Глава первая.
Утром Захара разбудил Дьявол. Он был ласков и нежен, и пока Захар не открыл глаза, ему казалось, что это Марьяна пробуждает его ото сна мягким шепотом, но потом его имя нервно запрыгало на чужих устах, как будто чей-то язык неосторожно жонглировал им. ЗАХАР…ЗАХАР… Голос менялся до неузнаваемости, было похоже, что говорит не один, а множество людей. В комнату уже давно вошло утро, теплое, летнее утро, и всюду было светло, только никак не поддавался свету уголок тьмы возле шкафа. Именно оттуда, из этого сгустка мрака, исходил голос, разбудивший Захара. Он уже ясно понимал, что это совсем не Марьяна, - ласковый шепот сменился на неприятный бас. Цепенело тело, медленный холод змеей полз от пяток до самого горла. И вот – не встать с постели, не пошевелить рукой, не сказать ни слова. Взгляд, как штопор бутылку, всё пытается открыть непонятную тьму, но только беспомощно возится с нею.
- Захар…
Голос всё громче.
- Захар…
Уже так громко, что хочется зажать уши, но только руки отчего-то не двигаются. И потом вдруг голос опять становится ласков.
- Не бойся. Я пришёл сообщить тебе радость. ОНИ СКОРО УМРУТ. Я ОБЕЩАЮ ТЕБЕ.
Глава вторая.
- Саша! Саша! – Марина беспомощно звала мужа. Сначала громко, едва не крича, и потом – почти не слышно. Но не потому что устал голос, просто она испугалась того, что на её крик может откликнуться кто-то совсем другой. Чтобы согреться, оставалось только лезть обратно в воду, но там не спрячешься за деревьями, лунный свет сразу выдаст её. Наверное, они и так следят за ней. Вот-вот, кто-нибудь выскочит и набросится на неё. Становилось всё холодней. Марину начинал бить озноб, но страх вдруг стал таким сильным, что она боялась того, что сейчас застучат в тишине её зубы.
Глава третья.
- ОНИ ВСЕ УМРУТ, - повторил Дьявол, назвав точную дату, вплоть до минуты. И Захар сразу понял, о ком идёт речь, кого подразумевает Хозяин темных сил под словом «ОНИ». До названного времени оставалось семь дней.
- И ТОГДА ИХ ДОМ ВЗОРВУТ. А ОНИ БУДУТ ТАМ. ВСЕ. СМЕРТЬ ИХ БУДЕТ МУЧИТЕЛЬНА, БУДЕТ СТРАШНА. Я ОБЕЩАЮ ТЕБЕ.
Глава четвертая.
Темнота и страх не спасали от стыда. Марине неприятно было, что она такая беспомощно голая. Разом пропали и муж с машиной, и купальник, оставленный на берегу. Это Саша хотел, чтобы они купались совершенно голые, - «непередаваемые ощущения». Для этого они и приехали сюда, он знал хорошее место, не так далеко от дома, всего час на машине, и никого, только мы вдвоём… Вода и правда была замечательной, Саша смешно плескался, был таким милым, каким она давно уже его не видела, а потом сказал, что хочет сделать ей какой-то сюрприз, - «подожди здесь, только не выходи на берег. Я тебе объясню. Не выходи только. Я сейчас». Он выбрался из воды, скрылся за деревьями, там, где они оставили одежду. Марина отвернулась, думая, что приготовил ей муж и радуясь тому, как хорошо с ним сегодня. А затем, когда она повернула голову обратно, ей почему-то показалось, что за деревьями уже никого нет.
- Саша! – позвала она, но никто не откликнулся. Ей сразу сделалось тревожно.
- Саша! – позвала она громче.
И опять никто не ответил.
Глава пятая
Раньше Захар, конечно, бы остановился, но теперь неприкаянные, голосующие в ночи люди вызывали только раздражение, никого бы он не пустил в свою машину, ни за какие деньги. Всё изменилось. Ещё несколько месяцев назад Захар радовался тому, что у него такая работа – ты не встаёшь по утрам, по будильнику, ты ни от кого не зависишь. Просто садишься в машину (отцову «девятку») и едешь по городу. Сколько интересных историй рассказывают случайные люди, которых подвозишь. Не надо ни книг, ни фильмов. И еще…приятно думать, что там, дома, спит любимая Марьяна. Утром ты опять разбудишь её поцелуями, ляжешь рядом, обнимешь так крепко, как можно обнять только ту, без которой не можешь жить. Теперь Захар садился в машину не для того, чтобы заработать денег, просто хотелось ночи, одиночества, мелькающих огней, и, главное, ощущения, знания, что – нажми на газ сильнее, и всё наконец закончится.
Глава шестая.
Конечно, стыдно, ещё как. Но что было делать? Вокруг – ни души. Мужа не дозовёшься ни шёпотом, ни криком. Надо скорей выбираться отсюда, не прятаться же за деревьями до утра. Пугает не холод (хотя холоднее становится с каждой минутой), а то, что она – одна. Такое ощущение, как будто все люди на земле умерли, и сейчас появятся какие-то чудовищные существа, заселившие всю планету. Которые уже успели расправиться со всеми. И наконец добрались до тебя. Когда Марина наконец выбралась на дорогу, и увидела первую машину, то даже не думала закрывать хоть одной рукой своё голое тело. Сейчас было уже не до стыда. Марина бросилась на колени, сразу ободрав ноги об асфальт, и вскинула руки в отчаянной мольбе. Руки её кричали: «Если не остановишься, лучше задави меня».
Глава седьмая.
Захар почти ничего не видел, всё расплывалось перед глазами, мысли путались в голове, а фары мчащейся навстречу машины казались сверкающими очами Того, кто приходил к нему утром. Он не мог думать ни о чём другом. Почему Захар был так уверен, что это Дьявол? Ведь Он не назвал имени, даже полностью не явил лика своего. Но отчего-то Захар знал (откуда появилось в нём это непонятное знание?!), что именно Хозяин Тьмы соблаговолил придти к нему. Так происходит во сне, когда персонажам твоих сновидений не надо представляться, и так сразу ясно, кто это. Может, всё-таки, Захар принял сон за странное, пугающее чудо? Но нет, он точно был уверен, что слышал те слова про смерть из уст Хозяина Тьмы – наяву. Или сердце оказалось крепче, чем разум, и если тогда, в тот проклятый день оно не остановилось, то теперь истёрся мозг, и скоро твоим родным домом станут стены какой-нибудь убогой психушки? Да, он определённо сходит с ума. Вот…вот…и сейчас…это всё ему только кажется. Какая-то голая девушка на дороге. Совершенно голая. Что-то кричит…На коленях. Вскидывая руки к нему.
Глава восьмая.
От холода Маринино тело спасла не одежда, а руки Захара. Она лежала в его постели, и горячие, жаркие пальцы ласкали её. Никто из них двоих не говорил ни слова, но в доме не было тишины, ибо тепло никогда не бывает молчаливо.
Глава девятая.
Спустя два дня после того, как он привёл к себе голую девушку, молитвенно вскидывавшую руки на дороге, Захар, в пустой уже квартире, сидел за столом и писал письмо. Пальцы его то замирали, то начинали нервно спешить, а он сам отводил глаза от появляющихся на бумаге букв, как отводят взгляд, когда смотришь в лицо человеку, которому тебе больно лгать. И всё-таки строчки ползли дальше. «Я помню о ТЕБЕ. Каждую ночь я ложусь спать с Твоим именем, и просыпаюсь с ним. Наверно, скоро соседи станут стучать мне в стену и жаловаться милиции, что я мешаю их сну. Я уверен, что, заснув, кричу, во весь голос, Твоё имя. Для этого и нужны ночи, - кричать во весь голос, когда кажется, что на этой земле больше никого нет. Лишь одно Твоё имя, и всё. До сих пор я ни разу не лёг ни с кем в постель. Вот и совсем недавно. Я ехал, и увидел, как на дороге стоит на коленях какая-то женщина. Я давно никого не впускал в нашу машину, но здесь можно, надо было остановиться. Голая женщина посреди дороги. Но я просто проехал мимо. Потому что я во всём верен Тебе».
Глава десятая.
Марина не поняла, что произошло. Страстные, ласковые руки подобравшего её на дороге человека, теперь делящего с ней свою постель, вдруг замерли, как будто наткнулись на какую-то неодолимую преграду.
- Что-то случилось? – несмотря на поздний час и невключённый свет, Марина видела лицо Захара, нежная улыбка бесследно исчезла с него, уступив место какой-то зловещей гримасе.
- Что происходит? – ей становилось всё более тревожно, перед глазами поплыли кадры из фильмов ужасов, в которых самые жестокие убийцы всегда поначалу нежны и милы. И если кто и остановится подобрать тебя, так именно они. Но вместо того, чтобы приняться душить её со свирепыми, налитыми кровью глазами, Захар мягко обнял Марину и осторожно прижал к себе.
- Прости, - попросил он, - Я просто очень люблю одну девушку. Я не могу предать её.
Глава одиннадцатая.
Боль стучала так сильно, как будто кто-то внутри головы ломился наружу. Захар взял в руки письмо, которое только что писал, пробежал глазами, и тут же разорвал его, бросив клочки на пол. Боль становилась всё сильнее, но вместо того, чтобы попытаться унять её с помощью таблеток, он взял чистый лист и начал писать новое письмо, это было важнее. «Я только что разорвал письмо, в котором была ложь. Да, да, я боюсь сказать Тебе, мне стыдно признаться, что я хочу Тепла. Обыкновенного, человеческого тепла, потому что одиночество морозит сердце сильнее, чем лёд. Я устал, прости, я устал задыхаться без Тебя, даже думать о Тебе я тоже устал, кто сможет бесконечно ловить ртом воздух, выносить пытку ежесекундных мыслей, которые врезаются в мозг острыми ножами?! Кровь течёт из этих ран, и только теплые, нежные руки могут стать целебны для них. Я не святой, чтобы прожить целую жизнь и не предать Тебя. Вот видишь, я даже начал врать тебе. Только что я написал, что увидел на дороге голую девушку, и проехал мимо. Не остановившись. НЕТ! Всё было не так! Я остановился, и мы…мы лежали с ней в одной постели да, любимая, да, да, да, да! Да, мы лежали в одной постели , голые, я ласкал её, а она целовала меня, у неё очень теплые, нежные руки. Она там, на асфальте, одна, на коленях… Она совсем замёрзла. А руки у неё такие теплые, представляешь? Да, да, Марьяна, мы с ней были вместе! Потому что у неё теплые руки. А твои… Что мне делать, Марьяна, когда ни черта больше нет в твоих руках, никакого тепла?! Они мертвые и холодные. И мне не отогреть их ничем. Потому что и рук твоих, даже холодных, больше нет. Всё – в земле. И мне страшно, мне дико думать, понимаешь ты, что нет рук твоих, которыми ты гладила меня, и которые я целовал, их нет больше. Прах, земля. Иногда становится так невыносимо, что хочется поехать туда, к тебе, на это чертово кладбище, взять землю с могилы твоей, омыться ею, как теплой водой, и целовать, целовать, целовать, - хоть что-то, что от тебя осталось».
