Жил-был Горемыкин

                И. Рассказов

                Жил-был Горемыкин. 

                1. Жил-был…

В некотором царстве… А может быть и не в царстве и вообще жил-был нормальный пацан по фамилии Горемыкин. Вот такая беда: и фамилия так себе, и «жил-был» в прошедшем времени. Ну, наверное, так было ему суждено и не нам с вами теперь менять на шахматной доске фигуры местами.
Так вот этот нормальный пацан как-то нарыл на барахолке одну потрёпанную книженцию. Случилось это в солнечное утро и как бы ничего не предвещало ему о покупке, и настроение было миролюбивое, а тут вдруг нате вам – получите и распишитесь. Стал, листать Иван Петрович этот печатный труд, и где-то со второй страницы его как вздыбило. Почему? А тут вот какое объяснение – книженция бала писана женщиной, да вдобавок ещё психологом и название интригующее: «Как завлечь мужчину?»
«А чего нас завлекать?» - подумал про всех сразу и за себя, в том числе Горемыкин и выложил сторублёвку за книженцию морщинистой старухе.
Пришёл домой, разулся, ноги в тазик с водой опустил и стал читать. Долго возил глазами по страницам. В конце концов, одолел, а в голове одни непонятки от прочтения. Хлебнул чаю, взял карандаш и опять за книгу. Дотошный какой – все поля исчеркал закорючками. Нет, его понять можно, да и Иван Петрович ещё тот был дока, а поэтому во всём хотел иметь ясность. Так-то он ко всей подобной писанине относился с подозрением, а тем более, если это вышло из-под руки психолога, да при этом ещё и женщины. Он вообще считал, что люди этой профессии близкие родственники шахматистам и за четыре хода наперёд знают про всё и про всех. Так как себя никогда не относил к гроссмейстерам, старался эту братию обходить стороной, а вот тут что-то потянуло его пройтись по лезвию бритвы без обувки.
 И вот, когда начитался до рези в глазах и разрисовал поля книги всякими символами, почувствовал себя способным «дать бой» автору этой писанины. Это потом, немного подумав, просто предложил безобидную дискуссию на тему, поднятую ею, а чтобы это получилось прилично, выложил всё на бумагу. Конечно, он прекрасно понимал, что его могут не услышать, и потом у этих психологов всё по полочкам и как не послушаешь – они пытаются из себя постоянно что-то умненькое выдавить. Ага, как тюбики с зубной пастой в конце месяца.
Вы только не подумайте, что Иван Петрович был каким-то жёноненавистником. Нет-нет, и ещё раз нет. Он вообще считал, что некрасивых женщин не бывает. Молодец! Тем не менее, вот с автором книги «Как завлечь мужчину?» по многим ключевым вопросам был не  согласен. Горемыкин ещё подумал, мол, она не виновата, что выучилась на психолога. Судьба, зараза такая и всё тут.
Во-первых, если верить автору книги, женщина это пуп земли, а мужчина что-то среднестатистическое, которое легко можно посадить на поводок. Во-вторых, все советы, во что и как одеваться женщине, якобы направлены на то, чтобы уложить этого самого мужчину в свою койку. Конечно, вырезы на блузках и длина юбок – это интригует. А если взять выпившего мужчину, которому тяжело переступать с ноги на ногу? В этом случае интрига сама по себе теряет всякий смысл. Ага, на первый план выступают первобытные инстинкты и тут некогда ему всматриваться в цвета нижнего белья. Всё хочется сделать по быстрому, и чтобы ничего за это ему не было. Ну, в смысле алиментов или не дай Бог, конечно, слушанья в суде. Когда мужчина под градусом, его трудно удивить и даже если женщина вложила в себя кучу денег, это ещё не факт, что это продлит оргазм. Как правило, расфуфыренные пассии вызывают некоторую настороженность и чтобы побороть возникающий страх от всяких там брендов на женских телах, мужчины для храбрости принимают по сто грамм. Там, где сто, легко может оказаться и бутылка, а то и целых две. Страх же он тоже бывает разный.
Автор книги утверждает, что запах в любовных играх имеет, чуть ли не первостатейное значение. Ну, что сказать? Может оно и так, но опять же возвращаясь к мужчине под градусом, надо знать, что не всегда это срабатывает. Конечно, автор советует обрызгать одежду, подушку и даже сиденье в машине всяким колдовскими настоями, мол, это действует безотказно. А если ваш избранник аллергик? Вот-вот, выпивший, в соплях и вы вся в брендах… Нет, так-то картинка складывается ладненькая. Одно было непонятно Горемыкину – это всё должно у них было происходить при полной иллюминации? Нет? А на кой тогда женщине подбирать определённого цвета нижнее бельё? Опять же, мужчина движим первобытными инстинктами, а тут какая-то радуга желаний.
Конечно, спиртное и секс вещи не всегда совместимые и здесь не следует уповать на что-то долгоиграющее. Как правило, всё не так, как мы можем себе представить. Нет, есть и другие варианты – когда мужчина  трезв. Кстати, многих вы наблюдали в своей жизни из этого списка? Вот и Горемыкин знал про всё это, и ему было просто смешно читать всю эту белиберду, написанную для романтических натур.
То, что касалось тембра голоса, тут Иван Петрович подписался под каждым словом автора, ибо здесь он мог сослаться на своего давнишнего друга, который преподавал вокал в  столичной консерватории. Он так и говорил, что женщины с низким тембром голоса способны открыть у мужчины не одну, а две, а то и три чакры. Что и как на самом деле там открывается у мужчин от низких женских голосов, Горемыкин в точности не знал, но жила в нём вера в слова своего друга и тут ничего нельзя было с этим поделать.
Конечно, автор книги выделяла и ещё одну разновидность женского голоса: мяуканье. Иван Петрович из личного опыта знал, что всё подобное себя хорошо проявляет, когда избраннице срочно требуются деньги. Тут они мастерицы клянчить копейки на всякую там бижутерию или губнушки. Стоит отказать, и тут же вступают в игру совсем другие тембра голоса. Не каждый нормальный пацан может подстроить свой слух подо что-то визгливое с набором нехороших слов в свой адрес. Вот поэтому подобные сцены иногда могут спровоцировать скандал с рукоприкладством, что рано или поздно приводит к разрыву отношений и тогда ни одна заграничная туалетная вода не сможет спасти положение.
А какие женские походки приходится наблюдать, когда всё только начинается и в голове кружат такие заманчивые фантазии, где непременно присутствует море, песчаный пляж… Это потом, плечи опускаются и в глаза начинает бросаться её сутулость, живот, ещё эти ноги лошадюги тяжеловеса и «пятая точка», как нечто фундаментальное. Одно непонятно, где до этого были твои глаза, парень, когда она пыталась жестами заставить тебя обратить на неё внимание? Ну, конечно был пьян! А какое ещё может быть объяснение?
Жесты жестами, а бдительность-то терять не надо. Подумаешь, сидит с книгой в руке. А может она всего-то умеет читать лишь по слогам? При нынешнем образовании и не на то можно нарваться. Вот-вот, и смотри внимательнее на ноги, а то спутаешься с кривулькой какой-нибудь. Нет, так-то и с худшими дефектами ухитряются подойти к алтарю и тут главное, чтобы ты точно знал, чего тебе хочется. А что мужикам в большинстве случаев хочется? Секс? Не угадали. Это, конечно, присутствует, но не на столько, чтобы забыть о футболе, о запотевшей бутылочке пива, о диване с продавленными пружинами. Что, стереотип? Ну, что есть, то есть.
Кстати, в этой книженции Горемыкин про всё это начитался и уже хотел, было сложить перед автором все свои боевые знамёна, ибо, смогла-таки увлечь его чтением, но тут поймал себя на мысли, что ничегошеньки нет на страницах про еду. Ага, всё так миленько и ни одного слова об ингредиентах. Что это, такая уловка или вся эта писанина рассчитана для лопухов?
Иван Петрович к таковым себя не относил, ибо переломный возраст давно остался за его плечами, и больше ничего не угрожало его голосовым связкам. Когда всё так, можно позволить себе быть рассудительным. Вот Горемыкин и раскинул мозгами и сумел достучаться ещё до одного ляпа в книге. Ничего там не говорилось о том, кто будет поддерживать порядок в доме. А как же? Ну, всякие там одеколоны – это пусть будет. Но куда девать грязь? А кто будет выносить мусор? Тут явно автор лукавил, и получалось так, что все эти приманки для мужчины были расставлены с одной только целью: надеть на него хомут.
«Ах, бестия!» - подумал Горемыкин и сел за написание открытого письма в защиту представителей сильного пола. Долго он оттачивал свой слог и вот что у него получилось:
«Мужики, будьте бдительны! Ещё не дремлет наш общий враг в личине наших спутниц по жизни. Природа-мать и та нас предостерегает от скоропалительных решений. Если верить статистике, то больше половины разводов – это хорошо продуманная тактика особей в юбках. И что нам всем остаётся? Ровным счётом какие-то мелочи, на которых не стоит зацикливаться, ибо жизнь нам дана всего одна, а их, этих женщин вон, сколько и тут по ним глазами елозь не елозь, один чёрт всегда будет выходить, как они захотят…»
Ну, дальше он привёл несколько примеров, когда по вине женского пола гибли лучшие представители мужского пола, а потом и вовсе переключился на проблемы глобального потепления на планете, приписав всё это всё тем же женщинам. Получилось увесистое эссе, и он со всей этой писаниной направился в городскую газету, мол, раз в стране демократия, надо ущипнуть реалии за интимное место и дать  народу махонький кусочек откровений от собственного лица.
Редакцию газеты возглавлял его старинный друг и соратник по всяким безобразиям Дробышев Витька, а по отчеству Эдуардович. И какого было его удивление, когда в его кабинете он застал очаровательную особу, которая смерив его оценивающим взглядом, сообщила, что Виктор Эдуардович уже ровно неделю, как снят с должности главного редактора газеты за аморальное поведение. Эта новость поразила Горемыкина в самое темечко. Первая мысль: «Сгорел в полёте, друг…»
- А что вы хотели? – Женщина слегка повела бровью, и это было как бы так, что я тут за него, а у вас ботинки в грязи.
«Вот она демократия – чуть-чуть смазливая и уже персональный кабинет, а тут бьёшься, как рыба об лёд и никакого просвета в конце тоннеля» - подумал про себя Горемыкин, а вслух произнёс вот это:
- Я собственно не к вам. А что он натворил?
- Виктор Эдуардович? – Женщина поджала губы и произнесла: - Поступил сигнал.
Тут Горемыкина будто подбросило и ему показалось, что он чувствует, как воздух в кабинете начинает наполнятся застарелыми запахами времён Берии. Конечно, тут же задал вопрос:
- Сигнал от горниста был?
- От какого ещё горниста? – Женщина вцепилась в него своими накрашенными глазами, как контролёр в трамвае.
- Вот видите, как получается – сигнал поступил, а разобраться не хватило времени. Так? – Горемыкин развёл руками и широко улыбнулся, давая понять, что пришёл с миром.
- Нет, не так. – Категоричность скривила женщине губы. – Он… оказался не тем человеком, каким мы его знали.
- А если это и никакой не сигнал, а подлый донос?
- А вы собственно, кем ему приходитесь?
- Другом.
Женщина смерила Горемыкина прищуренным взглядом и произнесла:
- Скажи мне, кто твой друг и я скажу, кто ты. И что вы тут мне расследование устроили, гражданин?
- Я?.. Расследование?.. – Горемыкин вытаращил глаза. – Да вы знаете, какого человека… смешали с грязью?
Женщина ухмыльнулась и сказала:
- Знаем. Теперь мы всё знаем… и про него, и про всё остальное. Ну, об этом будет ещё всё сказано на суде.
- На суде?
- А вы как хотели? Хватит, наглотались вашего беспредела. Пора наводить порядок, а то тут ходят всякие и мешают работать. У вас всё, гражданин?
Горемыкин решил идти до конца и заявил, что принёс статью в газету. Женщина тряхнула головой и спросила:
- Вы писатель, журналист?..
- Нет.
- Покажите.
Горемыкин протянул сложенные вдвое листы бумаги. Женщина пробежала глазами первую страницу. Брови поползли у неё вверх. Оторвалась от чтения и посмотрела так на Ивана Петровича, что тому почему-то захотелось в туалет. Хмыкнув, продолжила чтение, отбросив небрежно в сторону первый лист. Горемыкину это не понравилось, и он стал мысленно готовиться к тому, чтобы дать бой этой крашеной мамзели. Ему почему-то захотелось съездить её прямо в лоб и непременно табуретом. Увы, в кабинете были только стулья, да стол со шкафом, где на пыльных полках толпились бюстики политиков и всяких там полководцев и писателей.
- Мы это не будем публиковать. – Женщина вернула листы Горемыкину. – Это же бредятина. Так могут рассуждать только неудачники. И как вам такое в голову смогло взбрести?..
- Я вижу, что вы как-то в лице переменились… Неужели задел за живое?..
- Меня чтобы задеть, надо придумать что-нибудь по существеннее. А это жалкое «тяф-тяф» и не более.
- Я попрошу вас изъясняться понятливее.
- Вы, кто по профессии?
Горемыкин не задумываясь, сказал:
- Свободный художник.
- Понятно - из пьющих. И давно у вас тяга к выражению мыслей на бумаге?
- С детства.
- Удивительная страна – все чего-то пишут. Вы хоть понимаете, что это тяжкий труд, а не взял и по настроению ляпнул, да ещё с грамматическими ошибками. И чего вы прицепились к нам женщинам? Не нравимся? Рожайте сами себе своё будущее. Как? Ну, придумайте что-нибудь… Вы же вон какие талантливые! Вот-вот, что ни предложение, то шедевр. Хоть сейчас в депутаты можно с закрытыми глазами определять. Кстати, а может взять вас сейчас и двинуть во власть? Что страшно? А то я бы поспособствовала. У меня связи… имеются.
- Теперь мне понятно, как вы оказались в этом кабинете. – Горемыкин кивнул головой, мол, всё правильно – демократия без всего этого не демократия.
- Что вам понятно? Откуда у вас столько ненависти к нам… женщинам? Ну, напечатаем мы ваше «воззвание»… И что дальше? Кому станет легче: вам или мы изменимся под вашу тональность? Взять бы вас всех таких, да одним местом об забор.
- За что?
- За что взять?.. А за то самое…
Горемыкин замотал головой, мол, с этим понятно, а вот за что такая экзекуция?.. Женщина усмехнулась, сбавила обороты и сказала:
- Идите с богом. Не до вас нынче мне.
- А завтра?
- Что, завтра?..
Горемыкин помедлил и выдал:
- А если мы с вами завтра доспорим на эту тему?
Женщина посмотрела на него и почему-то вспомнила, как когда-то вот точно так к ней подошёл молодой человек и предложил что-то там доспорить, только это было почти двадцать лет назад. Она улыбнулась про себя, а потом будто кто-то набросил на её лицо покрывало. Резко обозначились морщины на лице, и Горемыкин подумал, что жизнь у неё того, а значит, ей по-другому никак нельзя, а то опять подвернутся под пятку грабли. Так-то и ничего, да только уже не девочка и все желания спорить и что-то доказывать куда-то запропастились. Иван Петрович позволил себе ещё раз предложить ей встретиться, мол, тема занятная. Она посмотрела на него и спросила, вдруг улыбнувшись по-доброму:
- А приставать не будете? А то я женщина податливая…
- И?
- Могу потребовать продолжение банкета.
Горемыкин мысленно прикинул свои финансовые возможности и признался:
- Со средствами некоторая неувязочка.
- Ну, это пустяки. Мне-то и надо всего лишь побыть с вами таким правильным наедине, а то всё работа, работа…
Горемыкин весь напрягся. Женщина усмехнулась и произнесла:
- Вот вы и повержены… Угадала?
Иван Петрович хотел сказать, что всё это не так, но не сказал.
Они стали встречаться. Через год он сделал ей предложение и получил согласие. Вот и непонятно – а как же «воззвание»?.. А может и хорошо, что всё обошлось без него.
В некотором царстве… А может быть и не в царстве и вообще жил-был нормальный пацан по фамилии Горемыкин и так случилось, что ему однажды крупно повезло: встретил-таки свою половинку. Повезло ли ей с ним? История об этом умалчивает, и мы не будем ничего придумывать от себя.
                2. Эх, Горемыкин…

