И даже не слышно как кто-то ступает в очередную гондолу работы. Шёлковое одеяло оттенка перистого, звёздного плавно вливается в телесный воск. С глазурных свечей, перебирающих подушечками пальцев новое, я считала поцелуи как пришедшую осень, но только для неё. Её пушистые ресницы закрылись перед бурей, ожидая увидеть, очищенную утром, полоску серого «туда-обратно». Я сжимаю мысли в чёрную бахрому и, чуть обмакнув притяжение, целую этот храм. Наш солёный куб, в котором мы забываем о внешнем: работа, быть, там, помнят.
Так жарко и забывчиво вспоминать о лёгких облаках губ в зеркале моря, шороха золота. Стереть её пальцы в золотой рассыпчатой пыльце, в пришедшем из солёного шампуня… Не знала, что обычное, столпотворное, сухое оживает с глотка «С тобой…». Запускаю розу ветров в этот русый лес, стрелки смотрят в одну сторону. Говорю спасибо голубому хрустальному, морщинам мыслей, каждой сети омута, двум крыльям из десяти перьев… Поцелуй до самой тающей нежности… Хрупкость… К нашему кубическому подступают серые точки. Неправильно, Куда, Для чего – это вывески их лбов.
Шелковый шлейф прикосновений остаётся на безликих листьях календаря. Нет им числа без тебя… В глубокой дождливой осени багряный и умирающий болид леса, из мчащегося поезда, кажется мазком твоей чёлки. В рычащих днях, в собачьих тенях, в полуденных снах только твои свечи прикосновений и взошедший диск глаз…
Наш куб темнеет от слёз…
Я всегда буду ждать тебя.