Глава двенадцатая.
Если бы ещё неделю назад кто-нибудь сказал Марине, что она окажется в постели с чужим мужчиной, она бы в ответ презрительно рассмеялась в лицо произнёсшему подобную глупость. Конечно, между ней и мужем всё было уже не так, как раньше, - оба они изменились, он больше не говорил ей ласковых слов, и что-то внутри неё самой мешало откликнуться всем телом на его желание. Правда, сам он не замечал этого, благо у Марины хватало сил не показать, что ей больно. Да, на неё обращали внимание другие мужчины, многие, кто-то самоуверенно совал визитку, кто-то робко спрашивал номер телефона, - визитка летела в первый попавшийся мусорный ящик, вместо своего номера Марина называла случайные цифры. Может быть, дело было в том, что Марине слишком часто приходилось видеть плачущие мамины глаза, из-за того что отец опять изменил ей. Мама давно не любила отца, но маленькая Марина видела, как больно ей в очередной раз узнавать, что её покорную верность также безжалостно топчут. И Марина не хотела причинить хоть кому-то такую же сильную боль, ни за что не хотела. И, конечно, она бы не легла в постель с Захаром, если бы только не позвонила домой. Получилось совсем глупо. Она торопилась лечь в постель с чужим человеком, она спешила сбросить с себя верность, как испачканную одежду, в которой стало вдруг очень неуютно. Столько времени оставаться верной, отвечать одинаковой холодной усмешкой на взгляды, полные желания, и вдруг самой бесстыдно предложить себя. И услышать в ответ: «нет».
Глава тринадцатая
Захар продолжал писать, при этом шевеля губами так, как это делают те, кто умеет читать лишь по слогам. Он не столько выводил буквы, сколько говорил вслух. Лежащие на столе листы бумаги были окном в другой мир, через которое он отчаянно пытался докричаться до той, кого потерял. «Две ночи подряд мне снится, как по улице идет девушка, которая лежала в нашей постели. И в треклятой тьме ночного города плывет огонь твоего платья. Да, да, ты не ослышалось. На ней и правда было твоё платье. Наяву. Это я дал его ей».
Глава четырнадцатая
Марина, нервно давя кнопку дверного звонка, всё ждала, что вот сейчас ей откроет Александр, и она, прямо на лестнице, начнёт рассказывать ему, как валялась в постели всю ночь с любовником, да, она будет очень громко говорить, чтобы он боялся, что услышат соседи. И она обязательно их сравнит, она скажет, как ей повезло с любовником. Но дверь ей открыл не Александр, а какая-то ярко накрашенная женщина, в одной ночной рубашке. Она оценивающим взглядом окинула Марину с ног до головы, задержавшись взглядом на её ногах и мельком пробежав лицо.
- Саша предупреждал, что вы можете придти. Он сказал вас не пускать.
- Но…
Марина хотела войти, вбежать, накинуться на эту женщину, которая преградила ей дорогу в тот дом, где она ещё недавно жила. Но та уже захлопнула дверь. Сначала Марина колотила в неё ногами, но потом, представив, как они там, вдвоём, по другую сторону, по очереди подходят к глазку, и смеются над тем, как ей плохо, сладострастно любуются её болью, отошла от двери. Сбежать скорее вниз по лестнице не получилось, ноги стали как будто чужие, совсем непослушные.
Глава пятнадцатая
Захар боялся подходить к шкафу, где ещё недавно, среди другой одежды, висело Марьянино платье. Страшно было открыть шкаф и увидеть зияющую пустоту. Он уже думал, - правильно ли сделал, что отдал платье Марине. А ведь они похожи, эта Марина и его Марьяна. Одинаковые белокурые волосы, смешные ямочки на щеках…глаза…черные-черные… Даже тела их похожи. Ведь он успел увидеть Марину совсем голой, когда она всем телом ластилась к нему.
Глава шестнадцатая
И ещё Марине обидно было, что где-то, оказывается, есть самая, настоящая, непридуманная любовь. Такая, когда даже после смерти Любимой не можешь изменить ей. Она ведь видела, чувствовала, как плохо Захару, и её, собственное, Маринино тело могло послужить для него настоящим спасением, согреть, спрятать, дать радость, наслаждение, заговорить боль одиночества. И когда сцепились пальцы их рук, она почувствовала, что лежащий с ней рядом человек хватается за её руки так, как будто под ним не простынь, а пропасть. И только она, Марина, может удержать и спасти его, уже оказавшегося на самом краю. Да, она смогла бы, она попробовала бы удержать его от падения в эту бездну отчаяния одиночества. Они вместе, вдвоём попробовали бы спастись. И, кто знает, может случилось бы великое чудо этой земли – когда два совершенно чужих человека вдруг оказываются родными. И зажженные новым доверием взгляды светят так ярко, что в самый поздний час ночи становятся светлы. А потом, когда Захар рассказывал Марине про свою любимую девушку, показывал её фотографии, она думала о том, что он бы никогда не поступил с ней, так как её собственный муж. Едва только оказавшись в квартире Захара, Марина тут же стала звонить, разыскивать мужа, и нечаянно набрала номер их квартиры (она плохо соображала, какие цифры набирает), - и вдруг услышала в трубке его голос. Сердце оборвалось. Он жив! С ним ничего не сделали. Слава Богу, он жив! Как только ему удалось выбраться?! И что произошло там, у воды, когда рядом, казалось, не было никого?
- Ну, что, понравилось шляться голой по улицам? – вдруг спросил он, - может, и денег удалось по дороге заработать? Удобно. Даже раздеваться не надо. Можно как станочница.
Эти слова были так неожиданны, так подлы и жестоки, что она не сразу услышала их, смысл их медленно полз внутрь неё, и когда она наконец осознала услышанное, то закричала во весь голос. И только потом поняла, - почему на её крик не обратил никакого внимания стоявший почти рядом Захар, - он ничего не слышал, это ей просто казалось, что она кричит. А уже совсем потом она поняла всё окончательно, - почему муж повёз её туда, где совершенно нет людей, ночью. Она была благодарна ему за то, что он наконец-то пытается делать хоть что-то для неё, а он уже заранее всё рассчитал, как они пойдут купаться, и он сбежит, уедет домой, с её одеждой. Наверняка, он заранее ездил туда, выбирал подходящее место. Он сделал это из мести, думая, что Марина ему изменяет. Ни разу она не предала его. Но ей захотелось тут же лечь в постель с первым встречным, ласкать его, отдаться ему, чтобы предательством смыть предательство. Невыносимо тяжело, унизительно было думать о том, что она никогда, ни одного раза, не изменяла такому мужу.
Глава семнадцатая.
Захар не ожидал, что когда за Мариной, случайной девушкой, с которой он оказался в одной постели, закроется дверь, стены комнаты навалятся на него всей своей тяжестью, и станет трудно дышать, как будто Марина, с её ямочками на щеках, побывав в его доме, отравила в нём воздух одиночеством. И ещё вдруг стало тревожно за Марину, где она, как, добралась ли до дома, чем всё закончилось. Захар пытался отогнать от себя мысли, в которых Марина представала для него уже не чужим человеком, а тем, с кем их связывало что-то общее, родное. Но мысли эти были назойливы, и врать самому себе больше не получалось. Стены комнаты наваливались всё сильнее, сдавливали его со всех сторон, и наконец он не вынес отравленного одиночеством воздуха. Поворачивая ключ зажигания, Захар думал о том, что если всю ночь, до утра будет ехать по городу, то может где-то увидит её. И ему страшно было думать о том, что он очень хочет этого.
Глава восемнадцатая
- Нет, ты подумай! – возмущался Александр, нервно, со злостью теребя кончики своих усов, - и она ещё имеет наглость приходить сюда, после того, как её хорошенько проучили? Неужели она могла надеяться на то, что я её прощу?! А когда ты открыла дверь, что она сказала? Я надеюсь, она хорошенько промёрзлась. Вот поболеет, полежит с температурой 40, тогда, может, поймёт хоть что-то. Он возненавидел Марину после того как случайно услышал, что она говорит по телефону: «я люблю тебя». Потом она плакала, уверяла, что любит только его. И клялась в том, что никогда, ни разу не изменяла и не помышляла даже об этом, и что она сказала о любви человеку только из сочувствия, - якобы тот много лет любил её, а теперь он умирает, ему осталось жить всего несколько дней. И ему так важно было услышать, что его любят. Александр знал, что жена врёт ему, бесполезно было что-то выяснять, она, конечно, сможет предъявить ему какого-нибудь умирающего знакомого, заранее сговориться с ним, обеспечить себе алиби. Нет, его жена – дрянь, гадина, она давно обманывает его, и её надо наказать. И он наказал её. Славно наказал.
Глава девятнадцатая
Захар бы не остановился, если бы этот человек не стоял посреди дороги. Он судорожно махал руками, и не сходил с пути, несмотря на то, что Захар продолжал ехать прямо на него, не сбавляя скорость.
- Господь милостив всё-таки, - сказал он влезая в машину, так как будто это был его собственный автомобиль. В машине сразу стало тесно от этого хоть и маленького, но очень толстого, нелепого человечка в очках, они спадали, но человечек ловил их и водружал обратно.
Сначала он, впихнув себя в автомобиль, сложил пальцы перстом и чуть было не перекрестил Захара, но потом что-то вспомнил, кажется, что-то очень неприятное, и отдернул руку, разжал пальцы. Этот странный человек с длинной бородой был чем-то похож на служителя церкви. Но что будет делать ночью, посреди дороги облаченный священным саном?! Кстати, он так и не сказал, куда ему надо ехать, хотя они не двигались с места уже несколько минут.
- Меня ищут, - признался он, понизив голос почти до шёпота, - я сбился в поисках пристанища. Блажен тот, кто приютит неприкаянного. Ещё вчера я читал по молитвеннику, ко мне приходили исповедоваться, а теперь…Если меня найдут, мне конец.