Так вот, повезло Ивану Петровичу, как утопленнику. С одной стороны всё сложилось, как у большинства людей – супруга, прежде чем дать ему себя потрогать, целый год устраивала всякие проверки его чувствам. Нет, с курсом молодого бойца это не имело ничего общего. И потом, их отношения были настолько наполнены чистотой, что Горемыкин безоговорочно подписал свою капитуляцию и оказался со своей избранницей по одну сторону баррикады, которую сам же и воздвиг между собой и женщинами. Его пассия ликовала. А с другой стороны, что-то всё же было в их отношениях не так. Кстати, звали его даму сердца Елена Викторовна, и фамилия у неё была такая - Царская. Странное сочетание: Горемыкин и Царская. Тут только такое объяснение - Создатель подсуетился. А без этого никак, ибо, как было ему остаться в стороне от всего этого, когда у Елены Викторовны за плечами целых четыре брака. Когда успела? Так, дурное дело не хитрое! Подумаешь четыре раза сходила под венец. Ну, не везло женщине с её умозрением на спутников жизни, а тут вдруг нарисовался Горемыкин, и она поплыла в буквальном смысле. Вот-вот, виду не подала, но уже тогда в редакции, читая его «воззвание», для себя отметила, что и ничего нет страшного в том, что этот Иван Петрович на десять лет её младше. Во-первых, слог у него был хороший. Во-вторых, землю рыл, отменно - тему подцепил профессионально. В-третьих, ей просто захотелось прыгнуть к нему в кровать за кое-какими подробностями. И потом, ей исполняющей обязанности главного редактора газеты такой человек весьма был кстати. Вот поэтому уже на следующий день они встретились с ним и дальше она уже его от себя не отпускала.
Горемыкин ничего этого не знал. Да и когда ему было во всём этом копаться? В голове его всё перемешалось до такой степени, что уже примерно через неделю он сделал ей предложение. Это была неудачная попытка. И таких попыток в течение года было несколько. Царская мягко уходила от ответа, с благодарностью принимая от Ивана Петровича букеты цветов.
А Иван Петрович не терял надежды и терпеливо ждал. И вот свершилось! Это произошло ровно через год после их знакомства. Елена Викторовна пригласила Горемыкина к себе домой на чашечку чая, где позволила ему снять с себя пальто. Тот так увлёкся, что снял  с неё всё до последней нитки. После такого ей ничего не оставалось, как оставить его у себя на ночь.
В постели Иван Петрович решил себя продемонстрировать во всей красе. Зрелище было настолько завораживающим, что Царская и не заметила, как оказалась «на седьмом небе» от ощущений. И потом, это была её мечта – оказаться в объятиях, почти непьющего мужчины и без всякого намёка на запах табака. И вот она сбылась эта мечта!
Наутро Елена Петровна набросала план их совместной жизни. Пока она водила по блокноту карандашом, Горемыкин, не переставая, целовал её колени. Это возбуждало. Приплюсуйте сюда то, что Иван Петрович был совершенного голый, то сами понимаете, в такой день на работу не могло тянуть. Пришлось позвонить в редакцию, мол, занята и уже при дневном свете с всякими подробностями Царская дала Горемыкину ещё раз пофантазировать на тему «камасутры». Иван Петрович был в ударе!
Ну, постель – это понятно и всё, что с ней связанно, то же в теме. А вот как же внутреннее наполнение? Что у Горемыкина осталось в голове от его «воззвания»?
А ничего не осталось. Всё будто корова языком смахнула. Ага, такая колоритная пришла, постояла и «бац»! и все дела. Одним словом, чистый лист бумаги. Горемыкин даже не всплакнул по утрате. Может оно и правильно, поскольку слёзы ему ещё пригодятся, да и жизнь – это такая штука, что без соплей не обходится у нас людей.
Иван Петрович поначалу вёл себя, как кобель, воспитанный в монастырских стенах. Собственно, так оно и было и до своей женитьбы соблюдал строгий режим дня, а тут вдруг и постель, и женщина с опытом, а он весь такой влюблённый… Ну, вляпался Горемыкин по самые ноздри.
Прожили они в согласии всего-то пару месяцев. Если бы не штамп в паспорте, можно было бы и разбежаться, и закончить на этом эту историю. Почему так быстро? Так у неё работа с утра до ночи, а Горемыкин - свободный художник. Вот-вот, целыми днями один на один с бытом в четырёх стенах. И какой мужик это будет терпеть? И потом, он уже знал наизусть все родинки на её теле. Более того, Елена Викторовна то и дело рассказывала ему про своих бывших супругов. Это было мучительно слышать, как она предавалась воспоминаниям, не стесняясь при этом в выражениях, а после надо было её обнимать и даже заниматься любовью. Горемыкин пробовал себя настраивать на всё это, но с каждым разом это выглядело всё бледнее и бледнее. Царская почувствовав неладное с ним, стала повышать на него голос. Дура, у мужских причиндалов нет ушей – там всё гораздо тоньше и криком только можно всё испортить.
Всё так и случилось – у Горемыкина лопнуло терпение, и его руки непроизвольно смазали по физиономии ненасытную супругу, когда та решила его поторопить на предмет экстаза. Это был вызов. Царская из ласковой кошечки с коготками в шесть секунд превратилась в дурнопахнущего монстра, и пока Горемыкин пытался всё происходящее с ней осмыслить, она изнасиловала его без всякого сострадания.
Наутро Иван Петрович собрал свои нехитрые пожитки и покинул территорию супруги без единого слова. Наступило время ненужных переговоров, в которых Горемыкин просто отмалчивался. Почему? Так не было смысла что-то там выяснять с той, которая оказалась среднестатистической бабой со своими слабостями, где на первом месте стояла дурь. Ну, и назначили её редактором газеты, а голову не просканировали. Подумаешь должность. Да у нас каждый второй в стране на должностях с вывихнутыми мозгами. Кстати, Царская вела себя так, будто это Горемыкин, а не все те, кто был у неё до него, нарушил её здоровье. Тут она явно лукавила, ибо Иван Петрович в этой обойме был последним патроном, и всё на себя брать не имел никакого желания, а поэтому обвинения в свой адрес считал надуманными.
Увы, противная сторона продолжала настаивать на его возвращение в лоно семьи. Горемыкин, только отрицательно на это мотал головой, загадочно отмалчиваясь при встречах с ней. Он был похож на разведчика, готовившего взрыв. Где и во сколько? Тут без комментариев.
А по-другому никак. И потом, что это будет за жизнь, если убрать из неё все до единой тайны? Вот поэтому Горемыкин и держался этой линии, и я так думаю, что накапливал силы для решающего броска, чтобы раз и навсегда поставить точку в своих отношениях с супругой. А какая может быть точка, когда в паспорт впечатан штамп? Правильно. Развод. Судя по тому, как брызгала слюной Елена Викторовна, о разводе и мыслей у неё не было в голове. Горемыкин прикинул про себя и решил тогда себя вписать в списки пропавших без вести. Что это за такие списки в наше-то мирное время? Тут надо ещё разобраться, какое оно – это наше время. В виду того, что, положа руку на сердце, в этом вопросе сам чёрт ногу сломит, мы не будем, желать себе такой участи и просто понаблюдаем за развитием событий дальше.
А они развивались следующим образом: Горемыкин собрал в чемодан всё необходимое и скрылся в неизвестном направлении. Замечу, что это избитый ход мужчин, пытающихся уйти от проблем. Представляю, сколько их там сейчас бредущих с вещами в одном направлении скопилось. Неужели им непонятно, что убегая непонятно куда, а тем более от проблем, которые сами же и породили, они на самом деле просто топчутся на месте, а жизнь тем временем идёт себе и идёт, независимо от их желаний и фантазий.
Иван Петрович, когда своими глазами всё это увидел, решил сесть на обочину дороги и пораскинуть мозгами. Хорошо, что ещё прошагал так себе – до окраины города. Так вот, сел и задумался. Мысли тут же оккупировали всё свободное пространство в его голове. Оказалось, что не всё так и плохо и если жить, не оборачиваясь на всякие невзгоды, можно прекрасно дотянуть до пенсии, а там…
Ну, гадать в этом направлении себе дороже может получиться и потом, что там и как – это будущее разжуёт. А вдруг, самым запоминающимся окажутся собственные похороны? Вот Горемыкин, просидев где-то час на обочине дороги, и пришёл к выводу, что дураков надо учить, а то расплодятся от незнания до такой степени – хоть вешайся. Этого он себе позволить не мог, да и мыслей о суициде не уважал. А всё почему? Потому, что с самого своего первого дня рождения числился в списках «нормальных пацанов». Нет, так-то он и никогда не жаловался на свою судьбу. Ну, и что, если фамилия такая подозрительная? Это ладно, зато жизнь у него понятная: с минусами и плюсами и вообще, вон, сколько трезвых мыслей в его голове. Да, с женитьбой поспешил. Этот факт трудно замолчать. А и зачем это делать? У самого президента страны ничего в этом вопросе не ладится и ничего – рулит народом и в ус не дует.
Так вот, поразмыслив про всё и про это тоже, Иван Петрович отправился, куда глаза глядят. Захотелось ему хлебнуть свободы и обязательно в стогу сена с пухленькой молодкой поваляться. Откуда у него такие фантазии? Наверное, в кино видел. А он много чего пересмотрел в кинотеатрах, поскольку обожал этот вид искусства. Ну, вот такой он был простой, влюбчивый и немного смешливый. А ещё Горемыкину нравились простые люди, которые без всяких предисловий могли заниматься любовью. Это навевало на него прошлым, когда в стране образование было на нуле, а рождаемость пёрла в гору без всяких там женских консультаций. Вот-вот, жили по законам бабок и дедов.
Иван Петрович встал, потянулся до хруста костей в теле и тут его будто переклинило. Стоит  и видит, как к опушке леса идёт такая молоденькая, статная и вся она будто соткана из света. Горемыкин по сторонам головой поводил, на глаз прикинул, сколько будет до этой соблазнительницы, слюну сглотнул… Потянуло мужика на паскудство. Вот, природа, мать её… изогнулся. Как зверь заморский. Ага, в глазах  свет нехороший и ладони рук вспотели. Ну, быть беде. Спасибо Создателю – подключился вовремя, а то бы Иван Петрович натворил бы дел. И вот как простому человеку жить во всём этом? Понятное дело – постоянно держать себя на поводке. А если этот самый поводок не сдюжит, да и порвётся? Это какая должна быть в человек с самим собой внутренняя борьба, чтобы не взирая на провокации оставаться нормальным во всех отношениях?
Вот был случай: одна зараза дала себя потрогать романтику в возрасте, а потом свалила на сторону. Вот-вот, а через четыре года заявилась и суёт ему свёрток с младенцем и лопочет, мол, как похож на папу. Мужик, хоть и романтик, сумел-таки прикинуть про себя срок и так обрадовался, что не он отец этого «свёрточка», что стал синеть от этой радости прямо на глазах бывшей возлюбленной. Пока врачи до него добрались, он уже Богу душу  и отдал. И спрашивается: «На кой ему теперь там на небесах эта вся радость отцовства непонятно как образовавшая спустя столько лет?» Вот-вот, лежит себе в сырой земле и все проблемы побоку.
Горемыкин, стреножив себя, проводил взглядом молодку до самого края леса и потом как ругнётся с разливом, а ещё подумал, что если и дальше всё подобное будет его тащить за волосы к расслабухе, он может и не выдержать. Раз так, то хочет он не хочет, а посетить Колыму придётся однозначно и несколько лет провести на нарах ему суждено. Тут же возник вот такой вопрос: «А без нар можно?». Ответ: «Можно». «Как?» «Тут кому, что на роду написано». Задумался Горемыкин – стал свою жизнь ворошить. Ничего путного не нарыл, и так ему стало грустно от этого, что даже прослезился. Вот вы часто видели плачущих мужиков? И вот пока он умывался слезами, да брёл, куда глаза глядят, пристала к нему одна чахоточная - худющая и вся в родинках. Стала его по плечику гладить, а потом и вовсе в щёку лизнула. Ну, потом-то всего обнюхала, и даже Горемыкин на какое-то время забылся в её объятиях, а потом вдруг его будто оглоблей промеж глаз садануло, мол, и зачем тебе это дитя болезненное и он давай одеваться. Пока он ногами штанины нащупывал, эта особь превратилась в фурию и как прыгнет на него, да как давай за волосы тягать и зубами клацать. Испугался Горемыкин и проснулся. Лежит и думает: «Ничего себе сон…»
Сон – это что? Это что-то вроде сценария и тот, кто его понять сможет, от многих себя бед оградит. Увы, Иван Петрович этим мастерством не владел, а поэтому просто запомнил этот сон и пошёл себе дальше.
Прошёл самую малость и нагоняет его паренёк. С виду нормальный – при очках и за спиной рюкзачишка. Поздоровался и пошли они уже вместе. Всякие разговоры промеж них и тут паренёк возьми, да и скажи Горемыкину, мол, находится он в федеральном розыске. Иван Петрович на него посмотрел, как на снеговика в летнюю жару. Конечно, надо было его скрутить, да как следует допросить, но у Ивана Петровича было и без того гадкое настроение и он только махнул рукой, давая понять пареньку, что ему фиолетово.
Пошли дальше, а этот в очёчках и давай Горемыкину свою душу изливать. Иван Петрович идёт, слушает, а понять не может, чего тому от него надо. Терпел он, терпел, а потом возьми и открой рот. Паренёк весь ощетинился и давай лаять. Ага, чистый пёс, только в очках. Вот-вот, наговорил нехороших слов Горемыкину и в кусты. Иван Петрович хотел было устроить преследование, а потом рассудил так, что со своим чемоданом ему не угнаться за этим типчиком. Погоревал и пошёл себе дальше.
Где-то часа через два из чащи прямо ему под ноги выкатился давешний его спутник. Картина ещё та: очки погнуты, рюкзачишки нет при нём и вся одежонка на нём в клочья изодранная, а взгляд молящийся – не выдайте дяденька, я больше не буду.
Горемыкин ему:
- Что грешник, добегался?
- Не то слово – обложили меня со всех сторон, а мне жить хочется.
Посмотрел на него Иван Петрович и говорит:
- Мне то что? Живи… Только запомни - все твои делишки так и будут за тобой следом идти.
- Я отмолю! – воскликнул паренёк.
- Это лишнее. Вон сколько душ загубленных на тебе, а ты хочешь молитвами, да поклонами себя очистить.
- А откуда вы про меня всё знаете?
- Так сам мне рассказывал? – удивился Горемыкин.
- Не помню. И вас впервые вижу…
- Ах, паскудник! – Замахнулся на паренька Горемыкин.
- Сами вы дядечка… это слово.
Тут Иван Петрович не стал из себя изображать «мать Терезу» и по куполу чемоданом этого стервеца съездил. У того ноги и подкосились. Горемыкин понял, что это уже статься и давай на помощь звать, а сам по сторонам головой водит и думает: «Хоть бы никто меня не услышал». Не успел накричаться, а тут из чащи выходит давешняя молоденькая, статненькая соблазнительница и в руках у неё рюкзачишка этого пройдохи, что сейчас распластался в пыли у ног Ивана Петровича. Подошла и ногой тронула паренька со словами:
- Вставай, охламон… Вот вещички твои и хватит из себя дурака корчить. Людей пугаешь, а больше от тебя никакого толку. – И обращается к Горемыкину: - Мужчина, вы меня хотите?
Иван Петрович кивнул, а сам глазами то на неё, то на паренька. Тот лежит, щерится и так ему подмигивает, мол, как я тебя дядя разыграл?  Горемыкину это совсем не понравилось и он ботинком под рёбра лицедея. Паренёк перестал улыбаться, за бок схватился и заорал:
- Убивают! Люди добрые, помогите!
Статненькая и говорит ему:
- Та это мужчина шутит. Ну, чего жалобишься? А вы его не топчите, а то я сейчас возьму и уйду одна… без вас. – Соблазнительница стала пятиться от Горемыкина к лесу задом. – Ну, чего встали?
Иван Петрович оглянулся по сторонам и шагнул за ней. Ветви руками раздвинул, а там…
Одним словом, очнулся Горемыкин от всего  этого. Глазами лупит, а ничего понять не может – стоит на улице, а в руках у него свидетельство о расторжении брака. Ещё подумал, что без Создателя здесь не обошлось и подивился про себя: «И как ему удаётся за всеми живущими на этой планете поспевать? Уникум какой-то…»

