И так время шло, за это время я вырос и переделывался из юноши в мужчину, хотя занятия мои были еще ребячьи. Курить, до солдатчины, вообще не курил, интересовался я все так же рисованием, да стал увлекаться бильярдом, ходил в ближайшее кафе-ресторан «Стрелка» на Заболканском проспекте. Подружился я за это время с проживающим этажом ниже мальчуганом, ровесником мне, звали его Володя. Работал он закройщиком мужского белья в огромном магазине на Казанской площади. Парень был высокий, умел говорить, знал практически жизнь лучше меня и стал я с ним проводить время. Бывал ежедневно вечером у него. Его мать, добрая и веселая с прибаутками женщина, желательно меня принимала, угощала пирогами. Мы целыми днями вертели бывший у них граммофон. Отца у них не было, умер лет как 5-ть. Стали мы с Володей ходить в «Стрелку». Это было веселое, шумное заведение, без крепких напитков, официантки были женщины и одна другой лучше. В конце зала стоял большой электрический орган с изображением железнодорожного моста и когда он играл, гремел, звенел, то по мосту проходили поезда, а по небу пролетал дирижабль. Орган гремел целый вечер, было шумно, мы громко говорили, шутили с официантками, играли на бильярде, снова сидели, пили чай, ели пирожки. Мне было тогда лет 19-ть, и я уже интересовался женщинами. Мне они нравились и вместе с тем, я как бы боялся их.
Посещалось кафе исключительно молодежью, тут были все знакомые. Всех я знал по имени и прозвищу, был здесь Коля «Заводной» и Коля «Сынок» - сотрудники казенного учреждения, был Миша «Тере-Тере», бухгалтер торговой фирмы и много приказчиков разных магазинов. Меня звали Шурка «Итальянец». Просиживали мы здесь часов до 12-ти, а когда кафе закрывалось, то мы, молодые, шли прогуляться по Забалканскому и домой. А кто постарше, те шли на Первую роту, в ресторан «Ницца», или в «Купеческую гостиницу» в Апраксином переулке. Там сидели они часов до 3-х, за графином вина, или за бутылкой пива. Ну а так как мы деньгами не располагали, то шли домой.
Должен сказать, что получаемую получку в мастерской, я всю сдавал матери, а сам гулял на деньги, вырученные от сэкономленного золота, или если сделаю кому что «на шабаш». Кому кольцо, кому заколку. На это имел возможность сыграть на бильярде, или выпить чаю с пирожками. Женщин и девушек я как-то чуждался, хотя многие заискивали в моей взаимности. Но что с меня возьмешь? Стеснялся.
Помню, раз лежу я дома на окне и смотрю, в окне напротив также лежит хорошенькая девушка. Стала она со мной заговаривать: что дома сижу, почему не иду гулять и т.п.? Я с ней все говорю, но никуда не приглашаю. Но потом решил сходить сыграть на бильярде. Одел шляпу и стал спускаться по лестнице, и о ужас! Я увидел, что по лестнице напротив быстро спускается та девушка. Я бегом пустился с лестницы, вышел и быстро под ворота, на улицу. Иду и слышу сзади быстрый стук ее каблучков. Что делать? Куда деваться? Чувствую как горит мое лицо от волнения. Я прибавляю шаг, она, слышу, тоже быстрее пошла. Только бы, думаю, не заговорила. Иду и не оглядываюсь, чувствую на своей спине ее взгляд. Дошел до Забалканского, а тут через дорогу и кафе, как ношу с плеч свалил. Гляжу из-за двери, а она подбежала, интересная такая, высокая, стройная, лет 19-ть, одета как наездница, в котелке, в казанке в талию и со стегом. Подбежала, осмотрелась, обдумывая, идти или нет, и ушла. А другой раз, помню одна девушка, сестра моего товарищи Гриши «Американца» долго тягала меня по улицам как барана, и я не мог уйти все искал предлог, доводила она меня до темна, а после привела на одну из темных парадных Рузовской улицы и уговаривала гулять с ней, но сколько она не старалась, ушла ни с чем, обиженная и даже сердитая. Вот какой я был.
