Образование мое не ахти какое, 7 классов, не больше. Считать на счетах умел. Хотел обратиться в профсоюзную организацию, т.к. ранее был членом профсоюза металлистов, секция золото-серебрянников. Вступил туда в 1913 году, как кончил ученье. Но это было в царское время, и решил не идти, а пошел смотреть вывески учреждений и заходить, спрашивать работы.
Зашел я в первый. В Мурманский Совнархоз к начальнику Торичеву и его заму Анкудинову. Здесь меня приняли как родного (возможно рук рабочих не хватало), дали работу счетовода. Составлять ведомости на зарплату бригадам рабочих китайцев. Стал я старательно выполнять порученное и учиться бухгалтерии тут же на работе, присматривался. Свободных комнат в бараках было много, после англичан. Пустовали они со всем инвентарем и мебелью. Кастрюли, мясорубки, ведра, кровать с сеткой и даже миниатюрная чугунная плитка с духовкой и баком для кипятка (разборная и передвижная), были на месте. Направили меня в один барак облюбовать себе комнату. Выбрал, принес свой узелок с одеялом байковым (подушку «съел» в дороге, у Питера). Вот с чего и начал. Появились у меня друзья, наборщики с типографии, что жили в других комнатах и даже одна наборщица, молодая, Маруся Бурнейко. В Совнархозе мне выдали продкарточку, по которой я принес домой ноши три всяких английских продуктов. Мука белая, крупа рис, кофе натуральный, сало топленое, сало шпик, сахар, всевозможные консервы и паштеты. В общем, все! И даже, что, сам не знаю, но вкусное и сладкое, с орехами, на вид как кирпич в пергаменте. Выдавали сразу на месяц. Принес я все это домой, и запахло вроде жильем, т.к. делал оладушки, варил супы из сушеной картошки (овощи были все, но сушеные), жарил и отваривал разную рыбу, которой было изобилие, особенно свежей сельди и трески. Прямо с лодки живую сельдь продавали 1 рубль ведро. Эта благодать была, когда еще частных рыбаков не ликвидировали и трал-флота не было. Окружающие меня сотрудники относились ко мне хорошо, не чуждались, а наоборот дружелюбно. О том, как я попал в Мурманск, мне не упоминали, хотя знали. Так я работал, старался и оправдывал их доверие. В Питере голодали, в Поволжье в это время был страшный голод, люди ели трупы умерших. США хотели оказать помощь, но наши вроде отказались принять ее. По всей Руси проводилось изъятие ценностей с церквей и монастырей, на которые хотели закупить хлеб, для голодающих. Особенно голодала Самарская бывшая губерния. Повсюду где был голод, свирепствовал сыпной тиф. Народ бежал с голодных мест в Мурманск, а вместе с ними бежал и сыпной тиф. Стал тиф валить всех и в Мурманске, в том числе и меня. Провалялся я в больнице порядочное время, блуждая между жизнью и смертью. Мертвых часто выносили по утрам.
Жил я в то время с одной сотрудницей типографии, Таней Марцинкевич, которая меня все время ревновала, говоря: «Меня, Шура, любит за перину с подушками». Заболели мы сыпняком в одно время. Ее я увез на салазках и сам сразу же лег в больницу. Заботу обо мне имела одна кладовщица, Клава. Правда молодая, интересная, но я знал ее как товарища, а она знала, что мне некому помочь. У меня к ней была одна просьба, приносить книги для чтения и свечей, т.к. электросвет рано гасили. Моя Таня была плоха и ее куда-то эвакуировали, возможно умерла, т.к. я ее в последние годы не видел. Сам я вышел с больницы в день своего рождения, 8 марта. Пришел домой. Все покрыто инеем от мороза, вода где была, замерзла, ведра порвало. Взял я мешок и пошел на железную дорогу за каменным углем. Сторож разрешил взять, т.к. я сказал, что из больницы, после тифа. Набрал меньше полмешка, т.к. был очень слаб. Обогрел комнату, в которой моего ничего не было, кроме одеяла, да пары три белья, что получил в Совнархозе. У Тани же была ручная швейная машинка, перина, подушки, одеяло, всякая одежда и хозяйственные вещи, посуда. Куда все девать? У Тани родных в Мурманске не было, адреса родных в Архангельске не знал (откуда она была). Эвакуируясь, все вещи она велела отдать сиделке из больницы, которая к ней подделалась в дни болезни. Но я ей ничего не отдал, а нашел ее хорошего земляка, благонадежного старичка, механика что ли? Вобщем, старшего с электростанции, который знал и адрес родных Таниных. Сдал я ему все Танино. Оставил себе ее одно ведро для воды и эмалированную кружку. (Со старой квартиры я был переехавши, до болезни, и весь инвентарь там остался, как коммунальный).