- Так куда ехать-то? – Захару хотелось только одного – поскорей отделаться от этого назойливого то ли и правда служителя церкви, то ли обыкновенного сумасшедшего. Но не будешь ведь выталкивать его из машины.
- Я не знаю…вы не представляете, насколько всё ужасно. Мне некуда ехать. Я не знаю. Мне страшно. Я боюсь, что Господь оставит меня. А можно…можно мне к вам? Я столько раз исповедовал, я откликался чужим грехам как своим. И вот теперь…
(и он внезапно отвернулся от Захара, с которым только что говорил и, подняв глаза вверх, стал говорить о нём уже в третьем лице). Господи, прояви ко мне сострадание твоё, сделай так, чтобы сердце этого раба Божьего дрогнуло, чтобы он не проявил ко мне жестокосердие своё и не выкинул меня из машины. Прошу тебя, Господи, вразуми его, дай ему проявить человеколюбие и помочь мне! Я прошу Господа за вас, - объяснил он Захару, - если Он ещё слышит меня, то сердце ваше должно дрогнуть.
Захар обязательно бы вытолкал этого сумасшедшего обратно на дорогу, после всех этих нелепых слов, но сегодня была особенная ночь. Он ухватился за случайного незнакомого, как за спасительный повод – всё-таки вернуться обратно домой. Потому что он понимал, что продолжая колесить по улицам в поисках Марины, он предаёт память Марьяны.
- Поехали.
- Господи! Благодарю тебя, что вразумил раба твоего и не дал ему согрешить противу человеколюбия.
Глава двадцатая
Последний раз Марина видела маму пол-года назад, на её дне рождения, Александр потом долго вспоминал тещины подгоревшие домашние пирожки, хотя Марина объясняла ему, что мама всегда очень хорошо готовила, просто на этот раз заговорилась с дочерью, слишком давно не видела её. Сейчас Марина шла, почти срываясь на бег, домой, к матери, чтобы снять чужое платье и надеть хоть что-нибудь родное, чтобы прижаться к ней, к маме, потому что в этом мире, где никому ни до кого нет дела, только у мамы – любящие глаза, даже если она сердится на тебя. Но уже у двери, у самой двери, Марина остановилась, думая, нажимать ли на звонок. Вот сейчас откроет мама…родная моя мама…станет спрашивать…как хорошо, если бы она ничего, совсем ничего не спрашивала, просто прижала бы к себе, обняла, но ведь так не бывает. Мама сразу спросит о Саше, и потом станет задавать бесконечные вопросы, - почему ты говорила, что у тебя всё нормально, когда я спрашивала, как вы живете с мужем. Господи, если сейчас не нажать кнопку звонка, то у мамы всё ещё будет счастливая дочь. Марина ведь не выдержит, разрыдается, стоит ей только увидеть любящие глаза, потому что любовь – теперь для неё как чудо, как пришествие Бога. Нет, не надо, чтобы мама видела её заплаканное лицо, не надо. Она придёт потом, когда будет не так больно. И решив не нажимать кнопку дверного звонка, Марина почувствовала, что совсем не может идти. Она опустилась на пол. Она ещё пыталась встать, но как будто кто-то сложил её тело пополам, словно какую-то разбирающуюся на части игрушку. И если бы мама Марины открыла дверь, то споткнулась бы о собственную дочь.
Глава двадцать первая
И, конечно, если спрашивать о своих странных снах, искать объяснения явлению Сатаны, то к кому, как не к священнику обращаться за вразумительным ответом?! Но не этому же нелепому, пугливо озирающемуся по сторонам, человечку было признаваться в своих страшных видениях! Захар хотел сделать какой-нибудь ужин (всё-таки гость), но Игнатий отказался.
- Прошу тебя, не участвуй в искушении, я и так мощу себе дорогу к мукам адским, и всё время теперь, чтобы уповать о спасении души своей многогрешной, я должен непрерывно творить молитвы, а грех чревоугодия, которому при слабости моей так легко поддаться, не оставит мне ни малейшей надежды на спасение.
Архаичная речь в устах этого то ли беглого священника, то ли сумасшедшего звучала комично, но его глаза, при всей нелепости слов выдавали какую-то страшную, мучительную тайну. И Захар уже начинал думать, что вся эта театральная речь – просто маска, за которой прячется настоящий человек. Но выяснять это не хотелось, и, поговорив ещё о чём-то незначительном, они разошлись спать по комнатам. Вместе с первыми солнечными лучами в комнату Захара вошёл и Игнатий, от которого разило водкой. Захар понял, что тот всё-таки поддался искушению чревоугодия и сам полез ночью в холодильник. Там стояла бутылка водки, так и не тронутая уже столько времени, - с тех пор, как Захар решил больше никогда не пить.
- Я…я хочу всё рассказать, - промычал Игнатий, - каяться хочу!
И он упал перед Захаром на колени, осенив себя крестным знамением.
Глава двадцать вторая
- Денис! – Марина Игоревна нервно застучала указкой по учительскому столу, - опять витаешь в облаках! А потом двойки, как всегда. Ведь ты не такой глупый мальчик, почему ты не можешь взять себя в руки, собраться и начать наконец нормально учиться?! На каждом уроке ты всё время сидишь с отсутствующим видом. Ты понимаешь, что можешь остаться на второй год?!
Денис знал, что сколько бы двоек он ни получил, на второй год он уже не останется.
- И куда только смотрят твои родители?! Ты даже сейчас не хочешь меня слушать!
Мама, не глядя, подписывает в конце недели его дневник. Ей не важно как он учится. Ей важно совсем другое. До самого главного дня в его жизни осталось совсем чуть-чуть. Только этот день, а не какие-то там оценки, имеет значение и для него, и для мамы. Они оба живут ради этого дня.
Глава двадцать третья
Решивший покаяться Игнатий перешёл с театральной речи на обычную, но язык его заплетался, слова глупо путались, и Захар мало что разобрал бы в его признаниях, если бы он не повторял всё по многу раз. Оказалось, что Игнатий, однажды потеряв дочь (её, третьеклассницу, сбила машина, водитель даже не остановился) не мог ни в чём найти утешения, - дочь была для него всем, - после долгой болезни и смерти жены, - он жил только маленькой девочкой, и не помышлял о других женщинах. Утешение дала вера, книги, в которых говорится, что души оказываются в раю. Игнатий считал, что мир, в котором можно встретить свою девочку, зависит и от него тоже. Если он будет очень-очень верить в такой мир, и уговорит других тоже поверить в него, значит, хоть где-то, пусть даже в общем воображении, он будет существовать. И его Людочка будет жить. Он тратил все деньги на библейские книги, стал говорить по-другому, даже читать предпочитал на церковнославянском, которым смог овладеть. Удивительно, но он начал становиться известен, - всегда готовый откликнуться на любую просьбу, отозваться чужому горю. Молва о нём шла всё дальше, дескать, есть такой человек, как будто из другого времени, он не как священник в церкви, - поставь свечку и всё, - нет, он готов ради христианского человеколюбия и последнее с себя отдать. Доходило, например до того что он и в очередях бесконечных за других стоял, ходил по инстанциям, нужные бумаги вымаливал. В честность и бескорыстность его многие верили безоговорочно, и потому доверялись, и исповедовались прямо у него в квартире, где икон, впрочем, было не меньше, чем в церкви. Но надо же было случиться такому, что среди тех, кто открылся ему, оказался и человек, каждую ночь видящий в кошмарах маленькую девочку, которую он когда-то сбил. И даже не остановился.
- Теперь на руках моих кровь, а он так и лежит в моей квартире – мёртвый.
Глава двадцать четвертая
- А мне папа вчера велосипед подарил, - похвасталась Юля, Денискина соседка по парте. И Денис сразу весь сжался, съёжился, затих, - больше всего он боялся, что кто-нибудь спросит его о его собственном папе. Это была самая главная (и страшная) тайна, которой он жил. Своего папу он никогда не видел, - только на фотографиях. Зато он видел бесконечные съёмки самых ужасающих зверств и пыток, - в то время когда другие дети смотрели мультфильмы и читали сказки, мама заставляла Дениса, тогда ещё совсем-совсем ребёнка, даже не пошедшего в школу, не отворачиваться от экрана, когда там опять кого-то резали, избивали, затаптывали ногами. Сначала мальчика мутило, ему было плохо, он терял сознание, - он долго учился смотреть на экран, где убивают и пытают людей, и не отводить при этом взгляда, не кричать и не плакать, видя чужую боль. Это было трудно, но Денису очень хотелось чтобы им гордилась мама, - потому что, как она говорила, - «он должен быть взрослым мальчиком». Он должен стать героем и отомстить за всех этих людей. За мамочку свою. Он уже знал, что его папа – какой-то тайный командир, который отдаёт приказы, чтобы убивали и мучили всех хороших людей. И он когда-то такое сделал с мамой. Он мучил и почти убил её. Но его папу считают другим. Потому что он очень хитрый и подлый, он всегда остаётся в стороне, когда кого-то ловят и наказывают. Все думают, что его папа – добрый и хороший. Но это потому что он такой хитрый, он может улыбаться, а сам при этом уже строить планы как тебя лучше пытать – вырвать все ногти или посадить на раскалённый утюг. Так объясняла Денису мама. А мама была всегда такая добрая, такая ласковая, такая хорошая, что Денис не мог ей не верить.
Глава двадцать пятая
- Он там давно уже… труп. В моей квартире. Ищут, поди его, и меня, стало быть, ищут…Сначала с ума сходил – думал, в ад попаду…а сейчас и не знаю, где он, ад этот, и за что попадают в него. Господь мне в искушение такое испытание послал – могу ли я всё простить, даже смерть дочки любимой, я других прощать учу, щёку левую подставлять, а сам…
И тогда Игнатий так посмотрел на Захара, что тот отвёл глаза, не в силах выдержать этого взгляда, сама бездна, казалось, пылала в нём.