                3. Горемыкин на коне.
 
Вот новость, так новость! Всем новостям новость! После хождения в никуда, а точнее, куда глаза глядят, Иван Петрович, обретя свободу, оказался… Как бы это выразиться? Может так? На коне! А что? По-моему, это не противоречит ходу моей мысли. И потом, если судьба протянула Горемыкину кокошник и буханку хлеба, мол, вот тебе за твои труды, сердешный, то зачем ломать комедию, да отказываться? Кстати, люди смотрят, а они такие и могут это расценить, как недоверие к собственной жизни.
Ну, Иван Петрович всегда и во всём придерживался «золотой средины»: повёл себя, как истинный почитатель творчества Ильфа и Петрова, а поэтому оставил себе только буханку хлеба. Куда кокошник дел? Да подарил. Кому? Соседке с первого этажа. Вечно у неё непонятно что на голове, а тут такая шикарная вещь… из картона. Да, и к чему Ивану Петровичу рядиться в бабу, когда их и без того в стране перебор? Вот-вот, буханку хлеба взял, а кокошник отдал.
Кстати, если вы не в курсе, то хлеб у нас в стране всему голова. Ага, ещё так говорят про всяких там начальников, мол, мякиш у него в голове – не шурупит не черта. То, что у них с мозгами того - это понятно. На фоне всех их Горемыкин с буханкой хлеба выглядел очень убедительно. Учитывая его зарплату, можно сказать, что судьба к нему благосклонна, ибо не для каждого из нас у неё припасена вот такая шикарная заначка.
И вот, когда Иван Петрович это осознал, плечи его развернулись. Ну, вылитый принц, только пешком. Собственно, это и хорошо, а то бы лошадюга в один присест умяла бы его буханочку, а так Горемыкин мог её растянуть на пару недель. Это же какая экономия!
А он вообще к бережливости относился с почтением. Нет, туалетную бумагу не стирал, как некоторые пенсионеры, а вот, целлофановые пакеты в порошке стиральном замачивал. Тут ему равных в этом изобретении человечества не было.
Вы, наверное, подумали после всего этого, что он скряга и жмот в одном лице, если во всём этом видел какой-то смысл. Да? Так вот, ничего подобного. Просто он был так воспитан и прежде, чем выбросить любой клочок бумаги в мусорное ведро, тщательным образом его исследовал на предмет всяких там пометок.
Как-то, ещё в раннем возрасте проявил халатность и потерял примерно, таким образом, нужный телефон. Вот-вот, бумажку в мусор, а на ней были циферки одной особы. Сейчас бы уже был отцом многодетного семейства, а оно вон как вывернулось. Теперь-то всё под контролем и каждая бумажка на особом подозрении у Горемыкина.
И вот Иван Петрович по мановению волшебной палочки оказался на улице, а на руках у него свидетельство о расторжении брака и целая буханка хлеба. Ну, прямо потенциальный жених, да и только. И что характерно первыми на это отреагировали незамужние женщины. Кстати, Горемыкин хоть и слыл «свободным художником» и себя не обременял работой в коллективе, и, тем не менее, числился в одном заведении в качестве мужской единицы в количестве одной штуки.
Чем занимался? Всем. Сейчас поясню: дело в том, что в стране, где ему посчастливилось родиться, подобных заведений пруд пруди. Так вот, за мизерные зарплаты можно прекрасно просуществовать до пенсии. Тут главное вместе со всеми шагать в ногу и почаще поддакивать, мол, аппетит отменный, стул хороший и ничего большего не хочется организму. А у нас без этого никак. А вот такими уродились – мы должны постоянно чувствовать локоть товарища.
Вот Горемыкин чувствовал не только локоть товарища. Иногда и другие части тела прижимались к его неизбалованному организму. Если приплюсовать сюда то, что части тела были женского рода, получается полный аншлаг чувств, о котором только может мечтать среднестатистический мужчина.
И вот, когда Иван Петрович после развода, решил немного поработать и заявился на своё рабочее место, говоря языком правды, был обласкан со всей ответственностью настолько своими коллегами, что обругал себя за то, что так редко до этого появлялся на работе. Ему, если хотите, было стыдно за себя такого, а тут ещё почувствовав себя желанным, и это придало ему уверенности, и он даже захотел поделиться буханкой хлеба с накрашенными губами. В последний момент почему-то передумал. И правильно сделал. Их вон, сколько улыбчивых, а буханка одна. Тут его бережливость взяла верх над чувствами, да и кризис в стране, а с ним лучше не шутить, а ещё лучше договариваться на расстоянии. Почему так? Тут целая стратегия и надо соблюдать дистанцию, а то увязнешь и всё - можно ставить свечку «за упокой души раба…» Вот Горемыкин про всё это знал, а поэтому взял себя в руки и пообещал самому себе, никогда больше не проявлять сентиментальности по отношению к окружающим. Это, собственно его и уберегло от полного разорения.
Тем временем, пока он наводил порядок в своих мыслях, его коллеги, это были только женщины, если помните, не теряли надежды, пригласить его на «белый танец». Особенно, этого жаждали одинокие. Их было столько, что в шесть секунд можно было из их числа организовать такой танцевальный коллектив и колесить по стране в поисках своего зрителя. Ну, на худой конец и это вполне объяснимо, можно было ещё организовать такой неформальный гарем в средней полосе России. Для чего? А чтобы было весело! Это же так славно: сегодня одна, завтра другая, а потом третья…
Когда эта мысль торкнулась к Горемыкину, он чисто автоматически подумал о том, что надолго его не хватит такого и ужаснулся, ибо жизнь и без того короткая – уместилась у него на одной ладони, где всего-то пять пальцев. Это его немного отрезвило, и Иван Петрович решил с гаремом пока повременить и занял выжидательную позицию.
Его коллеги это восприняли, как приглашение к разговору и как по команде полезли к нему в душу за всякими разъяснениями и подробностями. Особенно, одна старалась, которая Горемыкину не постеснялась напомнить о бывшей супруге, мол,  баба с возу и так далее. Эту Иван Петрович сразу же отправил на скамью запасных, а чтобы она не отчаивалась, намекнул о том, что ещё не вечер и может быть когда-нибудь, он сможет её угостить сигареткой.
Кстати, Горемыкин на дух не переносил табачного дыма. Вот поэтому, всех курящих он мысленно поставил к стене и заочно расстрелял. И кто же остался в его окружении? Ну, кое-кто мог ещё надеяться на ужин при свечах где-нибудь в привокзальном буфете. Почему так прозаично? Люди, не будем забывать о зарплате Горемыкина, и потом там в этих точках общепита иногда бывают просроченные дешёвые продукты, а это уже кое-что и остаётся только зажечь всего лишь одну единственную свечу и вот вам романтический ужин на двоих. Нет, если не хотите нанести урон своему желудку и всему остальному организму, можно просто посидеть и посмотреть в окно, как мимо снуют отъезжающие и приезжающие. Это завораживающее зрелище - прямо романтика каменных джунглей.
Так вот, когда Горемыкин «навёл порядок» среди своих коллег, у него настроение улучшилось. Он даже стал отпускать шутки и все смеялись, между делом думая о том, как завалить этого разведенца на спину. Ну, что сказать? Суровая действительность нашего времени – мужики пьют, а женщины тонут в несбыточных своих фантазиях.
И тут Иван Петрович сумел прочитать по их глазам, чего им всем от него надо. Он только представил себя в объятиях этих фурий и понял, что после всего этого он никогда не сможет про себя сказать: «Я нормальный пацан!» Грустно, знаете ли. А уж поминать о статусе «свободного художника» – это вообще что-то несбыточное с такой синевой по краям, как на скатерти, которой накрывали в его детстве  стол под Новый год. И как быть?
Вот-вот, и посоветовать некому. И тут вся эта ситуация сама собой рассосалась. Дело в том, что с одной славненькой женщиной Иван Петрович иногда разговаривал о погоде. Какая она из себя? Ничего особенного – рано вышла замуж, но семейная жизнь не заладилась и она ушла от мужа с гордо поднятой головой. Супруг, как это водится, ничего не понял из этой её демонстрации и легко дал ей развод, ибо считал, что если у женщины на уме только один секс, а по праздникам салат для похудения, ничего хорошего дальше можно не ждать. С таким багажом «навыков» надо прямиком двигать на панель и о замужестве лучше не мечтать. Почему? Пользы будет больше. Для кого? Для всех.
Ну, потом-то она ещё раз десять штурмовала «семейный фрегат» и пыталась доказать своим избранникам, что именно она и есть берегиня семейного очага, а не все те, кто утверждал, что женщина должна пахнуть борщами. Увы, насытив свою плоть, мужчины продолжали уходить из её жизни.
Была у неё ещё такая слабость – тянуло её к начитанным партнёрам по сексу. По-видимому, это её возбуждало. Кстати, такое поведение вызывало у всех супругов без исключения массу вопросов к ней, на которые она стеснялась отвечать. Вместе с тем, всегда рассказывала им свою историю о том, как в раннем детстве лишила сама себя девственности. Она и Горемыкину её рассказала и думала, что вот сейчас он возьмёт и пожалеет. Не пожалел. А зачем? Она вон какая, воспитанная матерью и бабушкой по своим каким-то непонятным соображениям, а теперь всё это брать и гладить по головке. Дудки!
Нет, так-то она женщина была даже местами уравновешенная и своим бюстом в глаза не лезла. Горемыкина это устраивало, и поэтому он иногда мог себе позволить сказать в её присутствии: «Подмораживает… Что-то в этом году рановато». Как правило, она отвечала ему так: «Согласна». Вот собственно и весь их разговор о погоде, а об остальном они всё больше молчали.
И вот, когда коллеги по работе хороводили вокруг Ивана Петровича, вынашивая свои «меркантильные планы» сексуального характера, эта особа вдруг в доверительной форме сообщила Горемыкину, что ей не хочется почему-то работать. Как истинный джентльмен Иван Петрович предложил ей за неё какое-то время потрудиться, а чтобы это выглядело убедительно, ещё и поинтересовался:
- А что делать-то надо?
Тут же последовал ответ:
- А ничего… Просто надо приходить и… работать.
- А конкретнее?
- Окно видите?
- Вижу.
- Стол и стул видите?
- Да.
- Приходите, садитесь и смотрите в окно.
- И всего-то? Так это же не работа, а мечта! – воскликнул Горемыкин.
- Какие мы с вами разные, Иван Петрович и мечты у нас с вами не совпадают.
- Так я же «свободный художник», а это накладывает свои обязательства перед страной и народом. Вот и приходится ходить на работу по настроению.
- Ах, вот почему вы так часто отсутствуете. Везунчик! А тут ходишь, ходишь и постоянно один и то же вид из окна. Устала… Я разучилась удивляться. А вы умеете готовить? – Она загадочно посмотрела на Горемыкина.
Тот сбитый с толку этим взглядом и доверительным её тоном, окончательно запутался и не мог понять, о чём сейчас у них идёт разговор и просто откланявшись, отошёл в сторону. Нет, так-то всё по этикету, но почему-то ей именно вот такой «этикет» и не понравился. Её понять можно – «свободный художник» прямо вот сейчас несколько секунд назад выбрал что-то другое, а не её с этой гадкой историей из детства о потере девственности. Вдобавок ко всему она тут же вспомнила руки своего первого мужчины, и тут поехало – на второй минуте в памяти всплыл ухажёр-футболист, который так нравился её маме, потом молоденький пианист и всё это вперемешку и ещё этот взял и ретировался на глазах всего коллектива. Это же чистой воды вызов!
Замечу, что в наших реалиях это и не такая редкость, когда что-то подобное не подчинятся никакой логике. И вот, когда такое имеет место, мы опрометчиво начинаем искать виноватых. Иван Петрович себя отмежевал всегда от подобного. И потом, ему совершенно было неинтересны истории про то, как девочки-подростки себя лишают невинности по неосторожности. Их вон, сколько таких, а он Горемыкин один, как перст и ему вся эта массовка как-то не по душе. Вот с представительницами «андеграунда» пообщаться - это ещё, куда не шло, а с теми, у кого постоянно в одном месте чешется, тут он пас.
Собственно, поэтому Иван Петрович и ретировался на глазах всего коллектива. Ну, не знал он тогда, что этим самым он как бы ножом прошёлся по живому. Раз так, то тут же последовала реакция, и соответственно вот такой результат нарисовался: во-первых, пошёл гулять слух, мол, Горемыкин импотент, во-вторых, кто-то постоянно звонил ему на домашний телефон и упорно дышал в трубку и, в-третьих, несколько раз кто-то подсовывал ему записки непристойного содержания.
Когда всё это окружило Ивана Петровича плотным кольцом, он решил взять отпуск без содержания. Не дали. Тогда он соблазнил самую говорливую из коллектива, угостив её в обеденный перерыв семечками. Это было смело. Учитывая то, что на этом «культурная программа» с его стороны себя исчерпала, а коллектив, замерев, продолжал ждать развития события, поскольку этот ход Горемыкина вызвал всеобщий интерес, стоило теперь подумать о том, как выйти из создавшейся ситуации без потерь. А как по-другому? У нас же не народ, а монолит окаменевших желаний и только попробуй пойти против такого народа. Ага, вмиг запустят свои бессовестные пальцы тебе под рубаху. И вот как можно было Ивану Петровичу обмануть надежды всех тех, кто ждал развязки и не думал отступать от своих желаний?
Вот тут можно было бы поставить в повествовании точку, чтобы люди смогли после обеденного перерыва приступить к работе. Не тут-то было! Стоят и не расходятся. Иван Петрович не стал ничего больше придумывать, и кое-как доработав до конца рабочего дня, ушёл, не сказав никому прощальных слов.
На следующий день он не вышел на работу. Какая причина? Так ведь «свободный художник»! Это вам будет почище «принца на коне». Это сродни только тому, как самолёт не может выйти из пике. Вот-вот, паника и только один из всех остаётся на своём месте – спокойный, как танк.

