Глава вторая
Королевская игра императора
1
Победы французского оружия в Тюрингии, занятия Берлина, захват Западной Пруссии, Тильзит, конфуз Годоя с вооружением и его стремление отделаться от Наполеона – словом, все, что произошло за год после смерти жены, заставило инфанта Фердинанда увидеть в Наполеоне не врага, а возможного союзника, на коего можно опереться в борьбе против всесильного министра. Случай испытать прочность опоры Наполеон представился очень скоро. Королева и Мануэль задумали женить Фердинанда, и захотели они его женить так, чтобы никогда не повторился анекдот с отравлением, и невесту уже подобрали – Дона Луиза де Валабрига Бурбон, двоюродная сестра Фердинанда и родная сестра супруги Годоя.
Не хотел Фердинанд дону Луизу в жены и он, по совету Эскоикиса, обратился к Наполеону с просьбой (письмо от 11-го октября 1807 года) подобрать ему невесту из императорского окружения. Французский император любил роль свахи, любил устраивать семейное счастье родственникам и высокопоставленным подданным. Не все понимали эту страсть, особенно из числа женихов и невест, но все вынуждены были с нею считаться. Фердинанд сам шел в руки – можно еще раз любимую роль сыграть, да и Испанию брачными узами привязать к Франции. Лучшей возможности укрепить франко-испанские отношения трудно себе представить. Однако на сей раз Наполеон прошел мимо нижайшей просьбы Фердинанда так равнодушно, словно ее не было. Он вовсе не ответил инфанту.
С начала сентября доверенные лица Талейрана, агенты самого высокого класса, мутили воду в мадридском королевском пруду. Действуя за кулисами, они не давали угаснуть конфликту Годоя и Фердинанда. Однако за их спинами, за кулисами закулис, святая церковь и инквизиция собирала, собирала свои немалые силы. Талейран руководил первым процессом и влиял на второй. Настанет время, когда миру явится результат закулисной деятельности агентов Талейрана, но сразу вслед за ним наступит время триумфа святой церкви.
Канонник Эскоикис убедил Фердинанда: Наполеон из политических соображений не может ему ответить напрямую, но каноннику доподлинно известно от графа А и барона В, что французский властелин крайне отрицательно относится к намеченному Годоем браку. Более того, от господина С стало известно: мать Фердинанда, его родная мать, и всевластны министр намериваются инфанта женить, а женив, лишить его права престолонаследования. В результате продуманных маневров графа А, барона В и господина С Фердинанд наотрез отказался жениться и, по совету Эскоикиса, письменно обратился к отцу, раскрывая глаза королю на те несправедливости, какие творятся именем короля по отношению к наследнику престола.
Королева и Годой нашли, как им казалось, идеальное решение. Женить старшего инфанта и спровадить его в длительное свадебное путешествие, пока не закончится история с Португалией. Однако в окружении королевы и в окружении Годоя нашлись люди, убежденные в недостаточности этой меры пресечения. Граф А рассказывал о воинственных настроениях наследника, о дурном влиянии на принца канонника Эскоикиса и герцога Инфантадо. Вскоре неблагодарность Фердинанда получила документальное подтверждение. Барон В показал королеве и Годою копию письма инфанта к Наполеону. Комментируя свой поступок, барон В сказал: из соображений приличия французский император не хочет вмешиваться в семейный конфликт, но ему доподлинно известно, что Наполеон крайне отрицательно относится к отказу инфанта, и доказательство плохого отношения Наполеона есть копия письма Фердинанда. Не прошло и двух дней, как вскрылась черная неблагодарность инфанта. Он официально отказался жениться. Граф А по секрету рассказывал, что Фердинанд намеривается подать королю донос, в каком искреннее стремление матери устроить судьбу сына очерняется, подается лживо, неправильно. Более того, продолжал граф А, наследник намеривается открыть глаза королю на ту давнюю, якобы имевшую место, страсть молодого Мануэля и еще не старой королевы, какая и принесла Мануэлю кресло первого министра в 25 лет от роду.
Это – заговор, решили Годой и королева. Утром 26-го октября Мануэль и королева до смерти испугали короля.
– Мальчик попал в дурные руки, – печалилась королева.
– Вокруг него, государь, вьются подозрительные личности, – горестно вздыхал Мануэль.
– Мало нам было отравительницы-Антуанетты, так теперь новая напасть, – плакала королева.
– Надо спасать ребенка, – прижимал руки к сердцу Мануэль.
– Что, что я должен сделать, – растерянно бормотал король, – где я должен подписаться?
Вечером 26-го октября тайная полиция по высочайшему письменному распоряжению произвела обыск во дворце инфанта и в доме Эскоикиса и арестовала все найденные документы, включая черновики писем и записки. За тридцать шесть часов секретари канцелярии Годоя обнаружили в арестованных бумагах совершенно определенные доказательства существования заговора. 28-го октября Фердинанд, Эскоикис и многие близкие инфанту люди были арестованы по указанию самого короля. На другой день Фердинанд перед разгневанной троицей каялся в грехах и обещал не водиться более с дурной компанией. Да видно недостаточно искренне каялся и не совсем честно обещал, ибо на следующий день, 30-го октября, мир узнал, что инфант Фердинанд замышлял «чудовищное и дерзкое» преступление против своих родителей и «всеми любимого» Князя Мира.
По доброй испанской традиции главных заговорщиков, кроме наследника, следовало приговорить к смертной казни, а их вольных или невольных помощников следовало посадить надолго в тюрьму. Так бы и сделали. Но не успели палачи подготовить пыточные камеры для высоких гостей, как из Парижа пришел решительный протест Наполеона.
Стояла осень на дворе, засыпавшая дорожки парка Сен-Клу желтыми и красными листьями клена. Шурша листвой, по парку неторопливо прогуливались Наполеон и Талейран.
– Наши испанские друзья, – говорил Талейран, с удовольствием глубоко вдыхая наполненный влагой воздух, – ведут себя замечательно, именно так, как и должно им вести себя.
Император остановился, поднял лист, долго и внимательно рассматривал причудливые переходы желтого в красный.
– Осень в этом году ранняя, – поежился он. – Вы молодчина, Шарль. Славная работа. Признаться, я не верил, что выйдет так скоро, – Наполеон бросил лист, посмотрел на Талейрана, одобрительно улыбаясь. – Славная работа, – повторил он.
– Ваше Величество пора решить с кандидатурой вице-короля.
– Чем дольше я думаю над этим делом, дорогой князь, – император взял Талейрана под руку и увлек его по парковой дорожке, – идемте, тем больше склоняюсь к Люсьену.
Маленький, округлый Наполеон в накинутой на плечи простой синей шинели, в белых лосинах, в начищенных до блеска высоких ботфортах смотрелся гротескно рядом с высоким, затянутым в строгий черный костюм Талейраном.
– Люсьен обладает сильным характером, и он умен.
– Вы словно читаете мои мысли, Шарль, – вставил император.
– Но он слишком горд, чтобы согласиться на приставку «вице», – продолжал Талейран, – ведь он не Евгений.
– Вот, вот, – вздохнул Наполеон, – где взять Евгениев на все королевства.
Некоторое время собеседники шли молча. Из кустов вынырнул еж, и пересек дорожку, неся на иголках большущий гриб. Император и советник остановились, пропуская ежа.
– Совсем ручные стали, – усмехнулся император. – Через две недели я поеду в Италию. Там я встречусь с Люсьеном. Если он согласится развестись и жениться так, как мне хочется, он согласится и на приставку «вице».
– Дай-то бог, Ваше Величество.
Вечером этого дня, пятого ноября, император вызвал военного министра Кларка и приказал тому приступить к формированию трех-дивизионного «Корпуса наблюдения побережья и океана» под командой маршала Массены. Двумя неделями раньше, едва армия Жюно двинулась воевать Португалию, началось формирование «второго корпуса Жиронды» под командой генерала Дюпона.
В Мадриде бунтари сидели в тюрьме, но ни Годой, ни королева, ни, тем более, сам король не знали, что с ними делать. Официальный Париж и французский император были категорически против признания факта заговора, несмотря на все представленные доказательства. По Испании маршировала армия Жюно, а на границе накапливались еще два корпуса. Как выйти из этой неприятного положения, не потеряв лицо – вот задача. И вроде королева нашла приемлемое решение – от имени короля попросить Наполеона подобрать инфанту жену по своему вкусу. Тогда снимается главное обвинение. Заговор, вроде как бы, престает быть заговором, превращаясь в семейное недоразумение, и всех узников можно будет распустить по домам. 18-го ноября письмо-просьбу за подписью короля повез в Париж специальный курьер испанского правительства.
Не застав императора в Париже, гонец отправился за ним в Милан. Приехал в Милан – а император уже в Венеции, примчался в Венецию – а император уже в Мантуи, прискакал в Мантуи – а Наполеон снова в Милане. В Милане, все-таки, письмо нагнало Наполеона. Но он не спешил отвечать, оставив это дело до разговора с Талейраном.
Второго января император советовался с Талейраном по поводу просьбы испанского короля. Талейран ответил, что не только можно, но и нужно соглашаться. Интрига зашла так далеко, что это ничего не поменяет, но успокоит подозрения обеих партий. А подозрения имели место. В конце декабря испанскую границу пересекли недавно сформированные корпуса генерала Дюпона и маршала Массены, вроде направляющиеся в Португалию. Одновременно Жюно получил указание императора, и немедленно исполнил его, своими войсками из уже завоеванной Португалии приблизиться к Саламанке. То есть, рассматривая с военной точки зрения, французские корпуса брали Мадрид в клещи. Вот эти подозрения и хотел успокоить Талейран. В этой беседе Наполеон смущенно признался Талейрану, что с Люсьеном ничего не вышло.
– Ваше Величество, – горячо произнес Талейран, – этот вопрос не терпит отлагательства.
– Знаю я, знаю, – отмахнулся Наполеон, – я его решу в ближайшие две недели.
– Собственно, – подумав, произнес Наполеон, – я разговаривал по этому поводу с Жозефом.
– И как он отреагировал, – заинтересовался Талейран.
– Он наотрез отказался быть вице, но согласен принять корону.
– Ах, хитрец, – рассмеялся Талейран.
– Так что на крайний случай, – продолжал император, – кандидатура имеется.
– Испания может не принять Жозефа в качестве короля, Ваше Величество.
– Испания, милый Шарль, примет то, что я ей велю.
– Как Вам будет угодно, сир, – в низком поклоне склонился Талейран.
– Не дуйтесь на меня, князь, – Наполеон стоял в середине комнаты, качаясь на носках. – Я еще подумаю. Есть еще Людвиг, король Голландии.
Письмом от пятого января Наполеон ответил Карлу согласием. Между десятым и пятнадцатым января король получил это письмо, а 25-го января узники были отпущены на свободу.
Лицо сохранить не удалось – заговорщики вышли на свободу победителями, с гордо поднятой головой. И если первый заговор был по большей части фантазией Годоя, то обретя свободу, и имея за спиной такого союзников, как Наполеон и вся Франция, друзья Фердинанда созрели до настоящего заговора за несколько недель.
Пока Фердинанд и его друзья праздновали освобождение и готовились забрать у Годоя власть, Наполеон за Пиренеями ковал меч, и искал рыцаря достаточно благородного, чтобы обрушить этот меч на головы ничего не подозревающих испанцев. В январе Сенат объявил призыв 80-ти тысяч французов класса 1809 года. И в январе император Наполеон назвал Великого герцога Берга, маршала Мюрата, главнокомандующим французских войск в Испании. Этот рыцарь был не так благороден, как Люсьен, но все ж не безроден, в том смысле, что был он надежным супругом сестры Каролины, средней сестры Наполеона.
Душой и телом Иоахим был предан императору. С ним он начинал, расстреливая из пушек растерянных от неожиданности роялистов на паперти церкви святого Роха, с ним он стан маршалом Франции, герцогом, с ним он станет вице-королем Испании. В приватной жизни Иоахим был так мягкосердечен и добр, что проливал слезы умиления над строчками писем к своим детям, но стоило взять в руки саблю, как он преображался. Он становился так беспощаден к врагам империи, что часто заслуживал похвальную трепку за ухо, и это было для него высшим счастьем.
2
26-го февраля 1808 года Мюрат прибыл в Байонну, а уже 7-го марта войска под его командой пересекли испанскую границу. Поначалу испанцы встречали французские войска с большим воодушевлением, ибо почти все были уверены, что союзники пришли помочь Фердинанду сбросить ненавистного Годоя и стать королем. Надо сказать, и сам Годой разделял это мнение, он чувствовал: его падение не за горами Пиренеями, оно уже идет по Испании.
По пути следования французы оставляли – совершенно как на войне – гарнизоны в крепостях. Это обстоятельство невольно внушало испанским генералам смутное беспокойство, что марш Мюрата вовсе не усыпан розами освобождения от проклятого министра. На второй день марша в Помплоне, 30 километров от границы, произошла первая неприятность. Солдаты местного гарнизона недостаточно проворно выполнили команду «открыть ворота», и тогда генерал д'Арманьяк приказал открыть огонь. Первые выстрелы – первые погибшие. Похожее произошло в Сан-Себастьяне и Барселоне, где отличились, соответственно, генералы Тувёно и Дюэм. Народная молва разнесла эти вести со скоростью лесного пожара, но испанцы уговаривали себя, что французы, возможно, даже наверняка, стреляли в приверженцев Годоя. А из Мадрида шли указания вчерашних бунтовщиков, а ныне почти правителей, не оказывать французам сопротивления, дабы не провоцировать их на применения оружия.
Что и говорить, нет ничего легче и приятней завоевания союзника. Эффект неожиданности в этом случае усиливался многократно. Завоевание союзника – это совершенно новое слово в военном искусстве, всецело принадлежавшее императору Наполеону.
Странным образом жестокость французов общественное мнение и народная молва поставила в вину Годою, мол, это он продал французам страну. Еще осенью, во время раскрытия и подавления заговора Фердинанда, когда короля разрывали противоборствующие партии и заставляли его работать: выслушивать доклады, сплетни и обвинения, принимать решения, которые он, в силу своего характера, так не любил принимать; когда короля заставляли работать, иногда до трех часов в день, он с тоской вспоминал недавние спокойные времена, хотел все бросить и уехать в Америку, как это сделал его зять, принц Португалии. Потом заговор раскрыли, одна партия сидела в тюрьме, а вторая (королева и Годой) перестали донимать короля. Он опять зажил спокойно, но покой его продолжался недолго. На сей раз головную боль Карлу доставили Наполеон и французские войска. Король снова заговорил об Америке, и на этот раз гораздо настойчивей.
В ночь с 17-го на 18-е марта двор собирался отбыть в Кадис, а оттуда отплыть в Мексику. Но вечером 17-го перед королевским дворцом собралась огромная толпа, несомненно тайно руководимая несостоявшимися каторжниками. Народ требовал Годоя на расправу. Так как к толпе никто не вышел, организаторы демонстрации подбили народ идти штурмовать, и немножко грабить, роскошный дворец первого министра.
Узнав о сборище у королевского дворца, Годой в последнюю минуту успел улизнуть из своего дворца и спрятаться в подвале у соседей. Испанцы громили дворец, били статуи, резали картины, а министр дрожал в подвале как мышь, с ужасом прислушиваясь к диким крикам разгоряченных грабежом соотечественников.
Утром к королю пришел инфант. Глаза его горели огнем победы. Король за одну ночь постарел на двадцать лет, королева выглядела ужасно – бледная, с растрепанными волосами, красными от слез глазами и трясущимися руками. Чтобы спасти своего любимца, венценосные супруги готовы были на все, а до того момента, пока им не доставят министра целого и невредимого, они не хотели с принцем даже разговаривать. Фердинанд поднял на ноги весь Мадрид, обещая огромные деньги тому, кто найдет министра. Поиски продолжались больше суток, и Годоя нашли все в том же подвале, голодного и в паутине. По дороге в королевский дворец горячие испанцы слегка помяли министра.
