Глава 1 Пролог королевской игры

Глава первая
Пролог королевской игры

1

В марте 1803 года секретарь голландского посольства в Мадриде записал пророческие строки: «Правительство ужасно. Неизвестно что больше заслуживает осуждение: его мероприятия, или как они осуществляются. Расточительность превосходит всякие пределы; государственная задолженность жалования составляет больше двух лет; некоторые полки не получали сольдо 33 месяца, а многие офицеры должны увольняться, чтобы не идти попрошайничать! И это речь идет о стране, в которой кроме огромных налогов, покрывающих все виды доходов, имеются еще Перу и Мексика, из которых ежегодно выкачивается 80-100 миллионов гульденов чистого дохода. Прибавьте к этому деспотизм, ссылки, конфискации, эффект действия временщиков, и ни у кого не вызовет сомнения: здесь неосторожные руки зажгут тот самый факел, который по ту сторону Пиренеев вызвал такой страшный пожар. Только здесь, – и в этом единственное отличие, – искра не упала еще на горячую почву. Но пожар есть единственный способ изменить существующий порядок. Это мне совершенно ясно...».
Большой пожар произошел, но оказался он совсем другого сорта, чем за Пиренеями.
Примерно в таких же выражениях тремя годами раньше (18-го августа 1800 года) писал Алькье, тогдашний французский посол в Испании: «Большинству сторонних наблюдателей, прежде всего, бросается в глаза, что ничто не скрашивает открывающиеся взгляду бесстыдства. Если на другой сцене, в другом дворе происходят такие вещи, они сокрыты от досужего любопытства или, по крайней мере, смягчены вежливостью и обаянием, но в Испании порок рассветает во всей своей дикой неприглядности».

2

В году 1788 Карл III Испанский, один из выдающихся государей эпохи, закончил свой земной путь. На трон взошел второй сын короля, Карл IV, которому в это время исполнилось сорок лет. Будучи принцем, он получил крайне плохое образование и дурное воспитание. На незнакомого человека новый король производил впечатление своим геркулесовым сложением. Глядя на него, невольно думалось о древних рыцарях, сражавшихся с драконами и слагавших вирши своей прекрасной даме, но как только он открывал рот, становилось ясно, что поэзия ему не по плечу. Свободно и легко король чувствовал себя с конюхами и боксерами, матросами и пастухами, с людьми, вообще не имевших образования. Как и его старший брат, король Неаполитанский, всему Карл предпочитал охоту. Государственным делам король неохотно отдавался не более чем на час в день, зато, выказывая редкую набожность, несколько раз в день служил мессу. И как при дворе неаполитанском, постепенно нити управления королевством оказались в руках королевы, бывшей много умнее и образованнее супруга.
Луизе Марии Терезе Пармской едва исполнилось 14 лет, когда ее выдали замуж за 18-ти летнего принца Астурии. Двадцать лет супруги влачили скромное существование на задворках испанского двора в забвении и небрежении знати. Карлу III не приходило в голову доверить сыну, зная его простой нрав, хоть какое-то ответственное дело. От злости на мужа, которого Господь милостиво наградил глупостью, чтобы не замечать издевательств и насмешек придворных, на короля, который откровенно насмехался над супругами, от злости на весь приторно-развратный двор Луиза раньше времени постарела. «Частые роды и болезнь, какую рассматривали, как наследственную полностью ее состарили, – описывал королеву в 1789 году русский посол граф Зиновьев. – Нездоровый цвет лица и потеря зубов съели остатки ее красоты».
Однако неприглядность не мешала принцессе, а потом королеве, иметь множество любовников. За два года до коронации Луиза Мария Тереза познакомилась с юным, статным, обаятельным рыцарем – гвардейским офицером Мануэлем Годоем; влюбилась в него, и тотчас нашла ответное чувство. Годой происходил из древнего рода славных, когда-то богатых, но обедневших дворян. По испанской аристократической традиции образования у него было – кот наплакал, но он умел быстро схватывать суть вещей, обладал здравым, практическим умом.
Звездный час Годоя пробил, когда его возлюбленная стала королевой. Пяти лет не прошло со дня коронации, как талантливый политик, надежда новой Испании князь Годой поселился в новом дворце роскошней королевского, а в Испании превзойти королевскую роскошь не так-то просто•.
Как многих недалеких людей, Годоя снедала страсть к наградам и громким титулам, а любовь королевы и сказочно сложившиеся обстоятельства развили эту страсть до чрезвычайности. Довольно скоро в стране закончились достойные Годоя награды и звания, и тогда некоторые звания были выдуманы специально для него. Так 1795 году, после заключения мира с Францией, Годоя вполне официально стали называть «Князем Мира». Позже он стал Генералиссимусом, при том, что испанская армия за отчетный период не выиграла ни одного приличного сражения, и Великим Адмиралом, при этом флот без достаточных инвестиций ветшал и терпел от англичан постоянные притеснения. Наконец, с января 1807 года могущественного министра все должны были называть не иначе как «Ваше Светоносное Высочество». Вызывает нездоровое любопытство, до чего бы Годой додумался, останься он у власти следующие пятнадцать лет. «Боязливый, робкий, невероятно несведущий, в высшей степени жадный к деньгам, ненасытный, он владеет почти всеми деньгами обеих Испаний, – в 1806 году характеризовал Годоя французский посол маркиз Франц Богарне. – Он берет со всякого, продает все должности. Он мягок, ловок, слащав, может править только страхом; к этому он легкомыслен, нескромен, сладострастен и ленив».
Всеми делами государства заведовали Годой и королева. Они по представлению министров готовили бумаги и давали их на подпись королю, который их подмахивал, не читая. Пикантность положения любовника королевы состояла в том, что любовник пользовался расположением короля. Со временем любовь королевы к князю несколько потускнела, и она позволяла себе на стороне от Годоя иметь еще любовников, к чему тот относился более чем спокойно. Только если какой-нибудь новый фаворит королевы вдруг возомнит себя государственным деятелем, Годой становился беспощаден к врагам королевства.
Один случай для демонстрации. В 1800 году некто Малло был настолько красив и удачлив, что сумел понравиться королеве. Фамильярность Малло к королеве доходила до того, что иногда при посторонних он награждал её шутливыми пощечинами и пинками. Король обратил внимание на молодого офицера, появившегося в окружении королевы и выделявшегося своим необычайно богатым платьем, усыпанным драгоценными каменьями, словно песком. Как-то раз, на утреннем подписании бумаг, король спросил:
– Мануэль, кто такой Малло? Каждый день вижу его в новой карете, запряженной добрыми лошадьми. Откуда он берет деньги?
– Государь! – ответил Годой, – у Малло ничего нет, но известно, что он на содержании одной старой, безобразной дамы, которая ворует у мужа и оплачивает любовника.
Король весело рассмеялся и посмотрел на стоящую рядом жену:
– Луиза, как тебе это нравится.
– Ах, Карл, – ответила королева, ничуть не смутившись, – ты ведь знаешь, какой шутник Мануэль.