                4. С Новым годом, Горемыкин!

Иван Петрович проснулся в холодном поту. Сон, а это трудно было отрицать, поверг его в ужас. Он просто лежал и обсыхал, судорожно глотая спёртый воздух комнаты. Нет, ну надо же было, такому приснится?
Весь сон Горемыкин не помнил, но последняя сцена его потрясла так, что он был готов объявить забастовку и за порог квартиры в ближайшие три-четыре дня ни ногой. Ему такое и в голову не могло прийти в реалиях, а тут вдруг помимо его воли кто-то взял, и вылил ведро непонятно чего прямо на голову. Беспредел, товарищи! Если так и дальше будет, лучше завести дружбу с бессонницей.
О чём сон? А чёрт его знает… Вроде снилось Ивану Петровичу, как он ехал на работу в автобусе. Уже стал расплачиваться за проезд с кондуктором и тут водитель возьми и крутани резко руль, да так, что автобус занесло. Горемыкин успел за поручень схватиться и так чисто автоматически глазами повёл по сторонам, а там… Вот-вот, и вовсе он находился в данный момент ни в автобусе, а в салоне самолёта и тот делал крутой вираж при заходе на посадку. Через иллюминаторы видны были уже макушки деревьев и вместо кондуктора миловидная стюардесса, и даже пахло от неё приятно. Пока Иван Петрович к ней принюхивался, с соседнего сиденья вскакивает девчушка лет пяти в таком розовом платьице и бежит на выход что-то лялякая в голос. Ну, дальше всё как в плохом фильме, где обязательно кто-то должен умереть. Девчушка хватается за ручку боковой двери и та распахивается. Оцепенение, поскольку это создание в розовом платьице оказывается за бортом самолёта, держась одной рукой за дверь, а тут ещё вираж и ребёнок срывается и падает вниз. Кондуктор, она же стюардесса в истерике, Иван Петрович каменеет, а отец девочки, как ни в чём не бывало, говорит своей супруге, мол, сейчас приземлимся, возьмём такси и будем искать нашу кровиночку. А что там искать-то? Жуть.
Иван Петрович тут же проснулся, а у самого перед глазами вся последняя сцена как давай прокручиваться без остановки по нескольку раз. Горемыкин пытался что-то переиграть, изменить, но девочка каждый раз, пока всё это крутилось у него перед глазами, падала с самолёта на землю.
Дыхание у Ивана Петровича участилось. В этот момент он был похож на марафонца, который увлёкся бегом и пробежал мимо финиша. Он ещё подумал, что от таких снов надо держаться подальше. Ага, только вот он взял и приснился и теперь не знаешь: то ли вставать, то ли так и лежать, пока в туалет не потянет.
Нет, так-то Горемыкин ко всему подобному в жизни относился всегда с выдержкой, а тут вот, будто его столбняк посетил, и чувство вины  взяло его целиком в плен за судьбу ребёнка. С час где-то Иван Петрович провёл в раздумьях. Жизнь свою вспомнил. Так ничего примечательного: какие-то разборки, где он в качестве свидетеля в зале суда отстаивал чьи-то права.
Ну, потом-то заставил себя всё же подняться. В туалете глазами пробежал гороскоп на сегодняшний день, где известный астролог с кривыми зубами и с фамилией на букву «Г» пообещал ему, сославшись на небесные светила, служебный роман в первой половине дня. Иван Петрович в душе посмеялся над провидцем, поскольку, как «свободный художник» имел полное право именно сегодня на работу не ходить. Почему? Да, на дворе уже декабрь, а у него в холодильнике ни одного намёка о приближении Нового года. Непорядок.
Горемыкин этот праздник уважал. У него вообще была мечта или лучше так – навязчивая идея. Вот-вот, затащить к себе под одеяло что-то на длинных каблуках и сделать приятное с всякими вариантами. Представляете – вся страна орёт «С Новым голом!», а у него в доме ёлка мигает огоньками и столько всего приятного и только для одной единственной. А почему бы и нет? Должен кто-то же в такие минуты следовать своим курсом, а не бежать в общей упряжке?
Так вот, чтобы приближение Нового года ощущалось по всем статьям, Иван Петрович, позавтракав овсянкой, решил подсчитать свои кровные рубли, а уж потом сел и основательно продумал всю стряпню с новогодней начинкой. Оказалось, что у него нет почти никаких шансов встретить этот Новый год, следуя своим курсом, а значит, ему надлежало пялиться в телевизор с кульком семечек, да чашкой чая с печенкой, пытаясь влиться в общее торжество одиноким криком в полупустой квартире: «Ура, товарищи!»
Конечно, был и другой вариант – залезть, к примеру, в долги. Учитывая его платёжеспособность, в этом направлении Ивану Петровичу лучше было вообще не двигаться. До Нового года оставалось чуть больше двух недель, и Горемыкин выбрал для себя третий путь. Во-первых, надо было ухитриться до боя курантов не умереть от голода. Ох, и трудное это дело, когда ты «свободный художник». Во-вторых, надеяться на президента страны – это пустая трата времени, а значит, из всего этого придётся выбираться самому. Когда ты весь такой «свободный», это практически сделать не возможно без потерь. Ещё эта скромность прицепилась и не уходит. Из-за неё заразы он даже не смог тиснуть в газету статью. Собственно, была и другая причина, поскольку там, где могли ему за неё заплатить, всё было не так радужно, ибо, если вы помните, редактором именно этой газеты была его бывшая супруга. Вот поэтому пришлось этот пунктик в строке доходов Горемыкину с тяжёлым сердцем вычеркнуть. Сосед подсказал ему расклеивать объявления, мол, сдаётся квартира на час, на сутки и так далее. Кинулся в эту сторону, а там таких желающих заработать пруд пруди.
И вот тогда Иван Петрович решил податься в массовики-затейники. Поскольку он не мог конкурировать с официальными конторами своего города, которые занимались этим основательно, ему предстояло изобрести такое, чего ни у кого из них до этого не было. И Горемыкин придумал.
Числился в знакомцах у Ивана Петровича один старичок. Так себе личность – старьёвщик. И была у этого вымирающего вида лошадёнка по имени Васька. Вот Горемыкин и положил на этого Ваську глаз. Задумал следующее – устроить на этой коняге прогулочные рейсы по зимнему городу, опять же повозка имелась, и надо было только привести всё это в божеский вид, так сказать ударить по обывателю экзотикой.
Отыскал, значит, Горемыкин своего знакомца и тут чуть с ним удар не случился. Да не со старичком, а с Иваном Петровичем. Оказалось, что этот старьёвщик и никакой не старьёвщик, а миллионер и проживает не в лачуге, как предполагал Горемыкин, а в роскошном особняке в два этажа. Вот такой поворот.
Ну, раз пришёл, надо шагать дальше. И шагнул Иван Петрович через порог, а к нему навстречу псы с радостным лаем бросились. Горемыкин прикинул на глаз, за сколько времени они его съедят, и стал ждать. Стоит, а псы, как раздобревшие чиновники, обнюхивают его обувку и так ловко зубами щёлкают. Ну, прямо бухгалтера своими пальчиками на калькуляторах бацают чечётку. Иван Петрович от всей этой слаженности оробел и только шептунов пускает, как скунс, которому хочется ещё чуток пожить под этим солнышком.
А тут и сам хозяин вышел на крыльцо. Руку на манер козырька к глазам поднёс и смотрит, кого это нечистая сила к нему в столь ранний час притащила. Узнал. Как-то у Горемыкина с деньгами было совсем плохо, и он этому старьёвщику часть вещей отдал. Ну, потом ещё несколько раз случались между ними подобные сделки. Вот так они и познакомились.
Хозяин своим четвероногим сторожам дал понять, что этого человека кусать не надо и в дом пригласил, а там… Лучше я об этом промолчу, а то сейчас все кинутся работать старьёвщиками.
Сели в прихожей. Дальше хозяин Ивана Петровича не повёл. И на том спасибо. Горемыкин напрашиваться на чай не стал и сразу выложил, с каким делом пожаловал. Хозяин прищурился, как Ленин в ту далёкую октябрьскую осень и дал добро, мол, бери Ваську в аренду. Иван Петрович  так обрадовался, что стал приплясывать. Старик смотрит и ничего не понимает. Наплясался Горемыкин, пот утёр и пообещал через неделю всё до копеечки принести. И тут хозяин из добренького старичка превратился в душегуба и заломил двойную цену против той, что была минуту назад. Иван Петрович вздохнул, но от сделки не отказался и потом, кто не рисует, тот в парикмахерскую не ходит.
Ударили по рукам и Горемыкин ушёл. Вечером того же дня в городе появилась повозка, которой управлял заправский ямщик с наклеенной бородой и усами. Поначалу к этому новшеству на дорогах города отнеслись с подозрением. Иван Петрович вообще не дружил с правилами дородного движения, а поэтом скоро его так обкладывали матюгами и в таком количестве, что он хотел уже свернуть свой бизнес. Вот-вот, а тут народ повалил,  и монеты стали оттягивать его карманы. Ну, после такого фарта он уже не молчал и если кто-нибудь на него наседал из водил, он знал что и как им ответить. Кстати, Васька настолько был стар, что то и дело попёрдывал во время езды. Горемыкин своим пассажирам объяснял это так, мол, любой транспорт не может функционировать без выхлопных газов.
За неделю Иван Петрович собрал нужную сумму и отвёз деньги старьёвщику. Тот хотел увеличить плату за Ваську, но Горемыкин пригрозил ему Международным судом. Старик тут же ретировался.
До Нового года оставалась ещё целая неделя, и можно было уже не переживать за качество праздничного стола. Когда всё в масть, так и хочется взять чистый лист бумаги и выдать что-нибудь в стиле Александра Сергеевича. А что? Имеет право русский человек себя увековечить? Легко. Вот Иван Петрович и тряхнул кудрями. Тряхнуть-то он тряхнул, но дальше афоризмов у него не пошло. Если не брать во внимание того, что автором первой строчки его «творений» был Пушкин, то на его долю пришлось всего несколько заключительных слов.
Приведу несколько его «опусов» в авторской редакции. Для начала вот это: «Я встретил вас и испугался…» Или вот такое: «Я встретил вас – теперь нас трое…» Следующее: «Я встретил вас! Зачем мне это?»
Как видите, мысль присутствует во всех  трёх примерах. Конечно, она продиктована внутренним состоянием автора, которому так повезло в жизни, что если бы об этом сказать в полный голос, то завистливых людей на нашей планете стало бы больше.
Как бы там не было, а Новый год приближался, и Горемыкин уже предвкушал, как накроет стол, сядет и будет щёлкать по каналам в ожидании чуда. Поскольку это самое «чудо» появится за десять минут до боя курантов, можно к гадалке не ходить. Ага, улыбнётся, наобещает всего-всего, а потом вся страна погрузится в непонятную эйфорию, после которой целый год будет пытаться отойти. У кого-то это получится только ближе к осени, и люди с чистой совестью начнут выходить на улицы городов с лозунгами, мол, а где обещанное и всё в этом духе. Тем временем власть претворится глухой и будет считать дни до наступления Нового года, как дембель ждущий конца службы, чтобы потом опять ударили куранты и дальше всё по кругу.
Горемыкин в подобных спектаклях не принимал участия, а поэтому старался телевизор не замечать. Как ему это удавалось? Тут главное дружить с силой волей. Кстати, у «свободных художников» с ней вообще нет никогда проблем. Вот поэтому, когда утром первого января почти вся страна пытается бороться с остатками спиртного, а салаты и горячее просятся наружу, Иван Петрович весь такой отдохнувший выходил на свежий воздух и просто радовался жизни. Вот-вот, всякие мысли посещали голову, и было столько тишины, что он всегда признавал - это лучшее изобретение матери-природы на этой планете. У него появлялось желание остановить время и дышать этой свободой, замешанной на морозной тишине, и чтобы все остальные никогда не нарушали это великолепие.
Эх, люди, мать вашу! Ну, куда вам всем со своими набитыми желудками, провонявшими ртами от возлияний до всего этого? Нет вас…
Вот такое утро после буйного ночного веселья, где непонятно, кто и кого поздравлял с уходом чего-то важного из жизни людей и радость, почти детская тому, что уже никогда не повторится. Кошмар…
А что Горемыкин? А ничего -  у него всё по плану. Ваську определил на постой в гараж соседа, а сам не дожидаясь курантов, завалился спать и проспал до самого утра. Счастливчик! Утром вышел на улицу, улыбнулся и сам себе сказал: «С Новым годом, Горемыкин!»
                5. Горемыкин раздаёт слонов.