Почти без чувств, с кровоточащим носом, разодранной щекой и синяками под глазами Годой предстал пред инфантом. Министр бросился Фердинанду в ноги, целовал его туфли и тонким голосом грешника в аду молил:
– Ваше Величество, взываю о милости!
Фердинанд посмотрел себе под ноги «Святая дева Мария, – подумал инфант, – и это ничтожество, этот клоп...»
– Мануэль, ты забыл, что мой отец еще жив, – Фердинанд немного отошел, чтобы не испачкаться в крови.
– Хорошо! Ваше Высочество, молю о прощении.
Министр на четвереньках подбирался к инфанту, намереваясь снова припасть устами к пыльным башмакам.
– Я тебя прощаю, Мануэль. Прощаю все, что ты мне сделал, но Испания тебя простить не может. Тебя будет судить высший суд Кастилии.
Напугав таким образом министра до полусмерти, Фердинанд запустил его к родителям. Вечером 19-го марта Карл отрекся от престола в пользу сына Фердинанда.
Когда объявили о новом короле Фердинанде, радость мадридцев не знала границ, но имелась в этой радости одна червоточина – французы шли к столице и были уже недалеко. Собственно, они стали уже не нужны: Годоя убрали, Испания имела нового короля и большие надежды, но всякий где-то внутри чувствовал, что легко от французов не отделаться, и это отравляло радость, вселяло внутреннее беспокойство.
На другой день, утром 20-го марта, король Фердинанд назначил министров, освободил еще не освобожденных, несмотря на оправдательный приговор, узников темницы Бильбао и первым королевским указом всю собственность Годоя конфисковал в пользу государства.
Король, королева и Годой, успокоившись, продолжили свою партию. 21-го марта Наполеону за подписью короля было отправлено следующее послание: «Я был принужден отречься, но сегодня, успокоившись, и наполненный верой в великодушие и гений великого человека, который всегда показывал себя, как мой друг, принял я решение положиться на него во всех отношениях. Я рассчитываю, что Ваше Величество решит мою участь, удел Князя Мира и судьбу королевства».
Мюрат, тем временем, приближался к Мадриду. 21-го марта он получил письмо от королевы Этрурии, которую хорошо знал. В этом письме королева просила Великого герцога Берга защитить родителей. Узнав о событиях в Мадриде, Мюрат максимально ускорил движение войск. Вечером 22-го марта его авангард достиг Шамартина, городка, расположенного чуть севернее Мадрида. Мюрат отдавал приказы по поводу завтрашнего вступления в Мадрид, когда ему доложили о прибытии герцога Дел Паркве. Герцог приветствовал Мюрата от имени нового короля Испании и передал ему отречение короля прежнего. Хотя Мюрат тепло принял посланника, но воздержался признать Фердинанда господином Испании. Через час эта неприятная новость стала известна Фердинанду, а еще через час весь Мадрид знал о непризнании французами их короля.
Утром 23-го марта разряженный как павлин Великий герцог Берга на острие своего, блестящего золотом эполет генерального штаба въехал в столицу Испании. Французов, по дороге к королевскому дворцу Буэн-Ретиро, сопровождали редкие выкрики немногих мадридцы из образованных, все еще находящихся под очарованием французской революции. Но, в общем-то, улицы были пустынны. Из окон своих домов испанцы настороженно наблюдали парадный поезд Мюрата, и в душах многих шевелилось холодное предчувствие большой беды.
3
Уже потом, после падения, современники часто упрекали Наполеона, а историки упрекают по сей день, что он никогда не старался понять душу народа. Святой Себастьян! Много ль рассуждает волк о загадках души косули! Трудно представить до какой степени французский властелин был равнодушен к народам и их душам. Если бы кто-нибудь сказал, осмелился сказать, о народной душе, он бы рассмеялся этому идиоту в лицо. Какая душа, какой характер, право! Всех, будь то итальянцы, голландцы или испанцы, он чесал под одну гребенку подчинения французам, а высшим законом и смыслом существования последних есть служение ему – их императору.
«Испанский народ ленив и достоин презрения. Испанцы примерно такие же, как арабы», – в сентябре 1808 года писал он брату Жозефу, его милостью королю Испании, с каким воевал весь его народ. Ни героизм испанцев, ни их горячее стремление сбросить с себя ярмо монаршей милости не изменили его взгляд. В январе 1809 года он писал Жозефу: «С испанцами следует обходиться строго. Я здесь схватил пятнадцать самых злостных и приказал их расстрелять... Если с этим сбродом обходиться добром – поверь в это – они неуязвимы. Но если некоторых повесить, они устанут от игры и будут подобострастны и смиренны, как и должно быть!».
Талейран выполнил свою часть работы. Выполнил безупречно. Семейный конфликт мадридского двора развил он до полной непримиримости сторон, и обе партии видели во французском императоре третейского судью. Армия – худо ли, хорошо ли – исполнила свою задачу. Португалия была занята, север Испании был захвачен, восток и запад – оккупированы. А вот император свою часть работы выполнил плохо. Люсьен отказался подчиниться брату, Жозеф в декабре отказался Неаполь променять на Мадрид с приставкой вице. В январе Наполеон предлагал вице-королевское звание Людовику, королю Голландии – отказ; потом Жерому, королю Вестфалии – отказ. Время шло, вопрос не решался, Талейран торопил, и уже от отчаянья в феврале Наполеон предложил Испанию, предложил со многими оговорками и предупреждением, что вопрос окончательно не решен, Мюрату, Великому герцогу Берга.
Мюрат согласился сразу и решительно. От одной мысли стать господином одной из самых больших стран Европы у сына конюха кружилась голова, и он готов был целовать пыль, в какую ступала нога обожаемого императора. И потом, что такое приставка вице, – здраво рассуждал Иоахим. – Посмотреть на Италию, так настоящий король не Наполеон, а Евгений.
В редчайшем расположении духа, которое нельзя назвать иначе, как долгосрочное счастье, Мюрат отправился завоевывать себе королевство. Все, что от него требовалось – это еще больше понравиться Его Величеству, милостью господа нашего, императору Наполеону I.
«Здесь ожидают императора с нетерпением, граничащим с помешательством», – писал Мюрат Наполеону 13-го марта. Три дня позже: «Войска Вашего Величество все жители столицы примут с распростертыми объятиями». По мере приближения к Мадриду, письма Мюрата становились все слащавей, и уже из Мадрида 24-го марта он писал: «Перед Вашим Величеством преклоняется вся Испания и молится за вас, ожидая счастливой доли». Двумя днями позже: «Ваше Величество ожидают здесь как мессию». И, наконец, 29-го марта: «Государь, лишите меня навсегда вашего доверия и уважения, если я говорю неправду... Я говорю и повторяю: Ваше Величество может располагать Испанией, как хочет; вся нация боготворит вас».
Хитрый гасконец сделал все, чтобы внушить Наполеону мысль: лучше его невозможно придумать – верный, любящий, преданный.
Ну а что же Наполеон? 27-го марта император узнал о дворцовой революции в Мадриде, и понял, что пришла пора действовать быстро и решительно, так, как он действовал всегда. Спешно закончив не терпящие отлагательства дела, император отправился в Байонну, а в Мадрид отправил он генерал-адъютанта Савари, одного из своих лучших помощников, пожалуй, на то время – лучшего. Умный, решительный, без моральных терзаний относительного содеянного, Савари не формально, а по существу понимал намерения своего господина, даже невысказанные. Его восхождение в ближайшее окружение императора началось казнью герцога Энгиенского. Потом он прекрасно проявил себя перед Аустерлицкой битвой, вынюхав в русском штабе истинные намерения Александра. В Тильзите, правда, подобная миссия не совсем удалась, ибо русские уже знали настоящее лицо Савари.
Наполеон ехал через Орлеан. Поздно вечером 4-го апреля он приехал в Бордо, где сделал девятидневную остановку. В Бордо императора встретил де Бройль, не видевший его с тех горячих брюмерских дней 1799 года, и он был поражен переменой, произошедшей с императором: «Внешность полностью изменилась. Туловище стало короче и массивней, и оно сидело на маленьких толстых ногах. Свинцового цвета лицо под лысым лбом выглядело, как на римских медалях... Все в нем было величественным, но выглядел он как римский император в его худшее дни». Куда подевался восторженный юноша, зачитывающийся Вольтером и Руссо, где делся мужественный генерал, грудью защищавший республику, куда ушел умный политик, день и ночь работающий на благо своей родины – все сожрало честолюбие. Молох власти забрал горячую душу Бонапарта, а миру оставил толстую оболочку Наполеона – страшная плата.
Остановка в Бордо была вызвана нерешенным Главным Вопросом – кто будет править в Испании. Из Парижа Наполеон послал Жозефу предложение: стать испанским королем, при условии превращения северных испанских провинций в французские департаменты. В Орлеан пришел ответ Жозефа – он отклоняет предложение. Из Бордо император послал гонцов Людовику и Жерому. И тот и другой, зная от Жозефа о торговле между старшими братьями, и следуя ненавязчивой просьбе Жозефа, тоже отказались от урезанной испанской короны. Таким образом, шансы Мюрата значительно вырастали.
Так и не решив Главный Вопрос, днем 13-го апреля император оставил Бордо, а вечером 14-го приехал Байонну, недалеко от испанской границы уютно раскинувшийся городок на впадении реки Ниве в реку Адур.
Император остановился в замке Маррак, расположенный на окраине городка, и стал ждать, пока Савари исполнит свою работу. Наполеон провел в этом богом забытом месте, в этой сонной провинции больше трех месяцев. Если он не был занят испанским вопросом и прочими государственными делами, не делал смотр проходящих в Испанию войск, предпринимал он длительные пешие или конные прогулки по окрестностям. Иногда вместе с Жозефиной (императрица сопровождала его в этой поездке) совершал он на лодке короткие поездки вверх по Ниве в Ланг, где остановилась сестра Каролина.
Жизнь в замке текла монотонно. После конной прогулки в сопровождении эскадрона польских улан, в шесть часов вечера регулярно, был обед. Обычно Наполеон обедал наедине с императрицей, лишь иногда приглашал маршала Бертье. Вечера император проводил в салоне Жозефины. Изредка он выезжал на море. «Мне рассказывали, – писал Генрих фон Брандт, в 1808 году саксонский лейтенант, а позже прусский генерал, – что всякий раз, прежде чем он войдет в море, окрестности на земле и на море тщательно обследовались, а гвардейская кавалерия заходила как можно дальше в воду, чтобы образовать своеобразный защитный пояс».
Тем временем, 7-го апреля, змея Савари приехал в испанскую столицу. За две недели французской оккупации Мадрида ничего не произошло: французы вели себя вежливо, испанцы – осторожно, стараясь не провоцировать «гостей» на насилие. Савари довольно легко уговорил Фердинанда встретиться с Наполеоном в Бургосе (200 километров на север от Мадрида, на полпути Мадрид – Байонна). Секрет успеха Савари был прост. Он обманул Фердинанда, уверяя, что в Бургосе Наполеон признает его испанским королем и, тем самым, потеряет смысл присутствие французских войск на испанской земле. Друзья и министры отговаривали Фердинанда ехать, но что может случиться с любимым народом королем в середине собственной страны? И потом, разве не Наполеон и присутствие французских войск, так или иначе, помогли свалить Годоя. Элементарная вежливость и чувство благодарности побуждали испанского короля исполнить просьбу французского императора.
Фердинанд собрался ехать. Перед отъездом, на всякий случай, король указом создал Хунту, назначил ее председателем своего дядю, инфанта Антона Паскаля, и на период своего отсутствия передал ей все властные полномочия.
10-го апреля король Фердинанд, сопровождаемый братом, инфантом Карлосом, герцогом Инфантадо, герцогом Сан Карлосом, государственным советником Эскоикисом, другими знатными особами выехал навстречу своей судьбы. 14-го апреля королевский поезд прибыл в Бургос. В городе Наполеона не оказалось, зато там ожидала Фердинанда французская кавалерийская дивизия. Командир дивизии передал Фердинанду письмо Наполеона, в каком император приглашал короля в Байонну. От себя генерал добавил, что он имеет приказ сопровождать короля в Байонну (командиру было приказано: в случае неподчинения доставить Фердинанда силой).
Все это было очень похоже на заманивание. Фердинанд созвал совет. Сан Карлос и Эскоикис были категорически против того, чтобы король ехал во Францию. Король и Инфантадо колебались, и тут на сцену снова выступил Савари – он сопровождал короля в поездке. Савари сказал, что это маленькое недоразумение и не стоит придавать ему большое значение; в тоже время, если Фердинанд не поедет, могут возникнуть проблемы с признанием его королем. Савари намекнул, что генерал в любом случае должен выполнить приказ, отменить который в силах один лишь император.
На другой день путешествие королевского поезда продолжилось. Инфант Карлос и несколько человек помчались в Мадрид, сообщить правящей хунте о последних недоразумениях с французами
Пока Фердинанд ехал к Наполеону за испанской короной, Наполеон торговался из-за этой самой короны со своим братом Жозефом. Уже из Байонны Наполеон еще раз предложил Жозефу Испанию, на сей раз без отделения от нее провинций и сохранением за страной всех заморских владений. Письмо Наполеона пришло в Неаполь в ночь с 17-го на 18-е апреля. Со всех ног посыльные Жозефа поскакали в Милан, где находился пункт светового телеграфа. Из Милана по телеграфу закодированное сообщение Жозефа передали в Страсбург. Из Страсбурга эскадрон драгун быстрее ветра помчался в Байонну, и в полдень 19-го числа согласие Жозефа легло на стол Наполеона. Тут же император продиктовал ответ брату. В нем он официально признавал Жозефа королем Испании и просил его как можно скорей приехать в Мадрид. Через 60 часов, в полночь 21-го апреля Жозеф получил это письмо, которое проделало тот же путь, и было тоже передано по световому телеграфу. Утром 23-го апреля Жозеф выехал из Неаполя.
4
А в полдень 20-го апреля в Байонну приехал Фердинанд. Наполеон в это время осматривал направляющиеся в Испанию войска, и я не верю, что это вышло случайно. Только через четыре часа французский император вернулся в Маррак. Одному господу известно, что происходило в душе Фердинанда за эти четыре часа. Увидав тяжело сползающего с коня Наполеона, Фердинанд с распростертыми объятиями кинулся к нему, обнял и расцеловал в обе щеки, пахнущие одеколоном и потом. Обнимать Наполеона в эту минуту было все равно, что обнимать ледяную глыбу; ни один мускул не дрогнул на его лице, ни малейшего нечаянного движения не сделал император навстречу гостю. Великий актер опять находился на сцене, и играл он на сей раз холодную, как арктические снега неприступность. Фердинанд смутился, и это смущение не прошло за ужином, протекавшим на редкость тоскливо, на поминках иной раз веселей. Жозефина своим горячим сердцем пыталась растопить лед, но, заслужив лишь злой, быстрый взгляд императора, стушевалась. Фердинанд отвечал невпопад и, пребывая в странной апатии, думал свою горькую думу. Беседа еще осложнялась тем, что ни Наполеон, ни Жозефина не знали испанского, а Фердинанд ни слова не понимал по-французски. Сразу после ужина Наполеон расстался с испанцем. Что бы ни случилось завтра, послезавтра, но в этот момент, в момент прощания с французским императором Фердинанд испытал настоящее облегчение.
А Наполеон вынес ему приговор: этот принц – заметьте, принц – посредственная личность. Он не постеснялся высказать свое мнение всем придворным, и придерживался его всю свою жизнь. «Принц Астурии здесь, – писал Наполеон Талейрану в Париж 25-го апреля. – Я принял его, проводил до лестницы, и все же не признаю его... Король Пруссии в сравнении с принцем герой. Он не обратился ни словом ко мне; ему все безразлично. Он ест четыре раза в день и не имеет ни о чем понятия». Будь Фердинанд семи пядей во лбу, будь он умнее самого Вальтера, решительней Цезаря и храбрей Ганнибала, не мог он заслужить иного приговора, ибо другой король Испании, Жозеф Бонапарт, был уже на пути в Байонну.