Заключенный в 1796 году союз с Францией не принес Испании ничего хорошего. Логическим продолжением союза стала война с Англией, что почти уничтожило заморскую торговлю и привело к большим потерям в военном флоте. Шестилетняя война с Британией (1796-1802 гг.) стоила стране больше четырех миллиардов реалов. Испания жила в постоянном финансовом кризисе. Государственная задолженность все время росла, росли выплаты процентов по кредитам, что приводило к следующим займам.
Избрание Бонапарта первым консулом испанский двор встретил с радостью и надеждой на светлое будущее. За поддержку Испании в войне Франции против Австрии – поддержку по большей части моральную – Бонапарт обещал второй инфанте, Марии Луизе, королевство в Италии, а лично Годою суверенное княжество в недалеком будущем. Летом 1800 года, уже после Маренго, Бонапарт послал в Мадрид генерала Бертье, чтобы уладить с испанцами сложный вопрос. Сложность вопроса заключалась в том, что не была четко оговорена цена королевства, и первый консул хотел взять с Испании все, что возможно. Почти три месяца Бертье с одной стороны, королева и Годой с другой торговались, и в октябре подписали прелиминарное соглашение. Согласно ему: Французская республика способствует переходу Великого герцогства Тоскана в качество королевства Этрурия, и королевство передается второй дочери испанского короля Марии Луизе и ее мужу, родному племяннику испанской королевы и, соответственно, троюродному брату Марии Луизы (родственные браки между Бурбонами были обычным делом). Взамен Испания уступает Франции Луизиану и передает ей шесть полностью оснащенных крейсеров. Не так много, учитывая, что Луизиана за запертым английским флотом океаном не приносила короне никакого дохода. Королевство, согласитесь, стоит шести крейсеров.
Королевство Этрурия просуществовало недолго, менее восьми лет. Когда пришла пора Испании, и Этрурия исчезла с карты Европы. И причины тому нашлись вполне объективные: правящая именем своего малолетнего сына королева Мария Луиза Испанская (король Этрурия Людовик I умер в 1803 году) не присутствовала на коронации Наполеона в Милане, а если этого недостаточно добавим в копилку грехов королевы Этрурии то обстоятельство, что Ливорно принимал английские корабли с колониальными товарами. И все же Мария Луиза была, определенно, удачливей родителей. По договору от 30-го мая 1808 года за отнятую Этрурию ей отходила часть Португалии. Видимо, Наполеон хотел отделаться от всех испанских и пармских Бурбонов одним небольшим герцогством. А Этрурия, после некоторых приключений став опять Великим герцогством Тосканой, обрела хозяина, точнее хозяйку, в лице старшей сестры Наполеона Элизы.
Но это случилось позже, а в октябре 1800 года король, утомившись государственными делами, уехал в горы Сьерра Невада на долгую, долгую охоту. Вскоре и Бертье покинул Мадрид. Ему на смену (в январе 1801 года) приехал Люсьен Бонапарт, пребывающий в ссоре с Большим Братом из-за дурацкой брошюры. Люсьен должен был закончить то, что начал генерал Бертье. С королевством кое-как разобрались, но оставалось обещанное Годою княжество. По мысли первого консула, Годой мог бы найти свое княжество в Португалии. Однако эту мысль подстерегали династические сложности. Старшая инфанта испанского королевского дома, Карлота Жаокина Бурбон, была замужем за португальским правящим принцем.
Желанию Годоя укрыться от благодеяний возлюбленной в суверенном  княжестве воспрепятствовала сама возлюбленная. Настоящая королева никогда не смешивает любовь и семью. Несколько месяцев с любопытством и тайным наслаждением взирал Люсьен на изящные маневры премьер-министра внутри семейного круга Бурбонов, на спокойную непреклонность королевы, на растерянность короля.
Нельзя сказать, что за эти месяцы ничего не происходило за пределами королевского дворца. Происходило. Наполеон Бонапарт наделил мятежного брата не только полномочиями посла, но и стоящим в Бордо корпусом генерала Леклерка, готового по первому требованию первого консула двинуть свои дивизии через Пиренеи. Имея Леклерка за спиной, Люсьен легко уговорил Годоя, подписать ультиматум Португалии (соглашение от 24-го января 1801 года в Мадриде). Люсьен и Годой требовали от Португалии закрытие портов английскому флоту, в случае же невыполнения этого требования Лиссабон должен рассчитывать на нападение Франции в союзе с Испанией.
Поскольку португальское руководство мешкало с ответом, испанские войска после трехмесячной подготовки выступили на покорение страны. Существовали государства-соседи, соседство которых вызывало бесконечные войны и конфликты. Англия-Франция, например, или Россия-Турция. Но существовали также страны, какие веками жили в мире и согласии, как жили, к примеру, Дания и Швеция. Соседство Испании и Португалии относилось ко второму типу. Испанско-португальская мирная, «апельсиновая война» тянулась бескровно около двух недель. Они бы воевали таким образом бесконечно, если бы не нетерпение первого консула и корпус генерала Леклерка.
В конце мая португальский государственный министр, Людвиг Пинто де Соуза Котино, дал знать Люсьену, что Португалия готова сесть за стол переговоров. В первых числах июня Люсьен, Годой и Пинто встретились в Бадахосе. Шестого июня был подписан испанско-португальский мирный договор. Португалия обязалась закрыть порты английскому флоту, соседу уступить провинцию Оливенцу, а Франции выплатить 20 миллионов франков. В этот же день Люсьен и Пинто подписали франко-португальский договор. Поскольку финансовые вопросы были, вроде как были, урегулированы испанским соглашением, французский договор касался всяких мелочей, вроде определения границ в колониях. Наполеон Бонапарт остался недоволен договором. Настолько недоволен, что три месяца спустя (29-го сентября 1801 года) в Мадриде был подписан другой франко-португальский договор, который, впрочем, был для Франции не на много лучше первого.
Но это видимая часть дипломатии. К началу трехсторонних переговоров Годой уже знал, что владетельным князем ему не стать, он постарался взять с португальцев так много, как это было возможно, и привлек к этому делу Люсьена, заразив брата Наполеона алчностью и непомерной жадностью.
Двадцать миллионов франков получил французский бюджет по испанско-португальскому договору, и примерно по десять миллионов взяли себе Годой и Люсьен. Последний португальской щедростью заложил фундамент своего финансового благополучия.
То как Годой и Люсьен повели себя с Португалией, и сколько они взяли, вызвало возмущение и негодование Наполеона Бонапарта. Не то чтобы первый консул был идеалист и не знал, откуда берутся большие состояния. Знал: либо из войны, либо в результате искреннего стремления к миру. Знал, и сам пользовался войной, как средством обогащения. Но одно дело брать свое у продажной, погрязшей в коррупции Директории, и другое дело воровать у себя. Воровать у себя глупо! В том, что Люсьен украл у семьи Бонапартов, виноват стал Годой.
Когда Люсьен подписал с испанцами договор, он, как было тогда заведено в дипломатический кругах, обратился к брату с просьбой подарить Годою свой портрет, на что Наполеон ответил: «Никогда не подарю я свой портрет человеку, который держит своего предшественника в тюрьме•, и который применяет известные методы инквизиции». Наполеон вообще не хотел ратифицировать этот договор, рассматривая его, как протокол, но, дабы не огорчать Люсьена, перед которым чувствовал вину, он все же подтвердил договор своей подписью.
Словом, с того португальского дела Годой и Наполеон невзлюбили друг друга.

3

Короткий мир оживил совсем было захиревшую деловую жизнь Испании. В одном только Кадисе в 1802 году торговый оборот составил более полутора миллиардов реалов. Из Америки снова стали приходить караваны кораблей, доверху груженные серебром.
В этом мирном году в Барселоне состоялась двойная свадьба. Сочетались браком двоюродные братья и сестры. Инфант Фердинанд, принц Астурии, женился на Марии Антуанетте Терезе, принцессе Неаполитанской, а неаполитанский принц Франциск брал в жены младшую инфанту Марию Изабеллу. Но недолго продолжался мир. Вернулась в Европу война, а вместе с ней вернулись сложности отношений испанского правящего дома с Францией.
Королева, довольная приобретением в семью Этрурии, решительно стояла за дальнейшую дружбу с Бонапартом. Годой, недовольный исходом португальского дела, устами министра иностранных дел Кеваллоса, осторожно высказывался за союз с Англией. В 1803 году Годой временно находился за кулисами власти, куда его определила королева, пораженная размером честолюбия бывшего любовника. Однако из-за кулис Мануэль, дергая за ниточки марионеток-министров, продолжал руководить страной. В результате: Испания, невзирая на горячее стремление королевы дружить с Бонапартом всеми имеющимися силами, твердо засела в нейтралитете. Первого консула, понятное дело, такая позиция не устраивала. Он рассчитывал на испанский флот.
Бонапарт рассчитывал не только на Испанию, но и на Португалию. С началом войны с Англией в 1803 году Наполеон всячески старался привлечь Португалию в союз. Он посылал в Лиссабон доверенных людей: сначала генерала Ланна, а позже, когда военные таланты Ланна понадобились в войне против Австрии и России, его сменил генерал Жюно. Ни тому, ни другому не удалось исполнить волю императора; португальцы упирались и не соглашались на союз. И Ланн, и Жюно докладывали императору, отчасти чтобы скрыть свою дипломатическую никчемность, что причина несговорчивости португальцев кроется в негласной моральной поддержке соседней Испании.
Так оно и было. Португалия в игре Годоя стала мостом, связывающим Мадрид и Лондон. И потом, Годой уже насытился по горло союзом с Францией, от которого убытков было больше, чем прибыли. Взять хотя бы историю с Луизианой. По Аранхуэсскому договору Испания уступила ее Наполеону, а взамен получила Тоскану для инфанты и символическую плату. В договоре имелось условие – не продавать Луизиану никому, кроме Испании. Не прошло и двух лет, а Наполеон загнал ее втридорога Соединенным Штатам. Вот и верь после этого договоренностям с французами.
В августе 1803 года посол Франции передал Годою ноту, в которой говорилось, что если Испания не объявит войну Англии или, по крайней мере, не поддержит Францию финансово, то Франция будет вынуждена разорвать отношения с Испанией. Но что Мануэлю за дело – разорвет ли Франция отношения или нет. Что ему за радость с того, будет ли доволен Бонапарт или нет. У него свои интересы, свои сложности с королевой и свои обиды. Политика королевства не сдвинулась с нейтралитета ни на йоту. Вот тогда всполошилась королева, неверная возлюбленная, потому что Бонапарт как дал Этрурию, так и заберет ее. С него станется. Весь август и сентябрь шел сложный процесс примирения со слезами, горькими упреками, прощениями, клятвами и уступками. Как раз тогда Годой стал герцогом Алькудии, но не суверенным ее господином.
Бонапарт не выдержал паузу (терпение не значилось в списке его достоинств), и в середине сентября написал королю письмо: «Взойдите вновь не трон, удалите человека, который снова и снова овладевает всей полнотой королевской власти. Он, несмотря на высокое положение, сохраняет все низкие свойства характера, никогда не испытывает чувство славы, живет только для удовлетворения своих пороков и единственная страсть его – деньги». Видимо, этого показалось Бонапарту недостаточно, и через пару дней он написал второе письмо, в каком характеризовал Годоя в выражениях более крепких, граничащих с площадной бранью. В последних числах сентября французский посол отдал оба письма лично в руки короля; да вот беда, уже помирившиеся королева и Годой уговорили Карла не читать их.
В середине октября Талейран и испанский посол во Франции Хосе Азара в Париже подписали договор, по которому Испания обязывалась финансировать республику ежемесячными выплатами в размере шести миллионов франков.
После подписания договора пороки Годоя стали не так нетерпимы первому консулу. Бонапарт смягчился, а Годой смирился. Первые два года войны, морской ее период, когда Бонапарт мечтал одолеть британцев в их элементе, Испания была очень важна, ибо, кроме Голландии, только она обладала существенным морским флотом. Трафальгар положил предел морским планам императора Наполеона, а в голове Годоя Трафальгар сдвинул какой-то рычажок, повернувший настрой мыслей министра в сторону разрыва с Францией. Немедленного и решительного разрыва не получилось, потому что на сцену выступил инфант дон Фердинанд. Его выход в точности совпал с открытой подготовкой королевства Неаполь нападения на Францию.

