Правда -33- Облосвод - общество спасения на водах

Марина Лопатина-С
    Как скверно, когда ходишь безработным. Все идут, торопятся, спешат по делам службы, а я хожу, путаясь у них под ногами, как ненужный, лишний человек. Ходил я, возможно, неделю и зашел в небольшой домик, где помещалась контора Обл.ОСВОДа. Предложил свои услуги, и меня взяли бухгалтером на небольшой оклад. Стал работать. Контора была небольшая: ст. бухгалтер, еще молодой, но мужиковатый, грубый человек, держал себя высокомерно - «Кто я!», два бухгалтера (со мной) и девушка, счетовод-кассир. Был начальник, Трапезников, еще больше ст. бухгалтера мнимый о себе. Считал себя как бы высшей расой. В контору не заходил, знал свой кабинет. Был старший водолазный инспектор Чирин Федя, молодой, интересный мужчина, простой и веселый человек. И был зам. начальника, товарищ Лушин, молодой, душа человек, небольшого роста, хороший товарищ, хотя и морально устойчивый коммунист. Контора была небольшая, но радиус ее работы был большой, от берегов Белого моря до Баренцева. Всюду были наши спасательные станции с начальниками, водоспасателями и легководолазами с заплечными аппаратами ВПА-2, резиновым костюмом, такой же маской, со стеклами, как у противогаза и особые ботинки с грузом. Таких станций было штук 15-20, были у них разные плавсредства, начиная от шлюпок, катеров и было 2-а крейсера-парусники «Товарищ» и «Комсомолец». Функции их были таковы: в шторм - выходить в море и спасать утопающих и терпящих бедствие. Ближняя спасательная станция была напротив, за заливом. Лушин ездил по станциям, проводил политзанятия и готовил моряков военфлота, а Чирин обучал водолазному делу. Я вел материальные документы: списывал и приходовал спасательные круги, водолазную аппаратуру и прочую дребедень. Работа была нудная и атмосфера тяжелая: ст. бухгалтер, «я, ни я!», начальник того выше! Работал, скрепя сердце и тянул лямку.
    Раз после работы ушел домой, как всегда проспал ночь в своем собственном домике. Радио на ночь мы выключали, и ничего не зная, проспали, втроем - я, Маша и маленький Витя. Утром иду на работу, ничего не замечая по пути. Зашел в контору и удивился, никто не работает, все толпятся, галдят, бутылки с вином недопитые, дым, на полу масса окурков. Оказывается, война! Еще ночью всех сотрудников подняли в Дом Культуры, где им вручили явки в части. Протолклись здесь они часов до 10-ти утра, и ушли по назначению, в т.ч. и два «важных», т.е. ст. бухгалтер и начальник. Остались в конторе я (один за всех) и девушка кассир. Из начальства, заместитель Лушин, и водолаз Чирин.
    Начались тревожные дни. Немецкие стервятники все время кружились над Мурманском. Бомбить не бомбили, а пока присматривались, изучали. Вот в газетах неправду писали, что в первый же день вероломного нападения немцы напали на следующие города: Петрозаводск, Киев и Мурманск. На Мурманск месяц не нападали, а только летали. На вокзале происходило то, что было в Гражданскую войну в Новороссийске, когда белые в панике грузились на суда, покидая Россию. Вся привокзальная площадь была загружена легковыми и грузовыми машинами. Это семьи сотрудников ГПУ, Обкома, Облвоенкомата и других видных коммунистов, покидали Мурманск и брали с собой все ценное. Жуть что делалось! Все эти барыньки растрепанные и в слезах старались втиснуться в переполненные вагоны. Мелкоте невозможно было уехать, да они и не особо имели желание бежать. Оставшиеся коммунисты готовились в подполье, маскировались. Из Обкома ВЛКСМ к нам в ОСВОД приходили сотрудники за получением рабочей робы, чтобы переодеться в засоленную ватную пару и походить на рядового рабочего (сфабрикованные документы уже лежали в кармане, на беспартийного рабочего «Иванова»). Все картотеки профорганизаций были уничтожены, даже из месткомов, т.к. в них указывалась партийность.