Обдав Фердинанда холодом, выжег на нем клеймо посредственности, Наполеон пригласил к себе для личной беседы Эскоикиса, видя в нем главу испанской партии, и совершенно открыто заявил ему о намерении не признавать Фердинанда королем Испании. На другой день змея Савари доверительно сообщил Фердинанду, что император может признать королем только его отца. А принцу Астурии Наполеон предлагает неразменную монету, королевство Этрурию, которую французский император собирается забрать у сестры Фердинанда.
Пьеса стремительно разворачивалась. В Мадриде Мюрат по приказу своего господина потребовал у Хунты передать ему томящегося в темнице Годоя, и Хунта не замедлила освободить Князя Мира. 25-го апреля два эскадрона драгун доставили опустившегося Годоя в Байонну. Совсем недавно Наполеон готов был повесить интригана-министра на первом попавшемся крепком суку, но теперь он стал жертвой злого Фердинанда и был достоин всяческого сожаления и участия. «Князь Мира приехал этим вечером, – писал Наполеон Талейрану о малейших изменениях в Байонне. – Несчастный вызывает жалость. Целый месяц, паря между жизнью и смертью, был он близок к гибели. Должно быть, за это время он ни разу не менял рубашку. Он зарос семидюймовой бородой». На следующий день Мюрату: «Я хорошо его принял, ибо речь идет о несчастном». И первого мая снова Талейрану: «Князь Мира выглядит, как дикий бык; что-то у него есть от Дару. Он постепенно приходит в себя».
30-го апреля в Байонну, также в сопровождении драгун Мюрата, прибыли родители Фердинанда. Наполеон принял прежних короля и королеву с редкой теплотой. Она выжала слезы признательности у много пережившего за последний месяц Карла. Император встретил испанскую чету далеко за городом, усадил их в свою карету и всю дорогу до замка, слушая королеву, глаза его то и дело наполнялись слезами сыновней любви. При выходе из кареты, Наполеон подал руку Карлу:
– Обопритесь об меня, у меня сил на двоих.
Карл обнял Наполеона и заплакал, а добрейший император утешительно похлопал несчастного старика по спине:
– Все будет хорошо. Теперь все будет хорошо.
Наполеон сразу повел гостей в столовую залу, где их уже ждала Жозефина. Увидев четыре прибора, король обиженно воскликнул:
– А Мануэль! Где Годой?
Наполеон искренне, тепло рассмеялся и приказал одним прибором накрыть маршальский стол. Скоро ввели Годоя, и Карл горячо обнял друга, с которым не виделся больше месяца. После обильного, но изысканного ужина император у камина два часа выслушивал жалобы родителей и Годоя на «выродка» Фердинанда.
На следующий день Карл потребовал у сына отречения. Фердинанд был готов это сделать, но при непременном условии, что отец сам примет правление. За десять дней пребывания в Байонне у Фердинанда не осталось ни капли сомнений, куда клонит справедливейший из императоров, и он делал, что мог делать человек в его положении.
Первого и четвертого мая Фердинанд написал отцу два письма. Встретиться с отцом – дело двух минут, но Фердинанд полагал важнейшим, чтобы его позиция была зафиксирована письменно. В письмах он еще раз разъяснял, что он передаст корону только и единственно отцу, свободному от всяких регентов и посредников, в противном случае он будет продолжать править именем отца.
Первого и второго мая в Байонну прибыли множество знатных испанцев. Началась любимая игра Наполеона: подкупы, запугивания, обещания, провокации, распространение сплетен и слухов. Игра обещала быть напряженной и долгой, но судьбе было угодно сдать в руки Наполеона козырный туз.
Мюрат в Мадриде и не думал признавать власть Хунты и ее председателя Антона Паскаля. Однако он старался отвлечь мадридцев от тяжких мыслей и раздумий праздниками, корридами и подобными увеселениями. Испанцы на сделку не шли: праздники угасали сами собой, а корриды собирали немного зрителей, да и те болели за быков, осуждая тореадоров за сотрудничество с оккупантами. Над Испанией сгущались тучи, пришедшие из-за Пиренеев – в весеннем воздухе Мадрида пахло порохом. Напряжение достигло апогея, и достаточно было мелочи, искры, чтобы народ взорвался религиозным негодованием.
Первого мая вечером Мюрат известил Хунту, что по повелению короля Карла должны оставить Мадрид и ехать в Байонну еще оставшиеся члены королевской фамилии – королева Этрурии и младший инфант, Франсиско де Пауло Антонио. Этот день был воскресным. Мадрид был заполнен крестьянами близлежащих деревень, но лишь малая часть из них привезла свою продукцию на рынки. Большинство приехавших были крепкие молодые парни. Во множестве попадались монахи. Весь день вокруг монахов собирались кучки крестьян, и священники убедительно обещали спасение христианской души и вечное блаженство в райских кущах.
Новость о том, что проклятый Наполеон забирает к себе Байонну, как дьявол в преисподнюю, инфанта и инфанту, распространилась быстро, всю ночь новость кипела на улицах Мадрида, средь не ушедших домой крестьян и их поводырей, а утром вылилась нападениями на французские патрули. Испанские юноши неожиданно, из-за угла нападали на французских солдат и резали их тонкими длинными ножами наваха. В некоторых местах возникли баррикады. На улицах появились люди, вооруженные ружьями и пистолетами.
Мюрат сразу объявил город на осадном положении и к полудню утопил восстание в крови. Отдельные эксцессы случались и на другой день, но в целом крестьяне разбежались по своим деревням. Трудно было ожидать большего от молодых людей, не имеющих, пока не имеющих, опыта убийства. Число жертв по свидетельствам участников исчислялось многими тысячами. Наполеон сам говорил о 2000 убитых. На самом деле, по исследованиям испанских ученых, погибло в уличных боях, и души их, несомненно, прямиком отправились в рай, 408 испанцев и раненых было 171 человек.
Святая католическая церковь оставила несвойственную ей роль готового на закланье агнца, и выступила на политическую сцену, с мечем в одной руке, святым писанием – в другой и верой в Господа нашего Иисуса Христа в сердце.
Вечером 5-го мая Наполеон получил известие о восстании в Мадриде и его подавлении. Он никогда бы не стал французским императором, кабы пропускал такие подарки судьбы. Он сразу направился к испанской чете, и мастерски разыграл сцену императорского гнева, грозного как морская буря. Такого грозного, что Карл едва не наложил в штаны. От вчерашней теплой дружбы и сыновнего участия не осталось и следа. Наполеон был зол, как тысяча чертей, кричал на Карла, Марию Луизу, Фердинанда, обвиняя их всех вместе и каждого в отдельности в предательстве. Карл не понимал, кого он предал и когда, но видя разгневанного друга, начинал верить – что-то он сделал плохо.
Карл велел позвать Фердинанда и, когда тот явился, осыпал его отборной бранью. Только присутствие режиссера Наполеона останавливала Карла отходить сына палкой, как случалась это не раз в детстве. Когда Карл закончил сцену гнева, в роль опять вступил Наполеон. Он уже спокойно объяснил Фердинанду, что если тот до полуночи не вернет корону отцу, то будет рассматриваться как мятежник. Глядя в рысьи глаза Наполеона, Фердинанд вспомнил герцога Энгиенского, и ему сделалось дурно. «Этот корсиканец может шлепнуть, так же запросто, как он шлепнул несчастного Луи». Тут же, не говоря больше ни слова, не дожидаясь полуночи, Фердинанд сел за письменный стол и дрожащей рукой написал отречение.
Наполеон взял драгоценную бумагу и, не прощаясь, вышел, хлопнув дверью так, что осыпалась штукатурка. Все остальное было просто. Император велел доставить в свои покои Годоя. Вместе с Наполеоном Годоя (с отречением Фердинанда Годой опять, по мнению Наполеона, стал премьер-министром Испании) ждал Дюрок – второй, после Савари, специалист по предательству, подлогу и обману. Все еще хмурый, как туча император просто приказал Годою написать то, что продиктует Дюрок и поставить под документом свою подпись. До полуночи Дюрок диктовал, а Годой записывал его монотонную речь. И всё это под злой, колючий взгляд Наполеона, раскаленным гвоздем впивающийся где-то между лопатками. Мануэль ужасался тому, что делал; он собственными руками, своим пером, уничтожал господство Бурбонов в Испании.
Наконец, документ был готов, Мануэль поднял голову. Вставая, он повернулся, страстно желая разорвать позорную бумагу и гордо бросить клочки под ноги двум гнусным мерзавцам, и скрестился взглядом с Наполеоном. Словно кролик завороженный удавом, Годой безвольно опустился в кресло.
– Подписывай, – процедил сквозь зубы император.
Дюрок поднял упавший на ковер лист, взял перо и вложил его в правую руку Годоя. Не в силах отвести взгляд от желтых глаз императора, Мануэль опустил руку на стол и подписал пододвинутый под перо договор, встал, пошатнулся и вышел из комнаты. По этому договору король Карл передал своему союзнику, французскому императору Наполеону, Испанию со всеми ее колониями, на условиях сохранения целостности страны и сохранения католической религии, как государственной. Согласно договору Наполеон обязывался выделить на содержание короля, которому оставаться королем суждено было считанные дни, 7,5 миллионов франков в год.
За полтора года пребывания в «гостях» у Наполеона (до 15-го ноября 1809 года) Карл получил 2550711 франков и 87 сантимов. Особенно жлобски выглядят 87 сантимов. 20-го ноября 1809 года Наполеон «окончательно» определил содержание дорогого гостя в размере 2,4 миллионов франков в год, а лишь пару недель спустя уменьшил его до 150 тысяч в месяц (то есть 1,8 миллионов в год). При такой скорости снижения доходной части, властвуй Наполеон еще лет десять, Карлу пришлось бы побираться Христа ради на улицах Парижа. Кроме презренных денег король получил два замка: замок в Пикардии, возле города Компьень, и замок Шамфор. Карл поселился в Компьене. Участь гостя французского императора в Компьене разделили бывшая королева Испании Мария Луиза Пармская, бывшая королева Этрурии Мария Луиза, бывший инфант испанского королевского дома Франсиско де Пауло Антонио и бывший премьер-министр испанского кабинета Князь Мира Годой. Поначалу Карлу нравилась охота в северных лесах, где водились олени и кабаны отличные от чахлых испанских, и он не раз мысленно благодарил Наполеона за «милость». Но со времени Карл затосковал в клетке, с какой постепенно слезала позолота. В 1811 году Карл попросил Наполеона (и тот ему позволил) переселиться в Рим. Остаток своих дней Карл и Мария Луиза прожили в Неаполе в гостях у брата-короля. Король Неаполя простил достойных жалости Карла и Марию смерть своей дочери. Карл умер в 1819 году, несколько дней спустя за ним последовала жена. Годой жил с королевской парой в Компьене, последовал за ними в Рим, но в Неаполь не поехал, ибо король Неаполя не простил Годою то, что простил брату. Он намного пережил и друга-короля, и любовницу-королеву, и врага-инфанта; умер в 1851 году, в возрасте 84 лет, забытый всеми и обнищавший до неприличия.
10-го мая и Фердинанд передал все права Наполеону. Он получил от щедрот французского императора миллион франков годового содержания и замок Наварра близь города Еврё (Нормандия). Замок еще не был готов и Фердинанда, герцога Сан Карлоса, Эскоикиса, инфанта Карлоса Марию Исидор и его дядю (двум последним Наполеон выделил годовое содержание по 400 тысяч франков) любезно приютил Талейран в своем замке Валансэ.
5
Первый акт был сыгран великолепно, полностью под диктовку Наполеона. Однако дальше события приняли оборот совсем не такой, на какой рассчитывал французский император.
Мюрат подавил восстание и, исполняя волю императора, отослал в Байонну инфанта и инфанту. Несколько дней спустя Мюрат величественно прибыл в здание, где заседала так называемая Хунта, так называемой независимой Испании. Он предъявил правительству, которому от роду исполнился лишь месяц, акт отречения Фердинанда и был поражен тем, что испанцы не только не захлопали в ладоши, но вообще не признали это отречение.
Дело в том, что за несколько дней до отречения, предчувствуя его неотвратимость, Фердинанд написал и передал на родину два указа. Одним указом Фердинанд давал Хунте Кастилии неограниченную власть, а вторым – наделял ее правом созывать Кортес (собрание представителей сословий).
А в Байонне все шло своим чередом. Обычно завоеванные страны Наполеон осчастливливал конституцией. Не стала исключением Испания. Уже шестого мая император приказал собрать в Байонне собрание испанских нотаблей. Конечно, это было только видимость собрания, хотя бы потому, что за короткое время невозможно со всех уголков страны извлечь и доставить в Байонну всех известных персон (за время заседаний число представителей знати увеличилось с 76 до 91), да и далеко не все откликнулись на призыв Наполеона. Председателем собрания стал министр прежнего правительства Фердинанд Мигуэль Жозе де Ацанца.
Естественно, конституция являлась от начала до конца французским творением, и депутаты были довольны, что смогли внести в нее незначительные изменения. Эта несчастнейшая из всех конституций никогда не вступала в действие, ибо на территориях занятыми восставшими испанцами она не признавалась, а на занятых французами территориях действовали суровые законы военного времени.
Первого июня Наполеон, наконец-то, полностью открыл свои карты, и у него на руках оказались сплошные тузы – везет же. Он назвал короля Испании, а собрание нотаблей придумала новому королю сладкозвучный титул – дон Жозеф, милостью Божьей король Кастилии, Арагона, обеих Сицилий, Иерусалима, Наварры... Ост - и Вест-Индии, Океании, эрцгерцог Австрии, граф Габсбурга и Тироля. 7-го июня дон Жозеф, наконец, добрался из Неаполя в Байонну и впервые предстал перед своими подданными. Месяц еще продолжался процесс принятия конституции (до 15-го июля) и создания, уже под руководством Жозефа, министерств. 9-го июля Жозеф выехал их Байонны в свою столицу.
Третьего или четвертого июня Мюрат пережил самое большое в своей жизни потрясение – он, оказывается, не вице-король Испании. Мюрат был не первый, кого Наполеон обманул подобным образом. Сначала Талейрана с Италией, потом Даву с Польшей. Но и первый и второй были люди посторонние, не члены Семьи. Мюрат в душе радовался, когда Наполеон «забыл» о Талейране и Италия осталась в Семье, а потом «не вспомнил» о Даву. Польша, правда, не вошла в Семью, но кому она нужна – если честно. Поделом им обоим, но его-то, его за что! Он же человек Семьи, он же верой и правдой...
Иоахим так расстроился, что не смог исполнять дальше обязанности главнокомандующего в Испании. Мюрат попросил императора освободить его по болезни, и Наполеон, смущенный собственным откровенным обманом, пусть не кровного, но все же родственника, удовлетворил его просьбу. Командование временно принял на себя генерал Савари. Мюрат же не стал дожидаться нового короля. В его состоянии видеть Жозефа было невыносимо, он за себя не ручался.
29-го июня несостоявшийся вице-король Испании уехал из Мадрида и восемь дней спустя приехал в Байонну. В день приезда Мюрат встретился с Наполеоном. Здоровый сильный мужчина, много повидавший за свою жизнь, красавец Мюрат рыдал на груди маленького, толстого Наполеона, как ребенок, у которого забрали любимую игрушку. И только когда Наполеон, не ожидавший такого потока слез, твердо пообещал Иохиму Неаполитанское королевство, Мюрат постепенно перестал всхлипывать и первый раз за месяц улыбнулся.
6
«Когда в Испании произойдет восстание, – поучал император Мюрата еще 15-го апреля, еще до согласия Жозефа стать королем, еще до спектакля отречения, – будете усмирять его так, как мы умели это делать в Египте. Поэтому должны войска держаться близко друг к другу, и подвоз боеприпасов осуществлять только при сильном прикрытии».
