По приезде в Мурманск я нашел сразу несколько мест для работы. Пошел работать счетоводом на незаконченный баланс в Гостинницу-Ресторан «Желрыба» (т.е. железнодорожные и рыбно-звериные промыслы). Ресторан был шикарный, зеркала, пальмы, струнный оркестр из Питера, превосходная кухня. Один повар работал ранее у царя Николая на Яхте «Штандарт». Чудные три бильярда. Работал ресторан с 10-ти утра до 2-х часов ночи. Гостиница, тоже была шикарная, 23 номера. Вестибюль и номера были обставлены чудной мебелью и зеркалами в мраморных рамах (трюмо), большинство мебели было с царского Зимнего дворца. О чем свидетельствовали медные таблички с надписью «Зимний дворец, комната №, фрейлины, княгини такой-то». Эта роскошь была создана ввиду того, что СССР начал торговлю со всеми странами мира. В Мурманск прибывали пароходы всех наций, и надо им было показать, что мы не убогие. В гостинице так же останавливались видные иностранцы и наши, проездом за границу, а так же посмотреть Мурманск.
Из видных людей побывали: Максим Горький с сыном, так называемый «балканский Максим Горький», писатель-грек (вроде) Панаит Истрати. Спустя месяц как он выбыл с гостиницы, я читал в газетах, как наша власть его ругала, будто он собирал шпионские сведения, путешествуя по России. Бывали консулы различных наций и атташе по морским делам, в т.ч. японец. Разные были люди. Почти со всеми приходилось разговаривать, т.к. ведал пропиской приезжих, принимал и возвращал паспорта. Бывали явные шпионы и белоэмигранты. Так, например, в то время, когда в Лондоне разгромили наше торгпредство «Аркос», в гостиницу прибыли из заграницы два английских подданных. Прибыли они для того, чтобы выкопать из могил прах нескольких погибших здесь, видных военных, во время интервенции и увезти в Англию. Говорили превосходно по-русски. У одного в английском паспорте указано: «Уроженец Саратовской губернии». За ними все дни и ночи негласно следило НКВД, что я из любопытства и наблюдал. День их отъезда, как раз совпал с враждебным митингом, в адрес Англии. Они слушали, наблюдали и смеялись.
В ресторане всегдашние посетители были моряки всех наций, в т.ч. индусы, негры, испанцы и др., большинство же американцы, англичане и немцы. Бывали наши русские моряки, портовые грузчики. Частенько происходили ужасные драки между русскими и иностранцами, или иностранцы с иностранцами. Тогда все летело: столы, стулья, бутылки. Оружие никакое не применялось, только английский бокс.
Однажды был у меня загадочный случай. Дело было так: номер снял какой-то наш русский, ехавший за границу, в Данциг (Польша) по торговым делам. Спустя минут двадцать, пока квартирант ходил в ресторан, он сообщил мне, что у него из номера пропал чемоданчик, где было оружие. (Я видел этот чемоданчик, как балетка, когда он приехал). Звоню в милицию, чтобы срочно вышел агент, а сам стал листать книгу квартирантов и думать: «Кто мог сделать?». За это время номерщик не видел, чтобы кто-либо заходил, или выходил из номеров на волю. Я как-то сразу заподозрил двух квартирантов, работники партнадзора. Здоровые, крепкие, молодые ребята и часто под хмельком. Сказал я дежурному, чтобы следил за выходом, а сам пошел искать в ванных, уборных и на черных лестницах. Нет нигде чемодана. Квартирант, уходя в ресторан, запер дверь на ключ, который повесил на особую доску для ключей. Кто-то взял его ключ с доски и похитил чемоданчик. Сделал я обыск и справляюсь, выходил - ли кто? «Выходил - говорит - один, из номера 18» (тот о ком я думал, с партнадзора). Я говорю: «А нес, что - нибудь?» «Ничего - говорит - в пальто вышел и руки в карманах». «Дурак - говорю - под пальто он чемоданчик вынес!» Только это проговорил, смотрю, идет из № 18 второй жилец. Я к нему. «Ключ, где от номера?» «У меня» - говорит и вынимает из его кармана. Я говорю: «На доску вешать надо! Дайте!». Взял и быстро в их номер. Номер малюсенький, быстро