- А я ведь и не знаю теперь…насчёт Бога. Я столько передумал за эти дни. По-особенному как-то думается, когда знаешь, что домой идти нельзя, потому что там труп, который ты же сам и сделал. А вдруг, - и Игнатий ухватился за край стола, как будто его валили с ног те слова, которые он собирался сказать, - вот грехопадение…ад..рай…изгнание из рая…Сатана же ангелом был, верно? Да каким ещё ангелом! Самым любимым и родным Богу. А потом всё, - пинком его из рая, и обратно ни-ни! И, что, не обидно ему было?! Когда домой не вернуться, когда тебя больше всех любили, а потом сильнее всех презирают?! И…если весь этот мир наш…всю землю нашу…создал и не Господь вовсе, а Дьявол изгнанный?! С одной только целью создал – чтобы Бог его боль услышал, чтобы Он на наш мир, на планетку нашу со стороны смотрел, от сочувствия к людям, от боли за них с ума сходил, и ни во что при этом вмешаться не мог?! А?! Может такое быть? Ведь всё, что происходит здесь, на земле этой проклятой, всё одно и то же, принцип один. Без исключений. Любая жизнь абсолютно, любая, - всё по одному сценарию. Нас всех постоянно изгоняют из рая…Только дадут что – любовь, деньги, здоровье, что угодно, ты этим счастьем живёшь, молитвы небу возносишь, глядь – а жена твоя спит с кем-то другим, от денег не осталось ни копейки, а во рту уже зубы шатаются.
Здесь, на земле всё устроено так, чтобы дать нам почувствовать вкус счастья, запах рая, подышать им, насладиться, грудью всей вдохнуть, - понять, что такое жить в счастье, и – ап! – пинком оттуда! Так что если Сатана так много нас создал, миллиарды людей, животных, только затем, чтобы самому надеяться, что хоть одна судьба, хоть одно существо настолько сильно Бога тронет, что он поймёт наконец – как это больно, когда тебя изгоняют из рая?
Глава двадцать шестая
На столе стояла большая тарелка с мандаринами. Денис почувствовал их запах, едва только вошёл. Больше всего на свете он любил мандарины, только мама редко покупала их ему. Он знал, что мандарины – это для богатых, а они с мамой – не такие. Денис очень любил Новый год и свои дни рожденья, потому что тогда мама покупала ему немного мандарин. А тут…целая огромная тарелка.
- Вот…, - улыбнулась мама, - это всё – тебе. Ешь, пожалуйста, сколько захочешь.
Мандарины были очень вкусные, сочные, настоящие. Сначала Денис боялся есть их много (чтобы не закончились сразу), но потом набросился на них со всей жадностью, сок тёк по подбородку, но он даже не вытирал его. Мама с улыбкой смотрела на сына, довольная, что смогла доставить радость своему ребёнку. Она ласково провела рукой по его волосам.
- Ешь, пожалуйста, Дениска…Я знаю, как ты их любишь. Поэтому и купила. Ведь через несколько дней тебя больше не будет, ты умрёшь. Но ты ведь знаешь, что так надо, правда, Денисочка, ты ведь не передумаешь?
- Нет, мамочка, не передумаю, я знаю, что так надо.
И он прижался к ней.
Глава двадцать седьмая
Первый раз Захар точно понял, что в этом мире всё происходит не так, как надо, когда его родители разбились, возвращаясь домой из Анапы самолётом. Они ещё долго откладывали деньги, чтобы съездить отдохнуть к морю. С тех пор Захар не мог спокойно поднять голову к небу, потому что небо перестало быть красивым рисуночком, который рисуют дети, небо стало зловещей бездной, равнодушной ко всему на свете, равнодушной к тому, что его мать так ждала этих дней, ждала моря, мечтала о южном солнце. И ещё она очень-очень любила жить. «Жизнь – это так здорово», - говорила она, - «я никогда не понимала тех, кто сознательно лишает себя жизни. Разве можно добровольно отказаться от такого блага? И ведь ты знаешь, Захарка, дети сейчас какие-то другие, не такие, как раньше. Они, кажется, не любят жизнь». Мама Захара двадцать три года проработала учительницей, и он, когда всё это случилось, специально пошёл в школу, где она преподавала, и в которой он ни разу не был с тех пор, как когда-то сам закончил её. Он спешил сделать хоть что-нибудь для своих погибших родителей, в память о них. Он хотел встать посреди класса, в котором его мама была классной руководительницей, и сказать, закричать во весь голос, не страшась того, что он уже взрослый, не боясь показаться смешным: «Дети, милые, хорошие дети, моя мама разбилась, её нет больше, и она никогда не увидит вот этого солнца, которое светит сейчас за окном, ни разу не войдёт больше в этот класс, не поздоровается с вами, не откроет журнал, чтобы поставить кому-нибудь из вас оценку. Но она очень-очень любила жизнь, очень-очень хотела жить. Пожалуйста, милые мои, хорошие, родные, в память о ней, о маме моей, просто живите и радуйтесь жизни – просто радуйтесь вот этому солнцу за окном, которое в любой момент вдруг может перестать вам светить». На лестнице, в школе, он столкнулся с оравой, бегущей вниз, к раздевалке. Они в радостном возбуждении что-то галдели.
- А седьмой «б» где сейчас? – остановил он одного из них.
- Так это наш класс… А зачем вам? Мы сейчас все домой идём, у нас два последних урока отменили, наша училка на самолёте разбилась.
Захар судорожно искал взглядом среди этих детей хоть одно грустное лицо. Это же его мама…Её больше нет…Мама! Ни одного грустного лица. Все очень довольные, радостные. Ведь когда отменяют целых два последних урока – это так здорово.
Глава двадцать восьмая
Мама Дениса знала, что видит своего сына последние дни, и старалась ни на минуту не оставлять его. У неё невыносимо сжималось сердце при мысли, что её ребенка совсем скоро не станет. Она не увидит его даже в гробу, потому что Денискино тело будет разнесено в клочья. Но Рита знала, что по-другому нельзя, нужно жертвовать самым дорогим, самым любимым, иначе это не жертва, а просто избавление от того, что тебе не нужно. А все эти годы она жила только одной мечтой – чтобы Павел испытал такое же разрывающее всё внутри потрясение, какое довелось пережить ей самой, когда он бросил её. Павел предал её. Предал всё, чем они жили вместе, со студенческих лет. Они так верили, что силы их двоих хватит, чтобы изменить этот мир. Главное – быть безжалостными, и не верить никому вокруг, потому что любая улыбка – маска. А нож уже занесён над твоей спиной, - пока ты греешься у коварного огня теплых слов. Они многим успели отомстить, и за фальшивые улыбки тоже. Ещё совсем юные, начали с того, что поймали бездомных кошек, и взорвали их во дворе. Всё проделали так быстро и ловко, что когда на звуки прогремевшего взрыва выбежали жильцы, они рядом с исковерканными трупами животных увидели плакат: «Так будет со всеми, кто завтра не будет улыбаться весь день. Приказываем не убирать широкую улыбку с лица весь день, иначе вы умрёте, как эти кошки. Мы следим за вами каждую секунду. Нас много». На самом деле, их было только двое, но они любили друг друга, а счастливая любовь умножает силы. Но потом он предал её, - после стольких взрывов и счастливых ночей, послей общей веры в то, что они изменят мир, и победят всех людей, она хотела, чтобы он стал во главе государства, это не так сложно, надо только устраивать взрывы в нужных местах и в наиболее выгодное время. Так никто не примет тебя всерьёз, но когда они не видят тебя, не знают, что вас всего двое, и испуганно глядят на искалеченные трупы (пусть даже бездомных животных), они начинают бояться. Если воевать с ними, кого ещё брать себе в союзники, как не их собственный страх?! Их трусость умножает вашу армию в тясячи раз. Главное – побольше взрывов. Чтобы они все, все боялись ходить по улицам, боялись лишний раз оглянуться, посмотреть по сторонам. Страх растёт и делает их рабами, потом останется только отдавать приказы от имени тех, кто может взорвать этих людишек. Но он предал её. Было долгое объяснение, слёзы, крики. Самое страшное, что он не просто уходил к другой. Он сказал, что всё, чем они жили, во что так истово верили, было пустой блажью, юношеским глупым максимализмом. И он удивляется тому, что их так долго никто не поймал. Но больше он в эти дурацкие игры не играет.
- Ты сумасшедшая, - ещё сказал он.
- Да, – ответила она тогда, - любая женщина становится сумасшедшей, если любит.
Она умоляла его не уходить, не бросать её, взывала к нему на коленях, он не слушал её. А потом, на следующий день, она узнала, что беременна, и подумала, что это счастливый дар судьбы, само небо помогает не оборваться связующей их нити.
- У меня будет твой ребенок.
- Ну и что, у меня теперь другая жизнь. Я не хочу, чтобы что-то связывало нас, понимаешь? Не хочу. Давай договоримся мирно, по-хорошему. Я оплачу твой аборт.
И тогда она пообещала, поклялась ему, миру, себе, всей этой поганой вселенной поклялась, что вырастит их ребёнка, и ровно через восемь лет он придет и взорвёт отца.
- Я научу его ненавидеть тебя.
Она присылала Павлу открытки ко всем праздникам: «осталось шесть лет, осталось пять лет, четыре года». Жаловаться в милицию он на неё не мог, слишком многое она о нём знала, от одного из взрывов, учиненных ими, погибли двое людей. Видеться с ребёнком она ему не давала, да он и не хотел этого. Рита дождалась. Она знала, что все эти годы Павел боится, он знает цену её словам. Какое наслаждение было столько времени чувствовать его страх. И знать, что он, - хотя бы поэтому, - не может забыть её. И вынужден постоянно думать о ней, даже давно разлюбив.
Глава двадцать девятая
Конечно, Захару приходилось стоять в самых разных очередях (что уж там говорить, если его детство выпало на время, когда для того, чтобы купить сыра или колбасы, нужно было промучиться несколько часов в толпе, образовывавшейся внутри любого магазина). Но в таких очередях ему никогда не доводилось быть. В аэропорту задерживали рейс самолёта, которым должны были лететь на место аварии родственники погибших. Десятки людей один час, другой, третий, - ждали этого проклятого задерживающегося рейса. А вокруг толпы людей радостно шагали через досмотр, садились на новые самолёты, взмывали ввысь… Рейс почему-то всё задерживался, как будто о них забыли, как будто самолётов не хватало, и приходилось ждать своей очереди, - сначала надо было пропустить всех тех, кто летел отдохнуть или решить свои деловые вопросы. Молодые досмотрищики переговаривались между собой, им было весело. Иногда кто-то из родственников погибших бросал на них презрительно-злой взгляд, но этих взглядов они не замечали. И ведь было не уйти из этого проклятого зала ожидания. Захар не представлял, что сталось бы с ним, что бы произошло (нервы были на последнем пределе), но именно тогда он увидел Марьяну. Она тоже ждала, у неё тоже погибла мама. Ещё до того, как они заговорили, он понял, что она ждёт именно этого самолёта, слишком грустны были её глаза, слишком замедленны движения. Но было вместе с тем в её взгляде, в каждом жесте, - что-то невероятно нежное, доброе. Она отличалась от всех, кто был там, в тот день тем, что в её горе совсем не была зла, её горе кричало, но не обвиняло, её боль надрывалась, но не искала виновных. И как заблудившийся в лесу человек выходит на показавшийся невдалеке огонь, так и Захар, заблудившийся в собственной боли, пошёл с надеждой выбраться из неё, на свет этих, тогда ещё незнакомых, но уже, казалось, родных, глаз.
