«Дьявол бы побрал эти женские причуды! - негодовал Родион Евграфович, помещик средней руки. - Зерно продал удачно,а весь барыш ей на финтифлюшки!» «Ей» - это жене, Серафиме Никаноровне. В молодости она была недурна собой, Родион даже был влюблен в нее, и даже женился... Но молодость — недостаток, который быстро проходит, забирая с собой весь налет романтики и оставляя бедных мужчин в недоумении, как в столь невинном ангеле мог скрываться такой злобный демон. Выглядела Серафима Никаноровна на свои 37 лет: дородная, белотелая, с красным пористым носом (любила заложить понюшку табачку), с немного синеватыми губами (доктора говорили, что это из-за сердечной болезни, но Родион думал, что от избытка помады). Но сама помещица в зеркале видела себя все той же 18-летней красавицей с тонкими чертами лица, точеной фигуркой и темно-русыми локонами и поэтому считала, что муж и все остальные должны беспрекословно выполнять все ее капризы. Вот и сегодня она заказала себе гарнитур из диадемы, ожерелья и перстня. «Душа моя, налоги надо платить в казну, да и Лизаньке в пансион нужно...» «Ты не дорожишь мной», - визжала супружница. Доведенный до белого каления, Родион Евграфович пообещал привезти «бирюльку», только лишь бы не слышать пронзительных воплей. Поэтому и ехал теперь домой, испытывая двоякое чувство: денег после покупки злосчастной драгоценности хватило едва-едва покрыть все налоги, но он по крайней мере на две недели избавлен от капризов Серафимы Никаноровны. Как он и предугадал, жена подарком осталась довольна, и зыбкий мир на какое-то время был обеспечен...
Как-то кухарка Глаша попросила барина, чтобы он разрешил взять ей в помощницы свою племянницу. Дескать, девка сиротой осталась, а только вот 15 исполнилось, доглядеть за ней некому, кабы чего худого не вышла. Родион только махнул рукой, мол, веди кого хочешь, лишь бы не воровала да дело свое знала. Так в барском доме появилась Анисья. Поначалу на нее никто не обращал внимания — тихоня, закутанная в черное (траур по родным), вечно на кухне сидит в углу: то посуду перетирает, то продукты чистит. Так прошла осень, зима... Близилась Пасха. В Чистый Четверг все в поместье мылось, чистилось и приводилось в порядок. Дворовые девки лишь к вечеру отправились в баню, а возвращались уже совсем затемно. Рябая Кланька шепотом наставляла Глафиру:
- Девка-то твоя выросла как! Все при ней, так ты гляди, кабы барин не спортил!
- Да он у нас не таков, ну и я за ней досматриваю, чтобы нигде не шастала, хоть и беднячка она, зато и работница спорая, и красавица, так что замуж ее в хорошую семью отдам.
Анисья и правда расцвела: невысокая ростом, но ладная фигуркой, румяная светлоглазая девушка с копной каштановых волос и белозубой улыбкой радовала взгляд. Еще Анисью Господь наградил звонким и проникновенным голоском. Он колокольчиком раздавался под сводами небольшой церкви. Вот и на Пасху она, аж зажмурившись от восторга и блаженства, выводила «Слава Тебе, Боже», когда почувствовала чей-то взгляд. Открыв глаза, она наткнулась на полный ненависти взор барыни. Испугавшись, Анисья решила незаметно сбежать домой, но как же без причастия?! Пришлось ждать окончания службы, а барыня так и продолжала сверлить своим прожигающим насквозь взглядом. Христосоваться с господами Анисья побоялась, так и просидела весь день в кухне. Только вечером пожаловалась хмельной тетке на странное поведение барыни.
- Не кручинься понапрасну, барыня-то уже стара, а все молодится, вот и завидки ее берут. Но поостерегись, не высовывайся, да молитву про себя твори.
А Серафима Никаноровна никак не могла забыть эту молодую нахалку. Зависть глодала ее душу, но помещица не хотела даже себе признаться в этом. И вот со Светлого Воскресения поселилась в сердце барыни темная злоба. Не стало житья Анисье: за свою красоту приходилось платить ей горькими слезами. Помещица так и норовила обидеть словом, а то и подзатыльником несчастную девушку.
…На Покров незамужние девки молили о хорошем женихе, Анисье уже не до хорошего, лишь бы кто взял ее из ненавистного дома, ноги бы мыла да воду пила!