оглядел, чемодана нет. Форточка заклеена на зиму. Чувствуется сильный запах духов. Номер запер и бегом на волю, а по пути потерпевшего спросил: «Кроме оружия (2-х револьверов), что еще было там?» Он говорит: «Флакон духов». Ну, значит все! Выбежал на улицу без пальто, только в кепке. Из милиции никого нет. На улице темно (часов 9-ть вечера), ветер и мокрый снег. Бегу и вижу у складского строения, что за гостиницей, две фигуры, я подбегаю - они! И у одного в руке чемоданчик. Я со злобой хватаюсь за ручку его, рву и кричу, идущим вдалеке прохожим: «Помогите!» Никто не идет и тьма ужасная. Тем временем один меня берет сильной рукой и отталкивая в сторону, говорит: «Уйди! Знаем, что делаем». Чемодан у меня вырвали и один с ним скрылся во тьме. Второй меня держал за рукав. Я вырвался и побежал туда, где скрылся чемодан. Навстречу милиционер. Я говорю: «Где был?» Ругаюсь. «Ушел,- говорю - бежим! Не встретил ли человека с чемоданчиком?» «Нет, - говорит - идем в Управление милиции». Приходим, и сразу же заходит работник НКВД с тем чемоданчиком в руке и с ним тот, что с ним убежал. Спустя минут пять явился вызванный по телефону потерпевший. Работник НКВД кладет чемодан на стол и спрашивает потерпевшего: «Ваш чемодан?» «Мой!» - отвечает. «Предъявите ваши документы!». Проверил разрешение на право оружия. Потом раскрыл чемодан. «Ваше?» - спрашивает. «Мое!» «Нате!», и отдал. Потом зашел агент в камеру, куда сразу же втолкнули похитителя и я вошел с агентом. Агент как размахнется, как даст по роже похитителю и говорит: «Разве так работают?!» Потом по другой щеке еще раз. А тот ему в ответ, как старому своему другу, говорит с обидой: «За что, Степан?» И мы ушли. Вот и все происшествие. Загадочное тем, что суда не было похитителю, меня никуда не вызывали, как свидетеля по делу, потому, что у гпушника с похитителем какое-то знакомство. И чемодан сам похититель сдал в ГПУ, а не скрылся. По-моему, было задание этому "квартиранту" от ГПУ, а он хотя и выполнил, но попался. Деваться некуда, операция провалилась, и владелец чемодана оказался не опороченным за потерю оружия, что ли? Не пойму! Но мне приятно, что я как сыщик раскрыл это дело.
Работал и жил я хорошо, здесь в «Желрыбе», и даже весело. На мне лежал контроль и отчетность кухни и буфета. С кухни я довольствовался, чем хотел. С буфета всегда мог выпить стопку виноградного вина, но я не видел удовольствия в вине. Работал в помещении конторы совместно с завом Ивановым, милым, пожилым человеком. Здесь же за рабочим столом кушал, или пил стакан кофе с чем-либо. Иногда разбирал жалобы какого-либо американца, или немца. Хоть языков не знал, но разбирался. Частенько заходил такой моряк-иностранец, и в возмущении говорил, что официанту дал свою валюту доллар, кроны или фунт стерлингов, за что получил стакан водки и две бутылки пива и все. «Нот гут большевик!» кричит он (т.е. нехороший большевик). Я знал, что официанты обсчитывали иностранцев, и возмущался этим, т.к. это не политично и сеет ненависть к СССР. Дружески я брал иностранца, вел в зал, узнавал какой официант, и вызывал их обоих к себе. Узнавал, что он получил с иностранца, веря всегда иностранцу, ругал официанта, и чтобы не было обсчета иностранцев, узнавал из газеты курс американского доллара на сегодняшний день и велел выдать тут же сдачу нашими дензнаками. И оба уходили; официант недовольный, иностранец жал руку. Другие иностранцы просто заходили ко мне сдавали свои деньги, а я им выдавал русские взамен, причем показывал газету с курсом инвалюты и толковал, как мог. На другой день инвалюту сдавал в банк, обменивая на совзнаки. Учет вел и в гостинице. Засиживался на работе до 11-12 часов ночи, и позже, слушая струнный оркестр и гул голосов на разных языках. Иногда пройдусь по ресторану и наблюдаю, как гуляют другие народы, или иду в бильярдную, и если свободный стол, то играю (бесплатно) с кем-либо.