    В области была объявлена эвакуация женщин с детьми и стариков. Я долго не хотел отправлять семью, т.е. жену с ребенком. Но все же и боялся оставить их, т.к. уже немец бомбить начал порт и железную дорогу. Имея старые связи в товарной конторе железной дороги, я взял все ценное, одежду и даже ножную швейную машинку, запаковал и отправил с пакгауза в Тихвин к сестре. Потом отправил и семью. Хотя на вокзале все еще происходила паника, но я все же устроил их в классный вагон и со слезами на глазах отправил. Остался один. Пришел в свой пустой и оголенный домик и дал волю слезам. Спать я не мог, вышел на крыльцо и сидел прислушиваясь. Была ночь, но летняя, светлая, солнце вовсе не заходит. Когда была посадка в вагоны, то был налет, пассажиры разбегались в убежища, но бомбили не по вокзалу (не по станции). А когда поезд отошел, то я, идя домой, и сидя на крыльце, слышал разрывы в стороне, где поезд идет. Пришел на станцию, раненых привезли. Сердце замерло. Значит, поезд бомбили. Пошел в справочное, узнавать, как проследовал поезд, ни его ли бомбили? Курносая, хотя и знакомая, "справочница" мне сказала: «Чего захотел! Этого тебе никто не скажет!» Я облаял ее и пошел к дружку диспетчеру, тот мне сказал правдиво, что поезд прошел благополучно, ближайшие станции и Кандалакшу проследовал (где фронт рядом), раненые прибыли со станции Кола, бомбили там. Я успокоился.
    Лушин и Чирин свои семьи эвакуировали, Лушин затосковал, места себе не находил. «Надо на фронт, да и все!» Это третий в моей жизни коммунист, что я встречал, коммунист преданный идее до фанатизма, ни как все прочие шкурники, или дураки, политически безграмотные. Приходит раз Лушин с Обкома ВЛКСМ и говорит: "Еду на фронт!", сам веселый и при себе небольшой бочоночек (меньше ведра) в котором литра два шоколадного ликера. С началом войны введены были карточки, а вина вовсе не продавали. Это ему отпустили в Военторге, по бумажке Обкома. «Давай - говорит - Саша, пойдем ко мне, посидим». Я закрыл контору и пошел к нему в мезонин, где он жил (в доме конторы). Дома пустота, разруха, как и у меня. Мы сели и просидели, пока бочоночек не стал пуст. Многое мы переговорили. Говорили и о правдах, и о неправдах, все тут было. На другой день он выбыл под Кандалакшу, и пропал. Писем не было. Наверно погиб смертью храбрых.
    Как началась война, функции наши перестроились на военный лад. Велась подъемка затонувших сбитых самолетов, грузов с разбомбленных судов, а так же и спасение утопающих. В войну все грузы шли через Мурманский порт. Вооружение, самолеты, пшеница, консервы, сало-лярд, яичный порошок. Все шло из Англии, Америки и Индии, в наш порт целыми караванами судов. Немец видел, когда они огибали Скандинавский полуостров и летели напрямик бомбить их в Кольском заливе. Многие гибли и тонули, а после по заливу плавали ящики с салом-лярд и фанерные барабаны с яичным порошком. Счастливцы ловили их и наедались до поноса. Не забыть мне одну пасхальную ночь. Я был дома. Слышу тревога, вышел, а ночь темноватая. Начал немец причалы бомбить и суда. Одно судно было с трассирующими снарядами, и пошла страшная трескотня. Снаряды рвались, и летали в небо ярко-красные снопы, как фейерверки. Я стоял среди других и говорил: «Вот гады, устроили Пасхальный карнавал». Судно было английское, команда смешанная, индусы и англичане. Много погибло. Было хлопот с похоронами, отпевали погибших англичан - английский ксендз с парохода, а индусов - индусский. Наши сделали гробы и выкрасили (как водится) в красный цвет. Не взяли ни те, ни другие. Велели перекрасить в черный. Могилу выкопали общую, братскую. Индусы запротестовали: «Копай нашим отдельно». Так и сделали.