Чего столпились? И не надо мне здесь никаких очередей. Вот, люди… Ну, и откуда у Ивана Петровича могут взяться слоны? Наследство? Вы так в этом уверенны? И что, где-то в Африке его родная бабушка преставилась? Насмешили!
Нет, давайте так – успокаиваемся, а я продолжу. Итак, Новый год остался позади. Это у вас он ещё не наступил, а у Горемыкина уже всё отсалютовало и салаты все съедены и не будем ничего усложнять. А вот такой он – пятилетку в три года! А у нас это и не такая редкость. Мы, если лень отбросим в сторону, можем так шагнуть вперёд, что…
Собственно, а причём здесь это? Ну, уродился Иван Петрович таким, а мы его теперь всем табором – я отсюда, а вы со своей стороны на костёр. Да? А за что? Живёт себе и живёт. Кстати, никого не трогает. Это, знаете ли, по нашим временам труд и труд неблагодарный - никто копеечки не подаст. Вот, а Горемыкин не такой.
Как-то раз он одной картавой особе денег дал взаймы, так до сих пор стесняется напомнить ей про долг. Сумма пустяковая, а вот как-то всё равно нехорошо на душе и мысли в голову лезут всякие, мол, забыли люди про обязательность, а на добропорядочность через раз плюют. Вот-вот, сегодня этого столько, что к Горемыкину то и дело дискомфорт стал в гости наведываться. Заявится, сядет и размышляет над тем, как жить дальше. Ох, и маялся Иван Петрович от таких визитов и всё вспоминал свою должницу. И чего он вдруг тогда согласился её выручить? Ну, была бы красавица, а то непонятно что. И с ногами  у неё неразбериха полная, а во рту брекеты, да и «пятая точка» по земле волочится, а когда ещё начинает вещать в микрофон, хочется взять гранату и как бабахнуть, чтобы прекратить это надругание над человеческим слухом. И, тем не менее, дал, а она зажала денежку и делает вид, что чиста перед всем миром.
Ну, и ладно! Подумаешь, разбогатела! Да такие потом всю жизнь только и шастают с протянутой рукой. Ага, работать не хотят, заразы.
Когда Горемыкин всё это пропускал через себя, ему даже становилось местами хорошо. А он по жизни всегда был такой.
Как-то на его горизонте нарисовалась одна скороспелка, мол, хочу и всё тут. Он и так с ней и так – всю извозил, а удовольствия никакого. Решил выпроводить с миром. Он ей напутственную речь, мол, веди себя хорошо и больше так не шали, а эта возьми да коготочки и выпусти. Ну, прямо чистой воды внучка Бабы-Яги, а сама страшная как смерть. Иван Петрович занял круговую оборону – весь ушёл в себя, а эту дуру черти надирают и всё она что-то хочет доказать ему. А чего там доказывать, если на ней негде пробу ставить?  А вот такая у неё жизнь была до встречи с ним – вся в прививках от бешенства. Ага, то с одним упадёт на землю, то с другим, а потом в «мировой путине» соплями давится, да с мертвяками дискутирует на сон грядущий. Тактику её Иван Петрович сразу разгадал, мол, поплачу, а меня возьмут и пожалеют, а там глядишь, и погладят по всяким интимным местам. Горемыкин этого не стал делать, а прямо в лоб ей выдал: «Дружи с головой, чучундра!»
Конечно, это ей решать, а совет всё же он дал дельный, да и бесплатный к тому же. А у него они все такие. Если бы Иван Петрович афишировал бы свою эту странную благосклонность к людям, жаждущим участия в их судьбе, то давно  бы жил где-нибудь в элитном доме в окружении состоятельных граждан. Спасибо Создателю - не допустил такого, а то бы сейчас не знал покоя от всей этой слезливости богатых. У них же её полные штаны, а там не всегда присутствует стерильность. И потом, если вы не забыли, Горемыкин уважал тишину. И что получается? А получается так, что Ивану Петровичу вся эта кутерьма просто ни к чему, а поэтому все свои советы он давал только исходя из ситуации и так, чтобы из-за них никто не пострадал.
Как-то, продолжая эту тему, одной зазевавшейся особе намекнул, мол, ещё не старый и с определёнными возможностями и мог бы при наличии положительного ответа в свой адрес с её стороны, устроить поездку за границу. На какие деньги? Фу, какая проза, товарищи. Главное не это, а то, чтобы верилось во всё подобное. А деньги – это не проблема. И потом, это же головная боль и её лучше не подпускать к себе. Если денег нет, мы сразу хватаемся руками за голову и причитаем. Вот чего-чего, а это Горемыкину не нравилось, а поэтому, когда он подкатил к этой чернявенькой с пустыми карманами, та не стала долго хвостом крутить и все его секретики раскрыла за шесть секунд и, оценив  про себя его физические достоинства, сделала ему ручкой, мол, таких как ты мне, надобно с дюжину. Что она с ними делала бы? Да, всё, что угодно. И это ничего, что потом последует пресыщение и захочется чего-то большего. А где его взять? Нет, если, конечно, раздеться до следков и заявиться к вечеру в казарму военнослужащих, можно рассчитывать на какой-то результат, но в любом случае это уже напоминает то, когда в пальто и в шляпе заплывешь за буйки. Тут можно обратно не вернуться. Вот поэтому Иван Петрович, чтобы не выглядеть обиженным, опередил её и сказал так, что рядом с ней чувствует себя Маленьким Муком, пытающимся получить удовольствие в свой последний день на этой грешной земле. Какой тонкий намёк на её формы! А? После такого не имело смысла во второй раз предлагать ей поездку за границу. Ага, удавила бы ещё на перроне.
Вот Горемыкин и не мог понять, откуда у него тяга ко всему большому. Он уже и с одной стороны к этой теме подбирался и с другой, и с третьей, но что-то никак не получалось. Иван Петрович даже пропустил через мелкое сито все свои амурные истории, чтобы нащупать ту отправную точку, которая, вне всяких сомнений, была занозой во всём подобном, ставившей его нравственность в незавидное положение.
После долгого копания в себе, Горемыкин, в конце концов, пришёл к выводу, что всему виной его давнишняя связь с одной сумасшедшей. Ну, вот такое отклонение имело место в биографии Ивана Петровича. Кстати, до сих пор он вспоминал эту особу и желал ей добра в покорении очередной чужой кровати. Нет, так-то всё у них было  как надо, а вот, расстались непонятно для чего, поскольку искренности в их отношениях было столько, что можно было не задумываясь садиться за написание истории про Ромео и Джульетту. Именно эта искренность до сих пор не давала Ивану Петровичу покоя, и он то и дело возвращался в своё прошлое и кусал до крови себе губы, если рядом не было других. Пробовал вычеркнуть и всё забыть. Увы, всё, что имеет привкус правды, не вычёркивается и не забывается. Кстати, сам Горемыкин эти отношения с той сумасшедшей считал отношениями высшей пробы.
Это потом, когда всё и для него и для неё перестало существовать, он научился жить по-новому, отослав своё прошлое за тридевять земель. Ну и правильно, а то так можно было свихнуться или мохом обрасти от воспоминаний. Конечно, пришлось для собственного успокоения подружиться с мыслью, что все женщины – исчадия Ада. Он и раньше об этом размышлял, а когда всё рухнуло, безоговорочно под этим подписался и стал идейным борцом за светлое будущее мужского населения на этой планете, возведя между собой и женщинами неприступную преграду в виде высказываний в их адрес. Поначалу всё спорилось, а потом он даже чуть было не рухнул, попав в прицел своей бывшей супруги. Ну, та, которая по фамилии Царская. Спасибо Создателю, что вовремя  открыл Горемыкину глаза на эту фурию – расстались врагами.
Вернувшись в среду борцов против этих неврастеничек, Иван Петрович почувствовал себя в своей тарелке. Чтобы это никогда больше не прерывалось, решил о себе кое-кому напомнить. Оглянулся по сторонам, а никого-то и нет рядом: одни подались подальше от «идейного борца», другие вышли замуж или сделали вид, что вышли, а третьи ему были просто не интересны и как-то сами собой затерялись в его памяти. Тем не менее, соседке с первого этажа, которой он отдал в вечное пользование кокошник из картона, всё же не удержался и сказал, мол, ей лучше сменить пол, а то со своим лицом так и просидит в девках до старости. Она ничего не поняла, а потом и вовсе подалась в «северную столицу». Зачем? А вот взбрело ей в голову – стать артисткой. И, слава Богу, что так обернулось, а то вон, сколько лет марки собирала, и никаких больше интересов у некрасивой женщины не было. Непорядок. Мужики и те её стороной обходили - боялись заразиться коллекционированием. Теперь она зубрит Станиславского. Наверное, ещё спит со всеми подряд, чтобы побороть свою врождённую стыдливость, а может ей уже и роль дали в сказке об Иванушке дурачке. А что? Из неё получилась бы колоритная Баба-Яга. Её и гримировать не надо. Эх, разбогатеет, купит себе махонькую собачку и будет с ней фланировать по набережной Невы. Красота!
Да что там говорить – каждой хочется счастья или на худой конец, чтобы узнавали. Тут так -  или жить, или проживать свою жизнь.  Вот одна из числа фотографов всё кружила вокруг Горемыкина - искала нужный ракурс. Кружила и всё приговаривала, мол, всё будет путём! Иван Петрович только успевал отмахиваться от её настырности. Во-первых, страшненькая. Во-вторых, глупенькая. И, в-третьих, вся в творчестве. Такой поверишь и потом будешь с ребятнёй по поликлиникам шастать, а она вся такая в образе. Нет, такого добра никому не надо, а тем более Ивану Петровичу. Он сам из этих «свободных художников» и знает, что стоит зазеваться и ты уже в чужих объятиях. Будь они не ладны эти ракурсы. Вот поэтому дружить этой лапочке со своим фотоаппаратом до седых кудрей. А если что-то и случится в процессе полёта мысли, то за это денег не берут и отцами не называют, даже если кто-то и появится у неё по глупости на этот свет похожим на него. На кого? А чёрт его знает!
Когда всё так, нет никакого смысла надеяться на что-то позитивное. Из-за этого Иван Петрович даже повесил у себя над входной дверью в квартиру табличку, мол, уроды вы все и в самом конце поставил восклицательный знак. Это потом он подписал слева от входной двери мелом, что, несмотря на этот факт, ему было бы грустно и одиноко на этой планете без всех их. Вот-вот, и слонялся бы по Земле, как Маленький Принц с вечным вопросом, обращённым в пустоту: «Люди, где вы все тут?» А как иначе, если Горемыкин признавал без всякого принуждения то, что он такой же, как все остальные и что вся его жизнь – это одно недоразумение, в котором ему досталась главная роль.
Иван Петрович, когда всё это представил, сразу же занемог и через два дня преставился. Те, кто провожал его в последний путь, в один голос утверждали, что по дороге на кладбище покойник вёл себя никак положено – то и дело вскакивал и просил воды. Так его и закопали, мучимого жаждой. Не по-человечески это, не по-человечески…

                6. Горемыкин на небесах.