В общем, хорошо жил все время, пока не построили еще шикарней Гостиницу-Ресторан «Арктику», а наш шалман передали в ведение железной дороги. Ресторана не стало, сделали контору. Меня не увольняли, а предложили перейти работать на железную дорогу. Я крайне не любил перебегать с места на место и согласился. Работа весовщиком пакгауза, потом в актовом розыскном столе, по отыскиванию затерянного багажа и грузов. Работал по проверке импортных грузов, груженых с заграничных пароходов, на железнодорожные платформы, в большинстве детали и оборудование для постройки электростанции Днепрострой. Работа была ответственная и рисковая, т.к. все крепления проверял я, а бывали детали 1 штука на 3-х платформах (длинная). Профиль дороги кривой, по пути следования имеются мосты и я должен был учесть чтобы под мостами мог пройти груз, чтобы не было сверх габарита и не было крушения, обрывов при заворотах пути. Бегал я во вьюжные холодные ночи с фонарем по путям и причалам порта, лазил по платформам, проверяя укрутку, и лазил под платформами, глядя, прошли ли ерши-шпигели насквозь. В общем, сумасшедшая была работа. Тогда было просто общаться с иностранцами. Забежишь, бывало, по траппу на английский пароход, скажешь: «Камрад, плис сигарет?» и дают пачку ароматных сигарет, или табаку «Кепетен», от которого опьяняет, т.к. с опиумом.
Потом меня перебросили на так называемую платформу № 6, т.е. ежедневно подсчитывать весь подвижной состав, что есть в Мурманске на станции в порту и на двух отдельных причалах, лесном и угольном. Сведения, что есть, давать на 18 часов. Собачья работа! Считай сколько крытых 2-х остных, сколько 4-х остных пульманов, углярок, изотермических, классных и др. Только в одном месте сосчитал, а их передернули, где еще не считаны. Я отказался и просил уволить, т.к. надоело. В одном "доме" проработал 8 лет. Меня бесполезно уговаривали остаться и уволили.
Долго работу не искал, т.к. думал все равно куда лишь бы не на холоде работать. Поступил я в маленькую контору Заготкож. «Хозяин» был еврей, не плохой человек. В конторе один я, и на складах приемщики кож. Здесь я недолго работал, т.к. в это время организовалась торговля на золото и иностранную валюту - «Торгсин». Специалистов по золоту не было в Мурманске. Отделение открывалось в Мурманске и после в Хибингорске (Кировске). Госбанк, Исполком и Комитет партии искал золотоприемщика. Я не знал об этом, но откуда - то нащупали меня и прислали отношение, явиться в Губисполком и Госбанк. Я явился, мне предложили работу в Торгсине, посвятили в хорошие и выгодные условия по оплате труда. Я сказал, что подумаю, и ушел. Еврей узнал, что я думаю уходить, прибавил мне зарплату, чуть не на половину и дал право покупать у него по дешевой цене обувь и кожевенные товары. Я остался. Спустя неделю, из Исполкома пришла не просьба, а нечто вроде приказа, явиться в распоряжение Губ. Госбанка (скупщик золота и инвалюты состоял на службе в Госбанке, а работал в Торгсине). В этом приказе говорилось, что согласно Постановления Правительства, специалистов имеют право использовать по специальности. Я хотя боялся, т.к. слышал анекдот: «Какое самое высокое здание в Советском Союзе? Торгсин! Почему? А потому что с него видны Соловки, (Соловецкие лагеря, «СЛОН»). Ну, все же поступил в Госбанк и работал в Мурманском отделении Торгсина, где много дела приходилось иметь с приемкой иностранных всевозможных денег, не монет, а бумажек. За границей было немало фальшивых кредиток, для этого у меня была особая книга, со снимками всех этих купюр и описанием, какие приметы имеют фальшивые купюры (обращать внимание на такую-то бумагу, цифру и т.п.) Я отличал, но работа была кропотливая.