Весь май, после мадридских волнений, во всех провинциях без исключения, как грибы после дождя, возникали региональные хунты. 25-го мая Хунта Астурии объявила Наполеону войну. Хунта Арагона призвала на испанский трон эрцгерцога Карла. 27-го мая образовалась Хунта Севильи, назвавшая себя Высшей Хунтой. 30-го мая два члена Хунты Астурии, Андрес де ла Вега и граф Торено, отправились в Лондон, просить английской помощи. 1-го июня Высшая Хунта именем короля Фердинанда объявила Франции войну.
За первую неделю июня вся страна поднялась на борьбу. Некоторые генерал-капитаны, заподозренные в сотрудничестве с оккупантами, были казнены, и церковь одобрила эти казни. Французский император Наполеон был назван антихристом, а французская армия – дьявольским воинством. Если взявшиеся за оружие добрые христиане брали в плен слуг дьявола французов, казнили их совершенно жуткими способами: распинали на крестах, хоронили живьем, вешали на деревьях вниз головой. Если бы в сырых подвалах инквизиции имелись бы львы и тигры, пленных травили бы дикими зверями, как делал это Нерон с первыми христианами. Был очень популярен написанный монахом-доминиканцем катехизис: «Кто есть король? – Фердинанд VII. Кто враг нашего счастья? – император французов. Сколько есть императоров? – один в трех лицах. Кто они? – Наполеон, Мюрат и Годой. Откуда пришел Наполеон? – из греха. А Мюрат? – из Наполеона. А Годой? – из блуда обоих».
Пламя национально-религиозной войны разгоралось. В течение нескольких недель образовались армии: Кастилии, Арагона, Валенсии, Мурсии, Эстремадура, Галисии и Астурии. Общая численность войск достигла 150 тысяч. Больше чем наполовину армии состояли из крестьян и работников, которые взялись за оружие потому, что так сказал падре. Нехватка военного опыта восполнялась ненавистью и убеждением в святости борьбы.
15-го июня дон Жозеф прибыл в Бургос. Здесь он узнал, что марширующий в Мадрид тридцатитысячный корпус под командой маршала Бессьера северо-западнее Вальядолида одолел объединенную армию Галисии (командующий генерал Блейк – ирландец на испанской службе) и Кастилии (командующий генерал Куэста). Это было первое серьезное военное столкновение, и первая битва была за французами. Через пять дней Жозеф прибыл в столицу. «При въезде короля улицы были пусты, – писал французский военный корреспондент Блац, – окна и двери закрыты. Было приказано украсить дома. Те кто последовал приказу, сделали это на свой манер. Грязные обноски весели в окнах».
В июле и в других провинциях случились кровопролитные столкновения. В Арагоне захватчики споткнулись о столицу провинции Сарагосу, защищаемую генералом Бустаментом. Месяц продолжалась осада Сарагосы, и в середине августа Наполеон приказал снять ее.
В Каталонии, которую французы заняли еще в апреле, во время освободительного похода против Годоя, восстал город Жирона. Генерал Дюэм из Барселоны выслал большой отряд на усмирение Жироны, но всё, что смогли добиться французы – это организовать длительную осаду.
В соседней Валенсии сопротивление было еще упорней. Речь там не шла о потере одного или двух городов, а ситуация грозила вылиться полной потерей провинции для французов. Еще в первых числах июня из Мадрида выступил отряд в несколько тысяч солдат под началом маршала Монсея усмирять Валенсию. По мере продвижения французов нападение разрозненных испанских отрядов становились все жестче и все организованней, и Монсей был рад, что удалось вернуться в Мадрид, не потеряв управление войск.
Однако самое большое разочарование постигло французов не в Арагоне, не в Каталонии и Валенсии, а в Андалусии. Одновременно с Монсеем из Мадрида выступила дивизия генерала Дюпона, имеющая задание императора взять Кадис. В Кадис, по последним разведданным, перебралась Высшая Хунта, а в порту на якоре стояли остатки французского флота, недобитого в Трафальгарском сражении, и если в ближайшее время не захватить город военные корабли неминуемо попадут к англичанам•.
В первой своей фазе наступление Дюпона происходило вполне успешно. Дивизия прошла всю Кастилию, не встретив нигде сопротивление, ибо как раз в это время испанские армии находились в процессе формирования. Уже подходя к границе Андалусии, французам все чаще приходилось отбивать атаки летучих испанских отрядов. Особенно опасны были ночные стоянки, потому что испанцы стреляли из темноты на огонь.
Дюпон еще с полпути до андалусийской границы посылал в Мадрид ординарцев за подкреплением, но ни один из трех не вернулся. Очевидно, они погибли. Уже от границы генерал послал эскадрон драгун с тем же требованием: прислать подкрепление и как можно скорей. Дивизия же продолжила марш и 13-го июня подошла к городу Кордова. Ворота были закрыты. Несколькими ядрами французы их разбили, ворвались в город... и три дня солдаты императора убивали, насиловали, грабили безоружных жителей, как бы мстя испанцам за то, что они смели иметь веру и гордость. Насытившись кровью, враз отяжелев от награбленного, предводимые Дюпоном войска вышли из Кордовы, и пошли не на Кадис, а в противоположном направлении – вдоль реки Гвадалквивир на Андухар, куда и прибыло подкрепление – дивизии Веделя и Гобэра. Дюпон же, передав командование своей дивизии генералу Барбу, стал командиром корпуса численностью 25 тысяч солдат.
Три недели простоял Дюпон в Андахуре, не зная на что решиться. Впереди Андалусия до самого Кадиса горела восстанием, позади поднялась Кастилия. А пока Дюпон и генералы, командиры дивизий, спорили о том, как им поступать дальше: идти ли на Кадис, исполняя волю императора, или отступать в Мадрид, пока командиры рассуждали, хватит ли у них сил подавить восстание, солдаты и офицеры беспардонно грабили окрестности. Наконец, 19-го июля неповоротливый от обоза с награбленным добром корпус выступил маршем на Мадрид. В авангарде шла дивизия Гобэра, в середине дивизия Веделя и замыкала маршевую колонну дивизия Барбу, с которой следовал и Дюпон
Испанцы использовали июнь и начало июля так продуктивно, как было возможно. За это время армия Андалусии из толпы крестьян превратилась в боеспособное войско. В начале июля андалусская армия под командой генерала Кастаноса выступила из Севильи, где она формировалась, чтобы скрестить оружие с корпусом Дюпона. Испанский авангард, сильно оторвавшийся от основных сил, вел генерал Рединг. Увидав неприятеля, сердца испанских солдат воспылали ненавистью так сильно, что они бросились в атаку, не слушая своих командиров. Офицерам пришлось следовать обстоятельствам и своему недисциплинированному воинству. Получилась так, что испанцы непреднамеренно вклинились между Веделем и Барбу. С военной точки зрения такой маневр чреват поражением, но счастье на этот раз находилось на стороне испанцев. Когда испанцы, по недоразумению сами влезшие в клещи, с трудом отбили первые атаки с двух сторон, а командование ломало голову, как бы отступить и не быть при этом разбитыми, появились парламентарии Дюпона. Французы предложили Редингу короткое перемирие. Дюпон рассчитывал за время перемирия собрать войска и одним ударом уничтожить бунтовщиков, не зная, что бунтовщиков гораздо больше тех, кого он видел на поле боя. Огромный обоз с награбленным ограничивал маневренность французских войск, а бросать обоз Дюпон ни в коем случае не хотел. Генерал сам только серебра, золота и ювелирных изделий вез на двух повозках.
Перемирие было спасением для испанцев, и потому Рединг сразу откликнулся на предложение. Пока шли переговоры, подошли полки Костаноса и испанцы полностью окружили арьергардную дивизию Барбу и частично дивизию Веделя. Тон переговоров сразу изменился. Испанцы потребовали безоговорочной капитуляции дивизии Барбу и сдачи в плен дивизии Веделя с условием, что солдат Веделя позже кораблями доставят во Францию. Ведель не имел основания сдаваться. Он вполне мог с боем отступить к дивизии Гобэра и вместе они могли отойти к Мадриду. Однако Костанос обещал казнить всех солдат Барбу, если батальоны Веделя не сложат оружие, и Ведель ни секунды не сомневался, что испанцы исполнят это обещание.
22-го июля соглашение, известное как байленская капитуляция, по месту проведения сражения и переговоров, было подписано.
Верховная Хунта не признала договор и не только солдаты Барбу, но и солдаты Веделя были объявлены военнопленными. 17600 французов сначала поместили в большие казармы Кадиса. Несколько позже, во время большого наступления французов под водительством самого императора, их перевезли на остров Кабрера (возле Мальорки). Через шесть лет только три тысячи человек увидели родину.
Император был вне себя от гнева и злости. Как мог офицер уровня Дюпона, который еще в битве при Маренго был начальником штаба Резервной армии, дать себя победить в открытом бою. Позволить каким-то оборванцам одолеть непобедимые императорские войска. Очень скоро Наполеон нашел ответ, удовлетворивший его – Дюпон проявил трусость.
Испанцы освободили, хотя многие считали, что Хунта проявила недопустимую мягкотелость: 10 генералов, 90 офицеров генерального штаба и 50 гражданских служащих. 5-го сентября 1808 года корабль с отпущенными на свободу бросил якорь в Тулоне. По приказу императора генералы были арестованы, препровождены в Париж и в феврале следующего года были допрошены. Однако до процесса дело не дошло. Юрист Камбасерес пояснил Наполеону, что в силу недостаточности доказательств суд высшей инстанции будет вынужден вынести оправдательный приговор. Через три года Наполеон снова вернулся к трусости Дюпона. По его приказу была создана комиссия, в какую вошли видные военные и гражданские деятели империи. Десять дней, с 17-го по 27-е февраля 1812 года за закрытыми дверями проходили бурные заседания комиссии. Имела место трусость или нет – мнения разделились. В итоге победило мнение Наполеона. Дюпон виновен в трусости. 1-го марта комиссия, в данном случае она подменила собой суд, назначила Дюпону пожизненное заключение, которое продолжалось меньше двух лет. В январе 1814 года генерал был выпущен из тюрьмы под надзор полиции. Перед первым отречением императора Талейран пригласил Дюпона занять пост военного министра временного правительства.
Поражение Дюпона вызвало огромный резонанс во всей Европе, ибо во всех странах континента с замиранием сердца смотрели за развитием ситуации в Испании. Испанцы, которых никто в Европе не считал за приличных солдат, как на уровне пушечного мяса, так и на уровне мясников, вдруг развеяли миф о непобедимости наполеоновской армии, тот миф, какой Наполеон так долго и так тщательно взращивал.
В самой Испании капитуляция корпуса Дюпона вызвала взрыв религиозного фанатизма, а французскую армию конфуз корпуса поставила в тяжелейшие условия.
7
За испанскими событиями настороженно следили в Вене, боясь, что следующим на очереди станет правящий дом Габсбургов, обреченно следили в Кенигсберге, злорадствовали в Петербурге, а уж как следили в Лондоне...
Четвертого июня посланцы Хунты Астурии первыми прибыли в столицу Британии. За ними вскоре последовали представители других хунт. В первые недели испанского восстания лондонский кабинет был настроен скептически. Конечно, сразу были обещаны и деньги и оружие в количествах достаточных для ведения войны с французами, но поначалу кабинет рассматривал Испанию как второй Неаполь. Еще в мае английское военное министерство приказало британским специалистам по ведению партизанской войны перебираться из Неаполя, где стало намного спокойней с их уходом, в Испанию. Однако очень скоро, в силу нарастающего сопротивления испанцев, в кабинете утвердилось мнение, что именно Испания может стать тем сухарем, о который сломает зубы Наполеон.
Уже в середине июня из британских портов к берегам Испании (в Малагу, Кадис и Виго) отправились караваны кораблей, доверху груженные ружьями, пушками, порохом и другими военными игрушками. Кабинет в кратчайшее время изыскал для испанцев пять миллионов фунтов. А в конце месяца правительство приняло решение послать на Иберийский полуостров экспедиционный корпус числом 30 тысяч солдат. За годы борьбы с французской республикой и её правопреемницей – французской империей британцы неоднократно высаживали сухопутные войска на континенте, и всякий раз терпели они поражения, всякий раз наталкиваясь на враждебность, в лучшем случае нейтральность, населения. Иное положение обещало быть на Иберийском полуострове. В Испании и Португалии, британцам была обеспечена поддержка населения, а это в корне меняло идеологию десантной операции.
Виконт Каслри, государственный секретарь по военным вопросам, на пост командира корпуса предложил генерала Артура Веллеслея, родного брата вице-короля Индии, но кандидатура Веллеслея встретила отчаянное сопротивление военного министра и герцога Йоркского, второго сына короля. Командование было доверено генерал-лейтенанту сэру Хью Дальримплу и генерал-лейтенанту сэру Гарри Беррарду.
Тем временем, не дожидаясь окончательного решение по кандидатуре командующего, Веллеслей и девять тысяч морских пехотинцев отплыли из Англии. Первого и второго августа они успешно десантировались в бухте Мондегу•. Несколько дней спустя прибыл отряд, руководимый сэром Беррардом.
Третьего августа Жюно узнал об английском десанте, и сразу же, как научил его Бонапарт еще в Египте, начал стягивать разбросанные по всей стране войска. Как только собрал он половину своего корпуса, выступил навстречу неприятелю. 21-го августа 16 тысяч британцев и две тысячи португальцев у Вимьера схлестнулись в битве с 13 тысячами французов. В этот день будущий победитель Наполеона, генерал Веллеслей, записал на свой счет первую свою победу в Европе. Жюно организованно отвел войска в Лиссабон, а там ждало его известие о байленской катастрофе Дюпона. Англичане не преследовали французов. Сэр Беррард посчитал это слишком рискованным предприятием.
Положение Жюно было отчаянным. В Португалии находился сильный британский корпус. В Испании французская армия убралась из Мадрида, войска сняли осаду Жироны и осаду Сарагосы, и в целом армия отступала за реку Эрбо. Между Жюно и ближайшим к нему корпусом Бессьера лежало 600 километров Португалии и восставшей Испании. Идея императора забросить за спину испанцев французский корпус грозилась обернуться большим фиаско.
В этом положении Жюно предложил англичанам переговоры по капитуляции корпуса. Не сообразив, насколько затруднительно положение Жюно, Дальримпл 31-го августа подписал печально известную конвенцию в Синтре. По условиям конвенции английский флот доставил в Рошфор 26 тысяч французских солдат с оружием, 1500 лошадей и все 30 пушек. Таким образом, благодаря любезности английских командиров, корпус Жюно избежал уничтожения.
Эта конвенция вызвала в Англии такую бурю общественного возмущения, что дело Дальримпла, Беррарда и Веллеслея рассматривал трибунал. Лишь последнему удалось сохранить свою репутацию, но и он потерял командование, вернувшись к исполнению обязанностей главного секретаря по Ирландии.
Командование британским корпусом в Португалии принял генерал-лейтенант Джон Мур. Ему была поставлена задача: из Португалии выдвинуться в Испанию и совместно с испанскими армиями добиваться изгнание французов. В середине сентября Мур, подкрепленный 15-ти тысячным отрядом генерала Бэрда, выступил на Бургос. Казалось освобождение Испании от наглых захватчиков дело ближайших двух-трех месяцев.
8
На этом отвлечемся несколько от испанских дел, и обратим внимание на Россию и на русско-французские отношения.
Насколько хорошо проявил себя Савари в испанской интриге в 1808 году, настолько же бездарно вышла у него русская миссия годом раньше. Как бы в продолжении тильзитской игры, император Наполеон назначил Савари послом в Петербург, и худшей кандидатуры посла, если Наполеона хотел сохранить дружбу с Александром, найти он вряд ли бы смог. Даже не принимая во внимание ведущую роль генерала в убийстве герцога Энгиенского (в свое время это происшествие всколыхнуло всю Европу), но шпионство в Аустерлице, но сомнительное поведение в Тильзите не прибавили популярности Савари среди русских вельмож и сановников. Словом, и официальный Петербург и петербургский свет отнеслись к Савари чрезвычайно холодно.
