(О статье Евгении Колчинской «Как отозвалось слово» («ЕК» от 17 сентября 2002года) и судьбе поэтической переклички Маргариты Алигер и Михаила (Менделя) Рашкована в Израиле)
* * *
Статья Е. Колчинской глубоко взволновала меня. Это не первое и, конечно, не последнее свидетельство о случае, когда вопреки самым свирепым обстоятельствам, не только «рукопись не сгорела», но и автор её не исчез бесследно. Увы, к сожалению, так бывает не всегда. В пламени войн и революций, в аду всяческих лубянок и гестапо, в лагерях и кровавых расправах, вероятно, пропало без следа немало талантливых произведений и их создателей. Но тем более радуешься каждому случаю победы разума над безумной энтропией мрака, каждому новому факту торжества справедливости над кривдой и забвением.
Правда, от Е. Колчинской могут потребовать дополнительных аргументов того, что автором «Ответа Маргарите Алигер» действительно является М. Рашкован. Ведь в таких делах недостаточно ни его собственных слов, ни даже факсимильного воспроизведения рукописи. Списков знаменитого «Ответа…» ходило по рукам в те годы немало. У меня нет ни малейшего намерения как-то задеть ни отыскавшегося М. Рашкована, ни написавшую о нём журналистку. Однако ведь могут обнаружиться и другие версии.(подобных ситуаций в истории литературы немало). Я-то как раз верю рассказу Колчинской, однако в публикации есть деталь, которую можно поставить ей в упрёк: это – несовпадение воспроизводимого текста «Ответа» в газетном наборе факсимильному варианту. В наборе опущена целая строфа из факсимиле списка, а именно:
Мы часто плачем, очень часто стонем,
Но наш народ, огонь прошедший, чист.
Недаром «жид» почти всегда синоним
С великим словом – словом «коммунист».
Это четверостишие было в тех списках, которые передавались из рук в руки в конце сороковых годов. Тогда в них не видели никакого компромата.. Для чего же «улучшать» историю, редактируя её задним числом? Такие приёмы никак не способствуют читательскому доверию…Вряд ли кто-нибудь в наши дни всерьёз обвинил бы автора тех лет в идеализации коммунизма: то был «грех» и заблуждение десятков и сотен миллионов! Да ведь и вправду те два слова были много десятков лет синонимами – вспомним, как рассуждал герой поэмы Э. Багрицкого махновец Опанас: «Бить жидов и коммунистов – лёгкая работа!» А как отбирали кандидатов на расстрел нацисты? – «Коммунистен, плиткомиссарен унд юден!» Чего ж теперь-то стесняться?
Так или иначе, но раз уж отыскался неизвестный автор замечательных стихов (а что они замечательные, об этом свидетельствует их успех у читателя, то, что они и до сих пор не стёрлись из памяти современников), хотелось бы прочесть и другие его поэтические опыты. Неважно, если он – непрофессионал в стихосложении: «Ответ…» написан на таком литературном уровне, который обличает в авторе человека, не впервые оседлавшего Пегаса.
Статья о нашедшемся авторе вызвала у меня волнующие воспоминания.. Романтической, героической поэмой «Зоя» буквально бредила в годы Отечественной войны моя старшая сестра, которая потом стала профессиональной поэтессой – ныне довольно известной завзятым любителям русской поъзии. Многие её юношеские опыты в стихотворчестве рождены были именно этим увлечением. Гораздо позже две поэтессы познакомились, переписывались, обменивались новыми книжками своих стихов. А тогда, вскоре после окончания войны, хотя у сестры появились в литературе новые кумиры, публикация ещё одной поэмы М. Алигер её, конечно, не могла оставить равнодушной. Помню и забредший к нам какими-то путями «Ответ…», и разговоры сестры и её друзей о том, что вряд ли автором мог быть на самом деле Илья Эренбург: они хорошо знали его как не только известнейшего романиста и блестящего публициста, но и интересного и тонкого стихотворца того периода русской поэзии, который назван «серебряным веком» её…Слог «Ответа…», его поэтика несколько прямолинейны, что вряд ли соответствует более тонкому и сложному образному строю стихов старого мастера.