    Работы было немного. Отчеты составлял и отправлял во ВЦИК, Москва, т.к. Всесоюзным ОСВОДом ведал Калинин. Так бы и работал, но в один прекрасный жаркий, но ветреный день, числа 15/YI-41 года, налетело штук 50-т стервятников, бросали зажигалки и фугасные бомбы. Начался пожар в разных частях города, всюду горело, от дыма и пламени, солнца не стало видно. Походило на последний день Помпеи. Я был на работе, видел, что кидают в той стороне, где мой домик. В дом ко мне, в это время перешли жить как на окраину мать моей жены, с двумя дочерьми. Я побежал по скалам домой. Подбегаю и вижу, что ближайшие дома все разрушены, бревна стоят дыбом, барахло висит на телеграфных столбах и на обрывках проводов. Вижу, мой дом стоит, и только крыльцо отворочено. Забегаю в дом, стоит мать с дочкой, прижавшись у печки, я кричу: « Живы!». «Живы - еле выговорили с испуга - только у Шурки (дочери), волосы загорелись, от осколка». Гляжу рядом с ее головой в стене дыра от осколка. Дом уцелел потому, что он стоял как бы в щели большой голой скалы. Бомба упала метрах в двух от крыльца, небольшая и зарылась в сырую землю, сделав воронку метра на 1,5-2. Я успокоил, как мог и бегом к конторе, т.к. полгорода горело, слизываемое ветром и огнем. Бегу по железнодорожному поселку, по обе стороны 2-х этажные дома в огне (деревянные), бегу посреди мостовой, т.к. не выносимо жарко, одежда дымится, вот-вот возьмется пламенем. С крыш летят головешки и раскаленные лохмотья толи, срываемые ветром. У домов крик и плач отдельных лиц, старающихся что-либо спасти, а может и члена семьи. Горело днем, многие были на работе.
    Я бегу, вижу моя кассирша носится у своего горящего дома, я спрашиваю ключи от конторы и несгораемого сундука. Вижу, контора горит с одной стороны, забегаю, всюду сочится в щели дым. Начальника нет. Что делать? Спасать документы из кладовой. Беру три матраца-наволочки, в них сваливаю свои документы за прошлый год. Случайно подвернулся водоспасатель, кричит в окно, я выбиваю раму со стеклами, подаю ему наполовину наполненные тюки, две штуки. Чем-то, ни топором ли? Взломал стол начальника, выбрал дела с секретной перепиской. Потом давай сундук открывать. Денег знаю мало, но есть трудовые книжки, в т.ч. и моя. Открыл первую крышку уже в едком дыму и обои горят, вторую никак открыть не могу, заедает и волнуюсь, а с воли матрос что-то громко кричит. Я подумал, что крыша рушится, схватил третью наволочку и через окно. С сожалением, взглянув на раскрытую дверь кладовой, где осталась лежать гореть новая, чудная морская форма комсостава. Три тюка оттащили в сторону, но и здесь горят дома, потащили по тюку на спине и третий волоком.
    Пробираемся к скалам. Один тюк основательно горит от головешек и нагрева, вынуждены бросить, вижу и контора рухнула. Подбегает к нам Чирин, без фуражки (где-то у баб время проводил), взяли тюки и сели на скале, глядя на море огня. Я его ругал всяко и матом. Но он меня успокаивал: «Ладно хоть это спасли!» Взяли два тюка, и пошли ко мне, в полуразрушенный домик. Здесь и была наша временная контора. Госбанк тоже сгорел со всеми кладовыми, деньгами и картотеками. Сколько у кого денег было на счету, не знают! Стихийно и неожиданно получилось. Люди в убежище, а вверху все горит.
    До Нового года устанавливали, сколько, чьих денег в банке. Таких как я много было. Я им представил все выписки Госбанка и картотеку. Полгорода не стало. Дня 4-5 все было парализовано. Не было видно никакой власти, ни врачей, ни милиции. Все как подохли! Народ ходил как полоумный с тупым взглядом. Молча проходили по бывшим улицам, среди еще дымящихся остовов печных труб. Молча обходили обуглившиеся трупы женщины или ребенка. Иные лежали прикрытые железным листом с крыши. Это было что-то невероятное!
