лавочку, чтоб скоротать время до прихода гостей. Разглядывая всё вокруг, он думал о завтрашнем дне и лагере. Арсений любил летний лагерь. Ему там особенно нравилась спортивная площадка и эстрада, откуда транслировалась музыка и объявления о распорядке дня, и где всегда проходили интересные мероприятия и соревнования. А что говорить о последнем костре и королевской ночи, в которой так много приключений и неожиданностей!
Ещё Арсений любил заходить в гости к местному художнику. В мастерской было довольно грязно, но любопытно. Там складировали старые театральные декорации, шторы, плакаты. В прошлом году он не заметил, как провёл там весь день, разглядывал рисунки и толстые альбомы по искусству. Его даже искала вожатая Варя…
Болтая ногами в размышлениях о поездке, мальчик заметил, как игры перед его глазами вдруг разом остановились, и дети стали собираться маленькими группами, активно обсуждая что-то. Он встал и подошел к ребятам, меняющим колесо у велосипеда.
- Пошли с нами, - предложили они, - там этого привезли, который сгорел. Сейчас хоронить будут!
- Кто сгорел?
- Да пацан один! В подвале с макулатурой играли, а кто-то кинул спичку в окно. Большие вылезли, а этот остался… Ты чё, не знал что ли?
- Нет!
- Да брось ты, весь город знает. Юрка! Его «кисточкой» дразнили… Из второй школы.
- Я в первой учусь!
Все промолчали. Между школами было негласное соперничество с того самого момента как их директор перешёл во вторую школу. Вторая была с английским уклоном, а первая –обычная. Во второй было престижно учиться, а в первую шли те, у кого не было «блата». Бывало, что и в одном дворе жили ровесники, а не дружили, потому как из разных школ. Не правильно, конечно, но взрослые устанавливают правила, а дети только подчиняются.
Вообще в маленьких городах всё иначе, нежели в больших. Например, о свадьбах, о похоронах и трагедиях узнавали сразу все, весть разлеталась мгновенно. И похороны всегда шли длинной процессией, с музыкантами, играющими траурные марши, с очередью из зевак соседних домов. Но почему Арсений ничего не знал, терзался он догадками и нахмурил брови. Ну да! Конечно! Он же у бабушки гостил целую неделю, а в этот момент, видимо, событие и случилось.
И тут Арсений вспомнил, кажется, он знал, про какого Юрку идёт речь.
- Ребят, а это не тот, который сын директора завода?
- Тот! – крикнул соседский Пашка, отвлекаясь от ремонта велосипеда. – Ща велик закончим и идём!
Неожиданно в толпу вклинился запыхавшийся мальчишка лет шести.
- Там можно конфет набрать шоколадных, - выпалил он, - раздают, сколько хочешь, смотрите!
Он достал из карманов шоколадные конфеты «Петушок» и «Красную шапочку», явно для подтверждения своих слов.
- Побежали, ребя! – скомандовал Пашка, и все мигом побежали. Арсений тоже побежал.
Разобранный велик остался лежать прямо по середине двора, охраняемый шестилеткой с конфетами во рту.
Пока пацаны бежали к дому, люди активно собирались у подъездов, обсуждая случившееся.
«Дети должны видеть жизнь какая она есть, ох горе-то какое…» - сказала женщина в платочке, мимо которой проскочил Арсений. Видя большое скопление людей и венков, ребята перешли на медленный шаг.
«Да. Страшно…Какой беды натворили… Вот шалость к чему приводит» - ответил кто-то.
«А что вы хотите? На них управы нет и строгости нет, как у нас была. Бывало, боялись родителям в глаза смотреть…» - подхватила чья-то бабушка.
«Дети – они и есть дети, во все времена. Сколько не предостерегай…» - вмешался мужчина в пиджаке.
Меж тем ребята уже были у подъезда, возле которого стояли музыканты. Один с огромным барабаном, другой с блестящей трубой, и ещё несколько… К ним подходили хмурые мужчины с чёрными лентами на руке, здоровались друг с другом за руку и снимали кепки… толпились женщины, дети, кто-то сидел на табуретках. Все расступились, освобождая вход в подъезд.
Арсений не мог поверить, что это тот самый Юрка, с которым они однажды шли из художественной школы.
- У меня ничего не получается, - жаловался тогда он, - я пытаюсь нарисовать красиво, а не выходит.
- Ладно тебе, - утешал Арсений, - меня вообще ругают, что я не правильно рисую.