Чем старше становился Фердинанд, тем настойчивей искал он возможность перехватить у Годоя вожжи управления страной. Два человека имели безусловное влияние на наследника – это воспитавший инфанта каноник Жуан Эскоикис, и жена, неаполитанка Мария Антуанетта Тереза. Так получилось, что все кто по каким-либо причинам недолюбливали французов, кто так или иначе (таких набралось немало) был обижен «Князем Мира» собрались вокруг этой троицы, ставшей – святой Варфоломей! язык не поворачивается – оппозицией в испанском королевстве.
Выход на исторические подмостки Фердинанда, сделал из Годоя естественного союзника Наполеона. Марию Антуанетту Годой определил, как главную опасность своего могущества, ибо в семьях испанских и неаполитанских Бурбонов женщины доминировали. Годой знал очень хорошо, что бы он ни сделал с неаполитанской принцессой – это найдет понимание и признание французского императора, ибо сам Наполеон имел много проблем с её матерью, королевой Неаполя.
В декабре 1805 года бдительный Годой раскрыл дворцовый заговор. «Государь! – писал пример-министр Наполеону, – королева Неаполя пытается использовать все средства, чтобы уничтожить короля и королеву Испании. Инструментом ее кощунства является ее дочь. Их Величествам со всех сторон грозит опасность быть отравленными. Проницательность королевы открыла этот заговор. Чтобы изолировать неаполитанскую принцессу, множество персон удалены от двора. Наконец, удален поверенный в делах Неаполитанского королевства. Король написал своему брату, королю Неаполя, что он грозится отомстить, если его дочь не оставит свои гнусные планы. Однако ж, Ваше Величество, еще предстоит устранить эту опасность. Королева Неаполя пытается оправдаться. Ваше Величество знает ее характер...».
26-го мая 1806 года опасность была устранена. Жена Фердинанда, несчастная Мария Антуанетта, скоропостижно скончалась, как определили врачи – от чахотки.
Тогда же – худо ли, хорошо ли – притязания Фердинанда на власть были устранены, а Годой вновь вернулся к мысли расстаться с Его Величеством императором Наполеоном. И как по заказу подоспел конфликт Наполеона с Пруссией. Хороший повод. Годой дал знать в Берлин, что Испания всецело поддерживает Пруссию. Французские войска маршировали в Тюрингию, а Годой, под прикрытием нападения на английский Гибралтар, затеял масштабное вооружения. 5-го октября Князь Мира призвал нацию к оружию, не называя, впрочем, врага, против кого это оружие должно быть обращено. Несколько дней мадридский двор провел в волнении, ожидая новостей из Германии. Новости пришли, но они оказались противоположны ожидаемым. Вооружение армии тихо, без лишнего шума, свернули, а Годой поспешил поздравить Наполеона с великой победой французского оружия.
Наполеону стало известно о действиях и настроениях неверного союзника (а это невозможно было скрыть) и о настроениях в Мадриде, и уже тогда он решил поквитаться с Испанией и испанскими Бурбонами, как только представится такая возможность. Как поквитаться и какая возможность представится он, конечно, не знал, но Испанию взял на заметку еще в Берлине, тем более что в Берлине открылись тайные сношения испанского двора и короля Пруссии, открылось стремление сторон заключить тайный союз против Франции.

4

Оставим ненадолго Испанию с её неразрешимыми проблемами и окинем взглядом послетильзитную Европу. После Тильзита Наполеон и его империя стояли в зените своей славы и могущества (надо обладать гением Наполеона, чтобы за следующие неполные семь лет растерять всё это могущество в пользу Англии). Тильзит означил вхождение в систему континентальной блокады – смертельного лекарства для Британии – России и Пруссии. Тильзит означал, что Наполеон мог располагать на континенте войсками более миллиона солдат. Он означал, что при определенных предпосылках против английского флота могли выступить военные корабли всей Европы, за исключением шведских, португальских и турецких военно-морских сил. Тильзит положил конец, по меньшей мере – официально, британской торговле на европейском континенте. Тильзит, наконец, означил высокий старт марафона. Его интрига заключалась в том, кто раньше сойдет с дистанции – Наполеон или Англия.

Уже в начале переговоров в Тильзите, сразу после исторической встречи императоров на плоту посреди Немана, майор Маккензи, представитель английского военного министерства при ставке Беннигсена, отправился в Лондон, дабы доложить правительству своё впечатление о крепости дружбы Наполеона и Александра.
В британской столице со времени отставки «правительства всех талантов» и занятия кресла премьер-министра Кавендиш-Бентинком (третий герцог Портлендский), а кресла министра иностранных дел Джорджем Каннингом, стало модно и современно «быть пламенно красноречивым, до озорства краснословным и остроумным, в делах быть не особо сведущим, но быстро схватывать суть». Словом в министерствах и в парламенте веяли другие, чем при Пите, легкомысленные ветры.
Редко, пожалуй никогда, кабинет и истеблишмент подвергался такой яростной критике. Список нереализованных возможностей и упущенных шансов был внушительным, упреки – тяжелы. Это и труднообъяснимая по прошествие года жесткая позиция правительства к Пруссии, хотевшей кусок Ганновера. В результате – Англия лишилась и Ганновера и всяческой возможности союза с Пруссией. Это и неумное поведение кабинета по отношению к России: во-первых, отказались предоставить России пятимиллионный кредит, во-вторых, (это вообще вопиюще) конфисковали русские корабли и не возвратили их, несмотря на все просьбы русских. Это и летняя совместная со Шведами военная операция силами всего 12000 солдат, что равносильно пустому выбрасыванию сил и средств. Критика оппозиции и общественности действий кабинета была очень жесткой.
После Тильзита английское правительство опасалось, что на орбиту континентальной блокады выйдут не только Россия и Пруссия, но все ещё союзная Швеция, но пока ещё нейтральные Португалия и Дания. Чем могла Англия ответить, что противопоставить объединенной против неё Европе? Флотом могла ответить, могла противопоставить Европе маленькую победу, дабы показать, что владычица морей не сдалась, что она борется. Критериям маленькой победы отвечала Дания. На примере Дании и её флота лондонский кабинет намеривался выпороть континент, чтобы в Европе боялись, а Наполеон сто раз подумал, прежде чем восстанавливать плоскодонную нацеленную на Британию флотилию.
В середине июля 1807 года, когда переговоры в Тильзите набрали полные обороты, министерство Каннинга предложило датскому руководству подписать англо-датский оборонительный договор. В качестве подтверждения доброй воли Дании англичане просили отдать им на хранение до лучших времен весь военный флот, сильно потерявший в цене, кстати, после английского нападения на Копенгаген в 1801 году. Поддерживаемый абсолютным большинством населения, кронпринц Фридрих на переговорах в Киле отклонил предложение англичан, а у тех все уже наготове.
Кронпринц поспешил в столицу готовиться к отражению нападения, а 27-го июля, едва новость об отказе датчан достигла английских берегов, из Ярмута вышел флот под командой адмирала Джеймса Гамбира в составе 17 крейсеров, 21 фрегатов, множество малых военных судов. Флот сопровождал большой караван транспортных кораблей с морскими пехотинцами на бортах. По пути к флоту присоединились еще 8 крейсеров и 19 фрегатов, а у самых берегов Дании флот вобрал в себя множество транспортников, которые перевозили с острова Рюген экспедиционный корпус генерала Каткарта, освободившийся в результате неудачного окончания англо-шведской операции. Итак, против маленькой Дании англичане предприняли самую большую военную операцию на континенте, со времени англо-русского десанта в 1799 году.
Король и двор покинули Копенгаген при приближении англичан. Город готовился к обороне. Датская армия и оборонительные сооружения были намного слабее, чем шесть лет назад, когда датчане относительно удачно отбились. Под командой генерала Пеймана стояло 5500 пехотинцев, 4000 моряков и 3600 ополченцев – добровольцев, которых за две недели конфликта успели собрать, вооружить и кое-как обучить. Силы несравненные и тем не менее, датское руководство приняло вызов.
15-го августа флот агрессора покинул временную стоянку в Хелсингёре, порт на северо-восточном побережье Зеландии, который англичане захватили в самом начале операции. В отличие от первого нападения, когда англичане ограничились только морской операцией, нынешнее предприятие предусматривало атаку, как с моря, так и с суши. Примерно половина транспортных судов несколько фрегатов боевого прикрытия отделилась от главных сил, став на якорь в Витбеке (20 километров северней Копенгагена) с тем, чтобы десантники атаковали город с севера. Крейсеры бросили якорь напротив Копенгагена, а оставшиеся фрегаты продолжили марш и обеспечили безопасность десанта в заливе Кёге-Бугт. Эти войска имели задание напасть на Копенгаген с юга.
После слабых стычек с немногочисленными датскими войсками английские морские пехотинцы подошли к городу с севера и с юга, окружили его, выкатили на переднюю линию артиллерию и в таком состоянии замерли, ожидая дальнейших распоряжений.
В Лондоне 26-го августа министр иностранных дел лорд Каннинг пригласил датского посла на «дружескую» беседу. Слово в слово Каннинг повторил послу предложения, какие уже делались датчанам в Киле.
– Зачем вам корабли, – говорил лорд, затягиваясь кубинской сигарой, – мы вам их вернем, когда все это, – Каннинг плавно повел рукой, дым сигары вслед за рукой начертал в воздухе почти идеальную окружность, символизируя «все это», – закончится.
– Позвольте вам напомнить, сэр, – горячился датчанин, – это наши корабли.
– Сегодня они ваши, – усмехнулся министр, ¬– завтра Наполеона. Британия не может рисковать. Впрочем, если вы не хотите следовать здравому смыслу, то...
Каннинг доверил послу, что Дания потеряет, если не станет следовать здравому смыслу: колонии, торговый флот, а Норвегия отойдет Швеции. Посол отказался следовать здравому смыслу. Неделю кабинет выжидал, в надежде, что разум победит гордость. Не дождался и дал команду продолжить операцию.
Шестого сентября город подвергся массированному обстрелу с суши и с моря. Седьмого датчане запросили пощады и подписали капитуляцию. По договору английская армия в течение шести недель оккупирует Копенгаген. За это время Дания предает на баланс английского адмиралтейства все свои боевые корабли. По датским подсчетам англичане умыкнули 21 крейсер, 22 фрегатов и 250 малых военных кораблей. Датский флот, впрочем, – и это было хорошо известно англичанам, – находился далеко не в лучшей форме. Он так и не оправился от потерь первой войны. Тогда датский флот не уступал английскому, а по некоторым показателям даже превосходил. Адмиралтейство взяло на вооружение всего четыре корабля – фрегат и три крейсера. Крейсер «Христиан VII» водоизмещением 2100 тон, огневой мощью 84 пушки («Христиан VII» был очень хороший корабль, настоящее достижение искусства кораблестроения того времени; многие технические детали, заложенные в конструкцию этого корабля, англичане позаимствовали для своих судов), крейсер «Нептун» с 80 пушками на борту и крейсер «Вольдемар» тоже с 80 пушками. Остальные корабли благополучно гнили на приколе в британских портах. Немного Дания получила назад в 1814 году.
Как и обещал Каннинг датскому послу, страна потеряла не только флот, но и часть колоний. Только с передачей Норвегии под шведскую корону не получилось и лишь потому, что шведский престол в то время занимал король-романтик Густав IV – шведский Павел I. Но о нем другая история, и она еще впереди.
С большим интересом Наполеон наблюдал северный спектакль. В 1806 году, с началом войны с Пруссией, он неоднократно пытался склонить Данию к союзу и всякий раз безуспешно. Год спустя Судьба и Лондон подарили ему шанс удавить Данию в братских объятиях. Второго августа 1807 года, когда англо-датские переговоры в Киле только стартовали, он писал маршалу Бернадотту, тогда губернатору ганзейских городов: «Если Англия не примет посредничество России, Дания должна объявить ей войну, или я объявлю Дании войну. В последнем случае вы определены занять всю континентальную Данию».
После падения Копенгагена и уязвления национальной гордости датчан, правительство и кронпринц стали сговорчивей. Наполеон поручил новому министру иностранных дел Шампаньи прощупать почву для заключения франко-датского союза. Министр встретился с датским послом в Париже графом Дрейером, и, в результате долгих переговоров, 30-го октября 1807 года в Фонтенбло был подписан союзный договор. Стороны взяли на себя обязательства объединить силы на суше и на море в войне против Англии и не заключать с врагом сепаратных соглашений. Само собой разумеется, Дания обязалась присоединиться к континентальной блокаде.

