Сколько себя помню - всегда пела. Обычная картина: стою посреди комнаты с веником в руке и во весь голос распеваю: "Называют меня некрасивою...". Певице семь лет. Потом идут откровения о миленьком в защитной гимнастерке, затем о парне, который только "поморгает глазами", но так ничего и не скажет. С каждой песней драматизм нарастает и вот уже звучат руслановские: об удалом Хазбулате, о коварном изменщике... Очередь доходит до совсем трагичного: "смерть близка, близка моя могила", но... приходит мама и напоминает, что пора бы уже и пол подмести. Концерт прерывается до следующего раза. Репертуар - все, что слышала по радио. Для девчонки из лесного поселка Полевой, что на юге нижегородчины, оно было первым университетом.
Еще одно воспоминание. Это уже Пенякша, поселок лесозоготовителей на Керженце. Пятиклассники готовят вечер, посвященный Пушкину, с приглашением родителей. Мне с Вероникой Федоровной, она наш классный руководитель и учитель немецкого языка и пения, предстоит петь про бурю, которая "мглою небо кроет". Волновалась страшно: как ни как - первое публичное выступление. Было еще кое-что, очень беспокоившее. Перед самым выступлением не выдержала и призналась... в отсутствии слуха. Что это такое не знала, но слышала, что он или есть или его нет. Ладно учительница успокоила, а то бы так и пела без "слуха". Спели мы хорошо. На бояне подыгрывал мальчик из седьмого класса, Миша Медов, который мне очень нравился. Его фамилия запомнилась, хотя мы с ним даже словом не перемолвились, а вот фамилию Вероники Федоровны, к сожалению, забыла. А ведь она нас не только обучала, она старалась привить хороший вкус. В том числе и к песне. Давно нет тех поселков. Кончились лесозаготовки - папа работал бухгалтером в леспромхозах - и все разъехались. Осталась память о людях, о лесе, о реке Керженец с водой медового цвета. И о песнях...
На сцене городского дворца культуры хор. Это уже Шахунья и четвертая из пяти, где пришлось учиться, школа. Хоры были везде, но здесь он настоящий - большой, поем на три голоса. Моя новая подружка, Римма Шабалина, запевает вальс "Березка". Если и завидую ей, то чуть-чуть. Знала уже, что сцена не для меня. Вот с хором совсем другое дело: и не страшно, и душевный подъем ощущаешь сильнее. Даже от песен про Ленина и партию, хотя они и забылись. Помнятся другие, их пели дома. Застольные.
За столом двое, папа и дедушка. Оба под хмельком, но это обстоятельство нисколько не умаляет чувства, с которым они поют: "Эх, дороги, пыль да туман...". Разные у них дороги. Деда, Дмитрия Андреевича Курлынова, в первую империалистическую привели они в германский плен. По рассказам, было ему там, в работниках, не так уж и плохо: "Знал бы, что в России такая заваруха, не вернулся ". Папа, Виктор Иванович Кадыков, непатриотического настроя тестя не поддерживал, но о своих дорогах никогда не рассказывал. Слишком тяжелы были воспоминания. Мальчишкой, восемнадцати еще не было, ушел он на фронт добровольцем в первые дни войны. Через два года вернулся на протезе... Мама позже рассказывала нам (с ней он делился), что спасти можно было ногу. Но, видимо, хирургу из полевого госпиталя, работавшему как на конвейере, проще было отсечь изуродованную конечность солдатика, а вместе с ней - и довоенные мечты паренька...
А песни он любил. Про священный Байкал, про бродягу, скитавшегося в тех краях, но особенно на стихи Некрасова: "Средь высоких хлебов затерялося небогатое наше село...". Мне нравилось, когда к мужчинам присоединялась мама. Милая наша мама, Мария Дмитриевна. Весь дом был на ней: три дочери, - нас она жалела, не обременяла тяжелой работой,- старый отец и муж - не помощник по хозяйству.
А у нее огород, корова, воду на коромысле носила из колодца, а колодец глубокий - дна не видно... Все успевала, а в праздники веселее ее не было. Голос у нее грудной, не очень сильный, но она как бы вела партнеров по пению за собой; могла вдруг красивым подголоском придать песне новую окраску. "На речке, на речке, крутом бережечке мыла Марусенька белые ноги..." - как сейчас слышу ее голос.
