Нас распределили на работу по разным геологическим экспедициям большой страны. Мы с Веником и с другими ребятами попали работать на Северный Кавказ, в одно из самых больших геологических предприятий – в Кольцовскую экспедицию. Полгода проработали в разных геопартиях, потом на три года «загремели» в армию и встретились уже после демобилизации в геолого-разведочной партии, работающей на Западном Кавказе
.
В геопартии народ подобрался, в основном, молодой, а потому спортивная жизнь здесь била ключом. Играли в футбол, в волейбол, в настольный теннис и немного в баскетбол. Летом приезжали на практику студенты из разных больших и малых городов – народ тоже молодой и весёлый, и тогда спортивная жизнь вообще била фонтаном.
Практиковался у нас также ещё один «вид спорта» – «литрбол» – так называлось пьяное застолье. И как-то удавалось совмещать нам, наверное, от избытка здоровья, этот одиозный «литрбол» с другими, игровыми, видами спорта. Но тут неукоснительно соблюдалась последовательность видов: «литрболом» мы занимались обычно вечером, после игровых видов спорта, и приурочивали его к ужину – так было заведено ещё до нас.
Привыкли мы к такой жизни, втянулись, и уже редко какой вечер обходился без возлияния. Такая была всесоюзная мода: отдыхать – значит, пить и закусывать, а потом уже кто во что горазд – если хочешь петь, то пой; хочешь танцевать – танцуй; а хочешь в кино – иди смотреть кино. А ещё можно на свидание сходить или «по бабам», как говаривали бывалые ловеласы. Молодых женщин и девушек в партии было с избытком, особенно летом. В общем, жизнь катилась весело и разнообразно.
Те молодые годы, а проживали мы тогда в возрастном промежутке от 24 до 30 лет, видятся мне из текущей жизни, как время наивысшего физического и эмоционального расцвета. Нам всё было по плечу, мы за всё брались охотно, и всё у нас получалось, и на всё нас хватало, и на всё мы находили время. Нам нравились многие девушки и женщины, а мы, в свою очередь, нравились тоже многим девушкам и женщинам; и мы находили много способов без слов сказать им о своих симпатиях и получить от них ясные сигналы о взаимности или о нежелательности любовных притязаний, что бывало всё-таки редко.
Куда-то вдаль отодвигались морально-этические нормы и нравственные ограничения: всё позволялось, всё объяснялось и оправдывалось молодостью, любовью и опьяняющим горно-лесным воздухом. Попробуй тут удержись! Никто никого не осуждал, никто ни за что не отвечал. Единственным судом для каждого считалась его собственная совесть, а с совестью у каждого были свои, только ему одному известные, отношения. Но это принималось «по умолчанию», без публичного обсуждения, и как исключение, если только кто-то сам вдруг пожелает выслушать советы тех, кому доверяет.
Случались какие-то сцены жизни, которые потом было стыдно вспоминать, но насущный обмен мнениями и опытом в кругу своих друзей и коллег действовал успокаивающе: такое, и даже «похлеще», уже имело место быть с кем-то и когда-то, и ничего – все живы и здоровы, чего и вам желают. И никто не мучается совестью…А что, в самом-то деле? Все пошли и я пошёл, все пили и я пил, все гуляли и я гулял, все не отвечают и я тоже не отвечаю…Ни за что! Я – как все. Нельзя отрываться от коллектива.
Как-то поехали мы с Веником на выходные в город, где жила моя тётя, и подгадали в самый раз: в этот день тётушке привезли машину дров, и за ужином она робко попросила нас распилить и поколоть брёвна, чтобы они превратились в дрова, годные для топки печей. Веник отреагировал мгновенно:
– Сделаем, тётя Маня. Завтра с утра и начнём.
Мне оставалось только поддакнуть, хотя я сомневался в том, что мы справимся с этой работой. Однако, справились…
С утра, плотно позавтракав, мы с такой яростью накинулись на брёвна, словно на врагов народа, что уже через три часа распиленные на чурки и поколотые на поленья дрова ровными рядами легли внутри сарая, а те, которым там не хватило места, были нами уложены сбоку сарая. Пришёл помогать мужик, снимающий у тётушки комнату, но ему досталось только уложить последние поленья.
– Ну, вы даёте! – только и сказал он восхищённо.