Глава тридцатая
Марина и не думала больше, что когда-нибудь вернётся к мужу. Но как часто человек, зная, что не воскреснут те чувства, которые связывали его когда-то с другим, всё-таки придумывает что-нибудь совсем новое, не имеющее никакого отношения к прежней любви, и всё-таки позволяющее не оборваться той ниточки, что соединяла их когда-то. Марина всё время думала теперь о том, как лучше отомстить Александру за то, что он сделал с ней, за то унижение, когда она бежала голой от озера до проезжей части, за тот страх, когда она боялась, что с ним самим что-то случилось. Только она не понимала ещё, что нужно сделать, чтобы Александру стало по-настоящему плохо. Как ей самой –тогда.
Глава тридцать первая
Есть ли большее проклятие – потерять веру во всё, полностью отчаяться и вдруг обрести её вновь, получить как самое великое чудо – способность опять дышать, и всё только для того чтобы это у тебя опять отобрали, отняли навсегда. Да, тогда они с Марьяной спаслись, оба потеряв родных, и только в друг друге найдя подлинное сочувствие. Вежливые соболезнования людей, которым, на самом деле нет никакого дела до твоего горя, только раздражают. Но здесь было совсем другое – они пережили, одновременно, одно и то же, они летели одним рейсом, - на место аварии, где погибли их самые близкие люди. Общая боль – как общий ребёнок, она породнила их, связала неразрывными узами, - ещё до того, как они оказались в одной постели. Да и та, их первая ночь, совсем не похожа была на ночи, когда люди одержимы желанием получить удовольствие с помощью чужого тела. Нет, эта была другая ночь – тихая и спокойная. Они оба были осторожны, как во время операции. Они, как хирурги, скальпелем ласк, разрезали тела друг друга, чтобы вытащить из этого тела боль. А утром, когда они проснулись, то увидели, что солнце покорной собакой легло у их ног. Раньше Захар никогда не чувствовал себя таким одиноким, потому что знал, что эту сокровенную ночь, это волшебное утро помнит не он один. Такая общая память – как принадлежность одной стране. Они с Марьяной были уроженцами той неповторимой ночи. Только теперь некому больше вспоминать её, кроме самого Захара. Нет больше Марьяны на свете. И солнце тоже не уляжется больше у их ног, убили солнце. И в мире стало совсем темно.
Глава тридцать вторая
В школе Денис был замкнутым ребёнком, ни с кем почти не общался, кроме своей соседки по парте, Юли. Она была какой-то особенной, непохожей на остальных ребят в классе. Денис чувствовал, что что-то отличает их двоих от всех одноклассников, а потом узнал, что Юля пережила смерть матери, и это сделало её взрослее. Они тянулись друг к другу, два бедных ребёнка, которым было не до детских игр.
- Юля, - спросил её Денис, - а если…мы умрём, то больше никогда не встретимся?
- Зачем ты такое говоришь! – надула она губы, - мы умрём ещё нескоро, мы ещё дети с тобой.
Денис не мог ничего рассказать ей, - мама слишком хорошо воспитала в нём эту невозможность открыть главные тайны даже близкой подруге. Потому что его отец – он очень хитрый, он и так шпионит повсюду, он способен подслушать каждое слово, он, может, и сейчас стоит за углом. Денис не хотел, чтобы наступал другой мир, в котором не будет Юли, тем более, что она сказала ему, что едет с дедушкой в Петергоф, там где фонтаны, и предложила поехать вместе с ними. Именно в этот день Денис должен придти к своему отцу.
- Мамочка, - обнял Денис маму, - а можно мне ещё немножечко не умирать?
Мама прижала сына к себе. Бедный, хороший мальчик, как трудно, невыносимо будет без него. Счастье – если бы он ещё оставался жив. Но нет, надо быть твёрдой. Жалость – позорное малодушие, надо уметь жертвовать самым дорогим, самым любимым.
- Нет, Дениска, - сказала она, прижимая к себе любимого сына крепко-крепко, - нельзя. Ты должен умереть именно в этот день, хороший мой.
Глава тридцать третья
Ночью Захар проснулся, почувствовав, как что-то сильно сдавливает его сон, делает его тесным, как будто стены огромной комнаты вдруг сузились до совсем крошечного пространства. Но, нырнув в пробуждение, он почувствовал, что захлебывается, в темноте трудно что-то разобрать сразу, что-то сильно сдавливало его горло, чьи-то руки, он схватил их, и после сильной, быстрой, яростной борьбы незнакомые пальцы отпустили его, злобно сверкнули глаза, осветив всё вокруг, и Захар понял наконец, что это Игнатий, которого он приютил, странную исповедь которого выслушал, - только что пытался его задушить.
-За..зачем? – потирая болевшее горло, ещё с трудом дыша, спросил Захар.
- Ты выдашь меня, я знаю, уйди я, и ты позвонишь, скажешь, что я убил. Нельзя никому открывать душу, все предадут. Не сдержался я – жалости захотелось, теперь живи в вечном страхе, что о тебе всё знают. Неизвестно кто.
И он вдруг бухнулся перед Захаром на колени.
- К великодушию тебя призываю, не губи, не рассказывай никому, не пускай месть в сердце, не давай волю обиде. Тебе грехи отпустятся за прощение.
Захару стало чудовищно неуютно от присутствия этого человека в его доме, как будто вместе с ним пришло что-то чужое и собирается поселиться здесь.
- Уйдите отсюда, - резко сказал он.
- Через минуту меня уже здесь не будет, - покорно закивал головой этот сумасшедший, - только не сгуби, молю! Во имя Господа. На меня одержимость напала.
И, уходя, убегая, нелепый человечек поцеловал ноги Захара, отчего тому стало совсем тошно.
Захар закрыл дверь на два замка, - не потому что боялся, просто неприятно было думать о том, что убравшийся наконец идиот может вновь вдруг оказаться в его квартире. Только не это! Наконец-то он избавился от него! И неважно было, правду ли ему рассказал этот странный человек, или всё было только его нелепыми галлюцинациями, и нет никакого трупа, и не было никаких прихожан, исповедовавшихся будущему убийце. Хотя почему это всё не может быть правдой? Люди верят в чёрт знает что, газеты пестрят бесконечными объявлениями о волшебных исцелениях, толпы записываются на приём в офис к человеку, который официально, имея секретарей и бланки со штампами, занимается воскрешением мертвых, заполняют соответствующие юридические документы, платят за это деньги. Хранят чеки и ждут воскрешения. Чего удивляться тому, что и сумасшедший отец Игнатий нашёл тех, кто верил ему, как Богу?!
Глава тридцать четвертая
Ира совсем не любила Александра, но другие, те, кого она встречала до него, были не лучше, один, так и вовсе обокрал её квартиру после двух месяцев совместной жизни. Конечно, огромная бородавка над правой лопаткой, усики, в которых застревают крошки, не очень приятны, но зато Александр должен был скоро получить должность директора фирмы по производству мебели. А те, кто торгуют мебелью, получают достаточно хорошо. И, главное, он расплевался окончательно с этой своей Мариной. Ира боялась того, что та вцепится в мужа мёртвой хваткой, будет биться за него насмерть, всё-таки накануне – такое назначение. Но, кажется, всё обошлось. Он молодец. Решительный. И с выдумкой. Заставил её голой через все улицы идти. Да, и если подумать, бородавка его так удобно расположена, что когда целуешь его спину, можно ведь зажмурить глаза, а он этого даже не увидит.
Глава тридцать пятая
И всё-таки Захару запомнились слова нелепого сумасшедшего, сказанные им о Дьяволе. Ведь читал же когда-то Захар, что, согласно некоторым апокрифам, Землю, и всё, что есть на ней, создал именно Дьявол. Но почему он пришёл к Захару, во имя чего хотел утешить его? Может быть, Дьявол – это просто такое существо с огромной, невидимой связкой ключей, которые открывают в людях их самые страшные, потаённые помыслы?! Ведь Захар, конечно, желал всем тем людям зла. На теле Марьяны были шрамы, следы от сильнейших ожогов. Она рассказала ему, что год провела замужем за человеком, который издевался над ней хуже любого садиста. Он избивал её ногами, обжигал утюгом, из-за него у неё случился выкидыш. Он, зная, что она беременна, специально бил её в живот, уверенный, что это ребенок от какого-то её любовника.
- Но я ни разу ему не изменяла. Не из страха. И не из любви. Просто уже никому не верила. У мамы тогда было очень плохо с сердцем, очень, и я боялась, что если расскажу ей, если она узнает всё, то просто умрёт, врачи сказали, что ей ни в коем случае нельзя волноваться. Это моя вина, только моя – что я не поняла, не разглядела чудовища за теми цветами, которые он мне дарил.
Марьяна рассказала Захару о соседях, дом был небольшой, старый, всего три этажа. Но никто не отозвался на её крики, которые были слышны за стенами, - наоборот. Максим дружил с соседями, пил с ними водку, бывало, те собирались вместе, - посмотреть футбол в общей комнате, выпить пива. И она, заплаканная, уткнувшаяся в подушку, слышала через дверь, как они, в соседней комнате, говорят про неё.
- Ты, главное, её не жалей. Баб бить надо, чтобы не скурвились. Это ещё никому во вред не шло. Я вон тёщу, когда женился, при первой ссоре голой жопой на горячую плиту посадил, так она потом по струнке ходила, повезло, наверное, новому её зятю, вышколил ему тёщу.
- А ты это…когда её это…ты на видео её не снимаешь? А то обменялись бы…У меня тоже есть это…очень интересное.