     Спустя неделю стали приходить в себя. Появился дар речи. Я рад был, что переживаю этот ужас без семьи. Спустя неделю мы свою контору с Чириным перевели за Кольский залив, в деревню Минкино. Здесь было спокойно, а город стали ежедневно бомбить, порт, центр и окраины. Ездил я на работу ежедневно. Ездил так: воронку от бомбы сделал глубже, сделал там вроде хранилища и убрал все, что мог, даже другую швейную ручную машинку. Закопал сруб сверху, застлал досками и засыпал землей. В другом месте закопал ящик и в него убрал нужное каждый день: будильник, кастрюли, чайник и прочее. Тоже засыпал землей, до вечера. Вечером вынимал, готовил. Одеяла, подушки вешал на улице на забор. На крыльце ставил два ведра воды. Все это делал для спасения от пожара. Шел на каботажную пристань, где всех проверял погранпост и ехал на катере (даром) за залив, там минут 20-30 ходьбы до конторы.
    Один день в налет вышел, смотрю - бомбят, и горит в моей стороне. Ну, думаю, все! Нет дома! Перебраться не на чем было, а как кончил работу, переехал, то не пошел к дому. Что смотреть на пепелище? Пойду в столовую Военторга, где я столовался вечером, ежедневно, в один раз съедал обед и ужин. Поел, иду к дому, а мой дом стоит невредим, завалинка только обгорела. Через дорогу 2-х этажные дома догорают. Вещи не тронуты, а ведра конечно не нашел. Другие нашел, валялись. Замок сорван, тут же лежит. Бегали бригады ВЛКСМ чтобы что-нибудь спасти, если осталось в доме. Стал я ночевать в нетопленом доме, т.к. печь вся растрескалась, дымила. Сшил я ватное одеяло конвертом, в этот мешок залезал одетый и спал как полярник. В тревогу не вдруг вылезешь, зато тепло. Так я каждый день ездил за залив и обратно. Раз стервятник кружился над нашим катером и сбросил две бомбы мимо, т.к. катер к берегу не шел, а все юлил по заливу, а я, как и прочие, стоял на палубе и ждал что будет.
    Раз, Чирин сидел у меня в доме и говорит: «Хочешь поехать, проведать свою семью, поезжай сейчас, а позже не придется. Смотри!» Был XII месяц, годовой отчет на носу, в конторе работал уже я один за всех. «Давай, поеду! Пиши!»
    Выезд из Мурманска трудный был. Отпусков не было. Только военные поездки, да командировки, по особо важным делам. Типографской печати и командировочного бланка не было. Выписал от руки, что командируюсь в г.Горький, за водолазной аппаратурой, с заездом в село Варнавино, (где в это время жила моя семья, после взятия Тихвина). Выписал, получил еще другие бумаги, другого вида и поехал. Трудна была дорога и тревожна, т.к. по «липе» ехал. Ну, ничего, обошлось, правда когда ехал туда, раз водили к коменданту. Комендант отпустил, т.к.: «Стандарт соблюден, а командировка не оформлена, так это в Мурманске выписана». Оттуда билет не хотела давать кассирша (зачем с заездом?) Ходил в ГПУ и железнодорожную милицию, за содействием. Не помогли. А на другой день, другая кассирша, сразу выдала билет. В общем, повидал семью, и приехал обратно (пробыл с месяц).
    Пришел на почту, получить почту для ОСВОДа и поехать за залив к Чирину, но мне на почте дают большую стопу газет, писем и пакетов. «Откуда столько?» « Да с XII месяца никто не получал!» После узнал, что как я уехал, то Чирин тоже сразу же уехал к семье, в Москву. Забрал я все и поехал за залив, на пустое место. Вскоре Чирин прибыл. Смеется! Отчет я сделал годовой, отослал. Январь – работаю, февраль - меня вызывает военкомат. Чирин выдал повестку, и я пошел в Райвоенкомат. Осмотрела врач, некто Джексон, забраковала, говорит истощение, малокровье и прочее. Отсрочка на месяц.