Месяца не прошло в исполнении обязанностей посла, а Савари запросился обратно в Париж. Император уважил его просьбу. 5-го декабря 1807 года генерал Коленкур, в прошлом, как и Савари, адъютант Наполеона, сменил Савари на посту посла. «Хрен редьки не слаще», – говорили по этому поводу в салонах. И у Коленкура была своя роль, пусть и не главная, в пьесе, в финале которой расстреливают герцога Энгиенского. Положительно, если хотел Наполеон навредить франко-русским отношениям, то большего, как по совету Талейрана назначать послами персон причастных к убийству члена французского королевского дома, он сделать не мог.
Примерно в том же духе Наполеону ответил Александр. В ноябре 1807 года в Фонтенбло граф Петр Толстой передал Наполеону верительную грамоту посла России во Франции. «Запомните хорошенько одну вещь, – говорил Александр, провожая графа в Париж. – Мне вообще не нужен дипломат, а нужен смелый и честный солдат. Такой как вы!». Царю была хорошо известна ненависть смелого и честного солдата, Петра Толстого к Наполеону лично и его крайне отрицательное отношение к русско-французскому союзу, которое, по расчету Александра, граф не сумеет скрыть. Как и Савари в Петербурге, Толстой в Париже оказался в полной изоляции. Как Савари Наполеона, Толстой просил Александра об отставке. Как и Наполеон, Александр удовлетворил просьбу посла... но спустя девять месяцев.
Аристократия обеих русских столиц, дворянство в целом восприняли Тильзитский мир как национальный позор и унижение страны. Кроме того, прекращение торговли с Англией, вследствие вхождения России в наполеоновскую систему континентальной блокады, больно ударило по экономике страны и самым негативным образом отразилось на доходах помещиков, сбывавших в Англию своё зерно. Конечно, царь должен был считаться с недовольством дворянства, но он рассчитывал побить это недовольство турецкой козырной картой, как и было обещано Наполеоном в Тильзите.
Граф Толстой в Фонтенбло передал Наполеону не только верительные грамоты, но и напоминание царя, что по условиям мира французские войска уже давно должны были покинуть прусские территории. Французскому императору очень не понравилось ни заступничество Александра за Пруссию, ни то, с какой заносчивой гордостью Толстой высказал недоумение царя. Повинуясь ли минутной вспышке гнева, которые у Наполеона случались всё чаще, следуя ли советам Талейрана, только в тот же день император придумал новые инструкции Савари. В последних числах ноября специальный курьер французского правительства доставил их в Петербург, и они были незамедлительно переданы царю. Суть инициативы Наполеона сводилась к следующему: Франция возражает против присоединения к России Молдовы и Валахии, но в качестве компенсации Франция предлагает удовлетвориться России прусской Силезией. Таким образом, еще чернила не успели просохнуть под тильзитским соглашением, а Наполеон уже отказался от главного для России пункта.
Собственно с аудиенции Савари ноябрьским вечером началась долгая дорога Александра к Бородинскому полю. Царь решительно отверг французскую инициативу, и всё осталось по-прежнему, в том смысле, что французские войска не покинули Пруссию, а Россия не прекратила вялую войну с Турцией. Единственным результатом дипломатического промаха Наполеона стала принятая государственным советом России программа реорганизации и перевооружения армии.
Во время перепалки императоров английские газеты опубликовали тронную речь короля Англии, из которой следовало, что Британия продолжит войну до победного конца. Наполеон сделал вывод: все его меры – континентальная блокада, вхождение в неё России, называя только самые значительные – недостаточны, чтобы поставить Британию на колени. И он обратился к плану, который в общих чертах был оговорен с Александром при первой встрече на плоту посреди Немана – к плану совместного с Россией завоевания Индии. Второго февраля 1808 года в Петербург было доставлено послание Наполеона, в котором французский император предлагал Александру конкретизировать индийский проект до реального плана совместных действий.
9
Царь поручил министру иностранных дел, графу Николаю Румянцеву, провести переговоры по выгодности для России индийского предприятия. Но переговоры споткнулись о жадность Наполеона. Французский император хотел без всяких условий оставить за собой Египет и Сирию. Русские тогда хотели европейскую часть Турции, Константинополь, Босфор и Дарданеллы. Но об уступке русским стратегически важных проливов Наполеон не хотел даже и слышать. Таким образом, переговоры ушли в песок.
В той же почте, доставленной в Петербург второго февраля, находилось письмо Наполеона к Коленкуру. В нем император просил посла узнать, как царь отнесется к личной встрече. И, если русский император не имеет принципиальных возражений против личного свидания, просить царя посетить Париж или встретиться где-нибудь на полпути между французской и русской столицами. В марте на аудиенции Коленкуру Александр выразил готовность встретиться. И, если Наполеон не возражает, пусть это будет Эрфурт.
Против Эрфурта Наполеон не возражал, но тут началась испанская пьеса, и император погряз в её постановке. Только 29-го апреля он отписал царю, что скоро будет свободен, сможет встретиться и обсудить все интересующие вопросы (в первую очередь индийское предприятие). Однако Испания затягивала, требовала всё большего внимания Наполеона и всё больше французских войск. Больше настолько, что пришлось отложить планы индийских завоеваний и планы морской компании в Вест-Индию. «Я хочу эту встречу, чтобы попытаться урегулировать наши дела с Россией, – писал Наполеон Коленкуру 31-го мая 1808 года. – В России её желают только при непременном условии принятия предложений господина Румянцева. Как раз это дело я хотел бы уладить на встрече. Имеются некоторые обстоятельства, которые вы недостаточно прочувствовали. Сегодня я в таком положении: я хочу встречу и я буду свободен после 20-го июня, но я хотел бы встречу без предварительных условий».
Коленкуру удалось получить обещание царя ехать в Эрфурт без предварительных договоренностей по делению Турции. Наполеону нужна была Россия, но так же важна ему была и Турция. Стратегически, для исполнения главной жизненной цели – покорения Англии, меньше всего он нуждался в Испании, а она повисла пудовыми гирями на его ногах. 20-го июля, задержавшись ровно на месяц против намеченного, Наполеон закончил все дела в Байонне и вечером следующего дня уехал оттуда. Он отправился не в Париж, а некоторое время колесил по южным городам Франции: посетил родину Жиронды Бордо, побывал в Рошфоре и Нанте. В Бордо его ударило молнией капитуляции Дюпона. 14-го августа, накануне дня рождения, Наполеон вернулся в Сен-Клу.
Сенат, выступающий от имени нации, приготовил своему императору грандиозное празднование. Париж – эта столица мира – кипела королями герцогами и князьями. В центральных кварталах весь день гремела музыка военных оркестров, на улицах теснилась нарядная толпа, славя императора. А вечером состоялся салют для народа и громадный банкет для остальных. Он начался с того, что Наполеон строго как мальчишку отчитал посла Австрии графа Меттерниха. Впрочем, кислая физиономия Меттерниха не испортила праздник.
Пять оставшихся до свидания в Эрфурте недель Наполеон провел в Сен-Клу, как обычно по горло занятый государственными делами и не только ими. 21-го августа император присутствовал на торжественном открытии железной колонны, отлитой из взятых в бою вражеских пушек. Несколько раз он посещал художника Давида и позировал ему в картине «Коронация».
10
А Александр... В марте царь дал слово встретиться с Наполеоном в Эрфурте, но слово это он дал до насилия над испанским королевским домом. Летом же, когда определилось время встречи, царское окружение, да и сам Александр, опасались, что Эрфурт станет русской Байонной. Во всяком случае, с опасным, как кобра союзником Александр старался быть предельно вежливым. 4-го июля царь сказал герцогу Коленкуру (с 17-го июня Коленкур стал называться герцог Виченцы): «Я не отношусь к союзникам продолжительностью год или два», – имея в виду, что, не в пример испанцам, он всегда будет верен союзу. 31-го июля тому же Коленкуру: «Я клянусь вам генерал, нас ничто не разведет». 24-го августа: «Скажите императору, что он в любом положении может и должен положиться на меня». И двумя днями позже: «Я полагаюсь на императора, как в первые дни, так и сегодня. Ничто не заставит меня поколебаться. И я повторяю вам: он может рассчитывать на меня и в счастье и в горе».
31-го августа в Эрфурт выехал министр иностранных дел старый граф Румянцев, быстрая езда была уже ему не по силам. Две недели спустя – 14-го сентября – император Александр оставил Санкт-Петербург. Александр хотел (по его собственным словам) ехать как простой курьер: без двора, без поваров и камердинеров. Но не вышло. В карете царя ехал гофмаршал граф Николай Толстой, родной брат русского посла во Франции, адъютант и лейб-медик. За императорской каретой следовала коляска Великого князя. В ней кроме Константина ехали князь Александр Голицын, прокуратор святого Синода и, одновременно, министр просвещения; государственный секретарь Михаил Сперанский, новый фаворит Александра. В дороге к императорскому поезду присоединился князь Александр Куракин, князь Петр Волконский, князь Петр Долгорукий, генерал-адъютант князь Трубецкой, граф Адам Ожаровский, граф Шувалов, граф Нессельроде и другие. Граф Петр Толстой должен был прибыть в Эрфурт из Парижа.
Утром 18-го сентября царь приехал в Кёнигсберг, повидаться перед Эрфуртом с Фридрихом и Луизой. За прошедший год прусская королевская чета полностью излечилась от очарования Наполеоном, коим она заболела в Тильзите. Еще невыплаченная контрибуция, такая же огромная, как и щедрость французского императора, французские войска в Силезии и Берлине являлись хорошими лекарствами, а события в Байонне ввергли короля и королеву в тоску и печаль. Словом, Фридрих и Луиза снова любили Александра – единственную их надежду и защиту. Добрейшая Луиза искренне отговаривала кузена Александра ехать в Эрфурт, прямо в лапы «корсиканского чудовища». Ах, кабы всё было так просто: захотел – поехал, не захотел – не поехал...
Вечером того же дня, оставив прусских венценосцев в волнении, Александр поехал дальше. Он уже опаздывал к обозначенному термину и следовало очень, очень торопиться. Вечером 20-го он миновал Лейпциг и два дня спустя прибыл в Веймар. Здесь, в гостях у младшей сестры Марии Павловны и её мужа, эрбпринца Карла Фридриха фон Саксен-Веймарского, Александр провел несколько дней.
11
Всё общество немецких владетельных князей, отпраздновав день рождения Наполеона в Париже, плавно переместилось в Эрфурт. Город переживал короткий, но бурный экономический подъем. Цены на гостиницы и вообще на любое пристанище росли как на дрожжах. Хорошо кто, прочувствовав сложность политического момента, на весь месяц ангажировал комнату в гостинице, а кто подзадержался...
Какой-нибудь небогатый ландграф приходит в гостиницу и надменно просит лучший номер. Ему отказывают и в лучшем и в худшем. Он возмущается, пожимает плечами, идет в другую гостиницу и там получает отказ. Через два часа лихорадочных поисков несчастный граф готов отдать половину ленных владений за ночлежку. Встретившийся знакомый отводит его к вдове пехотного капитана Эльзе, которая призентирует графу малюсенькую комнату без удобств на чердаке. Комната ему не нравится, но так, на всякий случай, чтобы отвлечься, он спрашивает о цене. И, получив ответ, тихо опускается на пыльный стул. Эльза же, ничуть не смутившись, добавляет: коли граф будет спрашивать комнату через час, она будет стоить на треть дороже. Это добавление убеждает графа в серьезности гешефта. Он платит, ворча, впрочем, о грабительских привычках тюрингцев. Он отдает распоряжение лакею и кучеру, выходит на улицу погулять и видит множество хорошо одетых господ и дам, тщетно ищущих хоть какое-то жилье. И в этот момент наш граф испытывает острое как приступ лихорадки счастье.
27-е сентября выдался погожим теплым днем, одним из тех какие в России называют – бабье лето. Город с утра находился в напряженном ожидании приезда французского императора. Стар и млад, высокого и низкого происхождения люди высыпали на улицы, чтобы увидеть человека, который так крепко схватил земной шар своими цепкими руками. За полчаса до полудня выстрел пушки известил прибытие французского гения. Не успел дым рассеяться, как по улицам покатила запряженная восьмеркой лошадей громадная карета Наполеона. По пути следования кареты взвивались в воздух дамские чепчики, галдели мальчишки, а мужчины как на параде стояли навытяжку. А у лестницы предназначенного Наполеону дома смиренно ожидал король Саксонии. И во всем Эрфурте не было человека более озабоченного, чем он.
Наполеон переоделся с дороги, наспех перекусил, потом нанес ответный визит королю, который проживал в доме с неожиданным названием «Дом у большого стада». Около часа пополудни Наполеон отправился на смотр войск. Кто любит охоту, кто обожает женщин, а император Наполеон любил театр и обожал смотреть на строй солдат. Во время смотра императору доложили о приближении другого императора. Тотчас Наполеон сел в стоящую наготове карету-монстр и отправился встречать Александра. Примерно в десяти километрах от Эрфурта Наполеон сел на вороного коня, взнузданного так, как привык Александр. Через десять минут неторопливой рыси Наполеон увидал императора Александра на белой кобыле, а за ним всю царскую свиту. Императоры съехались, слезли с коней, обнялись, отдали поводья подоспевшим адъютантам, немного прошлись пешком, разминаясь и о чем-то оживленно беседуя. Около четырех часов дня императоры приехали в Эрфурт. Наполеон проводил Александра в дом фабриканта Трибеля, расположенного рядом с монастырем Урсулы, где кроме царя поселилась часть его свиты.
В шесть часов вечера императоры ужинали в Ратуше. В девять Наполеон проводил Александра и около часа они беседовали наедине в царских покоях. А в небе Эрфурта в это время расцветали цветы салюта в честь императоров и их вечной дружбы.
Словно по мановению волшебной палочки провинциальный, тихий Эрфурт стал вдруг столицей мира. С рассвета до поздней ночи по городу разъезжали великолепные, невиданной здесь роскоши кареты, ходили по улицам богато одетые аристократы всех национальностей и их многочисленные слуги. Иногда эрфуртовскую встречу императоров описывают как «конгресса князей». На самом деле не было никакого конгресса, но была, безусловно, демонстрация силы и крепости Рейнского союза. Наполеон пригласил в Эрфурт королей Вестфалии, Баварии, Саксонии и Вюртемберга, великого герцога Бадена, первого князя союза. Многие немецкие владетельные князья приехали без приглашения, в надежде на милость императора Наполеона, которая означала сохранение собственных владений, а при удаче их увеличения за счет соседей. Император Австрии и король Пруссии не были приглашены. Однако Наполеон намекал Меттерниху, что он был бы рад, если бы Франц удивил его своим приездом. Франц не удивил, а прислал в Эрфурт фельдмаршала барона Винсента. Пруссию представлял младший брат короля принц Вильгельм. Ему помогал советами министр иностранных дел королевства граф фон Гольц.
Первой дамой в Эрфурте стала прекрасная как восход солнца Стефания, младшая принцесса баденского дома. Ей ни в чем старалась не уступать Катерина, жена короля Вестфалии Жерома. Вообще брат Наполеона и его жена произвели в Эрфурте маленький фурор своими нарядами, вызывающе роскошными даже для этой небедной публики, и в особенности каретой – настоящее произведение каретного искусства. Великий князь Константин подружился с Жеромом, и часто их видели втроем – Константин, Жером и прелестная Катерина.
