2
2 октября 1849
Осень расцветала в своем холодном погибающем величии, в туманном и темном октябрьском дне, и ледяной воздух сгущался в облака розоватого тумана, поглощая свет, растворяя в себе любое тепло. Город казался спящим в мертвой тишине, и лишь только капли дождя едва шелестели, разбиваясь вдребезги о землю, сплошь покрытую багрово-золотым ковром, отражающим слабый свет от глянцевой своей поверхности, и поглощающим стелющийся туман.
Дориан писал в парке, вооружившись зонтом. Пальцы его посинели от холода и онемели так, что он едва держал в руках кисть. Холод совершенно лишал его сил, и в какой-то момент он понял, что больше не выдержит.
- Боги… - прошептал он, кутаясь в пальто. – Это невыносимо! - он вздохнул и огляделся, растирая ладони. Кончики пальцев отчаянно болели, наливаясь кровью, и ему пришлось натянуть на руки перчатки.
Едва почувствовав приближение сумерек, холод ужесточился и, бросая в лицо художника ледяные иглы дождя, проник под его одежду, даже под его кожу, остужая кровь. Дрожь парализовала тело Дориана, и вместе с ней пришло бессильное ощущение того, что за ним наблюдают.
Дориан огляделся в попытках определить, что за силуэты вдалеке скрывает от него туман. И каждая темная точка виделась ему человеком, и в перемещающихся клубах тумана сложно было понять, остается ли эта точка неподвижной или шевелиться, подавая признаки жизни.
Он напрягал зрение как только мог, но едва ли это ему помогло, и, бросив поиски призрачного преследователя, опустился на скамейку, дрожащими руками собирая свои вещи.
Краски осени меркли в преддверии сумерек; багрово-грязным светом мелькал западный угол графитного серого неба. Было тихо. Так тихо, что казалось, Дориан слышит, как кружатся в воздухе его мысли и как кровь течен в его венах, от сердца до кончиков пальцев; так тихо, что моросящий дождь превратился в шепот призраков, беспокойно рассевшихся по черным ветвям. Он ощущал их присутствие среди этой мертвенной тишины, которая, как казалась ему, освещала сырой воздух то фиолетово-алыми, то зеленовато-голубыми лучами, порой и вовсе наполняя мерцающей полутьмой.
Дориан боялся пошевелиться. Он опасался потревожить тишину своим присутствием, даже звуком биения сердца или неосторожным выдохом. Пустота аллеи казалась ему священной. Он завороженно глядел на горько-тоскливую картину смерти некогда цветущей природы и думал, что, наверняка, любая красота прекраснее всего тогда, когда она застывает на пороге гибели.
Он собрал свои вещи и готов был тронуться с места, как в клубах тумана неподалеку обозначился живой силуэт. Он приближался, ступая неслышно, но едва ощутимая резкость в его движениях настораживала, отдавая тревожной болью в виски. Дориан поднялся на ноги, сделал шаг навстречу и замер, различая женский силуэт в легком платье. Дрожь прошла вдоль его позвоночника, и он замер на месте. Не страх парализовал его в тот миг, но легкий толчок в самое сердце, прошедший между его ребер и отозвавшийся в голове. Он замер, различая мягко очерченный профиль на расстоянии вытянутой руки, и обнаженные плечи, острую ключицу, обтянутую смуглой кожей, и светлые пятна рук, едва мерцающие на фоне темного облачения. Он видел глаза этого обернутого в плоть призрака, их непроницаемую темно-янтарную глубину, губы, приобретшие сиреневатый оттенок, даже нити голубых вен, дрожащие под тонкой кожей, скидывая с себя капли дождя.
Происходящее напоминало сон, в котором Дориан не властен был над собственным телом. В бессилии протягивая руки к девушке, он ощущал влечение к ее холодной и пустой смертельной красоте. Дождавшись, пока силуэт ее исчезнет в тумане и сбросив свое оцепенение, он пошел за нею следом, чуть слышно ступая меж багровых пятен листьев. Но едва ли мысли его касались этого обреченного на смерть призрака. Без малейшего сожаления он мог бы наблюдать за ее мучениями, чтобы только впитать в себя предсмертную агонию ее оболочки и перенести ее на окровавленный холст. Он забыл бы цвет ее глаз, едва попрощавшись с ее нежным образом, приобретшим особую притягательность на пороге смерти.
И иная боль отозвалась в его голове пугающим видением. Он обернулся, чтобы убедиться в его нереальности, но каждая частица его крови ощущала присутствие этого существа, этого демона, рождающего в сердце безотчетный страх.