Я и сам удивлялся, как это у нас всё так лихо сладилось. Кривые сучковатые двухметровые брёвна разных пород крепкой древесины мы пилили на четыре части каждое, а потом уже в два колуна распустили их на полешки. Инструмент у тётушки имелся качественный и хорошо заточенный, но главной движущей силой процесса всё-таки был Веник: своим примером и весёлым задором он «завёл» и меня, а дальше всё пошло легко и неутомимо. Кровавые мозоли на руках я заметил только в автобусе, когда мы уже возвращались в геопартию. У Веника на руках, как я заметил, кровавых мозолей не было, а имелись в наличии обыкновенные шершавые трудовые мозоли
.
Год спустя я также приехал в город к тётушке и опять подгадал на сгруженную у ворот кучу крепких сучковатых брёвен. И опять она робко обратилась с просьбой превратить брёвна в поленья, пригодные для топки. Я пообещал, но, увы – не справился.
На этот раз Веника со мной не было, и я делал всё один – и пилил (ножовкой), и колол чурки в гордом одиночестве. Всё, что я смог сделать – распилил и поколол всего лишь пять брёвен, после чего обессилено присел на чурбак и закурил. Увидел свои руки с сорванными кровавыми мозолями и понял, что на этом мне придётся остановиться.
Тётушка тоже всё поняла, обработала и перевязала мои раны, накормила меня вкусным обедом, и я, извинившись за не сделанное, поехал в свой геологический посёлок. Несколькими днями позже я встретил Веника в посёлке (он в то время работал в дальнем отряде) и поведал ему о моём неудачном опыте одиночной заготовки дров. Мы обсудили этот случай за бутылкой водки и пришли к выводу, что один дровосек – это, по производительности труда, в пять раз меньше двух дровосеков, хотя по законам арифметики единица всего лишь в два раза меньше двойки.
А потом случилось и мне помочь Венику перекопать земельный участок в шесть соток. К тому времени он с молодой женой снимал комнату в соседнем посёлке у одинокой старушки. На выходной день я приехал к нему, и мы прямо с утра взялись за лопаты, и пошло у нас дело ладненько и быстро. Конечно же, копать неутоптанную землю – это намного легче, чем пилить-колоть дрова. На нашу работу пришли посмотреть с двух сторон соседи старушки, а одна из них, молодая здоровая деваха, не удержалась и присоединилась к нам со своей лопатой. Она почти не отставала от нас, и втроём мы закончили перекопку быстрее, чем ожидалось.
Бабуля к тому времени «сварганила», как выразился Веник, хороший обед и выставила на стол литровую бутыль мутного «чемергеса» (так назывался в здешних сёлах самогон, сваренный из диких груш). Мы оприходовали всё, что нам наливали и подавали. Немного посидела с нами и деваха-соседка, разрумянившаяся от работы и рюмки самогонки.
Почему-то с участием Веника вместо нудной тяжёлой работы у нас всегда получался праздник труда. Ему бы в партийные вожаки податься, чтобы увлекать массы к трудовым подвигам, и я ему как-то намекнул на это, но он категорически отринул, да ещё и с матюгами, эту тему, как нежелательную даже в шутливой форме. Не любил он партийных деятелей и всегда считал их болтунами и лицемерами, и, пожалуй, в чём-то он был прав.
Вернувшись в посёлок геопартии, мы ещё полтора часа играли в футбол. И это после литра «чемергеса» на двоих! Да-а, не берегли мы тогда своё здоровье, расточали бездумно, полагая, что ему износу не будет.
***
Так сложилось, что мы с Веником всё время работали на разных участках: я постоянно жил в базовом посёлке и работал на Центральном участке, а ему приходилось «пахать» в дальних высокогорных отрядах. На выходные все геологи спускались в базовый посёлок, и тогда мы с Веником непременно встречались за бутылочкой-другой.
На эти встречи однокурсников не очень приветливо смотрела его молодая жена, и, видимо, с тех пор моё появление рядом с Веником она воспринимала, как некое неизбежное зло, а сам я в её представлении сложился, как большой любитель «зелёного змия», совращающий её благоверного с праведного пути. Она была не одинока в этом своём ошибочном восприятии меня, как злостного выпивохи и совратителя мало пьющих мужей. Ещё две-три женщины в посёлке придерживались такого же мнения.
Откровенно говоря, мне было непонятно такое искажённое представление действительности, и лишь со временем до меня дошло, что так им легче оправдывать пьянство своих мужей, перенося львиную долю вины на приятеля-соблазнителя. Мой муж – хороший, не могла же я выйти за плохого, но вот находятся друзья, которые уговаривают, соблазняют и спаивают его.