После церкви Глаша вместе с племянницей стряпали на кухне. Кухарка за чем-то вышла на двор, Анисья осталась одна. В натопленной печи и на горячих конфорках пеклись, жарились, парились и варились кушанья для барского стола — сегодня ожидали гостей. Вдруг зловеще скрипнула приоткрывающаяся дверь и на пороге кухни появилась барыня. Анисья, несмотря на кухонный жар, сразу покрылась мертвенной бледностью, едва завидев хозяйку. А та уставилась не мигая на бедную сиротку.
- Ты, мерзавка, зачем волосы не подбираешь, хочешь меня перед гостями опозорить? - наконец сдавленным от злости шепотом просипела Серафима.
- Да что Вы, барыня! Я ведь в платке, да я ни жизни...
- Молчать! Еще смеешь мне перечить! - зашлась в крике помещица.
Анисья поняла, что помочь ей некому, поэтому спасаться придется самостоятельно. Она попыталась было проскочить мимо барыни, но ничего не вышло. Серафима успела ухватить несчастную за волосы, так тщательно скрытые платком.
- Ах, дрянь, мерзавка, негодная! - брызжа слюной и сверкая глазами, орала взбесившаяся баба. На глазе ей попался нож...
- Вот тебе, вот, - с этими словами Серафима принялась отпиливать косы бедняжки, Анисья стала кричать, на крики сбежалась вся дворня, но никто не решился заступиться за девушку. Наконец прибежала Глаша, вырвала племянницу из рук барыня, при этом сама получая удары по лицу.
Но Серафима изловчилась и толкнула девушку прямо на раскаленные конфорки... Нечеловеческий вопль, полный боли, вырвался из груди Анисьи... Дальше — чернота, блаженная тишина и покой...
...Железный заступ звякал о мерзлую землю... Девушку хоронили в новом платье, которое она, как и все деревенские, шила к своей свадьбе. Венок из красной калины еще сильнее оттенял белоснежную кожу. Даже с безобразными ожогами на лице, даже мертвая, Анисья была красива. Дворня плакала, барин тоже проронил слезу, узнав о случившемся. Торжествовала лишь Серафима.
Скоро образ бедной девушки стерся из памяти многих, новые беды и радости заслонили его...
Вновь вернулась мода на камеи, и Серафима Никаноровна решила, что ей всенепременно нужна подвеска с таким украшением. Как назло захворал и пал Герцог, вороной жеребец Родиона Евграфовича, нужно было покупать нового в пару к оставшемуся Конунгу, а еще случился неурожай зерна, в общем, денег на покупку желаемого не было, и барин категорически не желал тратить лишнее. Барыня кричала, сердилась, била посуду, но Родион оставался непреклонным. И тут неожиданно пришло спасение. В соседнем селе под Коломной стали добывать сардоникс, камень, из которого и делали камеи. Естественно, появились и доморощенные резчики по камню. Конечно, их изделия не отличались изысканностью, но стоили они в разы дешевле, нежели заказывать вещь из Санкт-Петербурга. Серафиме ведь важно иметь камею, на ее красоту она и не взглянет. Родион отправился в Старую Ситню, к управляющему поместьем князей Чертенских Игнату Пантелеймоновичу. Тот привел молодого, но уже опытного резчика по имени Егор. Парень с первого взгляда понравился барину: открытый взгляд, серьезное лицо.
- А что, любезный, сможешь ли для моей жены изготовить подвесочку?
- Постараюсь, барин. Только надобно знать, какой узор резать.
- Ну, это она сама тебе скажет.
Серафима Никаноровна очень обрадовалась такому исходу дела.
- Сделай мне камею с профилем женским, моим, пусть оберегает мою красоту, - потребовала барыня.
Егор мельком взглянул на барыню, и в этом взгляде почудилась ей какая-то злоба. Но тут же парень потупился и чуть заикаясь произнес:
- Как прикажете, ваша светлость.
Через неделю великолепная камея уже покоилась на груди Серафимы. Матовая поверхность камня с чуть выпуклым девичьим профилем в прекрасной, старого золота, оправе была чудо как хороша!
Барыня готовилась ко сну. Горничные уже одели ее в ночную сорочку и чепец, потушили все свечи, кроме одной, взбили подушки и перину и ушли. Серафима еще полюбовалась изящным украшением, потом задула свечу и улеглась…
Среди ночи Родиона разбудил дикий крик, доносившийся из спальни жены. Опрометью бросившись туда, он застал Серафиму сидящей на кровати и держащей себя за лицо. На все вопросы о том, что ей приснилось, она лишь мотала головой из стороны в сторону и заливалась слезами. Никому она не призналась, что приснилась ей Анисья. Утром Серафима, не в силах превозмочь обуявший ее ужас, отправилась к Глаше.