    Начальник нашел мне замену, дамочку лет 35-ти, с ребенком 3-х лет. Образование высшее, финансовое. Ужасно боялась бомбежек, отчего и уехала из Архангельска в Мурманск. Фамилия Кук Н.Е. Сдал я ей все дела, она рада, что устроилась в деревушке, не в городе. Сдал я ей все и уехал за залив, в город. Только высадился, иду по городу. Тревога! За заливом слышно - сброшены две бомбы и самолет летит на город, причем так низко, что чуть провода не рвет. Поднялись по лестнице на возвышенное место, где стояла школа, в которой СМП давал банкет, бежим вдвоем, военный моряк какой-то и я, самолет низко над нами и немца лицо хорошо видно, глядит через борт в очках. Мы в стороны, чтобы из пулемета не обстрелял, (из зениток бить нельзя, т.к. очень низко). Добрался до дома. На другой день подъезжаю к пристани спасательной станции, ожидая на лицах сотрудников ОСВОДа приветливую улыбку, но все почему-то хмурые. Выясняю: «В чем дело?» А мне говорят: «Вчера, только ты отъехал, немец две бомбы сбросил, и в один дом прямое попадание, убило несколько человек, в т.ч. и нового бухгалтера, тов. Кук. Ребенок был в другом доме, так что жив, а она все искала где полюдней, боялась - погибла. Давай снова работай». Я говорю: «Видел эту стерву вчера, над самой головой пролетел». Вот так бедная и погибла, оставив сиротку.
    Уехал я, больше не видел друзей ОСВОДа. Ходил к Джексон (докторше), выписывала она мне рыбий жир, молоко, масло. Потом пришел я в РВК, мне выписали повестку с указанием явки для отправки. Надо ликвидировать свое имущество, что куда и собираться. Швейную машинку увез на станцию Оленью, где жили родные жены. Кое-что запаковал, чтобы отправить посылкой в Варнавино. Сделал все это, остригся, помылся и оделся, что есть хуже, в тряпьё и лохматы и явился в РВК к отправке, и просить разрешения на отправку посылки. Рвань в то время была не удивительна, т.к. у кого все сгорело, у кого разбомблено. Пришел, жду. Смотрю, проходит к писарю военком и говорит: «Отыщи мне карточку (называет мою фамилию)». Тот подает ему ее и говорит: «Да вот он и сам». Военком зовет меня в кабинет и предлагает мне место начальника АХЧ, т.е. административно-хозяйственной частью. Причем не военным, а вольнонаемным. Дал он мне записку и послал к Облвоенкому, полковнику Куликову, для переговоров. Полковник целый час вел со мной беседу, о дедушке, бабушке, товарищах, почему я не в партии и т.п. Я говорил, что «мои товарищи, знающие меня хорошо, это коммунисты Колесилов Яков из Дома Советов, вместе в суде работали, знает меня Лакуциевский, начальник Мурманской городской пожарной части и работает у вас, в Облвоенкомате, мой хороший знакомый - капитан Захаров Леонид, вместе в «Желрыбе» работали». О том, почему я не в партии, я сказал: «Я не знал, что в партию нужно самому идти. Я думал, что коммунисты сами достойного человека вовлекают в партию. Как предлагают вступить в профсоюз, так же думал и в партию вовлекают. Меня никто не звал. Сам же я считал неудобным проситься». Выслушал меня военком и велел зайти дня через два. Справлялся он обо мне, либо нет. Не знаю! В общем, приняли меня начальником АХЧ и направили в один из Городских РВК. Я часто думал: «почему выбор пал на меня? Была масса бухгалтеров, которых отправляли в армию. Может, обо мне мои товарищи дали не плохие отзывы? Может то, что служил три года в СМП, где все проходили через фильтр спецсектора? Может то, что ГПУ не отозвалось обо мне плохо, т.к. я выполнял некоторые их поручения, работая в «Желрыбе»?» В общем, дали направление, не глядя на мою рвань, и я пошел в свой РВК.