5

Сердечно попрощавшись с императором Александром и королем Фридрихом Вильгельмом, вечером 9-го июля Наполеон уехал из Тильзита. На другой день император приехал в Кёнигсберг и остался там на три дня, инспектируя оборонительные сооружения столицы Восточной Пруссии. После Кёнигсберга Наполеон направился в Познань. По дороге он сделал короткую остановку в Бломберге, где его ожидал баварский посол де Брей. «О прусском короле, – писал де Брей в дневнике об аудиенции в Бломберге, ценные нам свежестью воспоминаний Наполеона, – высказывался он крайне неблагоприятно, в выражениях, которые я не осмеливаюсь повторить. Император считал, что этот монарх ограничен, бесхарактерен и бездеятелен... Другое дело королева. Эта женщина большого интеллекта, и она далеко превосходит своего супруга. Император Александр в 1805 году навлек на себя несчастье. По натуре он любезный и приятный человек – герой из романа...».
В Баутцене, первом саксонском городе на пути Наполеона в Париж, императора поджидал король Саксонии. Наполеон усадил Фридриха Августа в свою карету и разговаривал с ним по дороге в Дрезден. Несколько дней Наполеон был гостем Саксонии и её короля, надо сказать, весьма желанным и на редкость щедрым гостем. Уменьшив вдвое Пруссию и вдвое увеличив Саксонию, Наполеон почти уровнял эти страны территориально и по численности населения. В Дрездене конституция Великого герцогства Варшавского наконец получила окончательную редакцию и были также разрешены многие организационно-политические вопросы, касающиеся этого герцогства. Король Саксонии, Великий герцог Варшавский, человек сдержанный и осторожный, прощаясь с Наполеоном, прослезился и обнял своего благодетеля. Это произошло 23-го июля в Лейпциге, куда король любезно сопроводил императора. Наполеон поехал дальше и всего четыре дня спустя, вечером 27-го июля, прибыл в Сен-Клу, а через несколько дней...

Стояло позднее июльское утро. Неярко светило солнце сквозь редкие облака, легкий ветерок лениво шевелил листья деревьев парка Сен-Клу, пели птицы на все голоса. По посыпанной гравием дорожке ехала карета, запряженная четверкой гнедых. В ней сидел второй человек империи – князь Талейран-Перигор, министр иностранных дел, неизменный советник императора, единственный человек, имеющий право входа к императору без доклада. Карета остановилась у низкого крыльца замка. Услужливый лакей в богатой ливрее, спрыгнул с закорок, открыл правую дверь и помог выйти министру. Талейран, опираясь на трость, поднялся на крыльцо, где его уже ожидал адъютант Наполеона полковник Рапп.
– Император ждет ваше высочество – произнес полковник, щелкнув каблуками.
Министр не ответил, лишь кивнул. «Подождет», – подумал Талейран.
Наполеон никого не принимал, потому что в день его приезда министр запиской попросил о длительной аудиенции для решения крайне важных вопросов. В ответной записке император назвал среду девять часов утра. Стало быть, нынче среда.
Министр был одет в простой строгий костюм без всяких украшательств. На черном фоне сюртука взор притягивал белоснежный шелковый галстук, завязанный так, как повязывали его щеголи уж канувшего в Лету королевства, как не умели завязывать нынешние аристократы из конюхов да трактирщиков. Талейран медленно обвел взглядом окрестное буйство природы. «Нынешний день много решает, – пытаясь унять внутреннее волнение, думал министр, – один из тех, какие решают судьбы народов».
– Что ж, полковник, идемте.
В молчании они прошли несколько залов. При приближении к кабинету императора стоящие на часах гвардейцы четко как автоматы распахнули створки дверей.
– Выше Величество! – Талейран остановился у порога и изогнулся в почтительном поклоне, хотя из-за поврежденной ноги сделать это ему было трудно.
– Ах, оставьте, Шарль, протокол для приемов, – сказал Наполеон, подходя к Талейрану и обнимая его, – мы ведь друзья, ¬– но было заметно, что почтение министра ему приятно.
«Друзья» уселись в кресла подле камина, который, несмотря на лето, был растоплен. После Египта Наполеон часто не мог согреться в холодной Европе. Поговорили о Дании и том, что затевает против нее Британия.
– Они заслуживают быть наказанными, нельзя долго сидеть на двух стульях, – ворчал Наполеон
– Вы совершенно правы, сир, – поддержал министр, – после порки, несомненно, они станут сговорчивей.
Разговор коснулся Австрии и плавно перетек на Италию; собеседники словно подбирались к южным пределам империи.
– Так о чем вы хотели поговорить? – спросил император, подбрасывая полено в огонь.
Талейран неспешно достал платок, элегантно промокнул лоб. Ему сделалось жарко.
– Об Испании, Ваше величество.
– Об Испании, – помрачнел Наполеон, – этот Годой – пройдоха, его следовало бы расстрелять или, лучше, гильотинировать.
– Гильотина теперь не в моде, государь, – вытер платком шею Талейран, – не то, что прежде. Я не вижу, Ваше Величество, разрешение испанской проблемы другим способом, как только сменой династии.
– Как! – невольно вскрикнул император, – как, смена династии!
От этих слов император пришел в чрезвычайное возбуждение. Он вскочил и, заложив руки за спину, принялся быстро ходить по кабинету.
– Где, где, черт  побери! – закричал император.
Талейран вопросительно посмотрел на взволнованного гения.
– Где моя шляпа, Шарль?
– Она на столе, Ваше Величество.
Наполеон натянул треуголку на лоб и метался по комнате, время от времени выкрикивая «Испания, Бурбоны, династия» и снова «династия, Бонапарты, Испания». Талейран спокойно наблюдал за движением мысли императора, выжидая удобный момент для следующего толчка. «Ты схватишь наживку, – довольно думал он, – схватишь и проглотишь, как проглотил герцога Энгиенского. Схватишь, не будь я князем Талейраном».
Неожиданно император остановился.
– А помните, Шарль, как все начиналось, – император заметно успокоился, – вот в этой комнате. Так же горел камин. В этом кресле, где вы сидите, сидел Сийес, старый хитрец Сийес, хотевший меня обмануть. Как он тогда боялся! А Дюко все время ходил и причитал, как баба: «нужно отступать, нужно отступать!», – император улыбнулся воспоминаниям, – могли ли мы тогда думать, как высоко заберемся.
Талейран вежливо откашлялся.
– Смею напомнить, Ваше Величество, я не был девятнадцатого брюмера в этой комнате
– Да, да, я помню. Славное было дело.
Наполеон сел в кресло. Все еще возбужденный, он уже был в состоянии усидеть на одном месте.
– Вы наверняка уже продумали, как воспримут это дело Александр, Франц и Фридрих
– Начнем с Пруссии, – Талейран взял с низкого столика бокал, отпил маленький глоток. – Никто не может достичь совершенства Клико.
Он поставил бокал на место, прошелся к окну, вернулся к камину.
– Начнем с Пруссии, Ваше Величество. После вашей лекции Фридрих не осмелится возражать.
– А здорово я их подловил, – довольно засмеялся император, – не отпирайтесь, князь, вы к Пруссии приложили руку.
– Только затем, – Талейран склонился в шутливом поклоне, – чтобы показать миру ваш военный гений. Александр, – продолжал министр, – также вряд ли будет возражать. Он слишком слаб сейчас, чтобы противиться вашей воли, но он постарается извлечь пользу. Россия стремится к проливам, и он будет надеяться использовать Испанию, чтобы дойти до Константинополя. Зная слабость султана, он может допустить, что это ему удастся.
– Мне бы этого не хотелось.
Наполеон почти успокоился, только блеск глаз и блуждающая улыбка выдавали внутреннее торжество.
– Ваше Величество, как всегда, смотрит в корень проблемы, – удивился Талейран гениальности императора, – Турция в руках России – это невыгодно Франции. Россию следует отвлечь северным соседом. Король Густав как раз такой человек, какого следует поколотить. Россия распылит силы на два фронта, и Турция сможет выстоять.
– Это интересная мысль, проработайте ее подробней, – Наполеон снова принялся ходить, он уже совсем успокоился, – ну, а Франц?
– С Австрией сложнее. Нам нечем ее заинтересовать, но вы дважды побили австрийцев...
– Трижды.
– Что трижды? – Талейран вопросительно посмотрел на Наполеона.
– Я трижды побил австрийцев.
– Простите великодушно, Ваше Величество, мою забывчивость, вы ведь знаете, как далек я от войны.
– Я прощаю, князь, но не следует забывать: я трижды побил австрийцев, дважды русских и дважды пруссаков...
«и ни разу англичан», – мысленно добавил Талейран.
– ...турок я не считаю, а англичане мне не попадались.
«однако в Арке они побили тебя, и ты это не забыл», – опять вмешался внутренний голос.
Талейран положил руку на сердце и придал своему лицу как можно более виноватое выражение.
– Продолжайте, Шарль, – смягчился император.
Талейран некоторое время сидел молча, будто собирая разбежавшиеся от легкого разноса мысли. На самом деле хитрый министр прекрасно помнил, сколько раз император побил австрийцев. Это была проверка,  изменил ли Тильзит Наполеона. Поглупел ли он? Да, если он не заметит оговорку. В ядовитой атмосфере лести и возвеличивания такое иногда случается с монархами, некоторые доходят до безумия. Если бы он заметил и промолчал, это был бы сигнал, что Наполеон поумнел. Такое тоже случается, но гораздо реже. Наполеон заметил и не смолчал. Он остался прежний – опасный, но управляемый.
– Австрия не посмеет в одиночку открыто выступить против Вас. По крайней мере, не осмелится в ближайшие несколько лет.
За окнами потемнело, от этого в углах большой комнаты стал собираться сумрак. Император взял со стола серебряный колокольчик и три раза коротко позвонил. Через минуту вошел слуга «Маршан, кажется», – вспомнил Талейран имя лакея. Маршан торжественно, словно высшую драгоценность, нес подсвечник с горящими свечами. Император в задумчивости помешивал щипцами покрывшиеся серым пеплом угли.
– Я с вами согласен, Шарль, – произнес император, когда слуга удалился, – ну а если вмешаются англичане.
– Если вмешаются англичане, у Вас будет возможность их побить. Только и всего.  Сто лет назад Бурбоны отобрали у Габсбургов испанский трон. С тех пор Испания не стала ни лучше, ни хуже. Время там зависло в нерешительности. Ваша династия для страны будет благом.
– Это было бы здорово, – рысьи глаза императора зажглись желтым огнем, – хорошо, Шарль, с международной реакцией более-менее ясно, но как добиться смены Бурбонов на Бонапартов.
– Детали еще не отработаны, но мне совершенно ясно, что следует опереться на конфликт старшего инфанта и Князя Мира. Этот конфликт несет в себе огромный потенциал. Если бы его не было, нам следовало бы его создать, но он, к счастью, уже существует.
– Стало быть, этого негодяя Годоя не только нельзя расстреливать, но нужно хранить, как зеницу ока.
– Совершенно верно, государь. Годой – это ключ к испанским воротам.
– Мерзкий ключ, но дальше.
– Как я уже сказал, детали еще не определены, однако в любом случае следует начинать с Португалии.
– Забросить за спину испанцев пару корпусов – это отрезвит их в решающий момент, – император снова оживился.
– Ваше Величество уже много сделали в этом направлении, а я, как вы приказали, поставил португальскому послу ультиматум. Мы постараемся, чтобы португальцы не приняли его.
Наполеон сел в кресло. Он взял гроздь винограда и в некой прострации стал отщипывать ягоды и класть себе в рот. Так продолжалось довольно долго. Талейран не мешал гению императора бродить в высших сферах. Наконец, Наполеон очнулся.
– Хорошо, Шарль, звучит вполне осуществимо. Когда же можно ожидать созревание конфликта до степени вмешательства войск.
– Если все пройдет так, как я думаю, к лету следующего года Вы наденете испанскую корону.
– Действуйте, князь. На следующей недели представьте свои соображения по России и Австрии.
Наполеон встал, давая понять, что аудиенция закончилась. Талейран остался сидеть. Император удивленно посмотрел на министра.
– Что-то еще, Шарль?
– Да, Ваше Величество. Мое министерство не оставляет мне ни времени, ни сил для творческой работы. Если Вы хотите к лету получить Иберийский полуостров, я должен полностью сосредоточиться на испанской проблеме, а министерский портфель временно передать кому-нибудь другому.
– Ну вы даете, – от удивления Наполеон тихо опустился в кресло, – и это говорите мне вы, кто с таким трудом вырвал портфель у Барраса, кто ведет министерство бессменно уже восемь лет!
– Нет ничего, чем бы я ни пожертвовал ради величия Франции, – лицо Талейрана светилось гордостью за величие страны.
Наполеон пристально посмотрел на Талейрана, словно сомневаясь в искренности чувства министра.
– Скажу откровенно, мне не нравится эта идея. Нельзя ли заниматься испанским вопросом, а часть работы переложить на помощников.
– Увы, сир, увы, я не могу раздвоиться. Останься я министром, Вы ведь будете спрашивать по всем направлениям, будто испанского вопроса не существует.
– Это верно, буду спрашивать, – некоторое время Наполеон сидел, глубоко задумавшись, – хорошо, Шарль, представьте мне кандидатуру, какая бы вас устроила. Я подпишу и отставку и назначение. Наполеон встал, давая понять, что аудиенция закончилась. Он явно устал и, как всегда после большого нервного напряжения, ему нестерпимо хотелось спать, – через неделю я вас жду с докладом.
На этот раз поднялся и Талейран. Император длинно позвонил в серебряный колокольчик, и на зов явился Рапп. Адъютант проводил министра на крыльцо, через несколько минут подъехала карета.
В природе за время беседы произошли изменения. Небо заволокло низкими тучами. Ветер рвал листья деревьев парка Сен-Клу. Смолкли птицы. Близилась гроза, очищающая летняя гроза, после которой так легко дышится. Услужливый лакей в роскошной ливрее открыл дверцу, откинул ступеньку и помог министру забраться в карету.
– Домой, – коротко скомандовал Талейран.
Министр еще увидел, как полковник Рапп поспешно скрылся за дверями, спасаясь от первых, крупных каплей. Карета катила по скрипучему гравию парковой дорожки. «Сегодня колесо истории, скрипнув, повернуло куда-то, – думал Талейран, – только вот куда?».