- Я хочу быть художником… великим, как Шишкин, - чуть не плача говорил Юрка.
- Я тоже хочу, - отвечал Арсений, - но как Шишкин у меня ни в жизнь не получится. А потом Арсений спросил: - Юр, а чего ты всегда с собой носишь кисточку?
- Надо много работать и много учиться! Мой папа говорит, что если я хочу стать художником, я должен помнить об этом и больше наблюдать. Вот я и ношу её, чтоб рука привыкала, - закончил тогда Юрка. Арсению показалось, что он это сказал не ему, а самому себе. Они попрощались на перекрестке, каждый пошёл своей дорогой. А потом Арсения выгнал Вадим Сергеевич…
Мальчики вошли в подъезд. На лестнице, примерно между вторым и третьим этажом в нос ударил едкий запах обожжённых куриных перьев, и Арсений вспомнил, как бабушка покупала у соседки плохо ощипанную курицу, а потом подпаливала её над газовой горелкой.
Потом запах смешивался с хвойным, не менее едким и совсем не привычным летом. Он скорее соответствовал новому году…
Чем выше они поднимались, тем яснее ощущалось напряжение внутри. Внизу ударили в огромный барабан. Арсений вздрогнул от неожиданного грохота, другие вздрогнули тоже. И в этот момент он вдруг понял всю серьезность события. Понял, что дети не должны умирать вот так, от несчастного случая. Они должны жить и стать кем мечтают, обязательно стать… А иначе получается не честно!
На четвертом этаже их встретила распахнутая дверь и печальная женщина в чёрном кружевном платке. Она показала рукой на длинный коридор, в конце которого был слышен скулящий невнятный звук.
В маленьком пространстве, завешенном бордовыми шторами, стоял гроб на двух табуретках, пианино, и ещё более чёрная женщина. Женщина что-то причитала себе под нос. Возле гроба на тумбочке горела тонкая желтая свечка.
Ребята остановились. Женщина оторвала взгляд от пустоты и посмотрела на них.
- Ааа, дети! Берегите себя, милые… - зашептала она сипло, указывая рукой на тело покойного. – Проходите, не бойтесь, попрощайтесь с моим мальчиком….
Все стояли как вкопанные. Подходить было страшно. В алом гробу, в белых кружевах, лежал обугленный темно-коричневый череп в серой шапке вместо волос, на которой выделялся большой крест. Череп напоминал голову игрушечного плюшевого медведя.
Арсений единственный сделал шаг вперед. Не сам, его подтолкнули сзади. Он упёрся взглядом в то, что когда-то было Юрой, и едкий запах с лестницы ударил в нос заново. Вот источник. Здесь, перед глазами. Арсения затошнило. Он никогда не видел смерть, а сейчас находился рядом с ней и дышал её запахом.
Тем временем женщина подошла к остальным и всхлипывая сказала:
- Не бойтесь… Я тоже сначала боялась… Пойдёмте, я дам вам конфет, помяните Юрочку.
И они вышли, оставляя Арсения рядом с гробом. Арсений растерялся. Он не знал, обязан ли что-то говорить, или должен поклониться и уйти ко всем остальным, а может лучше вообще убежать? Зачем он пришёл сюда? Неожиданно в груди проснулось что-то тревожное и медведя стало жалко до слёз.
Он стал внимательно разглядывать место, где раньше были глаза, нос, и ему вдруг показалось, что он узнаёт Юру... Что сейчас совсем не по-дружески оставлять его в одиночестве, в пустой комнате, где горит только свечка. Арсению стало нестерпимо стыдно за страх перед гробом, за тошноту от едкого запаха, за белую рубашку в этом всеобщем чёрном горе, за свой день рождения…
Тонкий, робкий солнечный луч пробивался между тяжелых штор и освещал их край так, как будто в соседнем доме полыхал пожар. Разноцветные пластмассовые цветы на венках с бронзовыми лентами словно смеялись над растерянностью Арсения и шептали со всех сторон: « Видишь, вот они - синие розы, ты рисовал такие, запоминай!»
Арсений набрался храбрости, подошел вплотную к гробу и наклонился к медвежьей голове.
- Прости, что у меня сегодня день рождения… - прошептал он.
Нелепые слова, глупые, тут же подумал мальчик, зачем он их говорит, Юра же не слышит! В этот миг с улицы донесся пронзительный вой трубы, и снова удар в барабан. Арсений резко повернулся к выходу.