Ну, умер и умер Иван Петрович, и можно было бы поставить точку, паковать чемоданы и ехать куда-нибудь от этой новости в южные края. Да? Я тоже так рассудил и уже стал мысленно себя готовить к незапланированному отдыху и тут…
Вот-вот, оказывается эта неугомонная душа, несмотря на то, что отделилась от Горемыкина, вдруг заметалась. И что вы думаете? Стоило Ивану Петровичу очутиться на небесах, она возьми и прилепись к нему обратно. Он даже в связи с этим пробовал ругнуться, мол, даже тут от самого себя покоя нет. Но разве можно, когда кругом непонятно что? Ага, так-то с первого взгляда как у нас на Земле, только с той разницей, что нет никакой суеты. А и, правда, куда тут спешить, когда дальше уже некуда? Конечно, одно настораживает – обоняние отсутствует, а в остальном всё как всегда. Ах, да, ещё на работу ходить не надо.
Горемыкин покрутил головой по сторонам, вздохнул и стал осваиваться. Пока он примеривался к тамошним темпам и ритмам, что-то стало его беспокоить и внутренний голос возьми, да и напомни ему о долге. И как Иван Петрович смог забыть? Дело в том, что в какой-то момент он засомневался, мол, а никто на него не в обиде там, на Земле? Покопался в своём прошлом и вот тебе, такая удача - нарыл одну их списка «пустышек», которая могла на него держать обиду. Ну, вот зачем всё это Горемыкину здесь, на небесах? Тем не менее, Иван Петрович сразу же сосредоточился и стал выстраивать свою защиту, ибо ему предстояло совсем скоро предстать перед Создателем, а тот обязательно его спросит и надо будет что-то ответить вразумительное. Кстати, хороший ответ – это правдивый ответ, а тут вдруг обнаружится, что имеется некоторая недосказанность. Хорошо, если у Создателя будет настроение на «пять баллов». А если не будет?.. И отправит он тогда Горемыкина куда-нибудь на окраину, а там ветра дуют, и нет в помине райских садов, а только серое дождливое небо над самой головой и скалы кругом. Конечно, это всё же лучше, чем сидеть в кипящем котле, но всё-таки хотелось поближе к солнышку.
Вот Горемыкин и задумался. Во-первых, «пустышка» была им «обласкана» вопреки здравому смыслу. Ну, вот попала под горячую руку, а Иван Петрович как раз был не в духе и рубанул с плеча, мол, вот тебе за всё хорошее. Он-то рубанул, а ей потом пришлось в гордом одиночестве выбираться из соплей собственного производства. Нет, так-то она сильная и с йогой на короткой ноге, но всё равно получилось уж слишком сурово. И за что ей такое внимание со стороны Горемыкина? Ну, жила себе таким неприметным цветочком на Земле, а потом взяла и влюбилась. Да у нас всего подобного барахла столько, что социальные сети стонут в один голос от неразделённой любви. Поначалу у неё было всё в шоколаде, и её первый мужчина даже деньги в дом приносил, а потом всё разладилось. А всё почему? А потому, что стала женщиной без всякого принуждения и в паспорте никакого штампа. Вот-вот, а он оказался не только пьяницей, а ещё и гадом.
Через год на её горизонте замаячил Иван Петрович, и жизнь её крутанула как игровую рулетку, только против часовой стрелки. Горемыкин об этом ничего не знал и вёл себя без особого энтузиазма. Всё у них было в условиях полного штиля, да и сам Иван Петрович вёл себя как старый баркас, который вдруг стали буксировать на большую воду, мол, ещё не вечер и можно попробовать тряхнуть кудрями. Так-то и ладно, только стало его одолевать дурное предчувствие. Да и зачем ему всё это, как «свободному художнику»? Разница в возрасте – это раз. Знакомы всего ничего – это два. Этого вполне достаточно, чтобы поблагодарить за старания и вернуться к себе без всяких обязательств за содеянное. Собственно, Горемыкин уже сделал, было, разворот на сто восемьдесят градусов и тут она полезла к нему целоваться. Обезоружила, зараза! Пришлось повременить с расставанием, а тут ещё на глаза попалась статья в газете о том, что поцелуи продляют как бы жизнь и Иван Петрович решил это на себе проверить.
Прошло какое-то время и всё у них наладилось. Нет, интима как не было так и не было. Почему? А чёрт его знает! Так-то она Ивану Петровичу не отказала бы в ласках под одеялом, да только всё как-то у них было на бегу. Когда всё так, какая может идти речь об одеяле? Ещё было подозрение на то, что сам Создатель всё это им устроил, чтобы понаблюдать за тем, как в экстремальных условиях двое совсем разных друг другу людей способны сохранить между собой почти дружеские отношения. Ха, этот небожитель думал, что с появлением её, Горемыкин будет ходить по жизни только в одних носках. Ага, и один, и другой будут надеты на изнанку. Для чего? А чтобы не сглазили. Увы, а может и хорошо, что Иван Петрович оказался другим и воспринял её не только как тренажёр для своего мужского начала, но и как женщину способную сделать его, в конце концов, счастливым отцом.
Когда Создатель убедился, что с этими двумя всё будет хорошо, он переключился на другие текущие дела, и тут же эти подопытные разбежались. Вот-вот, никакой логики и что интересно, всё произошло, как в плохом фильме, снятым бездарным режиссёром. Горемыки поначалу даже руки развёл, чтобы зааплодировать за столь непредсказуемый финал этой истории, а потом взял и передумал. Обиделся? Ну, если только самую малость, ибо даже собаке обидные слова ни к чему, а здесь речь идёт о живом человеке и такая трагедия вдруг взяла и плюхнулась к нему под ноги  во всей своей неописуемой красе.
Так вот, разбежались без объяснений и будто всё замерло. Прошло несколько месяцев и как-то встречает Иван Петрович её под руку с кавалером. Присмотрелся и вроде увидел маленький намёк на счастье, и она так  льнёт головушкой к своему избраннику. Порадовался Горемыкин в душе за неё и пошёл себе дальше.
А потом вдруг она ему написала о том, что всё у неё плохо и что хочет вернуться к нему. Вот тут Иван Петрович дал себе волю и сорвался. Может, оно и не надо было так делать, но вот что-то выключилось у него в организме, и он как грузовик без тормозов наехал на неё по всем правилам педагогики «времён застоя». «Пустышка», так он её стал именовать, получила урок жизни по полной программе. Она-то думала, что он такой хороший и возьмёт и протянет ей руку, а то и вовсе плечо подставит, а получилось всё наоборот. Нет, никаких оскорблений не было, а только одна обнажённая правда о её бабьей сущности. К этому она была не готова и обиделась так, что даже не поблагодарила Горемыкина за его участие в её горе. Ну, не поблагодарила и ладно, а потом, раз всё так плохо Иван Петрович взял и забыл о её существовании.
Вот парадокс – там, на Земле забыл, а тут, на небесах вспомнил и понял, что зря он с ней так поступил. Конечно, после драки кулаками машут только девственники, да дураки и, тем не менее, Горемыкин решил попробовать всё исправить.
Для начала навёл справки о том, как тут с увольнительными на Землю обстоят дела. Ему тут же дали понять, что все вопросы в порядке общей очереди. Иван Петрович ещё посетовал, мол, даже здесь не могут без этих очередей, а потом мозгами пораскинул и пришёл к такому выводу: раз есть очереди, значит, есть и те, кто их организовал. На Земле за это отвечали чиновники всех мастей. И что получается – они и здесь окопались? Раз такое дело, можно было рассчитывать на понимание с их стороны, только надо было сунуть им что-нибудь интересненькое и все дела. Одно плохо – сунуть нечего. Попробовал в этом направлении проявить усердие, но никто не смог ему в этом вопросе помочь, ибо здесь на небесах у всех в карманах пусто и даже у тех, кто на Земле ходил когда-то в олигархах. Вот оно, значит, как…
Тогда Горемыкин решил прикинуться инвалидом, но и тут его ожидало разочарование, поскольку на небесах у всех один статус – усопший, и он ровняет всех под одну гребёнку. Оставалось только одно – при встрече с Создателем ухитриться, всё разложить так по полочкам и быть таким убедительным, чтобы у небожителя не было никаких сомнений в искренности Ивана Петровича. Горемыкин стал вспоминать правильнее слова и все их компоновать в предложения: и по смыслу, и по простоте. Окружающие смотрели на него, как на сумасшедшего, поскольку они уже откуда-то знали, что там, на аудиенции у Создателя всё это ни к чему. Да и что могут какие-то там слова в последней инстанции, когда все мосты уже сожжены? Вот и получается, что надо просто ждать, куда распределит их Всевышний: или в рай, или в ад.
И вот этот день настал и Горемыкин, как нашкодивший пёс предстал перед Создателем. Целую минуту небожитель рассматривал Ивана Петровича в упор, а потом спросил:
- Из каких будешь?
Горемыкин закашлялся, мол, не здешний и вообще вся эта процедура ему ни к чему.
Создатель опять к нему с вопросом:
- Блудил?
- Было дело, - признался Иван Петрович.
- Обижал без надобности?
- Грешен, - тут же последовал ответ.
- И убивал?
- Не было этого! – крикнул Горемыкин и уже шёпотом произнёс: - Не было  этого…
- Ну, допустим… - Создатель прищурился и опять спрашивает: - А сам, куда хотел бы?..
Иван Петрович не стал тянуть кота за… хвост и выдал ему, как на духу:
- Обратно мне надо.
- Да? – удивился Создатель.
- Очень надо – подтвердил Горемыкин.
- Что по блуду соскучился?
- Нет, я по другому вопросу.
- Маешься?..
- Маюсь.
- Долги жмут?
- Так точно, жмут! – отчеканил по-военному Иван Петрович.
- И что мне с тобой делать? И тут у меня запарка… - Создатель плечами передёрнул, как от озноба и говорит: - Пообещай мне, что будешь вести себя, как подобает.
 - Клянусь!
- Ну вот, опять всё не то. Ты слово дай, да рассписочку черкани, а то, что-то у меня последнее время память стала того. Вот и тебя вызвал к себе, а не знаю, зачем. С виду ты и ничего и мысли твои здравые. Вот только с женщинами ты крутоват.
- Исправлюсь.
- Это само собой. Я и сам их не больно-то жалую и, тем не менее, надо их беречь. Вон и рожать разучились, шельмы.
- Истина ваша - разучились.  Ещё пьют и курят через одну, и…
- Знаю, всё знаю про то. Ладно, сделаем так – отпущу я тебя, но если что-то там пойдёт не так, устрою такую выволочку, что проклянешь себя от пяток до самой макушки. Идёт?
Иван Петрович прикинул про себя эту перспективу и кивнул, мол, выписывайте мне увольнительную. Создатель ещё хотел что-то сказать, но только махнул рукой и позвал следующего. Горемыкин от счастья глаза зажмурил.
Ну, когда их открыл, оказался в своей кровати, а вокруг люди незнакомые со скорбными лицами снуют и почему-то зеркало у шифоньера одеялом завешано. Он ещё подумал: «Никак ремонт затеяли, пока я отсутствовал…»

                7. Воскрешение Горемыкина.