Проводил я время больше так: в пятницу организовывали экскурсию за город на субботу, на вечер. В субботу собирались в «Стрелке», кто с гитарой, кто с мандолиной. Собиралось нас человек 20-25-ть и все ребята, девчат не любили брать с собой, стеснение с ними одно. Сидели так до закрытия, а после шли в ресторан «Морозова» на Загородном, где забирали еще человек 10-15-ть и все гурьбой садились в трамвай, ехали на Финский вокзал, оттуда на последнем поезде (пьяном) ехали с песнями, с музыкой в Шувалова или Парголово. Приезжая на место, шли на молочную ферму ночевать в лесу, а рано утром вставали, будили фермера, покупали холодного молока, с отстоявшимися сливками, ели взятое с собой. Потом пили теплое парное молоко и шли на озеро, где брали сразу все лодки на прокат, вместе с двумя моторными, и катались по озеру, будя дачников своими разными песнями, «Из-за острова, на стрежень, на простор речной волны» и т.д. Так мы катались до полдня, приставали к берегу, купались, снова катались, спугивали купающихся девчат, потом сдавали лодки и шли обедать, и пить чай в чайную с садом. Потом мало-помалу переходили на пиво, с пива на виноградное вино, и полупьяные, веселые, расползались кто куда, и домой возвращались кто когда, а другие и заночевывали до понедельника. В общем, мое развлечение было катание за город, бильярд и просиживание с друзьями в шумном кафе.
Понемногу к этому стал выпивать пиво и Шитовское виноградное вино, а выпьешь, вроде смелей делаешься и пойдешь гулять по Забалканскому в темные вечера, уже смелей заглядываешь под поля шляпок девчат. Смотрим, они дойдут до Загородного и обратно, и мы за ними обратно, так ходим и знакомимся понемногу, а иногда и проводим. Раз, помню, зашел я с товарищем в ресторан, в Богородском переулке. Сидели там, в кабинете, пили слабое вино, закусывали апельсинами, потом помню, зашла к нам молодая девица, легкого поведения, со стрижеными волосами, за это ее прозвали «дьякон», она бесцеремонно подходила ко мне, садилась на колени, обнимала за шею, но я ее спихивал, стеснялся я женщин.
Пасхальная ночь, пошли мы раз втроем, я, Володя и Мишка Шамунов к заутрене, не к заутрене, а так, к Исакию и на набережную Невы, там много народа, горят факелы, красиво. Взяли мы по бутылке рябиновки и пошли. Идем по Забалканскому, смотрим впереди идут три девушки, мы с ними заговаривать, то, другое, пойдем к Исакию и т.п. Они охотно с нами заговаривают, познакомились. Одна из них, роста выше других, по имени Шура. Сразу же привязалась ко мне. Миша Шамунов умел общаться с девчатами, он был у нас за распорядителя и говорил за себя и за нас. Говорили, говорили, наконец девчата говорят, что к Исакию не пойдут, тогда Мишка зовет их идти всей компанией занять номер в гостинице и разговляться, девчата согласились, но не на долго. Мы пошли в гостиницу Москва на Клинском проспекте, сняли большой номер, потребовали закуски, пива, достали вино и стали присматриваться, привыкать друг к другу. Мишка обрабатывал Нюру-«цыганку», как ее прозвали, низенькую, полненькую брюнетку, с большими черными глазами. Володя с Мартой проводили время, это была худенькая, бойкая девушка с живыми черненькими глазами и вздернутым носиком, и когда Мишка пытался ее обнять, визжала, мы прозвали ее «галчонком». Третья, Шура, была тише их обеих, высокая, полненькая девушка, лет 18, блондинка, с голубыми, задумчивыми глазами и чистым, белым лицом с нежным румянцем. Она задумчиво смотрела на меня своими голубыми, как бы грустными глазами и что-то многое хотела сказать, но молчала. Мы слушали и смотрели как Мишка куралесит с Мартой и Нюрой, а когда он пытался заключить в своих объятиях и Шуру, то я его отговаривал, говоря: «Хватит, есть у вас там двое, эту оставьте». Мы с Шурой сидели на кушетке, они напротив, на стульях. Мало, помалу от выпитого вина настроение повысилось, все мы смеялись, шутили, Мишка хватал в охапку «галчонка» и щекотал ее, она пищала как зарезанная. С Невы доносились выстрелы пушек, извещающие 12 часов ночи и вынос плащаницы. Все мы взяли наполненные рюмки и начали христосоваться. «Христос Воскрес» - сказал я и протянул ее всем по очереди, потом к Шуре, которая ответила улыбаясь: «Воистину воскрес!» Мы чокнулись, выпили и закусили, все смеялись. Наш ужин затянулся часов до 3 ночи, мы узнали, кто, что из себя представляет. Марта – «галчонок», была дочь богатых родителей, но жила с одной матерью, т.