Девятого августа на самом верху французской властной пирамиды произошли загадочные перестановки. Бессменный министр иностранных дел империи, князь Талейран-Перигор, получил отставку, а его место занял граф де Шампаньи, отдавший портфель министра внутренних дел Крете. Маршал Бертье, совмещавший начальствование генеральным штабом с должностью военного министра, лишился министерства, а министром стал генерал Кларк, не имевший военного опыта, но зарекомендовавший себя как опытный политик. Европейские кабинеты были озадачены этими перестановками. Что бы они могли означать – гадали в Вене, Лондоне, Петербурге и Кенигсберге.

Сразу после беседы с Талейраном (29-го июля) император немного поспал, а проснувшись, вызвал Маре и продиктовал тому приказ: на испанской границе, в Байонне, сосредоточить войска числом 20 тысяч человек.
«Для покорения Португалии», – ответил император на недоуменный взгляд государственного секретаря. Интрига завертелась. Четыре дня спустя император назвал командира португальской армии – генерал-полковник Жюно, занимавшего последнее время должность губернатора Парижа.
Еще через несколько дней стараниями Талейрана император получил принципиальное согласие Годоя участвовать в разделе Португалии. И как только согласие Испании было получено, Наполеон ужесточил требование к несчастной Португалии до степени абсолютной неприемлемости. Он настаивал не только на закрытии портов, но и на аресте английских кораблей, находящихся в португальских портах, но и на конфискации всех английских товаров, но и на конфискации поместий, находящихся в собственности англичан, но и на немедленном аресте всех английских подданных. Больше император и Талейран придумать просто не смогли.

Правящий принц, Иоганн Мария Жозеф Людвиг, в 1792 году принявший регентство над полоумной матерью, королевой Марией, находился между двух огней, и неизвестно какой из них был горячей. Целый месяц он и португальское правительство тяжело размышляли над неразрешимой задачей и пришли к заключению, что со стороны моря горячей. Англичане это доказали на примере Копенгагена. В конце сентября португальское руководство вежливо отклонило французские требования. В ответ первого октября французский посол Райневаль покинул Лиссабон. А в Париже на дипломатическом приеме в Фонтенбло 15-го октября португальскому послу Лима Наполеон закатил форменный скандал. «Я не потерплю, – кричал Наполеон, напрягая жилы на шее, – я не потерплю, чтобы хоть один английский посол находился в Европе. Любой стране, осмеливающийся держать английского посла, я объявлю войну в течение двух месяцев. У меня 300 тысяч русских, и с таким союзником я могу все... Если Португалия не сделает, что я хочу, дом Браганца не будет править дольше, чем два месяца».
Сказано – сделано. За три дня до скандального приема Лима из Парижа в Байонну помчался курьер императора. Он вез приказ Наполеона генералу Жюно: пройти через Испанию и завоевать Португалию. План похода был разработан очень эскизно. Тридцать лет назад проблемой завоевание Португалии занимался генерал королевских войск Дюмурье, и тогда генерал предусматривал армию числом 75 тысяч солдат. Времена изменились, и Наполеон предполагал двадцатью тысячами плохо обученных солдат, из которых половина новобранцы, покорить далеко не самую слабую страну в Европе, и был прав, ибо не рассчитывал на сопротивление португальцев.
Император отстал от графика примерно на две-три недели, потому что упирался Годой жестким требованиям французов к португальцам, и капризничала королева. И то и другое препятствие Талейран преодолел обещанием лично Годою четверти Португалии. Желание стать владетельным князем, может быть даже королем, не зависеть от капризов бывшей любовницы-королевы и глупого короля, пересилили внутренний холодок нехорошего предчувствия. Он решил рискнуть, в конце концов, что такое жизнь, как не постоянный риск. Годой решился сыграть во французскую рулетку в первых числах октября, тогда же автоматически решился вопрос снабжения армии Жюно – за счет испанской казны. 18-го октября первые колоны французской армии вошли на территорию Испании. Интрига вступила в военную ее фазу.
В день начала военной операции в Париж приехал дипломатический агент Годоя Евгено Эцквардо. 27-го октября в Фонтенбло Эцквардо и Шампаньи подписали договор. По договору юг страны (примерно четверть Португалии) западная Алентежу и вся Алгарве отходила лично Годою суверенным княжеством. Северные провинции (Дору и Минью) доставались королю Этрурии, но не просто за спасибо, а за то, что свою Этрурию он любезно уступит Франции. Столица и большая часть страны (провинции Эстремадура, Бейра, Траз-уж-Монтиш) до подписания общеевропейского мира остаются во владении Франции. Португальские колонии делятся между Францией и Испанией, а испанский король Карл IV принимает титул «Император Обеих Америк». На переговорах в Фонтенбло испанская сторона высказала желание самой провести военную операцию против братской Португалии, как это было в 1801 году, но французы категорически возражали. Армия Жюно уже находилась на марше, Эцквардо был вынужден принять дружескую помощь союзника.