Жила в доме и женщина, в этих сборищах никакого участия не принимавшая. Марьяна было доверилась ей, пока не застала её однажды в постели с собственным мужем. И самое страшное, что когда Максиму очень нужны были деньги (на что – неясно, может быть, для новой любовницы), он, избивая её, голую, хлестая ремнём изо всех сил, волоча за волосы по полу, остервенело насилуя, успел снять это на видео. И она потом, за стеной, услышала собственные крики. Там жил сосед, который просил сделать ему видео и пообещал Максиму за это денег. Сосед включил звук очень громко. Это было какое-то странное, страшное, мало с чем сравнимое ощущение, когда земля уходит из-под твоих ног, а ты остаёшься абсолютно голой, даже без тела, тело всё-таки защищает. И если очень-очень больно, всё-таки ещё есть надежда, что сможешь спрятаться, вытерпеть, сжать зубы и потом начать жить заново. Но тут пытают твою тень, насилуют твои сны, и внутри тебя самой, там, где душа, обустраивают себе комнату, выселяя тебя из собственного тела. Марьяна не могла больше, - даже ради мамы. Она решилась всё-таки порвать, уйти. Может быть, заявить в милицию. Но Макс ввязался в какую-то пьяную драку. Она, ещё ничего не зная, ждала его, думая, что он у какой-то любовницы (ревности никакой не было, только желание, чтобы он подольше не приходил). Наутро её вызвали опознать труп. А два года спустя, уже после смерти самой Марьяны, к Захару пришёл Дьявол и сказал ему, что все эти люди, те самые люди, что жили раньше с ней в одном доме, умрут. Потому что их дом будет взорван. Дьявол назвал точное время, вплоть до минуты. До названного времени оставалось всего три дня.
Глава тридцать шестая
Александр провёл в ванной целое утро, прихорашиваясь, как только мог. Словно девушка, которая впервые идёт на свидание. Сегодня, в шесть часов, было назначено собрание, где будут владельцы его фирмы, они торжественно объявят о его назначении на должность директора. Он мечтал об этой должности несколько лет. Выйдя из ванной, он придирчиво осмотрел свой костюм. Сегодня он должен выглядеть безукоризненно.
Глава тридцать седьмая
Ещё при жизни Марьяны Захар несколько раз порывался поехать туда, в тот дом, где она жила, чтобы найти её соседей, не только не защитивших Марьяну, но вместе с мужем её строивших для неё ад. Только Марьяна отговорила его, она почувствовала, что он собирается сделать это, и взяла обещание.
- Я больше не хочу, чтобы кто-то из них был в моей жизни. Я хочу всё забыть. Их больше нет. Не помогай им возвращаться в нашу жизнь, хорошо?
И, наверное, он бы тоже смог когда-нибудь забыть о них, заглушить в себе желание мести, если бы Марьяна оставалась жива. Захар был уверен, что сможет отогреть её, что в их будущей жизни будет так много хорошего, что прошлое просто сотрётся, исчезнет из её памяти. Но земной любви им было отпущено всего чуть-чуть, и некому было мстить, потому что вместе с Марьяной погиб и сам водитель маршрутки, вместе с ещё шестью пассажирами. И как было не сходить с ума при мысли, что Марьяна прожила на этой земле лишь 24 года, и те проклятые люди сделали ей столько зла. Ничего уже не будет, и ничто не искупит её боль. Его ласки ничего не значат для мертвого тела, которое зарыто в земле. Когда-то, ещё в школе, Захар удивлялся тому, что происходит между двумя людьми, если днем раньше он и девочка с задней парты остались после уроков убирать класс, смеялись, разговаривали, шутили. И казалось, что они – почти родные люди (счастье зарождающейся дружбы), а утром, придя в школу, она просто вежливо кивнула ему головой – вместо горячего порыва навстречу. Идешь утром в школу и думаешь, что вчерашний день был чудом, у тебя в классе такой друг, и сейчас мы будем смеяться, как вчера, отпускать шутки, ещё немного – и обязательно попросим, чтобы нас посадили за одну парту. Но непонятно почему (может, она стесняется других), Инна смотрит на тебя так, как будто совершенно не помнит вчерашний день, словно этот день сохранился только в его собственной памяти. Не раз случалось и потом, что ощущение того, что дышишь с другим человеком одним воздухом, что он родной тебе, и вы долго будете вместе, рассеивалось, исчезало за один день. И обидно было, что – совсем непонятно почему. Когда погибла Марьяна, такая же обида возникла у Захара ко всему миру. Весь мир, люди вокруг, солнце, деревья, всё, абсолютно всё, ещё день назад было таким родным, откликающимся малейшему биению сердца Захара. Волшебство было повсюду. Настолько, что обыкновенная вода из-под крана казалась чистейшим источником. И вот мир стал совсем другим. Холодно кивающим в ответ, - как та девочка в классе. Воздух, которым так свободно, так легко дышалось, стал вязким и горьким, как каша в больничной столовой. И да, хотелось поехать туда, где когда-то жила Марьяна, отомстить всем, кто обделил её не только теплом, но и простым человеческим сочувствием, или, на худой конец, - невмешательством в приумножение её боли. Но Захар обещал ей. Если он нарушит обещание, которое дал Марьяне при жизни, получится, что он признает, что она умерла, умерла настолько, что не имеют больше никакого значения те обещания, которые он ей давал. Но если тот дом, со всеми жильцами, и правда кто-то взорвёт, Захар не станет мешать этому. Может быть, это было всё-таки наваждение, безумный сон, пустая галлюцинация, и ничего не случится. Ведь всё равно глупо – звонить в милицию и предупреждать о взрыве на основании того, что к тебе пришёл Дьявол. И всё-таки Захар надеялся, что Дьявол был настоящим, и он сказал ему правду.
Глава тридцать восьмая
Когда в офисе на общем собрании сам генеральный директор, владелец фирмы, поднял бокал шампанского за нового директора, вошла Марина. Александр сразу отпрянул назад, предчувствуя что-то нехорошее. Мысли о предстоящем назначении слишком вскружили ему голову, и он забыл, что жена может сделать ему какую-то пакость, вернее, не забыл, а просто не думал. До того дня он не мог представить, что она способна на что-то решительное, безумное. Одно дело – просто раздвинуть ноги вопреки супружеской верности и совсем другое – отчаянные поступки. Александр представлял, что его неверная жена хорошо наказана, что она поняла какая она низкая тварь, и, может быть, наложила на себя руки (вот это было бы вполне естественно), но как можно было вообразить, что она явится прямо в его фирму?! Да, она давно знала день его торжественного назначения, но…
- Марина, жена Александра Евгеньевича, - представилась она, - я очень рада, что мой муж получил такую должность. («Да, они ещё не разведены, проклятье они ещё не разведены!»). Он просил меня отблагодарить вас.
И тут произошло нечто вовсе несусветное. Она скинула платье и осталась под ним совершенно голой. Затем она залезла на стол (как это ловко у неё получилось, проклятье!) и принялась танцевать танго с невидимым партнером. Все были растеряны, никто не понимал, что происходит. Потом она спрыгнула со стола, подошла к генеральному директору (она знала его в лицо, муж показывал его Марине на общих фотографиях сотрудников фирмы), и произнесла ему на ухо полушепотом, так, чтобы это слышали те, кто стояли рядом: «Саша очень давно мечтал об этой должности. Он сказал, что не хочет быть в долгу. Хочет расплатиться. Он знает, что вы очень любите девочек, хоть и женаты. Где мне ждать вас, в каком кабинете? Я всё сделаю очень хорошо, Саша три дня меня готовил, даже де Сада давал читать, вы ведь такое любите, да?». Лицо генерального директора разъехалось, стало каким-то бесформенным. Сначала ещё выныривала и пропадала, а потом опять выныривала нервная улыбка, за которой он хотел спрятать полную растерянность, но затем он просто грубо оттолкнул от себя Марину и подошёл к её мужу.
- Что за дурдом тут развели! В такой день! Разве вы не понимаете всей ответственности возлагаемой на вас должности?!
И тут нервы Александра не выдержали. Он набросился на Марину с криками: «Сука! Сука!», стал бить её прямо по лицу, повалил на пол, хотел ударить ногой, но на него уже набросились сзади, скрутили руки. Он всё ещё кричал: «сука, тварь», по рту его текли слюни. Он стоял спиной к генеральному директору и не видел, что тот подписывает приказ о его увольнении.
Глава тридцать девятая
Кто только взорвёт этот дом? Почему он должен взлететь на воздух? Это будет случайность или тщательно спланированный теракт? Об этом ни у кого не спросишь. Захар попробовал представить лицо человека, который нажимает на кнопку взрывателя или подкладывает бомбу (или что-то ещё). Перед глазами возникло неприятное, обросшее лицо какого-то кавказца. Что Захар знает о террористах? Когда по телевизору показывали взорванную московскую станцию метро, в память врезались окровавленные тела, ребёнок, беспомощно машущий ручками, не понимающий, почему он больше ничего не видит. Но кто сотворил это, Захар не знал. Об этом, кажется, толком так ничего и не сказали. Ребёнок…Надо, обязательно надо поехать туда, где жила Марьяна, он знает адрес, даже видел этот дом, и узнать, не поселились ли там какие-нибудь новые жильцы, дети… Если пострадают они, то… Кроме того, что Захар не хотел невинных жертв, ему казалось вдобавок, что это будет ещё одной победой тех уродов, которые обречены на справедливую кару. Захар представлял, что весь мир разделен невидимой границей, и по одну сторону – он, Марьяна, дети, и ещё множество людей, которые пока ещё до конца не оскотинились, а по другую – Марьянин муж, её соседи, таксисты, которые, как он слышал, после взрывов в метро, подняли цены на проезд в три раза, пользуясь тем, что в это утро люди не могли попасть на свою станцию и спеша на работу, вынуждены были ехать наземным транспортом. У таксистов выдался удачный день, неизвестно когда ещё будет следующий взрыв. «Надо ковать железо, пока горячо». Захар, поглощённый своими мыслями, не слышал, что говорят по включенному им телевизору, и вдруг голос диктора новостей всё-таки добрался до его сознания. Шёл сюжет, посвященный тому, как один террорист заперся в номере московской гостиницы и, удерживая в заложниках женщину, требовал квартиру в Москве и выплату задолженности по зарплате. Когда гостиницу взяли штурмом, оказалось, что в заложниках террориста – его собственная жена, она сама и придумала такой план разговора с властями. Затем передали прогноз погоды, новости закончились, и Захар выключил телевизор, не хотелось больше ничего смотреть. На стойке возле телевизора стояла целая полка дисков с фильмами, которые они когда-то смотрели вместе с Марьяной. Она клала ему голову на грудь, устраивалась поудобнее, сворачиваясь калачиком, и, смеясь, говорила, что сердце у него стучит чаще, когда на экране целуются счастливые пары. «Ты, оказывается у меня такой сентиментальный, Захарка». Ему нравилось, что она говорит «у меня». Значит, он уже навсегда принадлежит ей, он часть её жизни. Теперь одному, без Марьяны, смотреть эти диски было невозможно. Тоска задушила бы его. Но среди фильмов, что когда-то смотрели счастливые Марьяна с Захаром, был один особенный диск. До оголённых проводов дотронуться было бы легче, чем до него. Когда Марьяниного мужа убили, к ней в дом, расследуя его убийство, пришла милиция, перепуганный сосед заявился к ней, и отдал тот самый диск, на котором было записано как Марьянин муж насилует и избивает её.