Свита Наполеона была солидна как никогда. Его сопровождали: Талейран князь Беневентский (последнее время он находился в очевидной дипломатическому миру опале, но опала не мешала Талейрану руководить Наполеоном в испанской деле), приемник Талейрана на посту министра иностранных дел граф Шампаньи, государственный секретарь граф Маре, автор концепции континентальной блокады, посол в России Коленкур, герцог Виченцы, главный интендант империи Дару, первый камердинер и генерал-интендант парижского театра Ремюза и многие, многие другие. Генеральский корпус был представлен: начальник генерального штаба маршал Бертье, князь Невшательский, маршал Ланн (с 15-го июня герцог Монтебелло), маршал Сульт (с 29-го июля герцог Далмации), маршал Мортье (с 2-го июля герцог Тревизо), генерал граф Суше, генерал Савари, герцог Ровиго, генерал граф Удино. Всего свита Наполеона состояла из 75 сановников и высших офицеров.
Уже в первый день императоры договорились о регламенте: утро для личных дел, днем – переговоры, вечером – развлечения, которые затягивались зачастую далеко за полночь. Несмотря на позднее засыпание, Наполеон вставал очень рано. Уже в пять часов любопытные эрфуртовцы, потрудившиеся проснуться в такую рань, могли видеть императора, прогуливающегося перед своим домом. Между девятью и десятью часами Наполеон принимал немецких князей и их министров. Около одиннадцати начинались переговоры императоров. Они происходили в здании городской управы на третьем этажа в угловой зале, окна которой из соображения безопасности были наполовину замурованы. Иногда в дневное время Наполеон встречался с радушным хозяином королем Саксонии и обсуждал с ним мельчайшие детали ближайших двух-трех дней. После переговоров или обсуждения программы спектакля с королем Саксонии Наполеон и Александр производили смотр войск, до которых оба были очень охочи. Между пятью и шестью Наполеон давал обед. Строго по ранжиру за стол садились Александр, Константин, короли, первый князь союза, великий герцог Бадена. Как исключение, иногда приглашались владетельные князья помельче.
Вечером – театр. Лучшие актеры и актрисы парижских театров развлекали публику искусством перевоплощения. Там был Тальма – император театра, были мадам Тальма, мадам Рюко, мадмуазель Духешо, мадмуазель Буржин, совсем юная мадмуазель Дупиус, открытие этого сезона. Каждый вечер на сцене разыгрывались великие французские драмы, и каждый вечер был аншлаг. Театр имел 300 мест, а желающих попасть на спектакль и посмотреть на величайших актеров современности на сцене и в зале стремились, по крайней мере, вдесятеро больше. Распределением билетов занимался сам Ремюза, и было это дело политическое.
Когда появлялся один из императоров, барабаны трижды выбивали дробь. Королей барабанщики приветствовали один раз. Однажды при появлении короля Вюртемберга барабанщики пробили трижды и заслужили окрик офицера-распорядителя: «Прекратите! Это только король!».
На первой представлении императоры сидели в средней «ложе для благородных», но, поскольку Александр плохо слышал и неважно видел, все последующие пьесы императоры смотрели из первого ряда партера. Для Наполеона и Александра поставили мягкие кресла, остальная публика располагалась на стульях. Однажды по ходу пьесы актер произнес: «Дружба с великим человеком есть дар божий». На этих словах Александр поднялся и крепко пожал Наполеону руку. Зал взорвался бурей аплодисментов.
Всех занимала великолепная игра Тельма. «Это милейший и скромнейший француз, какого я только видел, – писал Вилан, – очень сведущий и очень остроумный; к тому он очень благородный и обладает хорошим вкусом».
Но главные актеры величайшей французской драмы находились не на сцене, а в зале. «Сначала, мама, о вашем господине (короле Саксонии), – писала фрау Сарторис, какой посчастливилось достать билет на одно из представлений. – Выглядит он совсем плохо. Носит сапоги, белую униформу, растрепан и с длинной косой. Позволяя себе дополнительные фалды, выглядит он потешно. Ну а Вюртемберг! В узкой униформе он с трудом сел на стул и должен балансировать, удерживая равновесие. Его пузо у скандальной публики вызвало громкий глумливый смех. Король Баварии вошел со снисходительно-приветливой истинно немецкой физиономией и прусским достоинством.
Между тем в большой ложе появился Жером со своей королевой, ибо он, как говорят, вследствие перебранки о рангах не хотел сидеть сзади. Из всех императоров и королей, не исключая самого могущественного, у Жерома самое красивое лицо с мягкими чертами и доброжелательными глазами. Только выглядит он больным, бедняжка! Королева имеет нечто фатальное.
Все они прибыли тесно один за другим, и наступила достаточно продолжительная пауза. Сильнее чем прежде забили барабаны. Оба императора появились одновременно. Александр впереди, Наполеон сразу за ним. Усадив Александра справа от себя, он сел последним. Что-то действительно жуткое – находиться с Наполеоном в одном помещении. Все взгляды прикованы к нему, а об Александре почти забыли. Оба императора одеты очень просто; кажется, блеск их окружения служит им просто фоном. Александр носит узкую темно-зеленую униформу с аксельбантами и красную ленту Почетного Легиона. Наполеон же – точно такую темно-зеленую форму с красными обшлагами без всяких украшательств, золотые эполеты, русскую голубую ленту, простой белый низ, белые шелковые чулки и туфли с маленькими желтыми пряжками, круглую треугольную шляпу без канта с кокардой примерно с трехгрошовую монету. У него изящные ноги и красивые руки. Впрочем, мне он показался не очень хорошо сложенным. Корпус в сравнении с нижней частью выглядит слишком массивным. Голова утопает в плечах, и в целом выглядит он непропорционально. Живота всё же у него нет. Волосы черные, итальянский цвет лица, форма головы не без грации. Черты его лица не совсем античные, но поднимаются до сходства с античностью. Глубоко посаженные глаза не выдают их цвет. Подбородок сильно выступает вперед. Щеки от носа до ушей такие большие, каких я не видела ни одного человека. Как раз поэтому его профиль, несмотря на изогнутый нос, несколько сглажен. Его внешний вид не импонирует, но его грация, спокойное достоинство скупых жестов полны обаяния.
Как только он сел, зазвучала музыка. Он очень медленно обвел взглядом ложи, в это время поднялся занавес, и началось представление, за которым, кажется, он следил с напряженным вниманием. Он не отводил взгляда от сцены. В руке он держал золотую карманную подзорную трубу, через которую время от времени смотрел на сцену, беря иногда щепотку табака из маленькой плоской золотой табакерки. Он почти не разговаривал. Александр по временам через лорнет осматривал ложу первого князя и, в конце концов, кажется, задремал. Жером ничуть не скрывал своё плохое самочувствие и своё дурное настроение. Остальные сидели с чопорной церемонностью.
Александр впечатляюще высок и красив и, как говорят, в обращении очень любезен. Внешний вид его не производит впечатления величия. Ему не хватает спокойного достоинства, а гладкий сильно напудренный парик обезображивает его. Константин немного поменьше, но мускулистей.
По окончанию представления Наполеон встал первым, пожал Александру руку и отвез его в своей карете к дому. Остальные последовали за императорами по ранжиру...».
После театра был ужин, потом императоры беседовали, часто до двух часов ночи.
12
В Эрфурте обсуждалось четыре вопроса: испанский и австрийский, интересующие Наполеона; прусский и турецкий, на решение которых надеялся царь. Индийский вопрос, и в связи с ним полное деление Турции, в силу нерешенности испанского вопроса, на встрече не обсуждался.
Александр хотел добиться от Наполеона согласия Франции на присоединения к России Молдовы и Валахии, которые фактически уже два года находились во власти русской армии. Решение прусского вопроса в русской редакции – это освобождение крепостей Восточной Пруссии от французских гарнизонов. Наполеон же соглашался уменьшить прусский долг (он сам его и назначил) на двадцать миллионов, но крепости возвращать прусскому королю не желал.
Еще до Эрфурта Александр смотрел на союз с Францией, как на паузу между войнами. Паузу для сплочения общества и глубокой реорганизации армии. Паузу, которую необходимо продлить на несколько лет. «Бонапарт утверждает, что я дурак. Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним! Я полагаюсь на Бога...», – из Веймара накануне встречи писал Александр любимой сестре Екатерине. Несколькими днями позже из Эрфурта царь писал матери, которая с тяжелым сердцем благословила сына на поездку: «Я не мог избежать свидания в выбранное время. Наши интересы заставляют меня заключить тесный союз с Францией; мы будем делать всё, чтобы доказать дворянству искренность наших поступков... Мы будем в спокойствии ожидать, коль провидению будет угодно, – очевидно, что давно разбитые и подавленные государства Европы не думают об этом, – начать войну с Россией под простым предлогом союза с Наполеоном. Если проведению будет угодно так решить... было бы умно, дожидаясь этого момента, принять меры».
Очень трудно шли переговоры по Австрии. Чтобы полностью сосредоточиться на Испании, Наполеон хотел Россией закрыть спину от Дунайской империи. Опасность войны на два фронта была высока. Император Франц отказался признать Жозефа королем Испании – это, во-первых. Во-вторых, тайная полиция Франции располагала свидетельствами, что австрийцы не забыли позор Аустерлица, они только ждут удобный случай, чтобы отвоевать потерянные провинции.
Австрийский император послал в Эрфурт барона Винсента чрезвычайным послом. В его задание входило определить действительную, а не рекламную, крепость дружбы Наполеона и Александра, и втрое – постараться ввести в заблуждение Наполеона относительно ближайших планов Австрии. Оба задания барон исполнил с блеском. Трижды в Эрфурте Наполеон давал аудиенции австрийскому чрезвычайному послу, и, как результат бесед с послом, в октябре Наполеон писал различным членам Рейнского союза, что сейчас нет опасности войны, и потому они могут разоружаться.
Вновь и вновь пытался Наполеон склонить царя к прямым угрозам по отношению к Австрии. Вновь и вновь Александр уклонялся от прямых обещаний. Однажды, после очередного отказа Александра послать Францу ноту с угрозами, Наполеон впал в приступ бешенства, действительный или наигранный. Порой он сам не мог отличить одно от другого, то есть игра в злость в какой-то момент могла перерасти в настоящую злость. Он с силой бросил шляпу на пол и потоптал её. Александр наблюдал эту сцену со спокойным пониманием и сказал, смеясь: «Вы резки, но я упрям. Злостью не добиться от меня ничего. Будем говорить спокойно, или я уезжаю».
На одном из заседаний Наполеон как бы вскользь заметил, что он намеривается развестись с Жозефиной и жениться на другой женщине. Александр быстро свернул разговор с неприятной ему темы, но и Наполеон, видя реакцию царя, больше не возвращался к ней (вскоре после свидания в Эрфурте состоялась помолвка Великой княжны Екатерины Павловны с принцем Гольштейн-Олденбургским Петром Фридрихом Георгом). Через полгода, 30-го апреля 1809 года, молодые обвенчались.
Больше двух недель продолжались переговоры, и 12-го октября министры иностранных дел Франции и России подписали союзный договор. На другой день под ним поставили свои подписи оба императора. В первой статье стороны подтверждали действия тильзитского договора в полном объеме. Втора статья провозглашала стремление сторон к заключению мира с Англией, и были названы уполномоченные для ведения мирных переговоров. Однако переговоры только в том случае возможны, если Англия признает во владении России Молдову и Валахию (статья 5) и согласится с изменениями в Испании (статья 6).
Главной была статья десятая. То ради чего Наполеон затеял весь спектакль. Если Россия или Франция – гласила эта статья – подвергнется нападению со стороны Австрии, другой союзник будет действовать совместно с подвергшимся нападению. Эта расплывчатая формулировка, не говорящая прямо об объявлении войны, была личной победой Александра. Россия не брала на себя прямых и конкретных обязательств воевать с Австрией. Несмотря на тайный характер договора, уже в конце октября в Вене точно знали его содержание.
Официальная часть свидания закончилась подписанием совместного обращения к королю Англии Георгу III: «Государь! Настоящее положение в Европе привело нас в Эрфурт. Наше первое желание, следовать чаяньям и надеждам всех народов и скорым миром с Вашим Величеством найти действенное средство против несчастья, довлеющего на все нации. Искренность наших чувств к Вашему Величеству доказывает настоящее письмо!
Долгая, кровавая, опустошившая континент война закончена и не должна возобновиться. В Европе произошло много изменений. Многие государства разрушились. Причина этого волнующе бедственного положения состоит в том, что великие народы были вынуждены прервать морскую торговлю. А могут произойти еще большие изменения, которые будут выгодны политике английского народа! Заключение мира, как в интересах народов континента, так и в интересах британского народа. Совместно просим мы Ваше Величество прислушаться к голосу человечества, а страсти заставить замолчать. Обратитесь серьезно к защите всех интересов, всех существующих сил с тем, чтобы гарантировать счастье Европы и нынешнего поколения, во главе которого Проведение поставило нас!
Наполеон Александр».
13
Занимательна роль Талейрана в Эрфурте. Больше года для всего мира князь Беневентский находился в опале, которая, впрочем, не мешала самому тесному сотрудничеству с Наполеоном в испанском деле. Князь надеялся, что хоть об Испанию споткнется до неприличия удачливый император (в конце концов, так и произошло). Официально Талейран сопровождал Наполеона в Эрфурт, дабы подвигнуть царя к освобождению греческого народа, малой частью своей проживавший на территории Австрийской империи, а в основном угнетенный турками. Но до греков руки не дошли. Имелись дела поважнее. Талейран обеспечивал посредничество между Александром и австрийским посланником, разумеется, втайне от своего господина. И в этом деле немного перестарался, действуя несколько откровенней, чем обычно. В Эрфурте впервые его пятилетняя подпольная робота против Наполеона самым краешком стала видна.
Шестого октября, чтобы отвлечься от вязкости трудных переговоров, императоры отправились на охоту в веймарские леса. С герцогом Веймара Наполеон договорился заранее, написав ему в день приезда в Эрфурт: «Я слышал у вас хорошая охота. Организуйте нам загонную охоту». Герцог постарался угодить. Вместо ненадежной облавы были пойманы и собраны на огромном огороженном лугу множество оленей, косуль и кабанов.
Солнечным днем охота удобно расположилась на подготовленных, удобных позициях и лесники герцога погнали несчастных обреченных животных по огражденному сеткой узкому коридору. Из трехсот выстрелов 82 произвел французский император. Охотники убили 47 оленей 5 косуль 3 зайца и лису, видимо случайно забредшую на огонек. Наполеон остался очень доволен охотой и тем, как она была организована. А после охоты был славный ужин на 150 персон. Из только что забитых животных повара герцога готовили блюда по-немецки сытные, по-французски их изящно их сервировали. Потом, как водится, был бал, была музыка и танцы.
На другой день, седьмого октября, Наполеон, имеющий необъяснимую привычку посещать поля битв, пожелал посмотреть поле битвы под Йеной, где два года назад почти в это время он развеял по ветру всеобщее заблуждение о силе прусской армии, и пожелал там поохотиться на зайцев. Как говорили пруссаки, чтобы еще раз их унизить. Вряд ли он думал о пруссаках и их обостренной национальной гордости, но, несомненно, хотел произвести впечатление на Александра, показывая ему поле своей победы.
Во время этой охоты Наполеон в запале чуть было не отстрелил королю Вюртемберга его мужское достоинство. Немецкий заяц от отчаянья спрятался между толстыми ногами короля, и здесь его нашла пуля императора. «Император лучше стреляет королей, чем зайцев», – непослушными от пережитого страха губами пошутил король.
«Ну, слава Богу», – облегченно вздохнул маршал Бертье, главный лесничий Франции, когда ему доложили, что охота обошлась без жертв. Вечером седьмого октября вся компания вернулась в Эрфурт.
14-го октября около полудня оба императора под гром пушек покинули Эрфурт. Наполеон проводил Александра точно до того места, где они встретились 27-го сентября (во всём ощущалось продуманность пьесы). Императоры обнялись на прощание. Александр сел на коня и уехал, не оборачиваясь. Больше они никогда не виделись.
Александр поехал в Веймар и там, у родственников провел несколько дней. А Наполеон вернулся в Эрфурт и, дав нескольким немецким владетельным князьям аудиенции, вечером оставил Эрфурт. 18-го октября Наполеон прибыл в свой любимый Сен-Клу.
