Спереди него сидела парочка и разговаривала о чём-то возвышенном, судя по их приглушенным голосам и серьёзному тону. Они не были друг в друга влюблены, они просто занимали время друг другом, пока в их жизни есть что-то хорошее.
Казалось, что эти люди сейчас были совершенно оторваны от всего мира, в котором они живут, и им ещё целую жизнь предстоит прожить именно здесь. А мир вокруг них бушевал яркой страстью, ослепившей полстраны; эти краски поначалу были такими новыми и неизведанными, что страшно было на них дышать и смотреть. А теперь… теперь это всё потеряла новизну и блеск – сейчас даже самая яркая палитра этих красок становится осязаемой и обыденной.
Ему уже не греют сердце политические листовки, лежащие во внутреннем кармане пальто. Они уже приелись глазу.
Сбоку от него сидел один человек, всё время грызший ногти и оглядывающийся по сторонам. Нужно быть совершенно слепым, чтобы не понять, что он в отчаянии. И сейчас у каждого были свои причины на отчаяние: кто-то волновался за своих близких, кто-то за себя самого, за свою работу, которую было так сложно найти и так легко потерять; за власть, которая никак не могла уладить споры с народом…
Он сам не волновался за свою семью. Он точно знал, что они отправились в Америку – он уже получил пару писем от своей жены, которая теперь повторно вышла замуж в далёком Нью-Йорке. Пусть будут спасены хотя бы они.
Рядом сидящий человек вышел на предпоследней станции вместе с той парочкой. Он остался один в этом прокуренном вагоне, который, казалось, при малейшей тряске рассыплется в серый пепел. Этот пепел будет подхвачен ветром и унесен далеко-далеко – пусть даже и во Францию или в ту самую Америку, где сейчас живёт большая часть его самого.
Он вздохнул. У него есть дочь, которая никогда не будет его помнить.
Он вышел на конечной станции и быстрым шагом направился к цели своего путешествия. Он не привык ходить медленно – жизнь заставила торопиться даже туда, куда и не хотелось идти быстро: на работу, в магазин, на политические собрания, где все кричат и не могут договориться друг с другом; а всё потому, что все хотят одного и того же, только не знают этого.
Сейчас все люди в мире хотят только одного: спокойствия и стабильности, мира и любви, достатка и хоть каких-то радостей в жизни…
А всё катилось к чертям.
Он медленно подходил к неправильно обтёсанным ступеням этих величественных скал и поражался давно не виденным лицам, высеченным из камня. Они были ещё отчаяннее, чем лица всех тех, кто собирался на митингах, ещё печальнее тех людей, которым приходили письма уже умерших братьев, отцов и сыновей. Он и сам не мог поверить, что хоть одно из этих устрашающих лиц похоже на его собственное лицо.
У него не вернулся брат с той самой безжалостной войны. Тогда им было по семнадцать лет, тогда горе принимало мировые масштабы; сейчас всё сглаживается и не понимается так, как нужно.
Он поднялся на самый верх скал и взглянул вниз. Лететь долго и глупо – он не настолько труслив и безумен, чтобы так просто распрощаться с чертовкой-жизнью. Это слишком легко и совершенно ужасно. Зачем, зачем же это делать, когда так хочется стрясти все долги с собственной жизни.
- Будь Ад реальностью, то мы бы давно уже оглохли от криков грешников, варящихся в котлах, - задумчиво произнёс отшельник-флейтист, кутаясь в плащ мужчины, не приезжавшего сюда уже давным-давно.
- А будь реальностью Рай, - подхватил тот самый мужчина, закуривая очередную сигарету, - то нам бы уже надоело слушать все песнопения ангелов.
Отшельник рассмеялся.
- Ты серьёзно? Ты действительно думаешь, что в Раю кто-то есть?..