- Вот, держите, я в ваших оргиях не участвую. Тоже мне семейка! Меня уже допрашивали, а если обыск? У меня диск ещё этот найдут, и, что, получается, меня к делу вашему пришьют? Нет, спасибо. Лучше я в нормальных магазинах буду покупать. Кстати, я сразу денег обратно не прошу. Потом, когда сможете, отдадите. Диск Марьяна хранила. «Я хотела выбросить, но почему-то не могу. Это как с собой покончить. Если выбросишь, уничтожишь ты, я буду тебе благодарна». Захар взял диск, но тоже ничего не смог сделать с ним, только надёжно спрятал. Он боялся признаться себе, что хочет включить ди-ви-ди проигрыватель, и увидеть Марьяну, узнать, как всё было, - воочию. Нет, совсем не любопытство влекло его к экрану, - а смутно осознаваемое желание прикоснуться к её боли настолько близко, оказаться на таком краю бездны, где ты не можешь не взять на себя хоть часть боли того человека, которого так сильно любишь. И теперь, после смерти Марьяны, этот диск был жуткой возможностью продлить ей жизнь, - в собственном сознании. Он тысячи раз перебирал её фотографии, перекладывал в голове малейшие мгновения их дней и ночей. Но только на этом диске она бы опять предстала перед Захаром живой, неожиданной, такой, какой он её никогда не видел. Но Захар думал, что не сможет выдержать её боли теперь, когда Марьяны больше нет в живых. Однажды он купил водки, несколько бутылок сразу, и напился так, что с трудом передвигал ноги. Захар думал, что в таком состоянии он сможет посмотреть тот злосчастный диск. Только он нечаянно, перепутав диски, поставил какую-то комедию. Там сразу заржали, говоря о каких-то сальностях. А он сидел, сжав голову руками, боясь, что вот, сейчас, - увидит, как муж насилует и избивает его Марьяну. Поняв, что происходит, Захар тут же выключил телевизор. С тех пор он решил никогда больше не пить. Два месяца стояла в холодильнике недопитая бутылка водки, которую допил сумасшедший Игнатий, исповедовавшийся потом Захару и чуть было не задушивший его.
Глава сороковая
Марина окончательно решилась отомстить мужу когда узнала, что тот, оказывается, ездил к её матери. И пока Марина, голая, замёрзшая, добиралась домой, он успел перевезти её матери Маринины вещи, сказав той, что «развод – дело решённое, потому что ваша дочь – шлюха». Марине так хотелось уберечь маму от всех этих дрязг. Она тогда стояла у её двери и не могла решиться войти, чтобы только отдалить тяжелый разговор. А она, оказывается, к тому времени уже всё знала. Но неужели муж считал её саму, Марину, настолько беспомощным, покорным любой жестокости существом, которое никак не посмеет отомстить ему, вмешаться в его жизнь?! Почему он был так уверен, что может просто убрать её из своей жизни, вынести как сломанную мебель – на помойку? Ведь она прекрасно помнила, как он ждал официального назначения на должность директора фирмы, даже точный день был давно определён. И неужели он мысли даже не допускал, что Марина может испортить ему этот день?!
Глава сорок первая
Захар узнал, не поселились ли новые жильцы в том злосчастном доме. Причём узнавал он это официально, ничуть не боясь того, что потом, если взрыву всё же суждено случиться, могут возникнуть вполне естественные вопросы - почему кто-то интересовался обитателями взлетевшего на воздух жилища? Захару было всё равно. Больше того, он был бы даже рад взять на себя часть ответственности за то, что должно случиться. Если взрыв всё-таки произойдёт, то, виноват в этом будет и сам Захар, никак не способствовавший ему, но сильно желавший того, чтобы те люди подверглись заслуженной каре. И он не собирался прятаться за свою непричастность к взрыву. Наоборот, Захар хотел какого-то возмездия за свои желания, ему казалось это справедливым. Потому он так спокойно узнавал о новых жильцах бывшего Марьяниного дома, не тая ни имени, ни адреса своего, а подчеркивая их. Пусть его потом берет милиция, пусть его обвиняют, он даже признается во всём. И не так уж погрешит против истины, это ведь его, а не чьи-нибудь желания, воплотятся в жизнь. Как-то он вёз одного человека, который сказал ему: «Дьявола нет. Люди просто придумали его, чтобы было на кого свалить своё дерьмо. Надо было найти крайнего. Вот люди и придумали Дьявола». Но всё-таки, - вдруг к Захару приходил настоящий Дьявол? Когда-то Захар читал, что Дьявол является всем в разных обличьях – кому-то в образе измождённого человека с мертвенно бледным лицом и глазами навыкате, кому-то как черный гигант, касающийся головой облаков. Одному он представляется в виде черного негритенка, другому – чудовищем с головой, «украшенной» переплетающимися драконами и растущими вместо волос змеями. Один видит его как веселого великана с шестью крыльями за спиной, второй узнает в нелепом карлике. Является, если верить книгам, Дьявол и в образе близких друзей или родных, принимая их обличье. А одна средневековая монахиня и вовсе начала бесноваться оттого, что поняла – лист салата, который она съела, и был Сатаной, обманувшим её бдительность и принявшим самое безобидное, казалось бы, обличье. Захар читал ещё, что средневековый художник Спинелло «писал для церкви картину, изображающую падение ангелов, и придал Люциферу такой вид, что сам не выдержал созданного им зрелища. Ему начал представляться Дьявол, упрекавший Спинелло за то безобразие, в котором художник его изобразил». Эти упреки измучили его настолько, что очень скоро Спинелло не выдержал своих видений, и его нашли мертвым. Захар когда-то читал ещё и про другого художника, он тоже расписывал церковь и изобразил настолько ужасный портрет Дьявола, что тот столкнул его с лесов. Но «Мадонна, которую художник незадолго перед тем написал совершеннейшей красавицей, протянула руки с картины и удержала его». Захар, когда впервые прочёл об этом, задумался как важно успеть в своей жизни создать что-то такое, что удержит тебя на самом краю бездны, протянет руки, когда ты будешь падать в пропасть. И мечталось ему, что он сможет сотворить что-нибудь настолько же чистое и прекрасное, но этого так и не случилось. Он в своей жизни ничего не создал. И доведись Захару падать с лесов, не протянет ему руки написанная им Мадонна, не удержит в воздухе, - благодарная за то, что дал жизнь её образу. И чем он лучше других людей, которые живут по другую сторону черты, им самим проведённой? Он поделил людей на хороших и плохих, и себя почему-то причислил к хорошим. Но ведь не живёт в мире сотворённое им добро, не горят глаза написанной им Мадонны, никто не поминает с благодарностью его имя в молитвах. Да, наверное он всё-таки один из них, тех, что живут по ту сторону…Если смотреть издалека – он человек, не причинявший прежде никому зла. Но если заглянуть в самое его сердце – то много ли можно там увидеть Света? И вспомнился Захару собор, построенный для шведского короля Олафа Святого, - «высочайший собор с крестом». «Но однажды король, поднявшись на кровлю собора, с ужасом увидел, что то, что снизу кажется людям крестом, в действительности – золотая фигура коршуна с распростертыми крыльями». Так и Захару думалось теперь, что он увидел своё собственное сердце именно в эти дни.
Глава сорок вторая
Александр начал кричать прямо с порога. Ему так не терпелось сорвать на ком-нибудь зло, но некогда было искать хоть сколько-нибудь подходящий повод для этого. Завязался скандал, драка, Ира вяло сопротивлялась ударам, она понимала, что произошло что-то страшное, и лучше сейчас не злить его.
- Ты такая же как все! – кричал он ей, - Ты так и ждёшь, чтобы меня предать! Подлость мне сделать исподтишка! Моя беда, что я слишком добрый. Вон, у нас раньше сосед здесь правильный жил, колотил жену как следует, на весь дом крики слышны были.
Когда злоба Александра, наказанного местью жены, утихла, он, плача, просил прощения у Ирины. Он рассказал ей, как больно ему сделали, как подло предали его. Он рассчитывал, что Ира всё поймёт, и не будет винить за вспышку даже столь остервенелой ярости. И она, конечно, бы простила его. Она покорно снесла бы и синяки на теле, и кровоподтеки на лице, - если бы только не узнала, что на его карьере был поставлен крест. Одно дело – директор солидной мебельной фирмы, пусть даже жестокий, но обеспеченный муж, и совсем другое – безработный размазня, беспомощно срывающий злобу на своей женщине, потому что всех других он боится. Хорошо, что она не успела перевезти к нему свои вещи. Было легко уйти утром, собраться и осторожно закрыть дверь , чтобы он даже не проснулся.
Глава сорок третья
Среди тех, кого подвозил когда-то Захар, были те, кто забывался сразу, едва только протягивал деньги за пойманную ночью машину, но были и такие, чьи слова врезались в память, и заставляли то и дело невольно в мыслях обращаться к ним. Один раз он подвозил какого-то очень пьяного человека с потухшими, казалось, навсегда, глазами.
- Ты знаешь, - сказал он Захару, сразу перейдя на «ты», - жизнь полное говно, когда теряешь тех, кого любишь. Я ..жену потерял. Она…представляешь, просто пропала, исчезла. Я думал, потому что я гондон. Но зачем исчезать? Что я, убью её, что ли?! А иногда, знаешь, когда такая тоска, что хоть лбом о бетон, начинаешь думать, что если она – любит? Что не со зла ушла? Я историю, знаешь, читал в одной газете, может, лажа, нет, ну, история, что тоже у мужика одного жена пропала. А она через несколько лет, знаешь, объявилась, потому что в аварию попала, и боялась вернуться, всё лицо у неё всмятку, она боялась дико, потому что страшно ведь – муж увидит, разлюбит сразу. И она два года, представляешь, скрывалась, пока пластическую операцию хорошую не сделала. Потом встретилась ему, влюбился он, а это его жена собственная. Представляешь? Веришь, нет? Я не знаю, может, лажа полная. В газетах такую пургу пишут. Сказка, наверное, для девочек. Но когда тебе совсем херово, хочется верить в сказки. Я вот и думаю, а что если Динка моя, - тоже вот сейчас тоскует, ждёт, может, на операцию тоже копит, что она не умерла, что не убили её суки какие-нибудь. Может такое быть, а? Представляешь, я домой прихожу – а она воскресла.