к. отец их бросил, она успела окончить пансион Принца Ольденбургского, была она ветряного поведения и умело завлекала опытных мужчин своим полуребячьим кокетством. Так, например, как после я узнал, пристав местного участка, пожилой, солидный и строгий мужчина поддерживал с ней связь, а она доила его как хотела, сидя у него на коленях, разглаживала его усы и выманивала помногу денег. После, много времени спустя, я несколько раз гулял с ней в Шантане Сада "Олимпия", на деньги, полученные ею при встрече возле сада с этим приставом. Вот какая птица «галчонок». А жену свою, этот пристав, вполне здоровую и нормальную, сбыл в сумасшедший дом, как больную, и она там томилась, не имея возможности побороть преступление своего мужа, полковника. Нюра была продавщица, из модного магазина на Невском. Шура с год как окончила 7 классов гимназии и нигде не работала. Так шли часы и минуты, хотелось спать, сидели усталые и кислые. Владимир перепив, дремал на столе, уткнувшись в недоеденную закуску. Открылась дверь и пришедший номерщик сказал: «Господа, в этом номере вшестером нельзя быть, либо снимайте еще один, либо освобождайте». Так в четвертом часу мы оставили этот номер. Я проводил Шуру домой как большой, идя под ручку, обещались встретиться. После этого, я часто с Шурой проводил время, она меня взаимно любила. Когда я, почему либо, не мог встретиться с ней, то она писала мне письмо: «почему не был?» Она очень быстро и красиво писала, почерк был замечательный. Иногда заиграюсь на бильярде, в «Стрелке», а она в том же доме, в гостинице, ждет меня в занятом мною номере. Тогда она, со старушкой, которая гладила белье в гостинице, посылает мне букет пунцовых живых роз, на длинных стеблях и записку: «Саша, жду!» Бабушка пройдет, бывало, с черного хода и вызовет меня, Шурку – «Итальянца», через какую либо официантку, или же велит передать это мне, та передает, я сразу же бросаю кий, плачу за время и к ней, а ребята вдогонку посылают шутки. Так мы с ней встречались до военной службы.
Время проводил я хорошо, одно плохо, мама бранила меня, когда я поздно приходил. Ребята сидят в ресторане или Шантане, самый разгар, а я домой тороплюсь. А приду после 12-ти часов, ворота на запоре, ну тут через ворота перелезу, чтобы дворника не беспокоить, а дома звоню минут 10-15-ть, все спят, потом открывают, больше мать и бранит: «Вот еще полуночник, шатается! Следующий раз не открою, ночуй, где гуляешь!» Пьяного меня мать вообще ни разу не видела, а выпившего один раз. Гулять ездили мы с Владимиром частенько в народный дом, где глаза разбегались от девчат. В Луна-парк ходили, где впервые были «Американские горы» и масса аттракционов. Из них запомнились мне три, особенно интересные.
Первый, это вроде тира, но на прилавке вместо ружей, лежали деревянные шары, с кулак. Бросить один раз шаром, стоило 5-ть копеек. Бросали мы в противоположную сторону, где были полки, на них стоила всевозможная стеклянная посуда: тарелки, стаканы, бутылки, вазочки, кувшины, а на столе стоял медный самовар, уже помятый от времени и набитый песком для устойчивости, на самоваре стоял заварной чайник. И вот за 5-ть копеек можно бить шаром во что хочешь, и входили бывало в азарт, все чайник с самовара разбить хочется. Иной раз рубль просадишь.
Потом был павильон «Таногра». Это маленький зрительный зал, человек на 30-ть. Как в кино тянется ряд скамеек, на стене разукрашенной, вроде как экран, но размером со стол и задернут он плюшевой занавеской. Гасят свет, занавес отодвигается. Видно стекло, во весь экран, а за ним красивая декорация: лес, горы, полянка, с заметными досками подмостка, играет где-то скрипка и пианино. И на сцене медленно появляется женщина, но размером в 30-ть сантиметров, одета она в легкий газовый платок, как фея. Она красиво танцует, какой-то причудливый танец. Слышно как шаркают ее ноги, видно как улыбается, в общем живая. Потом она постепенно сматывает с себя одеяние и танцует совершенно нагая, имея лишь спереди, свешивающиеся, небольшие бусики, закрывающие чуть ниже живота. Смотрим мы, затаив дыхание и не хочется уходить, когда дают свет и задергивается занавеска. Устройство здесь простое, танцевала живая женщина по ту сторону уменьшительного стекла-экрана. Танцевала она минут 20-ть и брали за это дорого, по тому времени, 50-т копеек.