В дверях стояла чёрная женщина, прикрывая рукой рот. Её красные опухшие глаза слились с цветом комнаты и цветом сына. Арсению показалось, что женщина постепенно растворяется в пространстве и вот-вот превратиться в желто-красный дым. Горло сдавило. Ему захотелось немедленно убежать куда-нибудь.
- Подожди мальчик! - тронула за плечо женщина, - как тебя зовут?
- Арсений.
- Не уходи, я угощу тебя конфетами и печеньем.
Она ушла, а Арсений не мог ждать её возвращения. Он за секунду пробежал по длинному коридору, выскочил на лестничную клетку, и, прыгая разом через две ступеньки, мигом оказался на улице.
Мужчины и женщины разговаривали. Арсений пытался отдышаться свежим воздухом лета, который мягко и дружелюбно обвивал его возле подъезда. И хотелось распрямить грудь, которая казалось, увеличилась вдвое, как будто ей не хватало прежнего Арсения в белой праздничной рубашке.
- Арсений! - услышал он за спиной, - конфеты!
Он обернулся. Мать Юры, щурясь от солнца, протягивала горсть конфет и большую деревянную коробку.
Люди зашептались: « Это мать… горе какое… потерять ребенка… состарилась»
- Возьми! Это краски моего сына, тебе в подарок, на день рождения.
- Я не могу, - машинально ответил Арсений.
- Пожалуйста, - взмолилась женщина. - Это подарок! Юрочка мечтал стать художником… импортные, мы привезли из-за границы. От подарка не отказываются, пожалуйста… может ты будешь рисовать…
Она протягивала их с мольбой и надеждой одновременно. Её руки тряслись. Арсений взял коробку и чуть не уронил её. Она была непривычно тяжёлая.
Арсений зашел в квартиру как раз в тот момент, когда гости смотрели фотографии. Он понял это по комментариям, доносившимся из комнаты.
Переступая через скопление обуви в прихожей, он был счастлив оттого, что никого не встретил. Мысли о чистой одежде и холодной воде превратились в цель, до которой предстояло добраться. Толстая струя воды из крана вырывалась и шипела, будто водопад наполнился талыми водами ледников и стремительно бросался в ущелье. Арсений плескал воду в лицо и ревел. Это получалось само собой, не специально. Выходило изнутри что-то незнакомое, чужое, что-то очень тяжёлое. Он тёр глаза, пытаясь вымыть из них медвежью голову, женщину и людей в толпе, синие цветы и свечу.
А потом был праздник. Воздушные шары и конкурсы. Дарили подарки. Шутили. Говорили добрые слова. Было весело и вкусно, как и должно быть в день рождения.
Арсений постоянно ловил взгляд мамы и думал, что теперь он будет стараться веселить её и беречь, чтобы она всегда смеялась и никогда не была похожа на маму Юры, с опухшими от слёз глазами… И обязательно будет слушать отца, во все уши. И они пойдут за грибами осенью. Вдвоём. Чтоб по-мужски поговорить. И конечно он понимает, что родители специально ничего не сказали ему о трагедии в маленьком городе, чтоб не портить Его День!
Только вечером, когда все пойдут прогуляться, Арсений останется дома и откроет коробку с красками. Там будет лежать 36 тюбиков таких оттенков, каких он не видел никогда в жизни! Перед ним пронесутся картины пережитого дня: раскрашенные, яркие, горе смешается с радостью и будет всё как бывает на палитре художника, когда смешиваются одни краски, превращаясь в другие, и когда только он решает – добавить белого или чёрного цвета к ним.
Утром, по дороге в лагерь, он непременно расскажет маме, откуда взялась коробка в его комнате. Мама крепко обнимет его, целуя голову, и он будет чувствовать её горячее дыхание и мокрые слёзы на щеке.
А потом он вырастет. Уедет в город, где ночью светло как днём и разводят мосты. Станет врачом. Но однажды летом, в свой день рождения, он зайдет в магазин для художников, увидит там краски в деревянной коробке, 36 цветов… Он принесёт их домой, выложит кисти и холст перед глазами, и начнёт рисовать то, что так долго копилось в сердце, раскрашивая яркими цветами причудливые формы переживаний. Он будет рисовать не замечая как ночь превратиться в день, а день плавно перейдёт в рассвет… И из груди будет вырываться водопад, много лет собирающий воды горных ледников, чтобы с грохотом упасть вниз, создавая вокруг себя облако из сверкающих капель и радугу из детской мечты.