Кухарка исподлобья смотрела на барыню. Со дня смерти Анисьи прошло уже полтора года, но до сих пор женщина помнила дикий вопль и обезображенное лицо племянницы. Хотя нет, на лице ожогов было не так уж и много, а вот на груди, на руках, шее их было достаточно, чтобы бедная девочка умерла от боли.
- Эй, ты! Будешь колдовать – и тебя спалю, ясно?!
- Не пойму я, о чем вы, барыня, толкуете? – искренне недоумевала Глаша.
- Я твоей девке зла не желала, сама она виновата, невежа, вздумала барыне перечить!
- Дак ведь дело-то прошлое, нету Анисьюшки моей, - запричитала кухарка, но барыня уже вышла из кухни.
Вечером барыня велела одной из девок остаться с ней. Ночь прошла спокойно, без сновидений. Да и дальнейшие дни не приносили особых страхов. Серафима Никаноровна и Родион Евграфович принимали приглашения от соседей, сами устраивали различные вечера, в общем, жили обычной помещичьей жизнью. Но вот стала замечать Серафима, что как только одевала она камею, так буквально купалась в комплиментах. Суеверная, как и все женщины того времени, она приписала какую-то особую таинственную силу украшению и почти сроднилась с ним.
Этот июньский день выдался жарким, так что барыня вместе с Анфисой и Пелагеей собралась в купальню. В легком летнем платье, с кружевным зонтиком и изысканной камеей на груди, барыня шествовала по пыльной траве. Вот уже прохладная вода принимает в свои волны дородное тело помещицы, мелкие брызги бриллиантами переливаются в палящих лучах. Тишина, тянет на грозу. Серафима Никаноровна, накупавшись, вошла в полумрак купальни. Девок не было. Убирая волосы под простыню, Серафима вдруг почувствовала, что их как-будто что-то держит сзади. Она завела руку за спину и вдруг поняла, что ощупывает чьи-то мокрые пальцы… Онемев от ужаса, барыня повернулась и увидела Анисью. Нагая, с багровыми ожогами на лице и теле, с искромсанными волосами, все равно она была красива. Но какой страшной красотой! Глаза демонически сверкали, алые губы изогнулись в презрительной усмешке, на белоснежной щеке краснел шрам…
- Ну что, барыня, не ждала меня? – проговорила девушка. – Что молчишь, нечего сказать? А я вот тебя ждала, все думала, как же тебя подкараулить, да вот и дождалась. Анисья все не выходила на свет, оставалась в полумраке. Серафима резко дернулась, пытаясь вырвать волосы из рук страшной гостьи, но та цепко держалась за локоны. Барыня взвыла от боли.
- Ага, больно тебе, вот и мне так же больно было, и я так же кричала, или забыла? – продолжала издеваться Анисья.
- Пусти меня, ты умерла, тебя нет! – к барыне наконец вернулся голос.
- Ну если нет меня, так иди, чего стоишь-то?
Вдруг солнечный луч проник в маленькое оконце купальни, и Серафима увидела, что тело девушки покрыто трупными пятнами, глазницы без глаз, кожа свисает жуткими лоскутами, из багровых ожогов сочится какая-то дурно пахнущая жидкость, а когда-то прекрасные волосы стали похожи на гнилую солому. У помещицы опять отнялась речь, ноги подкашивались. Но самое страшное, что безобразный труп продолжал говорить:
- Вот тебе,барыня, мое проклятие: будешь носить камею, будешь жить долго, но постоянно станешь испытывать ту боль, что мне причинила, покроешься струпьями и нарывами, волосы будут выпадать, станешь такой же красивой, как я сейчас, а снимешь подвеску, так сразу же и умрешь. Затем Анисья разжала пальцы и с дьявольским хохотом толкнула барыню на пол.
Только к вечеру обезумевшую от страха помещицу нашли в купальне. С этого дня странная болезнь напала на Серафиму. В очень короткий срок кожа ее приобрела землистый цвет, волосы вылезали пучками, на лице стали появляться странные пятна. Родион Евграфович приглашал лекарей, но те лишь разводили руками – лечить такое им еще не приходилось. Но барыня сама знала, как ей избавиться от недуга, ведь все было так, как предрекала Анисья. Прошло два месяца с той страшной ночи в купальне. Полная луна светила в окно спальни барыни. Та не спала, испытывая жуткую боль, как вдруг грудь ей что-то обожгло. Она схватилась руками за камею и увидела на месте женского профиля усмехающееся лицо Анисьи.