Но, конечно, стержнем таких застольных песен был мощный голос деда. Где только и убирался он в его щуплой фигуре. В молодости, рассказывала мама, случалось пел он с женой вечерами на крылечке: "У зори-то у зореньки много ясных звезд, а у темной ноченьки им и счету нет...". Вся деревня собиралась послушать их дуэт. Несчастной была бабушка Анна в браке - из песни слов не выкинешь, только в молитвах и отводила она душу да в таких вот редких песнопениях. Когда семью бабушкиной сестры, Сониных, раскулачили: отобрали дом, мельницу, мужа угнали на строительство Беломор - канала, - дед, хоть и побаивался, но приютил на время тетю Лену с тремя ее дочерьми. Ночевали в баньке, а днем девчонки - своих еще двое - ютились на печке. Бывало под настроение дед командовал: "Девки, начинай!" И те начинали: " Что ты жадно глядишь на дорогу...". И снова собирались соседи послушать импровизированный хор. Все голосистые, но самый роскошный голос у Клавы, маминой двоюродной сестры. Она была помладше, старшим убежать бы от нее иногда, да нельзя ссориться: без Клавденьки песни не получится.
Со временем подросли другие "девки", мы, три сестры. Голоса хоть и пожиже, но желание петь ни чуть не меньше. Папы уже не было, рано он ушел. На медсестринскую зарплату да небольшую пенсию мама и учила нас, помня наказ мужа: дать всем образование. Бедно жили, но все равно пели. Дедушкин бас удерживал наш женский квартет в стройности, не давая голосам разлететься по сторонам. К старым песням прибавлялись новые - есенинские: "Над окошком месяц, под окошком ветер...". Неизменной оставалась только наша коронная, доставшаяся по наследству, про дуб, который рос "среди долины ровныя"...
Так с песней и замуж вышла. И все по-прежнему: стою посреди комнаты (уже с пылесосом) и - "миллион-миллион алых роз...". Как-то шестилетний сын Яша попросил спеть про казака, который по крыше гуляет. Оказалось, что слова "по Дону", которые пела мама, слышались ему как "по дому", значит - по крыше. Не сложилась семейная жизнь... Какое - то время не слышно было песен в моём доме. Но разве можно совсем без них?... Работала тогда на радио. Наш Ковернинский район курировал спецкор Горьковского радио Евгений Филатов. Он приезжал, большой, громогласный, ездили по колхозам, брали интервью. А в заключение обязательная музыкальная изюминка - встреча с каким-нибудь певческим коллективом в сельском клубе. И все это потом звучало по области. В городской квартире Филатовых стояло старинное пианино с подсвечниками по краям. Когда останавливалась у них, хозяин играл и мы все вместе - Валентина Матвеевна, его жена, - пели. Так впервые услышала: "Ты сидишь молчаливо и смотришь с тоской, как печально камин догорает...". Светлой памятью об Евгении Георгиевиче остался этот романс для меня.
Новое время - новые песни. И вот уже любитель гуляния по крыше вместе со своими подросшими сыновьями распевает под гитару про бабушку, которая "курит трубку". Не хуже Гарика Сукачева. Но когда на даче собираются гости - невесткина родня тоже поющей оказалась,- под ночным небом, уже Подмосковья, звучат те, такие далекие и такие родные мелодии: "Снова замерло все до рассвета...".
А один представитель нижегородско - московских певунов вышел на большую сцену: старший внук Егор поет в детском фольклорном ансамбле "Звонница". Руководитель коллектива, Петр Алексеевич Сорокин, по-отечески опекает юных артистов. Не пропустит ни одного фестиваля народного искусства, проходящего в столице. Вместе с внуком и бабушке посчастливилось увидеть и услышать знаменитые коллективы: хор имени Пятницкого, Кубанский хор, ансамбль Игоря Моисеева, "Березку"... Хороши танцоры, ничего не скажешь, но все же пронзительнее хорового пения, по - моему, ничего нет...
Затихли зрители. И полилось под сводами концертного зала им.Чайковского щемяще - русское: "Далеко - далеко степь за Волгу ушла...". И замрет сердце, и понесется вслед за песней душа, и не удержать уже невольных слез. Неважно отчего они: от восторга, от сожаления о невозвратном прошлом или от извечной тоски по чему-то несбыточному... - ради таких мгновений и стоит жить...