Никак не вязалось предположение о том, что ответ написал Эренбург, и с тем официозным положением, которое он – может быть, не вполне по собственной воле, но и не без значительной доли вынужденного приспособленчества занял в сталинской «табели о рангах» советских писателей. Известно, что многих из его ближайшего литературного окружения (И. Бабеля, М. Кольцова и других) безжалостная рука террора времён «культа личности» не пощадила, а вот Илья Григорьевич пользовался явной благосклонностью «вождя», бывал отмечен Сталинскими премиями и другими высокими отличиями. Правда, время от времени его «поправляли» (пример – появившаяся в конце войны статья Г. Ф. Александрова «Товарищ Эренбург упрощает»), однако весьма популярная в кругах западной интеллигенции фигура советского писателя была очень выгодна «Хозяину» и оттого даже в самый пик антисемитских репрессий, буквально в те дни, когда официально было объявлено об «убийцах в белых халатах», в Москве состоялась громкая церемония вручения писателю-еврею Сталинской премии. Кое-кто теперь пытается намекать на низменное прислужничество старого писателя старому деспоту, однако такие подозрения представляются мне ошибочными: известно, что именно Эренбург, один из немногих, не только отказался поставить свою подпись под проектом письма видных еврейских деятелей науки и культуры с коллективной просьбой депортировать евреев, чтобы их «защитить» от «справедливого гнева», но сам написал письмо Сталину, исключительно умное и хитрое и, по-видимому, сработавшее.
В самом деле, с января и по март 1953 года у диктатора, вплоть до его внезапной кончины, было время осуществить явно готовившуюся расправу над ещё одним, еврейским, народом, однако ведь не решился! Можно полагать, что в этом некоторую роль сдерживающего фактора сыграли те резоны, какие выдвинул в своём письме Эренбург: это апелляция к «марксизму» Сталина, но даже не столько она, сколько предупреждение о неизбежности резко негативной реакции прогрессивной западной интеллигенции на трансфер советских евреев в районы Сибири и Дальнего Востока. Сталин знал и по-своему ценил Эренбурга как «агента» своего влияния на западную интеллигенцию и вполне мог прислушаться к мнению знатока Запада. Характерно, что в этом письме (черновик его сохранился и опубликован) писатель как «лукавый царедворец» оставил окончательный вывод на усмотрение «Самого», заявив, что если тот с ним не согласится, то он, Эренбург, всё-таки коллективное письмо подпишет… Это был риск, но риск расчётливый и умный и, как видим, себя оправдавший.
Разумеется, в те дни, когда ходили по рукам стихи Маргариты Иосифовны и «Ответ...» на них, приписанный молвой Эренбургу, всех этих фактов ещё не существовало, да и известны они стали лишь совсем недавно, однако восприятие Эренбурга как «лукавого царедворца» и весьма осторожного человека, вместе с несоответствием стиля ответа поэтической стилистике известного стихотворца заставляли людей литературно образованных не доверять молве. Но сам факт такой потаённой политической «переписки» глубоко волновал сердца людей и был очень симптоматичен для тех страшных лет. По вполне понятной причине особенно остро восприняли этот диалог евреи, причём, весьма разные по уровню культуры и образования. Болезненные, недоуменные вопросы, которые поставила поэтесса, и решительные, гордые, смелые ответы, которые давал её неведомый оппонент, будили национальное самосознание, естественную человеческую гордость, заставляли рассуждать о будущем, а порой, вероятно, уже тогда принимать судьбоносные решения. О том, что найденные при обыске эти два стихотворения истолковывались «компетентными органами» как улика, было известно в семьях, испытавших в те времена бич репрессий. «Крамольность» стихов Алигер подчёркивалась ещё и тем, что после опубликования журнального варианта в других изданиях поэмы этот отрывок отсутствовал.
Но даже единственный выход в свет обеспечил ему долгую жизнь. Вскоре диалог дошёл до Израиля (тогда ещё подмандатной Палестины), и не понимавшая по-русски часть еврейского населения получила возможность познакомиться с обоими стихотворениями благодаря литературному переводу на иврит, выполненному Шломо Эвен-Шошаном – одним из видных деятелей кибуцного движения, известным переводчиком и эссеистом (не путать с его братом Авраамом Эвен-Шошаном – знаменитым автором словарей иврита).
В «Еврейском камертоне» не раз писали (в том числе и автор этих строк) о замечательной литературно-издательской и переводческой деятельности Шломо, поэтому упомяну лишь, что за шесть десятков лет своей переводческой работы он сделал достоянием ивритоязычного читателя произведения десятков первоклассных русских писателей. Особенность этого литератора – поразительная творческая интуиция, позволившая ему на разных этапах истории и взаимоотношений наших стран выбирать для переводов наиболее характерные (для этих отношений) произведения русской литературы. Хотя он, в своём интересе к русской литературе не ограничивается одной лишь «еврейской» темой, вполне естественно, что к ней проявляет особое внимание.