- Ну что, барыня, не надоело мучиться? А то айда со мной, враз вылечу.
- Уйди, сгинь, нечистая.
- Ах, нечистая?! – голос вдруг раздался из угла комнаты, и Серафима вновь увидела страшный труп. – А ты-то, я гляжу, очень чистая, позавидовала на девичью красоту, да так, что жизни меня лишила. Ну ничего, не долго тебе небо коптить, завтра утром вновь свидимся.
Серафима поняла, что ей делать. Дрожащими руками она взялась за филигранную цепочку и медленно сняла с себя злосчастное украшение. До последнего не веря в происходящее, она надеялась на чудо. Но в ушах стоял зловещий хохот, затем в глазах потемнело, пальцы разжались и помещица уснула вечным сном.
Похороны были через два дня. Из пансиона приехала Лизанька, дочь Родиона и Серафимы. Долго плакала над телом матери, гладила ее руки. Вот уже батюшка пропел «Со святыми упокой», брошена горсть земли… Через неделю, разбирая вещи покойной, Лиза наткнулась на камею.
- Папенька, что это?
- Это матушкино было, но теперь тебе носить, больше некому. Она носила ее, вовсе не снимая, очень уж полюбилась ей эта подвеска.
Обрадованная, что часть матери всегда будет с ней, 14-летняя девочка надела украшение на шею. Среди ночи Лиза проснулась от того, что кто-то легонько перебирал ее волосы. Она открыла глаза и увидела незнакомую девушку. Серые глаза, каштановые косы, стройная фигурка, грустная улыбка на алых губах.
- Кто ты? – прошептала девочка.
- Ты меня не бойся, я тебе зла не причиню. Маменька твоя со мной плохо поступила, вот и пришлось с ней поквитаться. Но тебя я не трону, дочь за мать не ответчица. Ты только подвесочку эту всегда носи, и будет у тебя всегда красота, и от кавалеров отбоя не будет, все, чего я лишилась, тебе достанется, а ты про меня никому не говори и поминай почаще рабу Божью Анисью…
Проговорив это, девушка растаяла в лунном свете.
Пышная свадьба была у Елизаветы Родионовны! Жених, старший сын тайного советника, души не чаял в прелестной невесте, да и она тоже была от него без ума. Жить молодые пока решили в родном поместье Лизаветы. На Покров девушка отправилась на погост, на могилку матери, поплакала, а затем двинулась к уже знакомой могилке Анисьи. Возле темного деревянного креста она увидела какого-то парня. Поздоровались, Лиза положила на холмик несколько веточек калины. Глаша как-то говорила, что эти ягоды очень любила Анисьюшка. Под порывом ветра накидка девушки распахнулась и стало видно старинное украшение. Парень вдруг побледнел и сказал:
- Барышня, вы эту подвеску лучше снимите, а я вам новую сделаю, лучше прежней.
- Не могу, это маменькино украшение, говорят, самое любимое.
И тут девушка явственно услышала тихий шепот: «Сними… Положи возле меня…» Да и сама подвеска вдруг как-то потяжелела и стала даже сквозь одежду жечь грудь Лизы. Та поспешно сняла украшение и протянула парню. Он схватил, грустно посмотрел на крест и пошел прочь. Вернувшись домой, Лиза пошла на кухню.
- Глаша, я сегодня на кладбище была, Анисью навестила.
- Дай тебе Бог здоровья, барышня, спасибо тебе на добром деле.
- Глаша, а Анисья, верно, была чьей-то невестой?
- И как ты узнала?.. Я-то никому о нем не говорила, но сватал ее парень с соседнего села, Егор, резчик по камню… Он, как узнал про девоньку-то мою, так чуть с ума не сошел. Постой-ка, он ведь маменьке твоей и вырезал эту бирюльку.
- А что с ним стало потом?
- Говорят, что под хмельком шел, да и в пруд упал, утонул…
- А какой он из себя был? – спросила Лизавета, уже смутно угадывая ответ.
- Рослый, красивый… Да на что тебе?
- Да так, просто… Думала, что тоже ему закажу подвесочку.
- А маменькина где?
- На месте, Глаша, теперь уже на месте, - задумчиво ответила Лиза.
Елена Процевская
11.11.2013