С кем поведёшься – от того и наберёшься. Пословица, конечно, верная, но набирались мои друзья не от меня, а сами – наливали в стакан, пили и закусывали. Не помню такого, чтобы я силой, связав руки и ноги, кому-то заливал в глотку спиртосодержащую жидкость. Все застольные телодвижения мои собутыльники делали сами, а мне даже уговаривать их не было нужды. Никого. Добровольцы, понимаешь…
На самом-то деле всё было наоборот: редко, очень редко я выступал инициатором выпивки, а вот все мои друзья и коллеги, уж не знаю почему, первыми при встрече предлагали мне выпить и закусить, а это было так часто, что порой мне хотелось спрятаться куда-нибудь, чтобы хоть сегодня отдохнуть от возлияния. Увы, избежать пьянки в тесном пространстве геологического посёлка было практически невозможно.
Понимание невыясненной тогда ситуации открылось мне лет двадцать спустя и совсем неожиданно, когда я уже и не задавался этим вопросом.
…Прихожу как-то на работу, а день-то сегодня выходной. Начальник попросил придти – наметилась безотлагательна работа. Едва я вошёл в камералку, как шеф мне говорит:
– Пока тебя не было, я тут уже кое-что сделал…Но вот ты вошёл, я посмотрел на тебя и мне захотелось…выпить.
Он достал бумажник, вытащил крупную купюру и попросил сходить в ближайший магазин.
– Ничего себе…Что же это получается?Я виноват лишь в том, что хочется тебе выпить,.. так, что ли? – шутливо вопросил я, не подозревая даже, насколько в шутке мала доля шутки.
– Ну, не совсем так… – уклончиво ответил шеф, потом добавил: – Возьми коньяку и закуски на твоё усмотрение…Нет, возьми две коньяка и закуски. Только бери грузинский…
– Знаю.
Через десять минут мы сидели за большим чертёжным столом, просторно разложившись с выпивкой и закуской…После первой бутылки, когда уже налили из второй, он признался мне:
– Как увижу тебя, то вспоминаю нашу молодость. А что мы делали, когда встречались?
– Как что? – я сначала не понял, а потом до меня дошло. – Мы скидывались на выпивон с закусоном.
– Вот! – он торжественно поднял вверх указательный палец. – Теперь ты понял, почему мне сегодня захотелось выпить?
– Кажется, понял.
– Вот по этому поводу нальём ещё, – и он потянулся за бутылкой.
…И ещё я вспомнил моего старшего друга, Алексея Силкина, уже тогда женатого и имеющего двоих детей, который приходил ко мне иногда в общагу с бутылочкой коньяка и с шоколадкой. Это у него я научился пить коньяк и закусывать шоколадом; это с ним мы вели долгие и неспешные разговоры, интересные нам обоим; это его жена, единственная из всех женщин, с мужьями которых я выпивал, улыбчивая и молчаливая, не воспринимала меня, как алкаша, спаивающего её мужа. Здесь отношения у нас сложились вполне адекватные, а искать виноватых где-то и в чём-то даже и в мыслях не было. Ни у кого.
И понял я уже тогда (с Алексеем Силкиным), что дело было не в вы-пивке, а в общении: у нас находились общие темы и конкретные вопросы, на которые мы пытались находить ответы, а самое главное – мы умели слушать и слышали друг друга. В неторопливых равноправных диалогах с Алексеем высветилось для меня два важных момента: уважение к собеседнику (даже если ты чином и умом выше) и обсуждение конкретной темы (предмета, вопроса), а не морального облика несогласного с тобой собеседника.
Мне кажется, что у меня это получалось в отношениях со всеми моими друзьями-приятелями, отчего они и тянулись ко мне с предложением выпить, что являлось всего лишь прологом к общению.
В отношениях с неадекватными жёнами дело иногда доходило до курьёзов. Вот заявился ко мне в общагу женатый приятель, принёс бутылку портвейна. Выпили…Я сходил за второй, выпили…Прорезается естественная жажда приключений, а он уже, оказывается, договорился с шофёром начальника, что тот свозит нас в ближнее село на танцы (или на продолжение выпивки). Да и психологи советуют менять обстановку - для нервов полезно.
Ладно, выходим, идём к конторе, там садимся в «бобик» (легковой «газик»-вездеход), но тут под колёса кидается ревнивая жена приятеля с воплем:
– Не пущу!