14
Перед поездкой в Эрфурт Наполеон распорядился об образовании шести армейских корпусов под командой: Виктора, Бессьера, Лефевра, Сен-Сира и Нея. Общая численность корпусов должна составлять 186 тысяч солдат, кроме того предусматривались резервы численностью 34 тысячи человек. Десятого сентября Сенат принял резолюцию о чрезвычайном призыве 160 тысяч человек. Из них 80 тысяч – призывов 1806-1809 годов и 80 тысяч – призыва 1810 года. В городах на испанской границе создавались огромные склады боеприпасов, обмундирования и провианта.
Когда Наполеон готовился окунуть Испанию в кровавую купель, хунты никак не могли договориться кто главнее, а испанские генералы никак не могли договориться кто из них главнокомандующий. Провинциальные хунты признавали власть Высшей Хунты лишь частично, а армии провинций с трудом координировали свои действия. 13-го августа войска объединенной армии Валенсии и Мурсии под командой генерала Ламоса вошли в Мадрид. До 10-го сентября к Мадриду подтягивались войска объединенной армии Кастилии и Андалусии под началом генерала Кастаноса, гордого победой над корпусом Дюпона. Пятого сентября в Мадриде общий военный совет не смог назвать главнокомандующего. Ламос не хотел подчиняться Кастаносу. Кастанос считал, что победой над неприятельским корпусом он заслужил право быть главнокомандующим, а были еще армии Эстремадура, Арагона, остатки регулярной армии королевства и командующие этими армиями тоже претендовали на главную роль.
Месяц спустя Ламос и Кастанос договорились о создании центральной военной хунты под председательством Кастаноса, но она заседала только один раз, и на этом дело закончилось, ибо командующие армиями Эстремадура и Арагона не признали её верховенство. Может быть, испанские генералы договорились бы кто главней, если бы Наполеон дал им достаточно времени, но времени он им не дал.
Ко всем сложным военным раскладам добавлялось присутствие на испанской земле английского экспедиционного корпуса. В самом начале, еще на уровне способствование конфликту, Лондон рассматривал Испанию как второй Неаполь, только несравненно масштабней. А возможную войну в Испании рассматривал как национально-освободительное движение.
За пятнадцать лет непримиримой борьбы идеология Англии и Франции поменялись местами. Революционная Франция начинала с провозглашения неотъемлемого права каждого народа на самоопределение и решительно отрицала монархию как принцип государственного устройства; а Англия стремилась к реставрации во Франции, финансировала европейские монархии, выразившие желание воевать с республикой и жестоко затаптывала ростки сепаратизма в Ирландии. Миновав несколько промежуточных состояний, Франция под руководством лучшего в мире императора пришла к установлению монархий, где только возможно и к жесточайшему подавлению народов Европы; а Англия пришла к тому, с чего начинала Франция. В поиске лекарства против болезни Наполеон британский истеблишмент, миновав несколько стадий, пришел к осознанию, что радикальным средством является партизанская война под лозунгом национального освобождения.
Найдено это средство было случайно. В 1799 году тяжеловесная французская армия в Неаполе так и не смогла одолеть подвижные отряды Руффо и Михельсона, которые сегодня в одном месте укусят и исчезнут, а завтра в другом. Тогда партизаны (правда, с помощью русских и турецких моряков) очистили страну от французов. В 1806 году, во время второго завоевания Неаполя, разразилась вторая партизанская война, гораздо масштабней первой. Английские специалисты, командированные офицеры военного министерства, в этой войне принимали самое деятельное участие. Они и организовывали отряды, и снабжали их оружием и деньгами, и обучали отряды методам ведения военных действий, и, до известной степени, координировали действия отрядов.
Сама по себе такая война не могла привести к решающей победе, но она могла отвлечь столько сил, что это фатально могло сказаться где-нибудь в другом месте. И, вероятно, сказалось. В мае 1812 года Таймс опубликовала статистику французского военного присутствия в Испании.
• 1807 год – 47 700 пехотинцев, 7 120 кавалеристов, 100 подвод боеприпасов, 167 пушек всех калибров.
• 1808 год – 203 200 пехотинцев, 36 200 кавалеристов, 1 800 подвод боеприпасов, 196 пушек всех калибров.
• 1809 год – 44 950 пехотинцев, 4 302 кавалеристов, 365 подвод боеприпасов, 434 пушек всех калибров.
• 1810 год – 124 510 пехотинцев, 27 734 кавалеристов, 3 209 подвод боеприпасов, 112 пушек всех калибров.
• Всего за четыре года – 420 160 пехотинцев, 73 365 кавалеристов, 7 650 гражданских служащих, 7 530 саперов = 508 698 человек; 820 полевых орудий, 55 гаубиц, 34 мортир; 6 734 подвод боеприпасов.
Весной 1807 года английские офицеры-партизаны получили предписания военного министерства оставить Неаполь и перебазироваться в Испанию. Они приехали в Испанию примерно одновременно с доном Жозефом. Новый король английских экспертов как блох завез на Иберийский полуостров.
Летом, особенно после разгрома корпуса Дюпона, у Лондона появилась робкая надежда, что все решится на полях сражений, но скоро эта надежда исчезла, ибо испанцы никак не могли поделить полномочия, а Наполеон готовил огромную армию ко второму завоеванию Испании. Стало быть, остается одно – изнурять противника. Все три месяца, что отпустил испанцем Наполеон, английские офицеры готовили французам сюрприз.
В октябре в центральную хунту прибыл чрезвычайный посол Лондона сэр Гукем. В это же время командование стоящим в Португалии экспедиционным корпусом принял генерал сэр Джон Мур. Согласно указаниям правительства, английские войска должны догнать армию Эстремадура, которая наступала на Бургос, и действовать с ней совместно.
В наступлении Мур послал артиллерию и прикрывающую её кавалерию кружным путем через Элваш, Талаверу, Эскориал; пехота же двинулась короткой, но труднопроходимой дорогой через Коимбру, Гуарду. Мур надеялся в начале декабря объединить свой шестнадцатитысячный корпус в Саламанке. Между тем, на севере, в Ла-Коруньи, высадилось 13-ти тысячное подкрепление под командой генерала сэра Дэвида Берда. В конце ноября его корпус достиг Асторда.
Тем временем, пока испанцы и англичане, не встречая сопротивления, по отдельности наступали на восток и северо-восток, а французы отходили на север и северо-восток, имея весьма смутные представления о местонахождении противника, из Германии к последним подошло подкрепление. Король Жозеф собирал войска вокруг Эрбо. К концу октября реорганизация французской армии под командой маршалов Монсея, Нея и Бессьера была завершена, и можно было всё начинать по новой. Ждали только отмашки императора.
15
После Эрфурта Наполеон несколько дней пробыл в Париже. 25-го октября он открыл заседание законодательной комиссии речью, в которой хвастливо заявил, что скоро он водрузит императорского орла в Лиссабоне. Пять дней спустя он выехал в войска, дабы окончательно решить испанский вопрос. Ещё через три дня он достиг Байонны, где его ожидал начальник штаба армии, маршал Бертье. Дальнейший путь они проделали вмести. 5-го ноября в городке Витория, наконец, увиделись император Франции и король Испании. Жозеф доложил неспокойному младшему брату обстановку во вверенном ему королевстве. В Витории Наполеон официально принял главнокомандование армии.
10-го ноября Наполеон прибыл в Бургос, где располагался главный штаб и откуда император рассылал приказы по подготовке ко второму, на этот раз чисто завоевательному, испанскому походу. Против Испании Наполеон сосредоточил примерно 250 тысяч пехоты и 50 тысяч кавалерии. Примерно вдвое больше того, что он имел против Австрии и России в 1805 году и вдвое больше, чем он располагал против Пруссии и России годом позже.
Эта зима в южной стране выдалась необычайно холодной и снежной, словно Провидение репетировало лютую стужу 12-го года. Один швейцарский офицер писал, что столько снега он не видел у себя на родине, а в Альпах трудно жаловаться на нехватку снега.
С конца октября французская армия снова наступала. На правом её фланге возле Бильбао корпус генерала Виктора и корпус маршала Лефевра в битве 10-го и 11-го ноября разбил остатки регулярной испанской армии под командой генерала Блейка, которая менее года назад в союзе с французами захватывала Португалию. В этот день, десятого ноября, в центре французского наступления тоже произошла битва. У Бургоса корпус маршала Сульта встретил наступающую армию Эстремадура, которая так и не соединилась с англичанами, и одолел её.
В это время две оставшиеся испанские армии – Андалузии генерала Кастаноса и Арагона генерала Мелси – объединились у города Тудела. Но, объединившись, генералы никак не могли договориться о главенстве. В состоянии спора нашел их корпус Ланна. 23-го ноября Ланн со свойственной ему решимостью атаковал неприятеля, а увлеченные выяснением отношений испанские генералы выставили на поле боя не все войска. В результате, сильно уступающие количественно французы одержали победу, а испанцы откатились в Сарагосу.
Уже после сражений десятого ноября Наполеон перераспределил силы для взятия Мадрида. С правого фланга через Селовию на столицу двинулся второй армейский корпус маршала Лефевра. Шестой корпус маршала Нея наступал на Мадрид по центру через Сорию. И с левого фланга через Тудела к Мадриду устремился третий армейский корпус маршала Монсея.
Сам император выступил из Бургоса с частями корпуса генерала Виктора. Едва двинувшись в путь, император остановился в Аронда и пробыл там шесть дней, возможно, чтобы приблизились корпуса Нея и Монсея. Только 29-го ноября с частями корпуса Виктора и несколькими гвардейскими батальонами Наполеон продолжил марш.
Испанский генерал Сен Жуан с отрядом 8-9 тысяч человек расположился на перевале Сома-Сьерра, а на прилегающих к перевалу возвышениях расположил артиллерию. Словом, испанцы закрыли дорогу на Мадрид. Авангардная дивизия генерала Рюффина, несмотря на близость императора и вызванный этим обстоятельством массовый героизм, не смогла пробить испанскую оборону. Наполеону – его ставка находилась в десяти километрах от перевала – доложили о задержке марша. Он послал полковника Перре (адъютанта Бертье) определить возможность взять перевал быстрой решительной кавалерийской атакой. Перре галопом поскакал выполнять задания. На перевале он попал под плотный ружейный и картечный огонь. Полковник вернулся и доложил императору, что кавалерийская атака невозможна.
– Как невозможна! – взорвался император и был так гневен, что огрел несчастного полковника хлыстом, – я не знаю такого слова!
Наполеон сам сел на коня и, ворча, что никому ничего нельзя доверить, приблизился к первой испанской батареи.
– Возьмите препятствие галопом, – обратился он к командиру польского эскадрона телохранителей.
Вскоре этот и два других эскадрона польских улан под началом полковника Качитульского с криками «Да здравствует император!» ворвались на батарею и порубили канониров.
Такова одна из легенд, которые как скорлупа окружают всю жизнь императора-лицедея. На самом деле Наполеон, выехав на позиции, убедился в справедливости доклада Перре, что не следует в горах кавалерией атаковать артиллерийские хорошо укрепленные позиции, но слово не воробей и не извиняться же, в самом деле, императору перед каким-то полковником. Великому и могучему проще уложить в могилу сотню вторую кавалеристов, чем признать собственную неправоту.
На самом деле Наполеон вслед полякам послал в атаку не меньше тысячи конных егерей под командой генерала Монбрена, а командиру 96 пехотного полка генералу Варину приказал затащить на высоту пушки и оттуда уничтожить вражеские батареи, и последнее обстоятельство стало решающим. Что же касается поляков, то во время первой атаки, кстати отбитой, из 150 славных уланов 83 были убиты на месте и вряд ли кто остался не раненым.
Испанцы отступили, а генерала Сен Жуана, не предусмотревшего обходной маневр, казнили собственные солдаты.
Второго декабря Наполеон остановился в замке Шамартин, принадлежавший матери герцога Инфантадо, расположенного примерно в часе резвой езды от Мадрида. Здесь он стал ждать испанских послов с ключами от столицы, но ожидание его, против обыкновения, сильно затянулось...
Высшая Хунта покинула столицу 30-го ноября. В городе остался Совет Обороны, возглавляемый герцогом Инфантадо. В совет входили: генералы Маркус Кастолар и Томас де Марло, губернатор Фернандо Веро и координатор Хунты Педро де Мора. Всецело поддерживаемый мадридцами, совет был полон решимости защитить столицу.
В течение первого и второго декабря Наполеон неоднократно посылал парламентеров с требованием капитуляции, и, поскольку неизменно Совет отказывался, третьего приказал готовиться к штурму. Неизвестно чем бы закончился этот штурм, учитывая, что войска генерала Кастаноса торопились к столице, а французские корпуса находились в отдалении. Но к счастью, которое всё ещё сопровождало императора, четвертого декабря во французское расположение прискакали представители Совета Обороны, подтвердившие капитуляцию.
Тем же днем, уже из Мадрида, Наполеон издал ряд указов, которые, не будь он захватчиком, принесли бы ему славу гуманиста и народного героя Испании. Он издал указ о ликвидации ленного права, о ликвидации грозы средневековья – инквизиции, указ об упразднении таможенных барьеров внутри страны и указ об уменьшении на треть монастырей, которых, право слово, в Испании было так много, как не в одной другой стране. Само собой разумеется, Совет Кастилии объявлялся низложенным, а многие испанцы, показавшие враждебность при первой оккупации, подверглись аресту.
Карманного короля Жозефа Наполеон вообще не спросил об указах. 22-го января 1809 года Жозеф торжественно въехал в Мадрид, а на другой день чиновники-коллаборанисты поклялись ему в верности.
16
Быстрые марши, осенняя распутица, необычайно сильная в этом прокисшем году привели к отставанию магазинов, и только этого обстоятельства достаточно для массовых грабежей. В общем, всё как всегда. Так было в Германии в 1805 году, так было в Пруссии годом позже, так случилось и в Испании, с той лишь разницей, что грабежи натолкнулись на активное народное сопротивление, которое вызвало ответную волну насилия.
Очень скоро французы поняли, что Испания совсем другая страна, чем Италия или Германия. Не было замка или постоялого двора, в котором бы завоевателей добровольно накормили или дали бы напиться воды.
«Жечь и палить – развлечение, в котором наши солдаты себе не отказывали, – писал генерал Жирарден, одно время первый конюшный короля Жозефа, о летнем отступлении французов из Мадрида. – Они поджигали зрелые, готовые к уборке пшеничные поля... Страсть поджигать, овладевшая нашими войсками, была так сильна, что зажигали дома, в которых ночевали, едва их покинув».
Уже в начале второго завоевания взаимная ненависть проявилась в полной мере. «Для нас, – писал о начале кампании баденский майор Гролманн, – было ужасно видеть, как прекрасная страна отдана безудержному насилию и ненависти пьяных солдат, которые мыли руки коньяком и шампанским и вытирали их о ризы... Сразу за пожарными фурами устремлялись они в город. Через несколько минут все дома стояли объятые жарким пламенем... Некоторые солдаты, свински пьяные, сгорали при этом в домах. Драгуны вытащили из подвала дрожащую женщину, обесчестили её прямо на улице до потери сознания и бросили обнаженное бессознательное тело в огонь её собственного дома».