Упомянутый фрагмент поэмы М. Алигер и отклик на него неизвестного автора (якобы Эренбурга) стали, кажется, «первой ласточкой» в целой веренице переводческих работ Ш. Эвен-Шошана на эту тему. Его перевод отрывка «Мы – евреи» и «Ответа Маргарите Алигер» появился вскоре после того, как эти стихи начали свою жизнь в Советском Союзе. Шломо, таким образом, приобщил евреев Эрец-Исраэль к треволнениям их советских братьев. Примечательно, что авторами последующих переведённых им работ этого тематического ряда были в СССР отнюдь не евреи: Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Анатолий Кузнецов. Борис Чичибабин. С первыми тремя у переводчика возникли личные дружеские отношения, творческая переписка. Особенно же тесная и многолетняя дружба связала его с Виктором Некрасовым. Статья этого прозаика и публициста в московской «Литературке» (1959) по поводу кощунственного намерения советских властей устроить на месте трагического Бабьего яра в Киеве некую спортивную «развлекаловку» потрясла Шломо. В 1963 году он предпринял туристскую поездку в Советский Союз и, будучи в Киеве, встретился с Виктором Некрасовым, провёл в его квартире на Крещатике несколько незабываемых часов, которые и положили начало их многолетней дружбе. Побывал Эвен-Шошан и в Москве, где встретился и подружился с несколькими авторами переводимых им произведений: Александром Беком, Борисом Балтером, Фридой Вигдоровой. Евтушенко был в отъезде, но его мама приняла израильского гостя очень тепло и радушно. Конечно, он хотел познакомиться лично и с Маргаритой Иосифовной Алигер, но тут вышла осечка. «Я пробовал связаться с ней по телефону, - поведал мне Шломо, и по сей день (2001 г.) живущий в кибуце Сдэ-Нахум километрах в двадцати от Афулы, - и она дома была, но завязать со мной отношения не решилась». Штрих весьма многозначительный: хотя к тому времени прошло уже лет восемнадцать с дней написания тех её знаменитых стихов, но проработка, которой за них тогда подверглась поэтесса, по-видимому, надолго её испугала…
А вот К. Симонов, В. Тендряков, Ан. Кузнецов, А. Бек (и его семья), Ф. Вигдорова, Е. Евтушенко, А. Вознесенский, Б. Ахмадулина, В. Аксёнов не шарахались от израильтянина, некоторые из них не только переписывались с ним, но и встречались – одни тогда, в Москве, другие – позже, в Израиле…
М. Алигер давно почила вечным сном. Но другой автор памятной «переклички», Михаил (Мендель) Рашкован мог бы при желании теперь встретиться со своим израильским переводчиком. (ПОЗДНЕЙШАЯ ПРИПИСКА: Шломо Эвен Шошан, родившийся в 1910-м, скончался в 2004 году. – Ф.Р.). Оба, по-видимому, до сих пор друг о друге и не подозревали – тем интереснее будет знакомство. Полагаю, что человеку, которого молва «перепутала» с самим Эренбургом, сейчас лет около восьмидесяти, но переводчик всё равно постарше его. Шломо в феврале 2003-го исполнится 93 года. Мне уже довелось писать в «ЕК», что лишь в течение последних четырёх лет он выпустищл в свет (в издательстве «Ха-кибуц ха-Меухад») книги переводов избранных стихотворений Анны Ахматовой, Осипа Мандельштама, Бориса Чичибабина. Сейчас на выходе ещё одна: стихи Марины Цветаевой (с вступительной статьёй Г. Горчакова).
Между давним переводом крамольного советского «самиздата» и книгами, представляющими ныне на языке ТАНАХа цвет русской поэзии минувшего века, – почти половина столетия, но, вместе с тем, преемственная духовная близость. И связал их своим упорным трудом трудом переводчика, дал им новую жизнь в еврейском ивритоязычном мире один и тот же человек – Шломо Эвен-Шошан. «Мы будем жить!» - недаром сказано было в том «Ответе…», автор которого дожил до наших дней. «До ста двадцати» им обоим! А народ, а дух народный, как известно, бессмертен.
Еженедельник «Еврейский камертон» (приложение к газете «Новости недели»), Тель-Авив, 17 октября 2002 года.
ПРИЛОЖЕНИЕ:
Перекличка «М. Алигер – М. Рашкован» скопирована с публикации Е. Колчинской, однако текст «Ответа…» М. Рашкована уточнён по ею же помещённому в статье факсимильному снимку его рукописи. 1947 года.