Был еще здесь павильон «Восточный театр», но размером больше, человек на 80-100. В стене была настоящего размера сцена, передние места занимали почти одни пожилые, плешивые люди с чинами. Сцена открывалась, и конферансье докладывал, что будут исполняться восточные танцы. Разными моделистками гаремов Турции. После чего, выходят на сцену одна на смену другой женщины, так же голые, но имеющие лишь два кружочка вышитые блестками, которые закрывают груди и поясок узенький, из таких же блесток, который охватывает талию и спускается впереди и сзади чуть пониже. Танцевали они восточные, плавные танцы, приводя в восторг зрителей движениями своего голого тела. Потом последним номером выступала фаворитка Абдул Гамида - Турецкого Султана, как ее представлял конферансье. Была это молодая и интересная девушка, как и предыдущие, но только лучше их, с красивыми черными глазами, и красивого сложения. Была она такого же наряда и исполняла танец живота. Танцевала сперва плавно и медленно, потом быстро, быстро, а после стояла, не шевелясь на месте, а один живот выделывал разные фигуры, двигаясь во все стороны со своим пупком, а когда поворачивалась к публике задом, то зад ее выделывал такие же номера. Ко всему этому, когда давали свет, то все исполнительницы выходили в зал, накинув на себя легкие цветные шали - шарфы, и, обходя по рядам среди публики, на ломаном русском языке предлагали купить ихние фотокарточки. При этом они заискивающе заглядывали в глаза и говорили: «Вам не нужен мой портрет?» Но у них выходило: «Вамепкусе май патрете?» А мы сидели, выпучив глаза, и пожирали их глазами, старались смотреть сквозь шаль.
Часто с нами посещал эти уголки некто Павлов, управляющий шляпного и мехового магазина. Было ему лет 65-ть, был он полный, уже седоватый человек и любил же он с нами, молодежью проводить время, куда мы, туда и он. Мы в ресторан, и он с нами, мы на Царскосельский вокзал девчат искать, и он с нами. Так среди нас он вроде и молодел. Бывал он всегда с деньгами, на которые мы и гуляли. Звали мы его «папаша», и за папашу представляли девочкам, и те смеялись: «Вы, наверное, пошли в своего папашу». Частенько он брал нас с Володей, и ехали в Купеческую гостиницу, там собиралось много женщин полусвета. Папаша заказывал вина, пива, кофе, пирожных. Мы приглашали к столу девчат, которые по-смазливей, угощали их, смеялись, шутили, женили «папашу» на какой-либо маленькой женщине, он любил маленьких (карманных). Потом «папаша» требовал счет, рассчитывался за стол и давал нам рублей 10-ть на гулянку, говоря: «Ну, сынки, догуливайте, а я поеду спать с дочкой». Мы брали извозчика и ехали домой, а деньги оставляли на субботу, когда их прогуливали. Хороший был старик. Нет, нет и скажет: «Поедемте ребята, вы найдете мне маленькую женщину».
В общем, в эти годы я вел бурный образ жизни. Жизнь дома шла своим чередом. Сестра Зина работала зубным техником, устроила ее та полька - врач, что застрелилась. Брат Ваня, работал чертежником, на Путиловском заводе. Маня, кончила училище и работала портнихой. Маме стало легче. Она и по сей час вспоминает это время, как лучшее в ее жизни. Жизнь была дешевая, и нет, нет, кто-либо из нас получку несет.