Разделался я с этим делом. Взял бюллетень, что мне выдали в больнице об освобождении от работы на один месяц по слабости после тифа, и пошел в Совнархоз, чтобы явиться и получить карточку на паек. В Совнархозе кто болел, кто уехал, и меня послали в Губпрофсовет, за карточкой.
Губпрофсовет еще был в стадии зарождения. Начальником или председателем был моряк, одноглазый, Голованов. Организационно-инструкторским отделом ведал прокурор, Иванов, и по совместительству работал здесь. Финансовой и хозяйственной частью ведала дочь царского генерала, Клава Топоровская, миловидная, полненькая девушка, лет 23-25, всегда с грустными глазами. Да и не мудрено было ей грустить, т.к. отец бежал с англичанами, а она почему-то здесь осталась. Опоздала ли, или что иное? Явился я к Голованову и Иванову со своей просьбой о пайке, и о своем будущем. Оба оказались хорошие люди, особенно Иванов, интеллигентный, культурный и отзывчивый человек и даже в последующем товарищ. Голованов же был забубённая головушка. Смелый порывистый простяга и страшный сквернослов, в последующем даже на деловых бумагах ставил нецензурные резолюции, путающиеся со словянско-церковными словами. Вроде: «X.. с ним, покупай, елико возможно», или «Выдай одну продкарточку Восянкину, мать его в душу....». Ну приняли они меня хорошо и сразу же предложили быть у них Завфинхозчастью, т.е. принять все дела от Топоровской. Пока же выдали мне продкарточку на месяц и велели отдыхать, а как окрепну приходить к ним на работу. Чем было вызвано смещение Топоровской, тем ли, что она дочь генерала, или тем, что она хорошенькая? Думаю из-за последнего, т.к. женщин очень мало было в Мурманске, а она хотя и была, но чуждый элемент. В общем, этот Голованов и Топоровская напоминали мне рассказ Лавренева «Ветер», где моряк, командир отряда в Гражданскую войну имел связь с одной атаманшей, попал под ее влияние, чем чуть не изменил революции. Переведенный в тыл, по состоянию нервов, работал предисполкома и боялся влюбиться в свою секретаршу из бывшей знати. Ладно, убежать успела раз с кабинета, а то графином в ее запустил, за то, что была интересная, хорошо одета и близко подошла за подписанными бумагами. Выгнал он ее, боясь ее. Так же наверно и здесь, боялись связи с чуждым элементом. В общем, взял я продкарточку, за два раза на салазках привез паек, стал усиленно питаться, окреп и через месяц принял финчасть от Клавы Топоровской, в том числе советских денег 36,5 миллионов рублей (дешевые были деньги).
Работал я честно и добросовестно. Бухгалтерия была простая, сметная. Начальство меня уважало и считало меня за равного, о том, что я выслан в Мурманск на поселение (вернее, я еще должен отбывать наказание, до окончания Гражданской войны), об этом я никогда не слышал, ни от Голованова и Иванова, ни от сотрудников. Возможно, потому что я один не сбежал из ссылки. Работать здесь мне пришлось год, или немного больше. Получилось следующее: рабсилы не хватало, судебным органам требовался бухгалтер, а я, как ни как, в ту пору не отбыл еще «наказание», т.е. тянул ту лямку, что одели на меня ЧК и зависел от судебных органов. Прокурор Иванов, что ведал орготделом Губпрофсовета, по-товарищески, провел со мной беседу, т.е. чтобы я переходил работать к ним в систему Наркомюста. Система отчетности там такая же простая, сметная, а зарплата больше (я все время пользовался всеми правами, как и вольнонаемные, так же и зарплату получал). Я сказал, что мне все равно, где работать и согласился.
Сделали собрание Горпрофсовета и меня откомандировали на новое место. Состояло оно из Губсуда, прокуратуры и двух нарсудов. Здесь тоже вошел я как в свою семью. О прокуроре Иванове, я уже говорил, милый человек, не чуждался, ходили вместе, даже пиво пить. Председатель Губсуда был малограмотный человек, из местного населения, Паразихин Андрей Федорович, лет 37, простой и нетребовательный. Два народных судьи были подобны ему и были как бы малые сошки. Были два следователя, один по особо важным делам, а важные дела у нас были. Граница! Не раз захватывали иностранные суда в наших водах, вроде английского судна «Странхуберт» и др. Эти дела могли иметь международные осложнения.