Иная природа его всегда тревожила художника. Он ощущал в том теле частицу чужих звезд, непередаваемую связь с миром, недоступным для человека. Имя тому демону — Джина. Оно звучало в его голове, как звон, как сигнал, как предупреждение. Опасность, таившаяся в двух коротких слогах сжимала ему горло. Он всегда задыхался, подчиняясь ее присутствию, и все, что было живого вокруг, склонялось перед смертью, которую она в себе несла.
Джина. Так, словно имя ее вытесано из фальшивого камня, внутри скрывающего алмаз. Кем была она и как появилась — имело ли это значение? Она жила и наблюдала за ним, пободно мучительному демону, прокравшемуся в мозг и просачивающемуся в кровь сквозь тонкие покровы кожи. Она была везде, так, словно этот мир с самого своего рождения принадлежал ей. Дориан желал, чтобы мысли ее ему открылись. Он чувствовал ее так близко, словно их запястья были скованы одной цепью, и она тянула его за собой, но голос ее растворялся, не успевая достигнуть его ушей. Он чувствал в ней свою гибель или свое спасения (решить он пока не мог), и знал наверняка, куда веедет дорога, ею избранная: к концу, будь он светлым пятном в клубах тьмы или бесконечной пропастью, искажающей время и пространство своей тяжелой чернотой. И, кем бы ни была она, он точно ощущал, что в ней не существует человека, и, кем бы она ни была, он ощущал, что она пытается уничтожить человека и в его теле.
Пока он шел сквозь сырую аллею, сумерки сгустились, обращая туман в свое сиреневое густое и холодное дыхание. Полумрак окутал город, и желтые пятна фонарей вспыхнули вдалеке подобно полным лунам, подставляющим один свой округлый бок далеким лучам солнца. И в этом симметричном и немом параде бесконечного количества лун тишина становилась осязаемой. Дориан ощущал ее в своей голове, она едва билась в безразличном холоде, пятнами обозначающимся на коже.
Оказавшись на мостовой, Дориан различил черное пятно кэба у тротуара и несколько темных фигур, движущихся по противоположной стороне улице. До него донесся перестук копыт вдалеке, и он замер, поддаваясь предчувствию. Его вены стянуло приятной болью.
Остановившись, он различил в разорванном светом полумраке ту фигуру, за которой следовал все это время. Она выросла едва осязаемой тенью посреди мостовой, и стояла лицом к приближающемуся кэбу. Стук копыт становился все громче, и колеса с треском разрывали покров дождевых капель. Лошади неслись, подгоняемые кнутом, не замечая препятствия на своем пути. С грохотом вырвавшись из тумана, кэб сбил с ног и подмял под себя беззащитное тело.
Треск костей показался Дориану оглушительным. Никогда в жизни он еще не слышал такого ужасающего звука, никогда еще смерть в своей сиюминутной вспышке не разрывалась от него в подобной близости. Тело его оказалось парализованным восторженным страхом. Он не имел сил сдвинуться с места, и только сквозь бледные полосы полумрака наблюдал за тем, как разрастается кровавое пятно и, мешаясь с потоком дождевой воды, растягивается багровыми подтеками по мостовой.
Когда оцепенение отпустило его, он кинулся к телу, касаясь бледно-оливковой кожи и склоняясь над залитым кровью лицом. Он ощутил, как бессильно опускается грудь жертвы, в последний раз мучительно набирая воздух в легкие, и кровь брызнула ему прямо в лицо на выдохе. Он ощутил слабое прикосновение тонких пальцев к своей руке и отшатнулся, различая обнаженные кости под окровавленной оболочкой. Вскочив на ноги, он попятился назад, уступая место другим людям, слетевшимся на смерть и, возможно, преисполненых сострадания.
Он продолжал глядеть на труп без сожаления и боли, так, словно это было мертвое насекомое, заключенное в прозрачную могилу коллекционером. Изломленные тонкие конечности, маска юного лица и глаза, приобретшие мертвенный отенок фиалки, и кровь, быстро покидающая тело и растворяющаяся в холодной дождевой воде едва ли вызывали в Дориане тот же благоговейный страх, что высекали они из иных сердец, и он стоял, обезоруженный собственным безразличием, и губы его едва шевелились в попытке облечь его слабые чувства в слова.