Маргарита АЛИГЕР
МЫ – ЕВРЕИ
(Отрывок из поэмы
М. Алигер «Твоя победа» -
Вариант, переписанный
рукой М. Рашкована)
И в чужом жилище руки грея,
Старца я осмелилась спросить:
- Кто же мы такие?
-Мы – евреи!
Как ты смела это позабыть?
- Лорелея – девушка на Рейне,
Светлых струй зелёный полусон…
В чём мы виноваты, Генрих Гейне?
Чем не угодил им Мендельсон?
Светлые полотна Левитана,
Что великой мудростью сильны,
Может, им открыта эта тайна
Нашей перед вечностью вины?
Разве всё, чем были мы богаты,
Мы не роздали без лишних слов?
Чем же мы пред миром виноваты,
Эренбург, Багрицкий и Светлов?
Жили щедро, не щадя талантов,
Не жалея лучших сил души,
Я спрошу врачей и музыкантов,
Тружеников малых и больших.
И потомков храбрых Маккавеев,
Кровных сыновей своих отцов,
Тысячи воюющих евреев –
Русских командиров и бойцов:
Отвечайте мне во имя чести
Племени, гонимого в веках:
Сколько нас, евреев, средь безвестных
Воинов, погибнувших в боях?
И как вечный запах униженья,
Причитанья матерей и жён:
В смертных лагерях уничтоженья
Наш народ расстрелян и сожжён.
Танками раздавленные дети,
Этикетка «юде», кличка «жид»,
Нас уже почти что нет на свете,
Нас уже ничто не оживит.
Мы – евреи!
Сколько в этом слове
Горечи и бесприютных лет.
Я не знаю, есть ли голос крови,
Знаю только: есть у крови цвет…
Этим цветом землю обагрила
Сволочь, заклеймённая в веках.
И людская кровь заговорила
В смертный час на многих языках.
1947 -------------
Михаил (Мендель) РАШКОВАН
ОТВЕТ МАРГАРИТЕ АЛИГЕР
«В чём мы виноваты, Генрих Гейне?
Чем не угодил им Мендельсон?»
«Нас почти что нет уже на свете,
Нас уже ничто не оживит»,
М. Алигер. «Мы – евреи».
На ваш вопрос ответить не умея,
Сказал бы я: нам беды суждены-
Мы виноваты в том, что мы – евреи,
Мы виноваты в том, что мы – умны.
Мы виноваты в том, что наши дети
Стремятся к знаньям, к мудрости земной,
И в том, что мы рассеяны по свету
И не имеем Родины одной.
Нас сотни тысяч, жизни не жалея,
Прошли бои, достойные легенд.,
Чтоб после слышать: «Эти – кто? – Евреи!
Они в тылу сражались за Ташкент?»
Чтоб после мук и пыток ОсвенцИма
Кто смертью был случайно позабыт,
Кто потерял всех близких и любимых,
Мог слышать вновь: «Вас мало били, жид!»
Не любят нас за то, что мы евреи,
Что наша вера – остов многих вер,
И я горжусь, горжусь, а не жадею,
Что я еврей, товарищ Алигер!
Мы часто плачем, очень часто стонем.
Но наш народ, огонь прошедший, чист.
Недаром «жид» - почти всегда синоним
С великим словом, словом «коммунист».
Недаром же средь самых ненавистных
Первейшими с жестокостью тупой
Эсэсовцы «жидов» и «коммунистов»
В Майданек угоняли на убой…
А наши дети гибли вместе с нами
У матерей несчастных на руках;
Протягивали ручки к нам сквозь пламя ,
Кричали: «Мама! Мама? »
И слезами
Лишь ярость вызывали в палачах…
Нас удушить хотели в грязных гетто,,
Замучить в тюрьмах, в реках утопить,
Но несмотря, но несмотря на это,
Товарищ Алигер, мы будем жить!
Мы будем жить!
И мы ещё сумеем ,
Талантами сверкая, доказать,
Что наш народ – гонимые евреи –
Имеет право жить и процветать!
Нам кровь и слёзы дали это право,
Благословили жертвы из могил,
Чтоб наш народ для подвигов, для славы,
Для новой жизни сердце возродил!
Народ бессмертен! Новых Маккавеев
Он породит, грядущему в пример,
Да! – Я горжусь!
Горжусь, а не жалею,
Что я еврей, товарищ Алигер!
1947 г.