Да, Иван Петрович не ожидал такого «радушного» приёма, поскольку стоило ему замигать глазами и какая-то незнакомая женщина, задрапированная наглухо в чёрное платье, приказным голосом дала ему вот такую установку: «Глаза закрыли и лежим смирно…» Тут же мысль попросилась к Ивану Петровичу в гости: «И как это понимать? Интересненькое дело…» Горемыкин расцепил пальцы рук на груди и попытался подняться с кровати. Все, кто на тот момент находились в комнате, охнули в один голос, как солдаты на праздничном параде в честь Великой победы нашего народа над фашистскими захватчиками. Этим дело не закончилось - самая печальная из всех присутствующих тут же хлопнулась об пол. Ещё одна кинулась из комнаты, сбив по пути важного усатого старика. Тот ругнулся по матушке. И вот тогда Горемыкин понял, что он дома и рядом с ним добрые, милые его сердцу соседи. Иван Петрович полез к ним с объятиями, мол, наконец-то я с вами. Его не поняли и никто ему руки не протянул. Женщина, которая была задрапирована наглухо в чёрное платье, подала голос:
- Чего рты раззявили? А мы что покинули смертное ложе? – Это относилось к Ивану Петровичу. – На место, усопший. Убрали громкость. Устроили тут мне несанкционированный плачь. – Женщина топнула ногой на всех остальных. - В моей практике и не такое случалось и ничего, всё равно закапывали, и поминали по-христиански, и водочку попивали. Всё по договору.
Горемыкин полез к распорядительнице данного мероприятия с вопросами:
- Что всё это значит?
- Похороны,- последовал ответ.
- Чьи?
- Ваши, усопший! И не будем ничего менять. У нас всё по прейскуранту.
- Как так? – Иван Петрович всплеснул руками.
- А вот так! Вам, что и бумаги показать? А ну марш на место! – Голос женщины в чёрном покрепчал.
Горемыкин, взлохматив причёску, сказал:
- Я в милицию буду звонить.
- Это сколько угодно, только после похорон.
- Вы сумасшедшая! Люди, она ненормальная!
- Э-э, усопший, выбирайте выражения… Я тут нахожусь согласно договору и потом у меня на руках есть бумаги о том, что вас уже нет.
- А где же я? – Горемыкин нервно хохотнул.
- Это никому не ведомо.
- А это тогда, кто перед вами? – Иван Петрович хлопнул себя по ягодицам ладонями.
- Фантом. Усопший, не заставляйте меня применять силу. На место!
- Что? Да я вас всех сейчас в капусту порубаю! – Горемыкин в шесть секунд вытащил из-за шторы лыжную палку и пошёл в атаку. – Ишь, налетело вороньё…
Иван Петрович явно был при козырях, и народ стал пятиться в прихожую из комнаты. Чтобы усилить драматизм ситуации, он ещё и запел осипшим голосом: «Наверх вы товарищи, все по местам! Последний парад наступа-а-ет…
Ну, с парадом Горемыкин явно поспешил – из прихожей появились накаченные молодые люди и обезоружили Ивана Петровича, заломив ему руки за спину. Это уже было насилие чистой воды. Горемыкину хотелось в туалет, а эти лбы тащили его к кровати. Решение пришло само собой и Иван Петрович, чтобы быть более убедительным в своём желании жить, напустил в штаны. Женщина, почувствовав запах мочи, констатировала:
- Отходит.
- Кто отходит, мать вашу?.. – заорал Горемыкин. – Дайте переодеться, сволочи!
- В морге и помоют, и переоденут.
- Да что же вы за люди такие?
- Мы не люди – мы фирма… ритуальных услуг и с нами лучше дружить, усопший, - женщина в чёрном платье улыбнулась.
- Ну, какой я усопший? – Иван Петрович сменил интонацию, потеряв всякую надежу силой вырваться из объятий молодцев.
 Один из здоровяков даже ослабил хватку и произнёс?
- Мария Ивановна, по-моему, мужик правду говорит.
Женщина тут же нахмурилась и спросила его:
- Из новеньких?
- Из новеньких, - подтвердил здоровяк.
- После похорон напишешь заявление «по собственному…»
- За что?
- За нарушение этики работника нашей фирмы. Мне что теперь на попятную?.. Нам надо кормить наши семьи. И закончим этот разговор. Все по местам! Чёрт знает, когда эта труповозка приедет.
Горемыкин сделал ещё одну попытку вырваться и тут кто-то его шарахнул чем-то тяжёлым по голове, и он потерял сознание.

Очнулся Иван Петрович от того, что кто-то водил по его лицу чем-то влажным. Первое, что ему пришло в голову – это он уже в раю лежит в роскошных тамошних травах и корова со стажем облизывает его своим языком. Горемыкин тут же решил убедиться, что это так и есть - открыл глаза, а там…
А там всё было просто, как три рубля – морщинистая женщина обтирала ему лоб мокрым полотенцем, приговаривая в полголоса, мол, какие нехорошие дяди обидели славного мальчугана. Иван Петрович не стал вдаваться в подробности, кто эти самые нехорошие дяди и почему у них столько претензий к какому-то там славному мальчугану. Он отстранился от женщины с морщинистым лицом и спросил:
- Где я?
- Дома.
- По адресу?..
- Улица Циолковского, дом… - подхватила незнакомка.
- Наконец-то, - улыбнулся Горемыкин. - А вы кто? Что-то мне ваше лицо?..
Женщина улыбнулась почерневшими зубами и проворковала:
- Можете меня называть вашей спасительницей. Это я вызвала полицию, когда вас хотели отправить в морг. Кстати, я так их старшему капитану и сказала, что усопшие под себя не ходят.
Иван Петрович стал припоминать что-то, но общей картины так и не получилось. Видно, по затылку его шандарахнули со знанием дела. Горемыкин чисто машинально мацнул себя по мотне брюк. Что-то ему подсказывало, что эта «спасительница» не врёт – в штаны он всё же напустил. Чтобы не показаться ей таким беззащитным, повысил голос и спросил её:
- Чёрт подери, кто вы на самом деле, уважаемая?
- Соседка… с верхнего этажа.
- Ах, ну конечно, конечно, - Горемыкин попытался встать, но в затылке обозначилась боль и он застонал.
Его «спасительница» засуетилась, мол, не надо никуда вставать. Ивану Петровичу даже показалось, что она готова лечь с ним рядом, только бы быть ему нужной. Горемыкин прикрыл глаза и подумал: «Бедная, бедная…» Он, конечно, вспомнил эту женщину обделённую счастьем. Когда он ещё раньше встречал её в подъезде, почему-то в голову лезла всегда одна и та же в мысль о том, что таких, как она, в стране большинство. Да, красотой её Создатель обошёл. По-видимому, чем-то она ему не понравилась, а может просто была зачата своими родителями в конце квартала. Такое тоже случается. Вот-вот, а потом всё в судьбе таких через одно место. Одним словом, не повезло.
Иван Петрович в двух словах отблагодарил соседку и без всякого сожаления выставил её за дверь. Она что-то ещё хотела ему сказать, но Горемыкин дал ей понять, что не располагает временем на общение, а тем более, после своего воскрешения. Соседка от обиды стукнула сухонькой пяточкой в дверь и на этом успокоилась.
Иван Петрович обошёл квартиру. Повсюду были видны следы присутствия чужих ему людей – кто-то явно проявлял интерес к его вещам. Горемыкин подумал: «Хорошо, что вовремя вернулся, а то растащили бы всё по своим норам… сердобольные». Он заглянул в туалет и в голос воскликнул: «Смывать за собой надо!?» Ну, потом полез под душ, и там уже находясь во власти воды, признался, что на небе хорошо, а дома лучше.
Ночь прошла без эксцессов. Вот только утро, а точнее первая половина дня омрачила Горемыкина. Только он встал и занялся бытом, с работы пожаловали коллеги с траурным венком. На нём ещё была надпись: «Одинокому мужчине от преданных женщин». Когда Иван Петрович предстал перед ними в трусах и майке с пятном от сгущённого молока, поднялся крик и «преданные женщины» скатились по лестнице вниз. Для них это был такой сюрприз, что с одной из их числа уже ближе к вечеру случился сердечный приступ. Ещё Горемыкин, одумавшись, решил тут же после визита коллег позвонить на работу и поблагодарить коллектив за внимание к своей персоне, а заодно сообщить о своём воскрешении. Так вот та, что взяла трубку, не смогла сдержать своей радости от этой новости и отдала богу душу. После этого Иван Петрович решил временно залечь на дно. И залёг.
Собственно, попав с корабля на бал, можно было без дураков оказаться в стенах какой-нибудь лечебницы, где мясистые «сёстры» и «братья» в белых халатах без лишних вопросов могли с Горемыкиным сотворить все, что им пришло бы в голову. Потом бы ходил весь остаток жизни со справкой в нагрудном кармане и доказывал всем, что нормальный. Такой ход событий Ивана Петровича не устраивал. У него ещё было одно важное дело на этой планете и всякие лирические отступления не входили в его планы на ближайшее будущее. Конечно, в целях личной безопасности, можно было бы сменить фамилию или взять да и организовать в паспорте небольшую кляксу чернильного содержания и жить себе дальше  выдавая себя за другого человека. Ещё, чтобы никто не узнавал, подсуетиться и сменить внешность. Как? Легко! Выйти ночью на улицы любимого города и попросить у молодчиков бритыми затылками закурить. Вот-вот, отделают так, что родная мать не признает. Кстати, экономия такая, против посещения хирурга по пластике лица, что можно будет потом подумать о будущем без всякого стеснения. Для чего всё это? А чтобы все подумали, что никто и никогда на этой земле не воскресал.
Просидев над этой темой день и ещё вечер, Горемыкин решил для начала вынести из квартиры накопившийся мусор и заодно прикупить продуктов, а уже потом начинать жить с белого листа.
Наверно, так оно и случилось бы, но тут в дверь позвонили. Иван Петрович как был в трусах и домашних тапочках, так и пошёл открывать. Дальнейшие события его накрыли с головой. Всё, что он запомнил в тот момент, это два здоровяка в белых халатах. Ему захотелось от них убежать, но ноги были как ватные. Ещё зачем-то из-за их спин маячила соседка с верхнего этажа и улыбалась, зараза, уж больно подозрительно. Горемыкина о чём-то спросили. Он кивнул. Соседка что-то буркнула о его здоровье и почему-то постучала себя по голове указательным пальцем. Когда его грузили в машину, он так посмотрел на сердобольную соседку, что та пообещала его навестить и принести что-нибудь вкусненькое. Иван Петрович неопределённо повёл головой, поскольку ничего из происходящего он понять не мог, и всё что его беспокоило – это его босые ноги, с которых, пока его волокли по подъезду, слетели тапочки.

                8. Горемыкин – псих.