Я, после хозяина, старика-баптиста, работу нашел себе у некоего Александра Николаевича Лаврова. Нашел себе работу так: пошел я в Спасский переулок, в трактир «Жук», где собирались наши, золотарики, пришел туда, сел за стол. Взял водки, закуски, сижу, смотрю знакомых. Подходит один пожилой подмастерье, пьяница ужасный. В месяц работал дней 10-ть, но работник был золотой, так его и искали по кабакам Ленинградские мастера, если надо было сделать какую-либо мудреную вещь, парижской моды. Рисунок есть, а сделать как не знают, найдут его, просят: "Зайдите, господин Сикачев, дня на два». Он заходит, делает вещь 2-3 дня, закончит, а то и так оставляет недоделанную, говорит хозяину: «Не могу больше работать, сосет под ложечкой». Объяснит, как надо дальше делать, получит рублей 20-30-ть и уходит, пьет, пока не позовет опять кто. Подходит этот художник ко мне, я ему стульчик: «Садись, господин Сикачев», он: «С удовольствием!» Наливаю ему, себе, пьем. «Ну, как дела?» спрашивает, «Где стучишь?» Так у нас говорили, «Где работаешь?», теперь это выражение имеет несколько иное значение. Я говорю, что ищу кондицию, т.е. работу, стучал у Васи, у Энберга. Посидел, поинтересовался, на какую работу хочу идти. Я ему говорю: «На мелкую ювелирную, т.е. серьги, запонки, кольца, но не на дешевку». Допили. «Ладно, - говорит - пойдем к дяде Саше, сведу, хороший мужик, не обидит». Привел меня к Лаврову на Екатериновке, угол Зимина. «Мастера, тебе Саша, привел», говорит он. Ну, тот опросил, где работал и взял меня на работу, делать серьги по 18-ть бриллиантов, целую партию. Я дал Сикачеву на маленькую, и у Лаврова он накалил еще рубль, да еще попросил налить ему немножко в стакан денатурату с паяльной лампы, который тут же с водой и выпил.
Я стал работать у Лаврова. Был он высокий, лет 45-ти, уже плешивый, но интересный и крепкий человек, нрава был веселого. Была у него жена, все время болеющая женской болезнью, и дочь лет 16-ти, все ухаживающая за мной. Мастерская была маленькая, работать у него было хорошо. Он, да нас двое, подмастерьев. Сидим, работаем, а он нам рассказывает, как вчера гулял и забрел ночевать к двум «белым шапочкам». А нет, сядет и поет священные псалмы, голос хороший, бас, и знал он всю службу церковную на память. А в субботу, как подходило дело к 6-ти часам, то он уже говорит, намекая на колокола, ближайшего Казанского Собора: «Раскачивают, наверное!». И собирает инструмент, и мы тоже самое. Потом платит зарплату, и говорит: «Куда пойдем? Пойдем в Кавказский!». Идем в Зимин переулок, в подвальчик, где находится Кавказский винный погреб и были бильярды. Здесь заказывали вина, закуски, играли на бильярде втроем. Сперва на одно вино, потом на другое, потом на закуску. Кто проиграет, тот и платит. И все время игры пьем кислое кавказское вино, блюем, требуем блевательницу. Официант приносит ведро к бильярду, блюем, снова пьем и играем, пока кий не соскакивает с руки не к шару, а под бильярд. Потом расстаемся, или едем в Купеческую, к девчонкам, искать «беленькие шапочки». Ну, я больше к себе, в свои края, в «Стрелку».
Зарабатывал я у него хорошо. Помню, раз получил заказ на большую партию колец, выпускникам Пажского Корпуса. Изображало кольцо вид подковного гвоздя, огибающего палец, и с боку надпись «И были вечными друзьями солдат, корнет и генерал...» Эти кольца я делал почасовой оплатой, делал в день кольцо. Он предложил мне делать их сдельно, договорились по 2,5 рубля за кольцо. И я взялся их делать по - новому, не ковать вручную, оттягивая молотком, сводя на нет, как раньше, а стал делать это машиной. Беру большую широкую платинку и пускаю через вальц - машинку, вальцуя к концу тоньше и тоньше. Потом лобзиком нарезаю, отпиливаю, сгибаю и кольцо к шлифовке, и к полировке готово. И стал я делать их в день 4-5 штук. Посмотрел дядя Саша на меня и говорит: «Эээ! Нет, теска, ты меня обжулил, давай почасовой делать». Но, все же, за сделанную работу рассчитался по 2,5 рубля за штуку. В общем, работать было хорошо. Работал я у него до объявления войны с Германией. С объявлением которой, наша работа сократилась и сошла на нет. Работали только мастерские орденов, так что дяде Саше пришлось прикрыть мастерскую, и сам он был призван в армию, как запасной.