Сидим, ждём, а она орёт и не уходит.
– Езжай, езжай, – толкает приятель водителя в спину.
– Нельзя, женщину задавим, – сквозь зубы цедит шофёр, а потом поворачивается к нему: – Пойди, оттащи её….Это же твоя жинка?
– Езжай, езжай, – упрямо талдычит женатик.
Собирается любопытный народ – сцена почти из Шекспира, бесплатный театр. Того и гляди на шум нагрянет начальник, тогда несдобровать всем. Крутой мужик.
Мне эта затянувшаяся «сцена у фонтана» уже надоела, и я выхожу из «бобика». Как только я вышел, ревнивая жена сразу же отходит в сторону, «бобик» срывается с места и выруливает через ворота на дорогу. Оставив за собой шлейф пыли, «газик» скрывается за поворотом. Я смотрю на жену уехавшего приятеля, она сквозь слёзы смотрит на меня.
– Ну что, теперь ты довольна? Ты этого добивалась, да? – говорю ей гневно, но вижу её печальные, полные слёз глаза и замолкаю. Сейчас она меня не слышит, это ясно.
Женщина с плачем уходит в одну сторону, а я иду в другую, возвращаюсь в общагу. Буду теперь читать журнал «Юность», сегодня взял у друзей свежий номер. Я и собирался заняться чтением, да нагрянувший с портвейном женатик нарушил мои планы. Теперь же я могу почитать, если ещё кто-нибудь не припрётся. С предложением чего-нибудь выпить.
На другой день женатик говорит, что они ждали за поворотом, но так и не дождавшись, уехали без меня.
– Ну и хрен с вами, – равнодушно говорю я. – А ты, если едешь куда, то запирай свою жену в доме, чтобы она не мешала. Или приноси справку от жены, что она тебя отпускает. Иначе я с тобой никуда не поеду.
Наверное, молодая жена Веника тоже ревновала его ко мне, когда мы с ним встречались по выходным и, разумеется, выпивали; и, пожалуй, она была права – муж должен уделять жене время.
– Ну не буду же я сутки сидеть у её ног и преданно смотреть ей в глаза, – так однажды высказался Веник и мне его слова весьма пришлись по душе.
– Правильно мыслишь, друг. У вас ещё с ней впереди две ночи и день. Ещё намилуетесь, – моё одобрение пришлось ему тоже по душе, и он с чувством крепко пожал мне руку.
И ещё один курьёзный случай произошёл у нас с Веником, когда он уже отвёз свою молодую жену домой, ибо к тому времени она была беременна и вот-вот должна была родить. Вскоре она родила дочку, Веник получил телеграмму, и мы отметили рождение нового человечка, как и положено в таких случаях.
Через неделю заходит ко мне Веник и от двери машет красной бумажкой.
– Что это? – спрашиваю.
– Десятку нашёл. Как ты думаешь, что мы с ней сделаем? – это он теперь меня спрашивает.
– Пропьём, – шутя, говорю.
– Ответ правильный, – говорит Веник и исчезает за дверью.
Через пять минут он приносит две бутылки водки, колбасы, хлеба, рыбные консервы «Бычки в томате» – мировой «закусон» по тем временам. К нам присоединяются со своей бутылкой двое геологов из соседней комнаты, и мы благополучно всё это выпиваем и съедаем без остатка.
На другой день Веник мне говорит:
– Санёк, а ты знаешь, что вчера мы пропили мою десятку?
– Да ты что?
– Точно. Нашёл я её у нашего крыльца, думал чужая, а сегодня утром заглянул в кошелёк – десятки моей нет.
– Тогда я тебе должен пятёрку, – я лезу в карман за деньгами.
– Не надо. Что сделано – то сделано.
Так и не взял он денег. И не смешно это было, а, пожалуй, даже грустно. Об этом случае я никому не рассказывал до тех пор, пока Веник сам однажды ни рассказал про «найденную десятку». Тогда-то мы и посмеялись по этому поводу.
Иногда, в рабочее время, кто-то из геологов подшучивал над Веником:
- А что, Веня, не найти ли нам десятку где-нибудь под забором?
- Запросто,- бодро отвечал Венька, и тут же выкладывал рубль на стол. Остальные добавляли, кто сколько хочет, но предложивший обязан был вложить трояк - за моральный ущерб Венику - нечего напоминать друзьям их промахи, это неинтеллигентно. Посылали гонца в магазин и...работа плавно переходила в отдых.
18.11.2010