Захар увидел, как совершенно потухшие глаза этого человека вспыхнули при слове «воскресла», он как раз протягивал деньги Захару, и тот отказался их взять.
- Нет, ты чего! Я же тебе не клоун, истории весёлые рассказывать за то, чтобы меня бесплатно довезли. Я раньше всё на Динку тратил, а сейчас мне деньги вообще ни к чему.
Захар, провожая грустным взглядом этого шатающегося человека, с трудом закрывшего за собой дверь машины, представить не мог, что настанут дни, когда он будет завидовать ему, как никому другому. Ведь, как он сам, Захар, был бы счастлив, если бы Марьяна просто исчезла. Тогда у Захара оставалось бы хоть чуточку надежды на то, что она жива. Но как поверить в то, что она живет, когда он видел, как её закапывают в землю?! Нет никакой надежды. Невозможно поверить в то, что ещё когда-нибудь вы встретись на этой земле. Ведь мертвые не воскресают. И всё-таки так он думал только до сегодняшнего дня, - пока к нему не пришла Марина. Он открыл дверь, не представляя кто может оказаться за ней, и увидел её, с розой в руке. Именно такую же розу подарила ему когда-то Марьяна, и он ещё тогда очень растерялся. Марина пришла отдать платье, и ещё сказать, что если бы не он, то она, наверняка бы перестала верить в людей. А он смотрел на неё, на волосы её, на смешные ямочки на щеках, и думал, что Боги, наверное, очень хотели воскресить Марьяну. Они поняли как это несправедливо, глупо, что она умерла. Но и Они, видимо, вынуждены считаться с физическими законами, и не могут вот так просто взять и вернуть ту, что погибла, или просто они не хотят явного чуда, потому что узнай о нём все, появятся толпы молящих Небо о воскрешении своих любимых. Поэтому, видно, Боги и решили явить чудо осторожно – чтобы о нём знал только Захар, и никто больше. Боже! Это ведь она, Марьяна, его Марьяна, сидит сейчас перед ним, это её волосы, её глаза, он не может ошибаться, её ямочки, даже голос её…Она воскресла, пришла к нему.
- Пожалуйста, можно тебя попросить? Надень это платье. Пожалуйста.
Он сидел, опустив глаза к полу, чтобы не видеть, как она переодевается, и вдруг ощутил прикосновение к губам своим теплого, голого тела.
- В тот раз между нами ничего не было, - прошептала она, - это хорошо. Потому что тогда мы были ещё совсем чужими. Мы и сейчас мало знаем друг друга. Но мне почему-то кажется, я не знаю почему я в этом так уверена, что мы с тобой в этой жизни никогда не найдём никого ближе. Может быть, нам не стоит в этот раз расставаться так быстро, как тогда? А?
Глава сорок четвертая
Юля обиделась, когда Денис сказал ей, что не может поехать с ней и её дедушкой в Петергоф, туда, где фонтаны.
- Почему? – не поняла она.
- Это тайна, - сказал Денис, отводя глаза.
- Даже от меня? – обиделась Юля, - я думала, мы друзья.
- Друзья.
- А у друзей нет тайн.
- Это особенная тайна. Я не могу открыть её никому. И ещё…Мы, наверное, больше никогда не увидимся.
- Почему? – Юля надула губки ещё сильнее.
- Вот, - протянул ей Денис набор карандашей и ручек, - ты в следующем классе пиши ими, хорошо? Я хочу, чтобы ты…моими карандашами, ручкми……Так ты меня подольше не забудешь.
- Ты дурак! – вскрикнула вконец разозленная девочка, - строишь из себя шпиона! Мне с тобой неинтересно, - и она бросила подаренный ею Денисом набор на пол, как совсем ненужную вещь, от которой хочешь поскорее избавиться.
Глава сорок пятая
- Алло, Марина?
- Да, Захарушка, да…
- Господи! Слава Богу, что у меня есть твой номер! Я бы свихнулся, если бы не знал, увижу ли тебя ещё. Что ты просто вот так взяла и ушла.
- Я тебе всё объясню, Захар…
- Всё неважно. Главное, что я тебя слышу! Это чудо, Маринка, это самое большое чудо на свете! Скажи ещё что-нибудь…любое слово…твой голос…
- Я люблю тебя.
- Они воскресили всё во мне, боги, я не верил уже ни во что, мы ведь всегда будем вместе, да? Ты же больше никуда не уйдёшь?
- Нет, конечно, нет, Захарушка.
- Но сегодня…Не делай больше так, пожалуйста, никогда. Ладно?
- Хорошо, обещаю тебе. Захар, у меня телефон совсем разряжается, сейчас пропаду, не волнуйся только...
- Но почему ты ушла так тихо, не разбудив меня?
- Мне позвонили, ты ещё спал…
- Кто?
- Я не хочу втягивать в это тебя. Ты так сладко спал, такой хороший, и ты не проснулся, когда этот дурацкий звонок…Я говорила с ним на кухне, чтобы тебя не разбудить.
- Марина, кто звонил тебе?
- Муж. Он хочет поговорить. Мы разводимся. Он обижен, нужен этот последний разговор.
- И ты пошла к нему без меня?! Одна?! Марина, где ты?! Я тебя умоляю…подожди меня…я приеду сейчас…пойдем вместе…я с ума сойду…Марина, не ходи одна, зачем тебе…
- Не бойся, Захар, пожалуйста….не бойся. Я слишком люблю тебя, чтобы со мной что-нибудь случилось.
- Скажи мне, где этот дом!
- Не надо, Захар, это последний разговор с ним. Я не хочу, чтобы ты лез в эту грязь.
- Скажи мне номер дома, улицу!
- Не надо, Захар.
- Я должен знать, где ты будешь.
- Хорошо, но обещай, что подождёшь меня у дома.
- Обещаю.
- Записывай.
- Что?!!!!Нет!!!!Марина!!!!НЕТ!!!!НЕТ!!!! МАРИНА!!!!!!
Глава сорок шестая
Маринин телефон отключился ровно в ту минуту, когда на часах наступило время, о котором говорил Захару Дьявол. Поздно было кому-то звонить, предупреждать, да и кому?! Телефонами жильцов он не обзавёлся. И бежать самому туда тоже было поздно, но он всё равно бежал, сбиваясь с ног, задыхаясь, падая и поднимаясь. Пока он бежал, внутри него трепыхалась вера в чудо. Успеть туда раньше, чем ОНА, спасти ТУ, что воскресла. Но Захар, сломя голову, бежал навстречу смерти своей веры, спешил, задыхаясь, не вытирая пот со лба, заливавший глаза, к руинам ещё утром жилого дома. Потом об этом случае много говорили. Как же, почти сенсация, - полусумасшедшая мать годами растила своего ребенка только с одной целью – чтобы он взорвал отца. И Захар клял себя за то, что не мог предупредить смерть ещё и этого малыша, хотя это было в его власти. Стоило только не поддаться искушению мести. Дьявол больше Захару не являлся. Потом, несколько лет спустя после того рокового дня, Захар вдруг понял, что Князь тьмы – это просто безличный властелин наших собственных сокровенных желаний. Дьявол – не существо, не падший ангел с черными крыльями или рогами и хвостом. Это – математическая формула. Дьявол – это просто та цена, которую мы согласны заплатить за исполнение наших самых сокровенных желаний. И, наверное, глубоко-глубоко, на самом дне души Захара (думалось теперь ему) желание мести было так сильно, что он ради удовлетворения своей ярости был готов пожертвовать всем, чем угодно, даже своей воскресшей любовью. Только бы доказать эти уродам, что он сильнее их.
Глава сорок седьмая
«Это последнее письмо. Я больше не называю тебя по имени, потому что у тебя теперь их два. Я не смогу больше писать тебе, потому что я больше ни во что не верю. Я не смогу больше, как раньше, идти на почту и отправлять очередной конверт с пустым адресом. Наверное, предательство в крови любого человека, и единственный способ больше не предавать тебя – это уйти совсем. Поэтому последнее моё письмо такое сухое и официальное. Не потому что у меня пропали все чувства к тебе (только бы не знать тебе, что творится в моей голове, моём сердце). Нет, просто скажи я хоть одно нежное слово, и сам же ухвачусь за него, как за канат, чтобы только удержаться памятью за наши счастливые дни. Прошло уже два года прежде чем я смог написать тебе это письмо. (Кстати, пишу я его не в прежней квартире, я сдал её только чтобы не приходить туда больше). Сегодня едва ли не первый день, когда я нахожусь в трезвом состоянии. Я ночевал где попало, дрался с кем только можно, наша с тобой машина давно разбита всмятку, и у меня самого несколько шрамов и выбитые зубы. Мне наплевать как я выгляжу. Я хочу, чтобы ты забыла меня. И я тоже не хочу больше ничего помнить, ничего ждать. Потому что если возвращается самое дорогое, то только на несколько мгновений, чтобы потом было ещё больнее. Я считал того, кто создал этот мир – злым, капризным ребенком, который даёт тебе что-то, а потом вдруг передумает и забирает обратно. Но теперь мне трудно свалить на кого-то своё собственное дерьмо. ЛЮДИ С ЛЕГКОСТЬЮ УБИВАЮТ ТО, ЧТО С ТАКИМ ТРУДОМ ВОСКРЕШАЮТ БОГИ. Прощай. Мне очень хотелось бы, чтобы тебе там, на небе, было хорошо. ТОЛЬКО Я БОЛЬШЕ НЕ ВЕРЮ, ЧТО ТЫ ГДЕ-ТО ЕСТЬ.
Эпилог
Обычно он покупал эти диски на Удельной. Небольшой ларек, но выбор достаточный. Правда, приелось то, что всё ненастоящее, постановочное. Он знал, что где-то продаются диски с записями настоящих пыток, где отдают приказы голым рабыням, которых держат взаперти. Один раз он даже спросил продавца об этом, но тот сделал непонимающее лицо. И вдруг, перебирая вещи в квартире, которую снимал, среди всего того, что оставил хозяин в полном беспорядке, он наткнулся на какой-то диск без обложки. Было любопытно. С первых секунд, первых криков девушки, которую тащили за волосы и били наотмашь по лицу, стало понятно – это именно то, что он хотел. Он теперь будет часто смотреть этот диск. Это сильно возбуждает. Надо будет узнать у хозяина квартиры, где тот покупает такие диски.