Этот человек, следователь, был некто Алымов Василий Кондратьевич, умница и голова, питерский, из граверов, где печати делают. Лет ему было 35-40. В общем, он всем и руководил, и все обращались к нему за советом. Живой, всегда как бы наэлектризованный, но милый и хороший человек. Был он беспартийный, но за изворотливость и тонкость ума, занимал этот пост (знал два языка, английский и немецкий). Будущая судьба Василия Кондратьевича была блестящая, а в конце он был взят, за свою правоту, дальнозоркость и здравую критику и куда-то пропал! Со следователей его пригласили в Губисполком работать в так называемом ЭКАСО, где платили ему большой оклад, звания или должности никакой не было, но держали его как голову умную (хотя и беспартийную), остальные же были партийные, но без таковой. С этой работы он и исчез. Остался в колонизации его домик и престарелая жена.
Второй следователь был ни то латыш, ни то эстонец? Лутц Георгий. Молодой, высокий, крепкого сложения человек, лет 25-ти. Тип Джека Лондона из Клондайка. Восхищался типом людей американской наружности, т.е. с выступающим вперед подбородком. Прибыл он к нам в то время, когда белые были в Ростове, Новороссийске и Крыму. Во всем фронтовом, грязном и обгорелом. Багажа буквально никакого. Родных и знакомых не имел, переписки ни с кем не вел. Любил читать Джека Лондона, беспартийный. Мы с ним как-то стали друзьями и вечерами беседовали обо всем происходящем в России, и о том, что ещё ждет в будущем. Я ему высказывал свою обиду, за учиненный надо мной произвол. Прокурор Иванов, уехал в Питер. На его место прибыл еврей Меллер, новый прокурор. Молодой хороший человек, лет 27. Ко мне относился хорошо, и считал как равного, так же как и все сотрудники. Ни раз заходил ко мне, посидеть вечером, поговорить о Питере. Раз, когда я подбивал себе набойки к сапогам, взялся сам тут же подбивать, уча меня. Он же объявил мне под расписку о том, что мое отбывание наказания закончено. Хлопотал что ли?
Работал я исправно и мною были все довольны. Потом прокурор Меллер перевелся начальником Мурманской Губмилиции, а Лутцу туда же начальником уголовного розыска. Позже судьба Меллера была такова: ушел в милицию, несколько лет учился в Питере и приехал Мурманским Губернским главархитектором по строительству. Я с ним ни раз встречался, и как хорошие знакомые здоровались за руку. Лутц из милиции уехал на курсы комсостава милиции (ни то на ул. Морскую, ни то Гоголя. Я раз был у него там, попутно, когда ездил по делам в Питер). Приехав в Мурманск, он еще некоторое время работал там же в уголовном розыска. Бывал у него на службе. Интересовался наукой по оттиску пальцев, алфавитными книгами обо всех отбывающих наказание, искал свою фамилию в них. Не нашел! Он сказал мне, что спустя 10 лет со дня ареста, я могу считать себя не судимым и никогда в анкетах не упоминать об этом, если прожил эти 10 лет без судимости. Я так и стал делать. Потом Лутц уехал из Мурманска и я его не видел до второй Германской войны. В начале войны он прибыл ко мне на квартиру. Мы с ним просидели два дня, выпили, конечно. Рассказал мне свою жизнь.
В партию вступил он в Мурманской милиции. Уехал в Петрозаводск, начальником Уголовного розыска. Женился на дочери умершего священника, имел ребенка, любил жену. Поступил на работу в НКВД, оттуда его уволили за связь с чуждым элементом, т.е. из-за женитьбы на дочери попа. Работал директором по сбору черных металлов, затем прибыл и в Мурманск. Был он обижен до глубины души поступком, свершенным над ним. Больше я его не видел.
Сперва Мурманск числился, уездом Архангельской губернии (хотя я именовал впереди его Губернским городом). Но, работая в суде, его переименовали в Губернский город и меня командировали в Питер, заказывать все печати, вместо уездных на Губернские. Был в Питере у председателя Исполкома, для разрешения на печати. Председателем оказался тот бывший начальник секретно-оперативного отдела Губчека, Комаров, который в прошлые годы, безвинно забрал меня и смешал с навозом. Я его узнал, он меня нет. Не знаю, сколько бы время я еще работал в системе Наркомюста, но тут случилось новое несчастье со мной, первое и последнее, что я видел в Мурманске.