6

15-го августа император помпезно отметил свой 38-ой день рождения. Всего два года прошло с взятия Ульма, а как он за это время изменился! Одни курят, когда волнуются, другие снимают стресс алкоголем, а Наполеон успокаивал нервы леденцами и так к ним привык, что потолстел на добрые двадцать килограммов, что, при его росте, несколько полнило фигуру. Черты лица стали жестче, во взгляде появилась волчья жестокость деспота, усилилась тяга ко всему театральному «укутан в пурпур, выглядел он немного театрально, но величественно».
Обычно, это мы знаем из опыта, в день рождения все дарят подарки имениннику. Так повелось. Однако французский император не был обычным именинником, и потому традиция на нем перевернулась – все ждали подарков от него. Ждали маршалы и генералы, герои последней войны; ждали князья Рейнского союза, специально по этому случаю собравшиеся в Париже; ждали родственники, всегда недовольные малостью подачек; смиренно и со страхом ждала любимая Франция. И дождались. Император никого не забыл.
Из полководцев больше всех досталось маршалу Даву, да и заслуги маршала в последней войне трудно переоценить. Император наградил его огромным поместьем Ловиц стоимостью почти пять миллионов франков и дал денег – 600 тысяч франков. Военным Наполеон раздал 11 миллионов франков, это не считая поместий. По тому, кто сколько получил можно судить, как император оценил его участие в войне с Пруссией и Россией. Так вот. Бертье получил в подарок один миллион франков. Ней, упомянутый мной Даву, Сульт и Бессьер – по 600 тысяч (столь щедрая награда последнего вызвала всеобщее непонимание). Маршалы Массена, Ожеро, Бернадотт, Мортье и генерал Виктор получили по 400 тысяч и т.д.. Действиями Лефевра, Келлермана, Брюна и бывшего любимца Ланна Наполеон остался недоволен и денег им не дал. Солдаты на этой большой раздаче остались с пустыми руками, по причинам мне неясным. Может император обиделся на них, как он обиделся на Ланна.
Сложнее обстояло с подарками владетельным князьям. Победа и Тильзит принесли императору герцогство Варшавское, большой кусок Западной Пруссии и курфюршество Гессен-Кассель. Герцогство уже обрело хозяина в лице хитрого, успевшего раньше других короля Саксонии Фридриха Августа, но оставались еще Пруссия и Гессен. На их честный раздел и рассчитывали короли и герцоги. Лишь немногие, такие как герцог Брауншвейгский или герцог Веймарский, не надеясь на расширения, были бы рады, если бы им удалось уберечь свои владения от алчных собратьев. Словом, в Париже, как и год назад, было тревожно новым земельным переделом.
Концепция Наполеона по Германии, концепция, какой он придерживался с самого начала правления, – это уничтожение мелких княжеств и увеличение больших, но ни в коем случае не объединение Германии в одно государство. «Кто не со мной, тот против меня, – сказал Наполеон в один из октябрьских дней по поводу нового деления Германии за счет Пруссии и стран, имевших несчастье быть союзниками Пруссии, – и я его [короля Пруссии] прогоню; я досадую, что не прогнал герцога Веймара и прочих мелких князей». Однако князья предполагают, а император располагает. Они обманулись в своих ожиданиях получить подарки ко дню рождению Наполеона. Лишь Бавария увеличилась небольшим куском Пруссии. Потому как император планировал новое королевство – Вестфалию.
Королевство предназначалось Жерому, младшему брату Наполеона. Он его заслужил завоеванием Силезии. Из всех братьев только Жером выказал хоть какую-то склонность к войне. Неужели его похвальное прилежание не стоит королевства?
Одного не хватало Жерому – хорошей жены. Собственно, он был женат на Элизабет Петтерсон, но Большому Брату англичанка Элизабет так не нравилась, что он не признал заключенный в Америке брак, и с 1805 года просил папу расторгнуть его. Император уже и невесту подобрал (принцессу Катерину фон Вюртемберг) и брачный контракт уже был подготовлен и подписан (5-го сентября 1806 года), а папа все торговался, но после Тильзита понтифик с большой неохотой уступил. И первого августа маршал Бессьер отправился в Штутгарт на сватовство. Двенадцатого числа октября месяца, как и приказывал властелин, состоялось предварительное бракосочетание Катерины и Бессьера, в роли жениха Жерома, а два дня спустя новая невестка французского императора поехала в Париж познакомиться с суженным, и, познакомившись, пришла в полный восторг от красоты и такта молодого принца. «Принцесса выглядит очень хорошо, – писал Жером в сомнении, стараясь подавить в себе воспоминания о красавице Элизабет, – не красива, но и не дурна». 22-го октября произошло гражданское бракосочетание, а на другой день – венчание.
Месяц спустя королевская чета отправилась в свое королевство, бывшее не на много старше их брака. Королевство Вестфалия произошло слиянием частей герцогств Гессен-Кассель, Брауншвейг, Штольберг-Вернигороде, Ганновер, графства Падербон и части территории Прусского королевства. Оно состояло из восьми департаментов.
Королевство получило конституцию из рук Старшего Брата. Она представляла собой укороченный перепев конституции Франции. Только обязательства перед Старшим Братом были выделены особо. Конституция, подписанная Наполеоном 15-го ноября, состояла из 55 статей, заключенных в 13 разделов. Первые три раздела касались обязательств: ровно половина территории королевства отходило под поместья французским маршалам и генералам; королевство обязывалось уже в следующем году выставить войска численностью 20 тысяч пехотинцев, 3500 кавалеристов и 1500 артиллеристов; королевство вошло, само собой разумеется, в Рейнский союз. Четвертый раздел провозглашал равенство всех перед законом, отмену рабства и свободу совести. Разделы 5-7 посвящались устройству органов управления королевства. С первого января 1808 года на территории королевства вступал в силу кодекс Наполеона.
Молодожены довольно долго задержались в гостях у тестя и тещи в Штутгарте, и только в начале декабря король и королева Вестфалии торжественно въехали в свою столицу – город Кассель.
Простой народ настороженно, если не равнодушно, отнесся к играм князей, но большинство образованных людей с восторгом приняли нового короля и французское покровительство, ибо дворянские привилегии перед законом не могут не вызывать гнева людей их не имеющих, а отмена рабства давно назрела в просвещенной Европе. На удивление Жером управлял королевством много лучше, чем ему предрекали. Он обладал здравым смыслом, легко усваивал новое (новое ему было все, касаемо управления государством) и не был болезненно честолюбив, как Старший Брат, который мелочно руководил Жеромом. Так, например, Наполеон советовал брату не принимать герцога Брауншвейгского на том основании, что герцог в одном из своих писем Жерому не подписался «Ваш верноподданный».
Наполеон и в детстве был серьезней своих сверстников, а в зрелые годы жажда власти и честолюбие высосали из него всю природную живость, но то, что природа недодала Наполеону, с избытком отдала Жерому. Не было в Европе места веселей и беззаботней Касселя. С приездом «Короля Веселья» – так назвали Жерома – город изменил свое лицо и характер. Праздники следовали один за другим. Когда не хватало праздников, придумывали мелкие, но приятные забавы, а в имперский Париж без конца шли доносы о романах Жерома – охоч был до женщин веселый король.
Мрачный Старший Брат не мог понять такую манеру управления государством. «Если вы хотите, чтобы я вас уважал и продолжал защищать вас и ваши интересы, – писал Наполеон Жерому в конце 1808 года, – увеличивать ваше государство, как того позволяют обстоятельства и политика, я должен видеть, что вы управляете королевством, не как поместьем. Думайте о времени, которое, вероятно, не за горами, когда вы будете вынуждены вести войну. Какая польза будет от большого количества камердинеров и от блестящего двора, ежели деньги бедной страны будут попусту растрачены. С двумя миллионами жителей и сорока миллионами дохода у вас меньше сил, чем имел курфюрст Касселя, а он мог усилить своих союзников двадцатью тысячами хороших солдат. Мне нужно очень много войск и денег. Несмотря на 800 тысяч моих войск в Португалии, Испании, Неаполе, Далмации и Германии, мне необходимо еще 120 тысяч...». Наполеон был не совсем справедлив к младшему брату. На военные нужды Франции страна должна была выплачивать огромный налог в размере 35 миллионов франков.
Остается добавить: и любимая Франция на день рождения императора получила подарок. 19-го августа простым решением Сената был упразднен надоевший Наполеону Трибунат.