Толпа вокруг набухала, как губка, брошенная в воду, и в общем пустом звоне голосов и серых масках тонущих в тумане лиц мелькнула единственная живая тень, показавшаяся Дориану лучом света, разрывающим облака безразличия. Капля крови, скользящая по серому лезвию. Он наблюдал за ним с расстояния, различая выразительные черты тронутого солнцем лица и темные живые глаза, чуть мерцающие в матовом воздухе.
Молодой джентльмен прорвался сквозь толпу и склонился над телом, касаясь кончиками пальцев окровавленного лица. Его смуглая ладонь легла на холодную щеку, и он закрыл глаза, склоняя голову перед безразличием смерти. Его профиль мерцал в каплях дождя, и вода скрывалась с кончиков темных волос, опускаясь на остывшую кожу. Отпрянув, он уступил место полицескому и растворился в бесцветной массе из людей и тумана.
- Это - зеркало. - Дориан вздрогнул, и холод прошелся по его спине. - Открой глаза, Дориан. Это — зеркало. - художник замер, не в силах повернуть голову. Капли дождя одна за другой скатывались по его коже, смывая с лица кровь.
- Отражение чего я могу видеть в нем? - слабо выговорил он.
- Искаженное отражение великой истории. - Дориан повернул голову.
- Джина. - прошептал он, и белое лицо сверкнуло бликом среди темноты. Она молчала, и глаза ее странно сверкали и выражали чувство столь необъяснимо глубокое, что казалось, взгляд их проходил сквозь предметы, сквозь пространство и время, и сосредотачивался на точке столь далекой, что даже и край Вселенной был слишком близок, чтобы привлечь к себе и задержать столь всепронзающий взгляд.
- Джина… - повторил Дориан, глядя в ее глаза. Он различал тепло в холодном их мерцании. Чувство, схожее со страхом встрепенулось в его душе. Он ощутил, как вокруг него сжимается мир, оставляя его в холодной тьме и одиночестве. И Джина, это темное существо, не желала спасти его и вырвать из мрака, она выжидала той минуты, когда тело его разорвется и трансформируется в то, что она единственно желала в нем видеть.
- Мне нужно было с чего-то начать. - произнесла она, рассматривая лицо художника.
- Ты убила ее? - чуть шевеля губами смог прошептать Дориан. Он оглянулся, чтобы убедиться в том, что слова его не достигли людей.
- Ты причастен. - ответила она чуть слышно, и голос ее потонул в едва ощутимом шелесте дождя. Дориан молчал, и тело его била мелкая дрожь. Он снял перчатку и коснулся обнаженными кончиками пальцев своего лица, стирая с него кровь.
- Как? - с болью выдохнув, удалось произнести художнику. - Я не знаю, кто она, я не знаю. Я не знаю, что ты имеешь в виду. Что ты имеешь в виду? - беспомощно хватая воздух, прошептал он. Он ощутил раскол в своей груди, словно из ребер его выпал осколок и вонзился в его внутренности. Не поддавшись приступу боли, он выпрямился, свысока глядя на Джину.
- Тебе ее жаль? - спросила Джина, касаясь его руки. Дождь смывал кровь с его пальцев, и прозрачно-алые капли собирались в его ладони. Дориан разомкнул губы, наблюдая за тем, как тонкие струйки пара расворяются в воздухе. Он не смог ничего ответить, и Джина настойчиво повторила свой вопрос. Какой-то острый предмет мелькнул в ее руке и оставил след на коже художника.
- Нет. - ответил он. Тяжелые темные волосы прилипли к его лицу и порыв ветра отбросил их назад, обнажая влажную бледную кожу.
Дориан перевел взгляд на толпу и вновь различил среди безразличной, раскачивающейся черными пятнами в тумане, массе выразительное смуглое лицо молодого джентльмена. Он встретился с его глазами, но лишь на мгновение, прежде чем снова потерял его из виду.
- Ее брат. Джонатан. - Джина отступила на шаг, и лицо ее обволокло облако тумана.
- Джина, что я должен сделать? Что я... - Дориан попытался остановить ее, но пальцы его лишь прошли сквозь воздух. Он опустил голову и посмотрел под ноги: кровь подступала к носкам его ботинок. Закрыв глаза на мгновение, он ощутил, как кто-то прикасается к его плечу. Это была не Джина — ее присутствие он ощущал каждой клеткой кожи так, словно стоял у раскаленного очага, - но полицейский, пытавшийся сдвинуть его с места. Поддавшись, он ступил в круг, где шум дождя нарушали людские голоса, и, ослепленный внезапным светом, решился расказать правду.