Рыба гниет с головы. С самой головы. Вслед за императором грабили маршалы. Особенно отличились в этом деле маршалы Массена и Сульт. Тирон де Метц писал о Сульте: «Он брал себе деньги, бриллианты и дорогие произведения искусств: картины, статуи Девы Марии, статуи ангелов из благородных металлов. К большой злости Наполеона, не были пощажены бриллианты испанской короны». Вслед за командирами старались и солдаты. «Нет слов, – писал Преси, генеральный инспектор военного здравоохранения, – описать те зверства, в которых не была бы замарана солдатня в день вступления в Бургос, этот по-настоящему славный город. Город и без насилия всё отдал бы, что нам было необходимо. Монахи и состоятельные жители в ужасе разбежались. Кипящие гневом солдаты, не слушающие приказов своих командиров, как опустошающая лава вливались в церкви, монастыри и приватные дома и ничто не знало пощады. Церковный инвентарь, мебель, скамьи, бочки были разбиты, поломаны, изгажены или уничтожены другим способом при поисках золота и драгоценностей... Императорская гвардия, особенно пехота, повсюду находила вино, а найдя, напивалась допьяна. Последними прибыли гренадеры и напились до полусмерти. В дороге терялись шапки, ружья и на каждом привале пили дальше...».
О нравах, царящих в занятом Мадриде, Гролманн писал следующее: «Жители не скрывали свою ненависть к нам. Об отношениях с ними нечего было и думать. Прекрасный пол заперся по домам. Только изредка встречались на улицах запряженные парой мулов большие старые кареты, управляемые плохо одетыми слугами. В них черноглазые Донны перемещались от одного дома к другому.
Лишь низшие классы искали общения с нами; несчастные отбросы, чьё число в Мадриде всегда было большое, а вследствие всеобщего обнищания ежедневно увеличивалось. Несмотря на предостережения, некоторые наши люди стали жертвами этих грязных попрошаек. Какая-нибудь Серена заманивала солдата в отдаленный дом, убивала его там и выбрасывала на улицу. Были испанцы, у которых вид французов вызывал такой гнев, что они закалывали солдат кинжалом прямо в сердце. Многие были схвачены на месте и спокойно шли на виселицу, с выражением довольства на лице».
Молодой французский офицер писал: «Испанский народ в своем большинстве живет религиозным патриотизмом и не имеет ни малейшего практического знания о воинской сплоченности и законах войны. С легким сердцем оставляли они знамена после поражения и не чувствовали ни малейшего обязательства держать данное обещание. Но они имели один интерес, одно желание: всеми возможными способами мстить французам, которые покорили их родину... Один полковник, любимец и адъютант короля Жозефа, осматривал пленных, построенных перед фронтом полка. Он приказал пленным скандировать по-испански: «Да здравствует король Жозеф!». Сначала выглядело так, как будто пленные не поняли, но после некоторого молчания всё выкрикнули привычный лозунг: «Да здравствует император Наполеон и его непобедимые войска!». Полковник подошел к одному пленному солдату и угрожающе приказал повторить его слова. Пленный выкрикнул: «Да здравствует король Жозеф!». И в этот самый момент вперед вышел испанский офицер – согласно обычаю, он не был разоружен – и проткнул солдата своей шпагой».
В декабре генерал Виктор писал императору: «Ни на одной войне за все её время не было столько эксцессов, сколько происходит здесь за несколько дней. Примеры строгости не могут предотвратить этот разбой. Время дать солдатам отдых, и я прошу позволение Вашего Величества его им пообещать, чтобы вернуть чувство воинской доблести. Дух неповиновения командирам идет от гвардии. Несмотря на усилия офицеров удержать солдат в строю, едва ли можно рассчитывать на четверть состава. Остальные бродят по стране там, где захотят».
В декабре Наполеон издал указ против насилия, но армия его проигнорировала. По подсчетам французской комиссии военные украли только драгоценных камней на сумму 15-18 миллионов франков. Это только то, что можно было подсчитать, то, что украли маршалы и генералы из государственных запасов. Сколько исчезло из частных домов – подсчету не поддается.
Двадцать девятого ноября, перед боем в Сома-Сьерра Наполеону доложили: на юге страны замечены английские войска. Возможно, эта новость стала причиной бешенства императора, жертвой которой стал полковник Перре. Первоначально Наполеон планировал после взятия Мадрида маршировать на Лиссабон, но присутствие на полуострове английской армии заставило его предпринять другие меры.
И английские войска вели себя в стране если и лучше французов, то не намного. «Войска ведут себя ужасно, – писал генерал Веллеслей во время португальской операции, – эти канальи победу переносят не лучше, чем войско сэра Джона Мура поражение». И уже из Испании: «Невозможно описать беспорядок и насилие в частях. Как только солдаты оказываются вне поля зрения их офицеров, начинаются бесчинства. Нет такого вида зверства, которое не произвели наши солдаты без малейшей на то нужды. И это против народа, который повсюду встречает нас как друзей». Сержант британской армии описал поведение солдат при взятии Сан Себастьяна: «На улицы выкатили бочки с вином и разбили крышки, чтобы всякий желающий мог выпить. Когда офицеры, опрокинув бочки, пытались восстановить порядок, пьяные солдаты ложились на землю и пили из сточных канав. Когда все канальи напились до бесчувствия, а некоторые, вследствие их бесчинств, представились, смог бедный город немного перевести дух. Утром ввели свежие войска для охраны города и поставили несколько виселиц, но обошлось без них. Два или три офицера были убиты, когда они пытались навести порядок. Лорд Веллеслей наказал виновных тем, что запретил на некоторое время выдавать им их грог».
Командующий английской армии генерал Мур решился наступать на восток, поскольку имел твердое заверение Высшей Хунты, что испанцы будут всеми силами защищать Мадрид, и он сильно недооценил численность французского контингента. Дабы перерезать противнику коммуникации, Мур наступал по линии Вальядолид – Бургос. Девятого декабря он узнал о сдаче Мадрида, и в силу этого он приказал марш на Саламанку. Двумя днями позже разведчики перехватили вестового, везшего маршалу Сульту письмо императора. Из письма следовало, что корпус Сульта неосмотрительно оторвался от других корпусов. И Мур решил пока к Сульту не подошли подкрепления атаковать корпус, силу которого он оценивал в двадцать тысяч бойцов. Однако действовал Мур чрезвычайно медленно. Лишь 20-го декабря его войска объединились с корпусом генерала Берда, доведя общую численность до 27-ми тысяч. Кроме того, Муру обещал поддержку Ла Романа, который после поражения 10-го ноября сменил генерала Блейка на посту командующего остатками регулярной армии.
22-го декабря Мур атаковал Сульта у Сахадуна. Однако сделал он это так же нерешительно, как и провел всю подготовку к нападению. Батальоны Сульта без труда отбили слабые атаки британских полков. Три дня спустя, в силу поступившей информации о приближении к Сульту подкреплений, Мур скомандовал общий отход. Он рассчитывал в Виго и Ла-Каруньи погрузить армию на транспортные корабли, а на море французы беспомощны что-либо сделать. Что же это было за подкрепление, испугавшее английского командующего и заставившее его принять решение о прекращении испанской операции?
Девятнадцатого декабря разведка, которая в этой компании была на редкость слабой, доложила императору о нахождении английских войск в Саламанке. Тотчас Наполеон приказал шестому армейскому корпусу маршала Нея, императорской гвардии и дивизии Лаписса из корпуса генерала Виктора (всего 42000 солдат) выступить маршем на соединение с корпусом маршала Сульта. Через три дня император выехал в войска, чтобы лично руководить поимкой англичан. После первой своей операции в Тулоне, британцы, предпочитая воевать чужими руками, ни разу не дали Наполеону возможность продемонстрировать на них свое полководческое искусство, и тут – англичане совсем недалеко и можно сразиться с ними, а не с их наемниками. Перед отъездом Наполеон дал указание брату: напечатать в мадридских газетах, что английские войска числом 20000 человек (не имея ни малейшего представления, сколько их на самом деле) окружены и разбиты непобедимыми императорскими войсками. Вот эта короткая газетная заметка и испугала Мура.
17
Обильный снегопад сопровождал французский марш через горы. Мокрый снег падал так густо, что солдаты промокли насквозь. Весь день 23-го декабря батальоны дивизии Лаписса находились в пути. Император, два его адъютанта и маршал Бертье шли с дивизией пешком, ибо лошади из-за гололедицы могли свалиться в пропасть. Многие во время этого бесконечного, тяжелейшего марша замерзли насмерть, многие сорвались в пропасти, а некоторые, чтобы прекратить мучения, сами бросались с обрыва. Генерал Кастелла признавался, что никогда в жизни он так не мерз как в тот декабрьский день. Железная воля императора гнала и гнала батальоны сквозь бесконечную снежную взвесь. Пятьдесят километров прошла дивизия без длительных привалов. Это много, очень много даже для идеальных погодных условий по равнинной местности, а промокшими да по горным тропам...
Из-за марша за гранью человеческой выносливости и вообще всех лишений, перенесенных в Испании, солдаты, рядом с которыми шел Наполеон, подговаривали друг друга убить императора – причину их мучений, но не одному не хватило решимости. Наполеон всё слышал, но делал вид, что ничего не замечает. На перевале по рядам разлетелась весть, что командир в награду за стойкость и мужество обещает хорошие квартиры и много бренди и эта весть отвела руку возможного убийцы. Командир сдержал обещание. Обсохнув, выспавшись и хорошо позавтракав, солдаты сами удивлялись своей вчерашней капризности. А Наполеон в письме к Жозефу назвал этот марша «достаточно неприятным». На следующую ночь дивизия разбила бивуаки уже под Виликантином, в месте сбора армии.
Между тем, корпус Нея и гвардия прибыли в Тодесиллас. 25-го все войска объединились в Аревало. Там император провел рождественский вечер. Наполеон был убежден, что в ближайшие дни он достанет англичан. С 26-го декабря между французами и британцами, между Наполеоном и Муром началась смертельная дуэль, победителем в которой будет тот, у кого крепче ноги.
Уже вечером 25-го декабря английские войска стали отступать на север. 27-го армия достигла Медино-де-Риосеко. Там она неожиданно повернула на юго-восток. Вечером 28-го (авангард) и утром 29-го (центр и арьергард) прошли Вальдерас.
По движению английских войск Наполеон определил, что неприятель отступает через Саламанку в Португалию. Имея это соображение в виду, он с бригадой конных егерей генерала графа Лефевра-Денуэтта 26-го декабря выехал в Вальдерас, очевидно чтобы пристроиться в хвост отступающим, взять пленных, допросить и тут же придумать гениальный план полного окружения и уничтожения неприятельской армии, о чем было уже объявлено в мадридских газетах. Днем 27-го декабря бригада расположилась в Вальдерасе.
Однако, как уже упоминалось, в Медино-де-Риосеко Мур повернул армию на 120 градусов от первоначального направления, и там, где Наполеон предполагал арьергард, оказался авангард британцев. Ранним утром 28-го город с ходу атаковали гусары генерала лорда Пажета. Император в сопровождении всего 25 всадников спасся от плена бешеным галопом, а гусары преследовали французскую бригаду тридцать километров почти до Бенавенте и Лефевр-Денуэтт попал в плен. Второй раз за неполную неделю Наполеон был на краю гибели или плена, но Судьба была к нему благосклонна. Пока благосклонна.
Вечером 29-го декабря английская армия миновала Бенавенте, а двое суток спустя город прошли преследующие их французы. Первого января 1809 года Наполеон выехал из Бенавенте в Асторгу, самый западный пункт Европы, в котором он побывал. В дороге на Асторгу императора нагнал парижский курьер с папкой от генерала-почтмейстера графа Лавалетта. Среди прочих бумаг находилось письмо министра иностранных дел императору и письмо короля Баварии, адресованное Бертье. Оба адресата сообщали, что Австрия недвусмысленно вооружается, и нет сомнения, что вооружается Дунайская империя против Франции. Благодаря секретарю Наполеона Менавлю мы знаем содержание этой папки, но об одном письме он умолчал, очевидно намеренно, а это письмо было много важнее всего остального. Тайная полиция Евгения перехватила курьера от Талейрана к королю Неаполя Мюрату, в котором первый делал второму прозрачные намеки по части французского императорства. Вице-король Италии писал императору, что в Париже Талейран и Фуше сблизились, уже поделили власть и предприняли меры, чтобы Его Величество никогда не вернулся из Испании и что, возможно, Фуше послал в Испанию наемных убийц.
Всему Парижу была известна вражда между Талейраном и Фуше и вражда эта всячески раздувалась Наполеоном. Но так было не всегда. Без малого десять лет назад, а именно летом 1799 года, Директория назначила Фуше министром полиции по рекомендации Талейрана. Во время революции 18-го брюмера Фуше стоял под командой Талейрана, в руках которого были сосредоточены все нити заговора. Вражда возникла позже и возникла она оттого, что Бонапарт обманул Талейрана с Италией, а Талейран, в силу обмана Бонапарта, не смог выполнить свои обязательства перед Фуше. После гибели или пленения Наполеона в Испании, Талейран и Фуше планировали провозгласить императором Мюрата, который был очень обижен на Наполеона за обман с испанской короной, и корона Неаполя лишь частично смягчила эту обиду. Да и жена Мюрата, сестра Наполеона Каролина была вовсе не прочь поменять королевскую корону провинциального Неаполя на императорскую корону владычицы Европы.
Это письмо, а не подготовка Австрии к войне, заставило Наполеона бросить преследование таких уже близких англичан и вернуться в Париж. Третьего января он передал командование маршалам и в этот же день уехал из Асторга. Три дня он пробыл в Бенавенте, улаживая самые неотложные дела в связи с открывшимся заговором, а шестого числа переехал в Вальдерас. Там он собирал информацию и посылал курьеров с приказами во Францию, имеющие целью ликвидировать путч еще до его приезда. 17-го января, когда он решил, что все необходимые меры предприняты, оставил он Валидол и помчался во Францию.
С собой император взял людей, которым полностью доверял: Савари, Дюрок и телохранитель Рустам. Из Вальдераса император выехал неожиданно и, чтобы не привлекать внимание возможных наемных убийц, не взял с собой охрану. Только пятеро саперов верхом, случайно встретившиеся императору на выезде из города, сопровождали четверых всадников. Семь часов бешеного галопа (если под Вальдерасом и была засада, она не могла угнаться за удирающим императором) и наполовину мертвая от голода и усталости группа прибыла в Бургос. Там его ждала верная охрана и дорожная карета. 19-го января император уже в Байонне. За 36 часов он преодолел двести километров. В Байонне Наполеон остановился на несколько часов, ночь с 20-го на 21-го он провел в Бордо. Утром 23-го января Его Величество прибыл в столицу.
18
Император поручил завершить операцию разгрома англичан маршалам Нею и Сульту, которые имели в своем распоряжении не меньше чем 45000 человек.
В наступлении британская армия показывала весьма средние способности к маршам, но имея на пятках неприятеля, англичане превзошли в скорости даже французов, а они считались самыми быстрыми в Европе. За двенадцать дней непрерывного марша английские солдаты прошли больше трехсот километров и выиграли у французов еще три дня. Одиннадцатого января 1809 года войска Мура достигли Ла-Каруньи, но флота, который должен был их забрать, в порту не оказалось. Транспортники и корабли прикрытия появились только 14-го после полудня. Сразу началась погрузка. Она продолжалась остаток 14-го, весь день 15-го, а утром 16-го появились неразлучные Ней и Сульт и с марша атаковали британские позиции.
К обороне англичане хорошо подготовились, расположив на мощных редутах 150 пушек с большим запасом боезарядов. На подступах Ла-Каруньи разгорелся жаркий бой. Британцы бились как львы, сдерживая яростные атаки сразу двух корпусов, численностью превосходящие обороняющихся по крайней мере в десять раз. До глубокого вечера английские канониры и арьергард удерживал позиции. В этом бою был смертельно ранен и ночью скончался английский командующий генерал сэр Джон Мур.
Ночью англичане тихо оставили позиции, бросив пушки, стараясь не шуметь, погрузились на корабли, и утром смогли выйти в открытое море. Французам досталась вся артиллерия, восемь испанских крейсеров, с которых были сняты пушки для обороны, и три испанских фрегата, но британский кит уплыл от когтей и зубов французского льва.
За четыре недели, считая от боя 22-го декабря, английская армия уменьшилась на 7000 человек. Не менее половины потерь пришлось на не выдержавших тягот марша солдат и, вследствие этого, попавших в плен.