6

Десять недель император, что бы он ни делал, занимался ли он дипломатией, армией или внутренними проблемами государства, думал главную думу сезона – кто будет править Испанией. И чем больше он думал, тем больше он склонялся к Люсьену – любимому брату, непокорному брату.
В середине ноября император отправился в Италию. Со времени коронации в Милане он не был в своем королевстве. При прохождении перевала в Альпах его едва не накрыла лавина, но и на этот раз Проведение отвело от него смерть. В Милане Наполеон пробыл пять дней, и 27-го ноября отправился в Венецию, где находился восемь дней.
Появление Наполеона на итальянской земле вызвало большое волнение в Ватикане. С коронации на императора в Нотр-Дам де Пари отношение между папой и французским императором, другими словами между духовной и светской властью, портились день ото дня. Святой отец приезжал в Париж и благословил Наполеона на императорство, надеясь на облегчение положения церкви во Франции и на подвластных французам территориях. Надежды эти оказались тщетными. По мере завоевания Европы, император относился к папе все более жестко. После Аустерлица на всей территории Итальянского королевства начал действовать кодекс Наполеона, который, среди прочих прогрессивных нововведений, разрешал гражданское прекращение брака. А браки, как известно, заключаются на небесах при посредничестве Святой Церкви. Рождение, брак и кончина человека всегда были главными предметами забот церкви, ее угодьями, на каких она нагуливала бока, и вдруг у граждан появилась альтернатива. Естественно, церковь противилась, и ее противление вызывало раздражение императора.
«Папа написал мне 13-го ноября смехотворное и бессмысленное письмо, – седьмого января 1806 года писал Наполеон своему дяди в Рим; и дальше встречаются такие высказывания: – Позвольте мне заметить, что я запрещаю подобные шутки и не желаю в Риме ни русского, ни сардинского посла! Я намереваюсь отозвать Вас, заменив Вас гражданским послом... Скажите Консальви, если он любит свое отечество, он должен следовать моим желаниям, или уйти в отставку... Для папы я Карл Великий, ибо я, как Карл Великий, соединил французскую и ломбардийскую короны, и потому что моя империя граничит с Востоком... Если он будет вести себя хорошо, я не хочу затмевать его внешний блеск, в противном случае, я заменю папу одним из римских епископов».
Поскольку Наполеон все время апеллировал к памяти Карла Великого, а он Карл Великий являлся императором Рима, Пий VII написал Наполеону письмо, Консальви его отредактировал и 21-го марта 1806 года коллегия кардиналов его утвердила: «Ваше Величество возвели в принцип стать императором Рима. С папским прямодушием мы отвечаем, что папское главенство прославило себя в веках, как ни одна другая власть, и в его государстве никакая другая власть кроме его не будет признана, что ни один император не имеет ни малейшего права на Рим, и что Ваше Величество хотя очень сильны, но между тем выбран, коронован и помазан императором французов, а не императором Рима...». В ответ Наполеон прервал переписку с Ватиканом, и исполнил-таки свою угрозу. 16-го мая этого года он писал Фешу: «Я отзываю Вас из Рима, ибо невозможно сохранить мое достоинство в таком плохо управляемом дворе... Вы можете находиться в Риме сколько угодно, но передайте дела Алькье...».
Победа над Пруссией дала Наполеону дополнительные аргументы в споре с папой. В декабре 1806 года из Берлина в Рим вернулся кардинал Ареццо, который в ноябре несколько раз беседовал с Наполеоном. Император желал, чтобы папа признал недействительность брака Жерома, а Жозефа признал королем Неаполя. В молитвах чтобы русские, наконец, положили предел корсиканцу, папа не признал ни то, ни другое и не ответил на призыв Наполеона.
Целый год папа и император прибывали в состоянии «ни мира, ни войны», пока дружба с императором Александром и Тильзит не вознесли Наполеона на опасную Святому Престолу высоту. И все же, несмотря на всесилие, французский император был далек от решения спора с папой так, как ему хотелось. «Нынешний папа слишком могущественный; духовники не пригодны править, – писал император вице-королю Евгению 22-го июля 1807 года из Дрездена, – Христос сказал – его царство не от мира сего! Почему папа не хочет дать Цезарю цезарево?.. Я получил корону от Бога и моего народа, потому должен я считаться только с Богом и с моим народом. Для римского двора я всегда буду Карлом Великим и никогда Людвигом Святым».
После Тильзита папа пошел на уступки. Он признал незаконность брака Жерома, а признание Жозефа королем Неаполя он хотел оговорить гарантиями неприкосновенности Рима и гарантиями личной безопасности. С этой целью в Париж был послан кардинала Альфонсо Байана. 21-го сентября кардинал выехал из Рима, но проехал совсем недалеко. По приказу вице-короля Евгения, который, в свою очередь, выполнял приказ приемного отца, кардинал был задержан на границе папской области. Потому что папа, в своем сомнении, не наделил Байана полновластными полномочиями. Больше месяца папа не хотел давать полномочия, а за этот месяц генерал Дюэм занял папские владения на территории Неаполитанского королевства – княжества Беневенто и Понтекорво.  Первое император отдал князю Талейрану, второе – Бернадотту. Однако потеря двух крохотных княжеств в Неаполитанском королевстве не образумило упрямого папу – Байана все не ехал. На дипломатическом приеме в Тюильри на кардинала Капрару, папского посла в Париже, излился долго копившийся гнев императора. Если папа, – кричал Наполеон, потрясая кулаками возле носа смиренно потупившегося кардинала, – немедленно не закроет порты англичанам, он займет войсками всю папскую область и поделит ее на мелкие герцогства и княжества, как он уже сделал с Беневенто и Понтекорво, а в Риме вместо папы посадит Сенат.
Только пятого ноября Байана приехал в Париж и был принят по разряду кардинала, а не по разряду посла. Император любил такие маленькие театральные представления, должные показать его отношение к тому или иному человеку. Вскоре стартовали переговоры между папским посланником и новым министром иностранных дел, графом Шампаньи. 22-го ноября папа получил письмо кардинала, в котором тот рассказал о ходе переговоров, контурно описал намечающиеся договоренности и предупредил, что Наполеон собирается в Италию, а может быть, ко времени прихода письма он уже будет на итальянской земле. Вот тут в Ватикане всполошился, полагая, что пришел конец папского главенства над Римом.
Мозговой штурм кардиналов привел к интересному заключению: предложить Наполеону помазание на императора Запада. Со смехом отверг Наполеон льстивое предложение паникующего папы. В Италии у него было дело поважней, чем возлагать на себя пустозвонный титул, в Италии он искал вице-короля Испании.

По желанию Наполеона в Венецию приехала сестра Элиза и брат Жозеф. Наполеон готовился к встрече с Люсьеном. Восемь лет братья были в ссоре, и ссоре этой не было видно конца. Люсьен был умен, удачлив в делах и богат, но богат не милостью Большого Брата. Конечно, родство с владыкой Европы, пусть даже император был обижен на брата, давало Люсьену огромное преимущество, и все же он был независим. Зарабатывал Люсьен легко и много. Время от времени у него случались финансовые трудности и тогда он продавал одно из своих поместий. Когда дела налаживались, поместья он возвращал и прикупал на всякий случай еще.
После усмирения Жерома, Люсьен оставался единственным член императорской семьи, осмеливающийся поступать по-своему. Поступать по-своему означало иметь мнение отличное от мнения брата в вопросе собственного брака. Кроме породнения со старыми королевскими фамилиями любовь Наполеона устраивать браки родственникам имела еще один смысл – это был акт подчинения воли Большого Брата. Словом, Наполеон решил: коль он добьется от Люсьена развода и женит его так, как он заслуживает – быть ему вице-королем или даже королем Испании.
Жозеф, дядя Феш, Элиза, Жером, и вообще все члены императорской семьи за исключением, может быть, матери, и в письмах и при личных встречах пытались уговорить Люсьена подчиниться Наполеону. Весь октябрь и ноябрь родственники упорно атаковали Люсьена. Не писал ему один Наполеон, но в каждом письме братьев и сестер Люсьен видел его пристальный с прищуром взгляд, и он держался за жену, как за соломинку собственного достоинства и чести. «Вы забыли честь и религию, – писал Люсьен дяде в октябре, – по крайней мере, войдите в мое положение, чтобы не сравнивать меня с Жеромом, и избавить меня от ваших трусливых советов. Словом, прекратите мне писать, пока ваша религиозность и ваша честь, о которую вы вытерли ноги, слепа. Спрячьте, по меньшей мере, низменность ваших чувств под пурпуром, и спокойно следуйте дальше проторенной дорогой честолюбия».
В начале декабря курьер Наполеона доставил Люсьену приглашение-приказ императора всех французов: 13-го числа сего месяца быть в Мантуи. Люсьен в это время находился в Модене; у него гостил Жозеф, которого он уважал и к мнению которого прислушивался. К сестрам Люсьен относился снисходительно, а младших братьев, Людовика и Жерома, слегка презирал, считая, что они сделались безвольными орудиями Наполеона. Люсьен собирался на встречу с братом, как на войну.
Тринадцатого декабря около девяти часов вечера секретарь Наполеона граф Меневаль забрал Люсьена Бонапарта из гостиницы и далеко за полночь доставил его обратно полностью истощенного со следами слез на лице. Об этой встрече Наполеон в своих бумагах оставил одну заметку, а Люсьен дважды упоминал ее.
С самого начала разговора каждый старался настоять на своей правоте, не слыша голос другого. Главная тема, вокруг которой крутилась беседа, то приближаясь, то отдаляясь – развод Люсьена. Наполеон вновь и вновь возвращался к разводу, так что Люсьен, не выдержав, воскликнул: «В конце концов, лучше жениться на любовнице, чем на какой-нибудь другой женщине».
В споре с братом Наполеон использовал сильные, убедительные аргументы: большой крест почетного легиона, корона Португалии, его дочь будет признана принцессой императорского двора, жена, как удовлетворение, получит княжеский титул. Наполеону казалось: вот-вот, еще немного и брат сломается. Но нет, не таковы Бонапарты, чтобы сдаваться. Честь и обида на брата оказались сильнее императорских посулов. В крайнем раздражении Его Императорское Величество прекратил разговор с упорствующим братом. Вице-короля Наполеон не нашел.
Единственным результатом разговора стало то, что Люсьен послал дочь Шарлоту в Париж под крыло бабушки Летиции, но всего через полгода родители забрали ее. Потому что Наполеон носился с идеей, Шарлоту – тогда ей было 12 лет – через два года выдать замуж.
На другой день после поражения в беседе с братом Наполеон отправился в Милан. 17-го декабря он подписал знаменитый миланский декрет, ужесточивший ввоз английских товаров. Пробыв в Милане несколько дней, император прямиком направился в Париж, и вечером первого дня нового 1808 года приехал он в Тюильри. Напрасно съездил. Первая неудача испанского предприятия.
Кто-то должен был виноват в этом поражении, и этим кто-то стал папа. Наполеон считал, что Пий украл у него брата, и был где-то прав. Папа и Люсьен уже несколько лет стояли в тесной переписке, и, безусловно, понтифик оказывал на Люсьена «дурное», как был убежден Наполеон, влияние.
Переговоры между Байана и Шампаньи ушли в песок, едва император уехал в Италию. Из Милана, уже после беседы с Люсьеном, итальянский король Наполеон приказал генералу Ле Марою своими войсками занять герцогства Урбино, Мачерата и город Анкону. Наполеон приехал в Париж и узнал, что папа в ответ на вояж Ле Мароя отозвал Байана и Капрара из Парижа. Прекращение дипломатических отношений французский император предпочел расценить как объявление войны, причем инициатором этой войны в фантазии Наполеона выступил папа.
Десятого января 1808 года генерал Миоллис, командир «Дивизии наблюдения Адриатического моря», получил приказ: из Флоренции через Перудже выступить на Рим. Приказ придвинуться к Риму с юга получил и генерал Дюэм. Одновременно по указанию министра иностранных дел Алькье, французский посол в Ватикане, поставил перед папой своего рода ультиматум. Однако папа оставался смирен и кроток; он позвал к себе Алькье, и сказал ему следующее: «Не будет никакого военного сопротивления, но я отдам приказ запереть ворота Рима. Я и люди, какие захотят за мной последовать, запремся в храме. Не будет ни одного выстрела, даже из охотничьего ружья, ибо я ненавижу кровопролитие, но ваш генерал должен будет разбить ворота. Я стану у входа в храм, и солдаты будут вынуждены преступить через мое тело. И христианский мир узнает, что император втоптал в грязь того, кто его помазал. Бог сделает остальное».
Алькье очень впечатлила папская проповедь, и он написал о ней Шампаньи, на что министр ответил глумливо: «Император из своего опыта знает, что таким словоблудием итальянский священник не вызовет слишком много шума». Впечатлительного Алькье, невзирая на многолетнюю безупречную службу, Париж отозвал, заменив его маршалом Лефевром. Тот не ведал в своей душе сомнений.
Второго февраля французские войска заняли Рим. На другой день, – Алькье уже уехал, Лефевр еще не приехал, – папа беседовал и генералом Миоллисом. Святой Отец объяснил генералу, что рассматривает нынешнее свое положение, как французский плен. Генерал ответил смущенно, обнародовав новейшую парижскую разработку: французская оккупация Рима немедленно прекратится, если королевство Италия, королевство Неаполь и папская область согласятся образовать Итальянский союз, устроенный по примеру Рейнского союза. Папа и на этот раз остался тверд и кроток – он отказался.
Два месяца Наполеон не мог решиться на дальнейшие действия. Только второго апреля он принял решение: римские провинции Урбино, Мачерата, Анкона и Камерино включить в королевство Италия под именами – Метауро, Мисоне и Тронто. Седьмого апреля по приказу Парижа солдаты взломали ворота Ватикана.
Наполеон ошибся – христианский мир услышал папу. Мужество Пия вселило храбрость в сердца испанских крестьян, оно подняло там волну партизанской войны.