Поработал я здесь немного, а когда открывалось отделение в г. Хибиногорске, то я перевелся туда. Госбанк меня принял как какого-то великого человека. Золото скупать! Человек со знанием! Дали мне комнату с мебелью. Горничная убирает комнату, носит воду и оказывает другие услуги. Город молодой, основан на месте апатитовых разработок с горы Кукисвумчорр. На берегу озера Вудьявор. Лет 5-7 тому назад, здесь была голая тундра. Но С.М.Киров выселил сюда, так называемых спец. поселенцев, которые состояли из бывших госчиновников, полицейских, попов, кулаков, имеющих родственников за границей т.п., и эти поселенцы с малыми детьми были высажены сюда прямо на снег, в большие морозы. Многие, конечно, вымерли, а кто уцелел - жили сперва в палатках, а после стали строить сами же дома, обогатительную фабрику и устраивать рудник. Город был назван Кировск. Здесь я как раз и работал, когда услыхал весть, что Киров убит неким Ивановым. После читал списки десятков, пожалуй, и сотен расстрелянных людей, большинство из коих были подозреваемые. Просто был ужасный террор! Поселенцы ни весьма скорбно отнеслись к убийству Кирова, т.к. еще не обсохли слезы по похороненным здесь в тундре, своим родственникам и детям.
Когда я прибыл, то город уже имел вид города. Были улицы с 2-х этажными домами, были и 2-а каменных 5-ти этажных, каменный дом-кино и банно-прачечный комбинат. Где можно было сегодня сдать в стирку белье, а завтра получить чистое (цена за килограмм). Торгсин поместился в небольшом новом доме. Когда открыли Торгсин, то было огромное скопление народу. Наряд милиции с трудом сдерживал натиск. Я не держав в руках золото лет 20-ть, не имея времени размышлять, начал быстро, как мог, принимать золотые и серебряные изделия, слитки и их обломки. Работа была лихорадочная, слышались крики и видна давка. Все хотели скорей сдать имеющиеся на руках золото и купить продуктов, т.к. изголодались. По карточкам отпускались крупа, хлеб, сахар, жиры и прочее. Я старался больше пропускать сдатчиков, хотя и с риском для себя. Не думал, но все обошлось хорошо, ни начета, ни обсчета не было отмечено Ленинградским Госбанком.
Техника работы у меня была такая: принимая вещь, я сразу определял золото и его пробу. Обращал внимание на оттиснутую на вещи пробу, герб и именник мастера, кто делал. Определял пробу с помощью различных проб кислот, реактивов. Принимал вещь, выписывал квитанцию, одну-сдатчику, другую-себе и в нее заворачивал вещь. Вечером составлял ведомость принятого золота с перечнем квитанций приемки, все складывал в парусиновый мешок, прошивал его шнуром, и концы его на картонке запечатывал своей сургучной печатью. Такие же ведомости составлял отдельно на серебро, на инвалюту и на золотую и серебряную монету (пятерки, десятки, рубли и 50 копеек), старого времени (царские). Всего было у меня к сдаче 4-е мешка. Их я вечером в магазине сдавал под расписку инкассатору ГПУ, для сдачи в банк. По субботам, вечером в Госбанке все свои мешки я вскрывал в присутствии старшего кассира банка, проверяли правильность веса и снова их опечатывали в те же мешки, для отправки в Ленинград, областной Госбанк. Делалась эта проверка для того, чтобы ни я не мог обмануть Ленинград, ни Ленинград меня.
За все время моей работы у меня был один случай, что я ошибся в спешке гирькой 20 грамм, гирю принял за 10 грамм, чем обсчитал сдатчика, на 7 рублей 30 копеек золотом. Сумма не малая, т.к. пшено стоило 4 копейки килограмм, ситец 8 копеек метр. Обнаружено было в субботу, в нашем Госбанке при перевесе. Сделать я ничего не мог, сдатчика не помнил, чтобы возвратить или доплатить обсчитанное. Была это часть золотой панцирной браслеты. Так и отослали эту приемку с вложенным своим объяснением. После пришел мне выговор из Ленинграда за обсчет сдатчика. А еще позже я принимал от худенькой высокой пожилой женщины другую часть от этой же браслеты. Браслет узнал, но о прошлом говорить ей не мог, «что упало, то пропало». Выписал ей квитанцию на эту часть браслеты и заметил на ее лице удивление, что дал много больше, чем раньше, за первую часть. Я был доволен ее радостью.
Были у меня два просчета, за которые Ленинград с меня взыскал 100 или 110 рублей советскими деньгами. Выдал больше сдатчикам и оба раза за золотые челюсти, с золотыми зубами. Трудно их было принимать, т.к. золото в них было всякой пробы - 86,72,56,36 и даже серебряные припойные места. Много и мало нельзя дать, вот и не угадал. Ну, все же это пустяки, меня ценили, т.к. я пьянками особыми не занимался, грамотный и не жулик. Платили мне приличную зарплату, чтобы не воровал, да еще давали в месяц на 10 рублей (золотом) любого товара из Торгсина. Брал я колбасу, сыр, масло, муку, крупу, сладости, вино и курево. Промтоваров не брал, т.к. имел тогда приличное пальто, костюм и прочее.