Вот такой поворот получился в судьбе Ивана Петровича. Нет, так-то и ладно бы, но вот понять ему так, и не удалось, что это игра в подкидного или Создатель решил с ним поразвлечься? Как бы там не было, но Горемыкин сам себе пообещал: «Вернусь, разберусь со всеми, кто меня засунул в смирительную рубаху». Дату и время уточнять не стал, ибо не любил забегать вперёд и потом, может так статься, что эта лечебница окажется для него последним пристанищем на этой планете, а там…
«А что, там? – размышлял Иван Петрович. – Ну, был, вернулся, а тут такая неразбериха в судьбе. Эх, надо было всё же остаться там. И долг не вернул. Сейчас, наверное, сидит и поминает меня нехорошими словами… Собственно, а зачем я ей? Если по существу, то одинокая она и никому не нужная. Вот-вот, а тут ещё я в придачу со своими извинениями и со справкой в нагрудном кармане, что не опасен для общества. Интересно, а с какого боку ко всему этому соседка с верхнего этажа прилепилась? Разве я её обидел? Слова грубого не сказал… Вот чертовка настырная. Вернусь, изнасилую, зажмурившись, чтобы не видеть её «красоты пергаментной». Как представлю, что она без одежды, так мурашки начинают топать по всему телу и подташнивает. И откуда, только она свалилась на мою голову? Жил себе жил… Как тень раньше мимо меня проходила, а тут вдруг столько участия. И на кой я ей понадобился? Точно, ведьма и папа с мамой у неё из этой же артели. Да, влип… Ну, ничего – восстановлю силы и устрою ей бальзамирование по всем правилам. Жаль, что не я над ней живу, а она надо мной. Так бы организовал ей «вселенский» потоп. Нет, так-то соседи болтали про неё всякое, мол, колдует за деньги. Я бы ей поколдовал… Ох, побегала бы она у меня без трусов под моим пристальным взглядом. Хотя нет – страшно это. После такого зрелища я на женщин вообще не глядел бы».
«Обед!» - зычный голос нарушил размышления Ивана Петровича. Он встал, отдёрнул на себе пижаму и как послушный солдат направился в столовую.
Горемыкину здесь нравилось. Во-первых, не надо было выносить мусор, мыть полы и посуду. Во-вторых, все были на одно лицо. Ага, с выпученными глазами. Вот, только запах лекарств наводил на грустные мысли, а в основном жить можно и даже аппетит присутствовал по утрам. Конечно, иногда наведывалась мысль о том, что всех их собрали здесь для каких-то секретных опытов. Вот-вот, пичкали просроченными лекарствами так основательно, что хотелось выйти на площадь с транспарантом. Одна загвоздка – на окнах решётки и двери закрываются на засовы. Тем не менее, уже на второй день заточения в этих стенах Горемыкин сумел понравиться медицинскому персоналу, поскольку в туалете аккуратно всегда за собой смывал. Один санитар даже сказал, мол, с такими данными здесь долго держать не будут. У Ивана Петровича затеплилась надежда на скорое освобождение.
Ещё Горемыкин избрал вот такую тактику – он всё больше молчал и улыбался. И даже когда лечащий врач по кличке «Огрызок» вёл с ним беседы в своём кабинете, и Ивану Петровичу непременно хотелось ему пожаловаться на свою жизнь, он находил в себе силы этого не делать. И правильно, ибо этот гад часто уединялся в своём кабинете с молоденькими пациентками. После, как правило всем им хотелось сесть на шпагат. Кстати, получалось не у всех. Поговаривали, что у некоторых из данного контингента случались даже разрывы.
Вот  у Горемыкина такие желания не возникали после посещения «Огрызка». Вот по морде дать пару раз подмывало. Нет, так-то он держался. Да и после такого могли и в карцер определить, а там одиноко и холодно. Иван Петрович подозревал, что этот «Огрызок» к молоденьким пациентками применяет какие-то другие методы, а может и лекарства даёт не такие просроченные как всем остальным. Одно слово – барин с недописанной диссертацией.
Так вот, оказавшись в окружении всего этого, Горемыкин первое время просто вживался в новую роль, постоянно заставляя себя думать о том, как он выйдет отсюда и устроит трёпку. Кому? Тут, на подозрении, как я уже упоминал чуть раньше, была у него соседка по дому, жившая прямо над ним. Да, она его отбила от «посланников Вечности», но это ещё не повод претендовать ей на место под его одеялом. Конечно, он и сам мог бы отбиться, только вот ребята попались какие-то спортсмены. Кстати, и те, что доставили его в эту лечебницу тоже были из такой же колоды и руки у них были крепкие, и плечи не то, что у Ивана Петровича. Нет, так-то без меры не баловали и даже пока везли, всё пытались ему дать прикурить. Горемыкин отнекивался, мол, не приучен с детства. Не поверили и заставили всё же искурить одну папиросу, после чего самый разговорчивый сказал, что после лечения их пациенты начинают и пить, и курить и по женщинам безмерно мотаться. Одним словом, выздоравливают. Ещё он сказал, что послушных выписывают раньше. Иван Петрович взял себе это на заметку.
Избранная тактика Горемыкиным принесла свои плоды – его поставили в пример все остальным. Более того, стоило пожаловать кому-нибудь из коридоров власти, его демонстрировали приехавшим, как человека идущего на поправку. Ещё он с выражением читал стихотворения Бориса Пастернака и ему аплодировали с непонятными ухмылками на лицах. Было подозрение, что раньше они никогда не слышали ничего об этом поэте. Кстати, лечащий врач после одного такого мероприятия пообещал Ивану Петровичу в ближайшем будущем справку о полном выздоровлении.
Увы, это ближайшее будущее всё не наступало, и Иван Петрович продолжал играть роль солдата, о котором забыла Родина. В какой-то момент ему приходило в голову стукнуть по столу кулаком, чтобы лечащий врач не откладывал его выписку, но каждый раз попадая в его кабинет, тот смотрел на него такими глазами, что пропадало всякое желание не то, чтобы взбунтоваться, а и просто повысить голос.
Терпение – вот что спасало Горемыкина от необдуманных шагов. Когда его соседи по палате то и дело ночевали в карцере за всякие «шалости», он просто жил себе и жил, получая от медперсонала одни только благодарности.
А как-то он подслушал разговор «Огрызка» с одним приехавшим с визитом и тот высказал своё личное пожелание, мол, пора Горемыкина, то есть Ивана Петровича выпускать. Лечащий врач заартачился и привёл вот такой аргумент: «Это наш лучший пациент и коллектив так просто с ним не расстанется. Опять же Пастернака читает наизусть, а это, знает ли, такая редкость в наше неспокойное время…» Это был удар по надеждам Ивана Петровича, и за такое можно было в шесть секунд устроить переворот в отдельно взятой стране, не взирая ни на полицейских, ни на армию. Горемыкин понял, что это приговор и стал готовиться к побегу. Вариантов было несколько. Иван Петрович остановился только на одном, поскольку другие были так себе, а этот как-то сразу обратил на себя его внимание и Горемыкин даже повеселел. Его весёлость не осталась не замеченной. Когда медперсонал проявил любопытство, Иван Петрович признался, что к нему пришли месячные. Это было воспринято с пониманием, а лечащий врач даже что-то черканул в медицинской карточке Горемыкина.
Кстати, а тут и не такая это редкость. К примеру, в соседней палате, если верить слухам, один пациент проглотил вилку в знак протеста. Когда медбрат полез к нему в рот с обыском, тот цапнул того так, что большой палец напрочь откусил. Ладно, что догадались бедолаге горло передавить, а то бы он его отправил прямиком в желудок. Ни чем не брезговал. Его после этого прозвали «Обжоркой». Палец, между прочим, вернули его владельцу и даже пришили. Ничего двигается.
А ещё был вот такой случай. Но это уже случилось на женской половине. Где именно? А буквально в трёх метрах – за решётчатой перегородкой. Почему так строго? А чтобы не размножались. Предусмотрительные эти врачи -   всё-то у них схвачено. Нет, так-то, всё это правильно и другого ничего пока человечество не придумало для собственного успокоения.
Так вот, следующий пример ещё раз доказывает несовершенство подобных заведений. А дело было так: упрятали одну «пастушку» от «кобелей» навязчивых за стены высокие, а не учли её личного интереса в этом вопросе и эта как давай ко всем приставать. Нет, женщин она игнорировала, а вот мужикам-санитарам доставалось по полной программе. Вот-вот, с себя больничный халатик скинет, а там рёбра да два прыщика и прёт всем этим содержимым своим как танк, мол, хочу и точка. Скольких хороших людей недосчиталась психушка. А всё почему? А потому, что слаб человек. И какими бы руки у него не были сильными, а мысли всё едино придут и пошатнётся сознание. Собственно, всё так и было – поддались санитары на разврат и поплатились рабочим местом. Ну, «Огрызок» сообразил, что и как и поселил  эту «пастушку» в карцер и давай к ней захаживать сам, мол, пора дописывать диссертацию. Что уж там он с ней делал, тут история умалчивает. Но вот почему-то каждый раз, выходя от нее, выглядел таким повеселевшим и лицо красное, как у пьющего генерала.
А ещё к этой пациентке в дни посещений приходил такой малый в очках. У него ещё постоянно вихры на макушке стояли стручком. Ага, смешной такой. Сядут с ней рядком, и он её по плечику гладит, а у неё глаза огромные и улыбается мимо всех или вдруг заплачет. Стоит этому очкастому уйти и её опять черти надирают.
Да сколько таких примеров было и ещё будет. Жизнь вон как людьми рулит: одни в кресла, другие, куда подальше. Ну, и как во всём этом остаться человеком?
Когда Горемыкин об этом думал, ему становилось не по себе. Как-то именно в  такой момент к нему пришла на свидание его «спасительница» - соседка с верхнего этажа. Так вот, Иван Петрович и рта не дал ей открыть. Как? Да, взял и укусил за лицо. Набежали санитары, челюсти разжали, освободили «красавицу», а виновника инцидента в карцер. Горемыкин ещё подумал, что теперь ему не видать выписки до самой пенсии.
Ага, размечтался! Уже на следующий день в кабинете лечащего врача стало ясно Ивану Петровичу, что выписывают его. Тут явно без вмешательства Создателя не обошлось. Как сказал «Огрызок», мол, ему позвонили оттуда, и показал глазами на потолок. И ещё он добавил, что кусачими пациентами он лично сыт по горло, а Ивану Петровичу надо идти в народ, поскольку у него задатки лидера. Если дураком не будет, легко может оказаться в коридорах власти и даже в персональном кабинете с симпатичной секретаршей для всяких шалостей.
Горемыкин выслушал его напутственную речь, перекрестился от радости, и чуть было не расцеловал «Огрызка». Тот галантно отстранился от объятий Ивана Петровича и пожелал ему обходить стороной морщинистых женщин. Горемыкин поклялся, что ни-ни.

                9. Горемыкин.

Вот она, какая свобода! А сколько в ней неопознанного? Шаг шагнёшь и ты уже в будущем. Обратно потянуло? Нет ничего проще – шаг назад и вот, ты уже у себя дома. Вот-вот, все живые и любят тебя и на дни рождения покупают всякую дребедень. Счастье? Однозначно! Когда всё так, хочется отменить на завтра все войны на земле и сидеть себе тихо-тихо в кресле-качалке с вязанием в руках и думать о чём-нибудь хорошем. Что делать, если не умеешь вязать? Можно просто посидеть. Как, где? На веранде. Что и веранды нет? Ну, тогда я и не знаю. Нет, нары сразу отметаем в сторону. Пусть на них сидят другие. Конечно, если бы у Ивана Петровича был капиталец, и он не захотел им поделиться с властью, то тогда его бы, как пить дать, определили туда без лишних церемоний. И сидел бы он там, как миленький. Выходит, что повезло Горемыкину, как многим из нас с вами. Да и что там говорить, когда он по жизни «свободный художник»? С таким статусом почему-то не хочется мёрзнуть не на лесоповале, не на площадях с транспарантом в руках, краем уха слушая куплеты продажных артистов, мол, ещё чуть-чуть и к власти придут хорошие люди. Эх, где вы их видели?
Вот поэтому Горемыкин, купив газету и убедившись, что ничего в этом мире не изменилось за последний месяц, тут же её отправил в мусор со словами: «Разучился народ радоваться…» Собственно, а чему? Ну, Ивана Петровича понять можно – он столовался последние четыре недели в психушке и был примерным пациентом, а народ-то питался, как кому повезёт. Нет, так-то салаты умяли у новогодней ёлки, и выпили не мало. Тут у нашего народа этого не отобрать. Что-что, а праздники соблюдаем. Конечно, все они у нас на один манер и, тем не менее, традиции чтим. Это потом, когда протрезвеем, лезем на баррикады. Ну, что сказать? Весёлое зрелище, товарищи! Эх, жаль, броневики с производства сняли, да и у народа к лысым черепушкам доверия никакого. Сегодня всё больше в моде чубатые и чтобы обязательно был спортивный разряд. Такие почему-то ещё нравятся, а все остальные – это вчерашний день.
Иван Петрович, вернувшись домой, оглядел всего себя в зеркале и пришёл к выводу, что в коридорах власти он ничего не потерял, а значит туда ни ногой. Да и зачем ему со справкой в нагрудном кармане втираться в доверие к этой мафии? Нет, то что там у каждого второго точно такой документик имеется – это понятно. А как без справки управлять страной? А вдруг руки потащат в карман что-нибудь из запасников Родины? Ну, по пальцам надают и к ответу призовут, а тут нате вам люди бдительные – справочка. А у нас с этим строго и к душевнобольным особое расположение и понимание и суд обязательно учтёт прописанный в той справочке диагноз, и простят, и баиньки положат, и колыбельную споют, и девку шаловливую под одеяло сунут. Как для чего? Чтобы согревала.
Горемыкину весь этот «обряд» не нравился. Ну, вот таким уродился. Ещё в школе, когда его сверстники девчонок щипали, он только гладил их. Вот такое доброе сердце было у Ивана Петровича. Это он потом зачерствел и стал обижать женское семя и налево и направо. А всё почему? Так дуры набитые через одну и почему-то считают, что счастье и секс  - это одно и тоже.
Собственно, на эту тему он мог рассуждать долго, но у Ивана Петровича было дело и надо было его поскорее обтяпать, чтобы Создателя не подводить за его доверие к отдельно взятому индивидууму. Вот-вот, а то случись кому-нибудь ещё вернуться оттуда на землю, а он возьмёт и откажет, мол, знаю я вас мазуриков. Поэтому Горемыкин не стал в долгий ящик ничего откладывать и двинул прямиком к «пустышке». Пришёл, на восьмой этаж добрался лифтом, позвонил в дверь и стал ждать. Открыли не сразу. Незнакомое лицо непонятного пола с подозрением осмотрело Ивана Петровича, мол, чего надо и всё в этом ключе.
- Мне бы…
- А нет её.
- А когда будет?
- Померла она.
- Так быстро? – Горемыкин удивился. – Вроде могла ещё и родить…
- Во время родов и померла.
- Примите мои соболезнования.
- На кой? Мы жильцы новые и в родстве с ней не состояли.
- Ну, тогда я пошёл.
Вот оно как бывает: был человек и потом ничего. Что-то грустно стало Ивану Петровичу. Он про себя прикинул, сколько ему осталось, и глаза его повлажнели. Раньше за собой ничего такого не замечал, а тут вот расслабился.
Долго он в этот день бродил по городу. Всё обошёл, но почему-то, как раньше, его ничего не радовало, и Горемыкин просто ходил и тыкался глазами в лица людей и не мог понять, отчего все они такие некрасивые. Пытался рассмотреть хоть какой-то намёк на симпатичность и ничего у него из этого не получалось. Он забеспокоился, мол, неужели «крыша» течь дала? «Если всё так, - подумал Иван Петрович, - опять придётся столоваться в психушке». Если честно не хотелось и тут сплошные ребусы вокруг.
Горемыкин тут же вспомнил свою давнишнюю знакомую, которая подхватила похожий «вирус» и попала в точно такую же лечебницу, из которой он только что вышел. Лечили её интенсивно. Когда выписывали, сказали, что теперь эта болячка будет ей постоянно о себе напоминать. Она так испугалась своего будущего, что рванула, куда глаза глядят, и затерялась для всех во времени. Вот-вот, будто и не было её никогда на этой планете. Может оно и хорошо, что она так распорядилась своей жизнью?
А вот Иван Петрович так не хотел - не его это была тональность. Да и как убегать и куда, если вон под руку с ним еле переставляет ноги его одиночество? Он теперь за него в ответе. И потом, у него есть дом, где по вечерам он сочиняет истории для людей о тех, кто ещё не потерял надежду в этой жизни обзавестись верандой и научиться вязать спицами.
Горемыкин как бы выпал из реалий, представив на секунду, как сейчас из-за угла появятся все те, кому он был когда-то нужен. Он даже зажмурил глаза и когда их открыл, оказалось, что ничего этого не случилось, и ещё он почувствовал, как что-то тыкается в его правую ногу на уровне щиколотки. Опустил глаза. Как всё просто – бездомный котёнок искал человеческой ласки. Иван Петрович присел на корточки и погладил несмышлёныша. Котёнок почувствовал к себе внимание большого человека, потянулся к нему розовым носиком. Это было похоже на контакт. Горемыкин взял серый комочек в ладони и сказал: «Ну вот, один симпатяга мне всё же сегодня попался на глаза. О фамилии не спрашиваю, а имя тебе дам человеческое. Теперь у тебя будет дом, постель, еда и я – просто друг».
Конечно, котёнок ничего не понял из сказанного, но человеческая интонация ему понравилась. Он ещё подумал: «И почему, я этого добряка не встретил раньше? Сейчас бы уже был при харчах». Котёнок ткнулся мордочкой в грудь Горемыкину. Тот бережно сунул его за пазуху.
Никто из прохожих не обратил на эту сцену внимания. Всем было не до того. Человечество спешило – ему не было некогда до чьей-то сентиментальности, вышагивая своими маршрутами в своё завтра.
Иван Петрович выпрямился, прижав найдёныша под курткой к своей груди. Ему было классно от того, что он не такой, как все остальные. Хотелось крикнуть самому себе: «Ура!» Ещё было желание рассмеяться в лицо этой жизни и, запрокинув голову к небу, поблагодарить Создателя за всё: и за хорошее, и за плохое.


                Ноябрь - декабрь 2013 г.