7

Военные операции, раз начавшись, не прекращались ни на день. Ровно месяц армия Жюно маршировала по Испании, пока она добралась до португальской границы. Жюно так спешил, что к границе привел только треть голодных, изнуренных долгим маршем солдат. Однако ещё прежде, чем хоть один французский солдат начал топтать португальскую землю, государственный рупор Франции – газета «Монитер» объявило о низложении династии Браганцев.
Португальское правительство знало о том, что французская армия марширует по Испании, но министры и правящий принц убеждали друг друга, что французы идут не к ним, а в Гибралтар. И основания верить этой химере у них имелись. 20-го октября, как только правительство обреченной страны узнало о французском марше, объявило оно Англии войну и сообщило об этом в Париж. То есть, все желания французского императора были исполнены и причин для марша в Лиссабон португальцы не видели. Не тут-то было. Хитрость португальцев нисколько не смутили Наполеона, и он не отдал приказ остановить операцию. И только когда французы пересекли границу, в Лиссабоне наконец поняли гениальный замысел французского императора.
Население столицы насчитывало 200 тысяч жителей. Там находилось 15 тысяч солдат, в порту Лиссабона стоял португальский флот и, несмотря на формальное объявление войны, английский флот. Под флагом контр-адмирала Сиднея Смита (того самого Смита, с помощью которого в 1799 году турки отстояли от притязаний генерала Бонапарта сирийскую крепость Акр) находилось девять крейсеров, среди них флагман Хиберия со ста пушками на борту. Сил даже с избытком, чтобы встретить и уничтожить несколько тысяч новобранцев Жюно. Но за слабым французским авангардом были видны заканчивающиеся формироваться корпуса Массены и Дюпона и приведенная в состояние готовности вся испанская армия – и все это на маленькую Португалию. Принц и правительство решили не защищаться: либо подвергнуться оккупации и принять все условия захватчиков, как бы унизительны они не были, либо массово эмигрировать.
Английское правительство, не смутившееся, также как и Наполеон, объявлением войны, и понимая трудности португальской династии, склоняло принца ко второму варианту. Англичане обещали доставить двор, правительство и часть армии в Америку. Они уверяли, что Англия не претендует на португальские колонии, а при случае Португалия может рассчитывать на увеличение заморских владений за счет Испании или Дании.
Английский посол, лорд Странгфорд, с 17-го ноября находился на борту флагмана Смита. 27-го ноября он еще раз сошел на берег для последнего, решительного разговора с принцем Иоганном. Прежде всего, лорд показал принцу доставленные накануне парижские газеты, в каких черным по белому было написано, что принц, с точки зрения Наполеона и французского правительства, уже не принц, а частное лицо. Это впечатлило Иоганна. Долее лорд добавил, что если даже после этого принц склоняется остаться и сдаться на милость захватчикам, то военный флот Португалии следует передать на баланс английскому адмиралтейству, а если португальцы будут упорствовать, то английским морякам не остается ничего другого, как только захватить корабли силой, или потопить их. Несколько минут тяжелых раздумий, и Иоганн согласился на эмиграцию.
Сразу же начались лихорадочные сборы. На другой день восемь португальских крейсеров, три фрегата и бриг (добрая половина португальского военного флота), бесчисленные транспортные суда, на чьих бортах находились 15000 португальцев – цвет нации – были готовы отчалить от родных берегов, но сильный шторм помешал выходу, и лишь на завтра, 29-го ноября, корабли взяли открытые воды. Часть эскадры Смита сопровождала португальский исход вплоть до Бразилии. Остальными кораблями и пришедшим из Англии подкреплением Смит блокировал устье реки Тежу, где укрылась русская эскадра адмирала Синявина.

Вот те раз! Откуда подле Лиссабона, за тысячи миль морских от балтийских и черноморских баз русские военные корабли? Чтобы пояснить сей замечательный факт, следует вернуться к царствованию императора Павла и к подписанному его сыном тильзитскому соглашению.
Россия из войны 1799 года вышла не совсем с пустыми руками. Затея Павла была не совсем глупая, а поход Суворова и предприятие Ушакова были не совсем бесполезные. Россия и Турция (отголосок того странного русско-турецкого союза 1799 года) осуществляли протекторат над основанной адмиралом Ушаковым Республикой Семи Островов: Керкира (Корфу – самый большой остров), Пакси, Лефкас, Кефалиния, Итака (царство легендарного Одиссея), Закинф и Китира. С тех пор в портах Ионической Республики постоянно находились русские военные корабли. В 1807 году боевое дежурство осуществляла эскадра адмирала Синявина.
Тильзит – позор России – лишил державу единственной базы в Средиземном море. Наполеон настоял, а Александр, под давлением обстоятельств, уступил Ионические острова Франции. Еще во время тильзитских переговоров Наполеон послал полковника-лейтенанта Терье на Корфу (так ему не терпелось), с тем, чтобы перенять у Синявина управление островом. Передача островов очень взволновала турецкое правительство и наместников, привыкших мириться со знакомым русским злом и не стремившихся к незнакомому французскому добру.
Уже в августе генерал Цезарь Бертье, младший брат маршала Бертье и в прошлом начальник штаба маршала Массены в его неаполитанском походе, высадился на Корфу с первыми полутора тысячами солдатами. Вскоре генерал Донцеле привел еще пять тысяч солдат. Передача Корфу и других островов прошла без трудностей, но Наполеон остался недоволен Бертье. Потому что генерал умудрился поссориться с правителем Янины, Али-пашой Тепеленским, так как генерал хотел занять на материке некоторые соседствующие с Корфу территории. Вследствие этого спора паша попросил помощи у англичан и те блокировали Корфу.
Не в последнюю очередь Наполеон предпринял путешествие в Венецию, чтобы уладить проблему островов. Из Милана он писал Жозефу: «Снабжайте его [Корфу] зерном, мукой и другими продуктами... Корфу мне так важен, что его потеря означает сильный удар по моим планам...». И в другом письме: «...Вы должны рассматривать Корфу, как более важное приобретение, чем Сицилия. Сицилия есть улаженный и известный вопрос, в то время как Корфу – это полностью неизвестная величина... При теперешнем положении в Европе потеря Корфу для меня самое большое несчастье, какое только может случиться».
Ссора Бертье с Али и блокада Корфу протекали уже в отсутствии русских, потому что эскадра Сенявина на полных парусах спешила в Балтику.
Как договорились императоры в Тильзите, Александр должен был предложить Англии посредничество России в ее мирных переговорах с Францией, а если Британия откажется от услуг, объявить ей войну. Так и вышло. Англия отказалась. 26-го октября министерство иностранных дел России отозвало из Лондона посла Алопиуса, одновременно английскому послу в Петербурге, лорду Левинсону Гуверу, были вручены выездные документы. Все русские порты закрылись для английских кораблей, и, как заключительный аккорд, Россия объявила Англии войну.
Известие о начале англо-русской войны застало эскадру Сенявина в Лиссабоне, куда корабли зашли для починки и ремонта оснастки после сильного шторма. Вскоре, еще до прихода в Лиссабон Жюно, Сенявин сдал эскадру англичанам на хранение с условием ее возврата через полгода после заключения англо-русского мира.

Поход войск Жюно продолжался уже по Португалии. 25-го ноября французы без боя заняли Абрантиш. Армия Жюно отставшими размазалась по дороге тонким слоем на добрые две сотни километров. Под ружьем оставалось только 13 тысяч солдат, и следовало перед походом на столицу подождать отставших. Но французы без промедления выступили маршем. В полдень первого дня марша по Португалии стал накрапывать дождик. Усилившись, он скоро перешел в затяжной осенний дождь, который, то затихая, то припуская вновь, может идти неделю. Этот дождь принес на море шторм, не позволивший португальскому флоту покинуть порт.
И этот дождь затормозил французский марш. Дороги раскисли, воинские части завязли в грязи по самые уши. Утром 30-го ноября 1500 кавалеристов, – насквозь промокших драгун на исхудалых клячах, – вступили в Лиссабон. Не уплывшим в Бразилию португальским сановникам Жюно поведал по секрету, дабы горожане не вздумали бунтовать, что первая пехотная дивизия прибудет через несколько часов. Первая дивизия (1500 солдат из 9500 первоначального состава) пришла через тридцать часов, сутки спустя подтянулась вторая дивизия и 5-го декабря пришла третья. До середины декабря подходили отставшие солдаты, и всего у Жюно осталось 15000 боеспособных солдат. Четверть своей армии он потерял на марше.
Когда новость о падении Лиссабона достигла Мадрида, решились и испанцы взять свою долю от Португалии. В середине декабря генерал Тарансо  занял Порто на севере страны, а генерал Солано Ортиц де Роцас на юге страны занял провинцию Алгарву. Временное правительство Португалии, назначенное принцем перед отплытием, Жюно объявил низложенным первого февраля, и объявил о переходе всей полноты власти к оккупационной администрации. При этом Жюно стал называться генерал-губернатором Португалии.
Португальцы восприняли французскую оккупацию в общем спокойно и Жюно осуществлял управление страной довольно легко. Отношение португальцев начало меняться, когда стало известно, что Наполеон хочет наложить на Португалию стомиллионную контрибуцию (по просьбе Жюно она была уменьшена вдвое). Испортило же португальцев, с точки зрения оккупантов, события в соседней Испании.