В городе было у меня несколько знакомых из поселенцев. Хорошенькие, но обиженные судьбой. Была такая эстонка, Линда Сихт. Мужа ее, религиозного проповедника, издающего печатные издания, сразу после свадьбы выслали на Соловки, а ее, дочь богатого прибалтийского помещика, сослали в Хибиногорск. Отец и мать убили красные, за то, что у них в имении стоял атаман «Булак-Балахович». За эту Линду меня пробирал начальник ГПУ, Монахов. Зачем имею связь с чуждым элементом, зачем разлагаюсь? На что я отвечал, что душевно не разлагаюсь. Была еще высланная из Питера молоденькая девушка, лет 17-ти, блондинка с крашеными губами. Говорит, что была в Питерском баре продавщицей цветов по столикам ресторана. Работала в кино, куда брали ее как типаж (красивое произведение). Но все это вранье, не верил ей про кино. Выслали за разложение. Пила водку, курила, играла на гитаре. Звали ее Изабелла, Белла, я звал просто Белка, за светлый цвет волос, белую меховую жакетку и шапку. За ее Монахов не ругал. В общем, этих бедных овечек масса здесь была.
Однажды с Питера привезли целых два вагона этих прости.....Господи, собрали, видимо со всех баров и ресторанов. Привезли и не доезжая Хибиногорска, на разъезд и высадили в бараки, посмотреть, что с них будет. Разъезд в честь их назвали (шутя) Париж. Кого здесь только не было! Каких только званий и происхождений! Всякая по-своему хороша, многие говорили меж собой по-французски, или немецки. Видимо дочки бывшей знати. Все с маникюром и мазаные. Ходили мы в Париж как на экскурсию. Посидеть, покалякать, посмотреть как работают. Но они отказывались работать на черной работе. Ели, пили, чистили замшевой подушечкой свои ноготки и жались от холода в свои беличьи жакеты и манто. Одеты были шикарно. Возможно, что их выселили в 24-е часа и брали с собой лучшее (проводилось это тогда в Питере со всеми нетрудоспособными элементами). Сидишь и смотришь на этот кукольный Универмаг, или на ярмарку «невест». А они выкурят все мои папиросы «Северная пальмира» и уйдут. Работать они так и не работали, все куда-то исчезли. Остались единицы.
Здесь я проработал до ликвидации. Закрыли Торгсин, получил порядочную сумму денег под расчет и задумался. Прошли золотые денечки! Было у меня немного золотишка, грамм 15-20 и различные драгоценные камни: сапфиры, рубины и главное розочки и бриллиантики. Их наш Торгсин не принимал, а принимали только в Ленинграде, Москве и Киеве. Когда я принимал вещь и вынутые камни отдавал сдатчику, то в большинстве случаев мне говорили: «А куда мне эти глазки?» Я не говорил им, конечно, что они настоящие и брал себе. Имея на руках все эти ценности, я пришел в какой-то восторг. Предлагал мне банк работу кассира, я не согласился и уехал в Питер. Из багажа у меня был один чемодан. В Питере сдал в Торгсин золото, в Центральный Торгсин (где сейчас ДЛК), сдал все бриллианты и розочки (прочие камни не принимали), получил книжку, которую вскоре и отоварил, взяв два чудных костюма, полуботинки и прочей дребедени, а то просто выпить и закусить. Потолкался некоторое время в Питере по ресторанам. Перспектив на работу не было никаких. Был у знакомых ювелиров, посмотрел чем они занимаются. Делают медные штанги к отложному воротничку и галстуку, работают от артели, зарабатывают гроши. Уехал я из Питера к замужней сестре в Тихвин.
Здесь устроили меня завом в пивную. Под моим руководством ее и строили. Стал торговать, думал заработать, но ежемесячно только, только сводил концы с концами, а то была и недостача рублей 30-40. Получалось это оттого, что посетитель был либо железнодорожник, либо кустарь. Народ расчетливый. Налей кружку, да пополней и сидит с ней вечер. Да и две официантки, наверно тянули. Поторговал я месяца 2-3, бросил и уехал обратно в Хибиногорск, в надежде найти подходящую работу.