Словно холодные ежовые иголки коснулись голой спины. Это было давно знакомое (и никогда не обманывавшее Германа) ощущение. В прошлый раз (где-то с полгода назад) оно опять оказалось явным предчувствием. Его поймали в проулке (глаза слепил страх, и люди эти плохо запомнились), — потребовали часы, деньги. Он отдал сразу, надеясь, что хотя бы не станут бить. Но пару раз всё-таки стукнули.
Сейчас будет очень обидно, если отнимут деньги. Зарплату выдали только сегодня, в день рождения Зины, и купить подарок он мог только по дорогое домой. Герман представил, как придет, побитый, с пустыми руками, и вместо тихого счастливого семейного праздника будут громкие горькие слезы. А Зина, вместо того чтобы царицей восседать за столом, примется нервно суетиться у его синяков.
Герман чувствовал, что за ним следят. Холодные иголки впивались в спину всё сильнее. Он несколько раз оглянулся, но не смог угадать в толпе тех, кто хочет отобрать у него праздник. До ювелирного, в котором он хотел купить подарок, было ещё целых две улицы. Да и что ювелирный?! Они отнимут и серьги. Золото для них не хуже, чем деньги. А он опять будет стоять, маленький, тщедушный, костлявый, и униженно замирать перед ними, как когда-то, в самый первый раз, перед хулиганом Ромкой из соседнего класса. Тот, отбирая альбом любимых германовых марок, сказал тогда трясущемуся от страха мальчику: «Я тебе за альбом совет дам. Тебе качаться надо. У нас во всей школе ты один такой сморчок. Тебя и первоклашка сделает. Какая разница, что ты там пятерки свои получаешь. Тебя всю жизнь прессовать будут. Ты же как из анекдотов про дистрофиков. Да ещё и рост. Брось ты книжки свои, всё брось, и качайся каждый день».
Герман встретил его потом, во взрослой жизни. Тот сразу узнал в нем мальчишку, у которого когда-то отобрал альбом с любимыми марками.
- Слушай, — сказал он, — я помню, тебе советовал не учиться, книжки не читать. Только мускулы наращивать. Видать, у тебя и тогда башка на плечах была уже. Молодец, что треп мой слушать не стал. Вот, мускулы,…- и Ромка резким движением оголил бицепс, таким резким, что Герман подумал было, что тот хочет сделать известный неприличный жест, — что мне эти мускулы?! На заводе корячусь как папа Карло. В шесть утра встаю каждый день. Детали для машин делаю. Чтобы твари потом какие-нибудь на них ездили. Мне в жизни на такую тачку не накопить. Знаешь, хочется подкрутить детальки, чтоб буржуи потом эти, — на полной скорости, да в друг друга. Всмятку. Не, ты молодец, что книжки свои читал. Пятерки зарабатывал. Большой человек теперь, наверное?
- Нет, — сказал Герман.
- Да, ладно, — усмехнулся Рома, — денег не попрошу. И бить тебя не буду, не бойся.
И они засмеялись, вместе, разом, причем Герман – громко, свободно, он вдруг почувствовал настоящее счастье оттого, что его и, правда, сейчас не будут бить. И еще он подумал, что ему, наверное, действительно, повезло в жизни. Сидеть за уютным столом, сверять счета, заполнять таблицы, — куда лучше, чем вставать каждый день в шесть часов утра и плестись на завод. Но сейчас, в этот вечер, он мечтал, всей душой грезил о том, чтобы быть на месте этого Ромки. Господи, да хоть в четыре утра! До поздней ночи, не разгибая спины…Только бы свободно взглянуть в глаза тем, кто подойдет сейчас, попросит, то есть, потребует денег. Часы Герман больше не носил. Это была бы уже шестая пара. Поначалу было неудобно. Но особенно обидно, когда отбирают то, к чему ты привык.
Наконец Герман понял, кто идет за ним. Долговязый, с сигаретой в зубах. Наверняка, он не один. Но даже если один…
Зина, наверное, уже накрыла на стол. Зина…Нет, надо скорее освободиться от денег, купить что-то такое, что не станут отбирать, потратить почти всё….оставить только немного….
Первым на пути оказался магазин постельного белья. Это же как раз то, что нужно.
Через стеклянную витрину Герман видел, что долговязый перешел на другую сторону улицы и теперь говорит с кем-то по мобильному. Германа явно ждут.
- Мне самое дорогое….доро….красивое…жене…день рожденья…, — сбиваясь от волнения, сказал он продавщице, — самое-самое…, — повторил он, — чтобы очень дорогое. Как золотые сережки.
А потом он шел с этим бельем домой, боясь оглянуться, готовый в любую минуту достать из бумажника и покорно отдать последние пятьсот рублей. Уже у самого дома он всё-таки оглянулся. Никого. Странно, ведь это давно знакомое, ставшее неотъемлемой частью вечного страха, ощущение, никогда не обманывало его….
Пятьсот рублей….Хватит на розы.
……………………………………………………………………………………………………………………………………………………
Это было дорогое кафе. И Герман заходил выпить кофе, когда у него случалось что-то очень хорошее, — премия, например. Было чудесно сидеть здесь, смотреть через стекло на проезжающие мимо машины, и маленькими глотками пить кофе. Здесь его делали очень вкусный. Зайти сюда Герман позволял себе, только отмечая какую-нибудь особенную радость. Именно сегодня такого повода не было, но он неделю назад ещё впрок подумал об этом кафе, когда случилось настоящее чудо, когда злое предчувствие наконец-то обмануло его, и вместо унижения, вместо покорно протянутых дрожащими пальцами денег, вместо снисходительно-презрительного толчка в бок, была Зинина радость, цветы, торт, свечи, долгая, теплая, ночь. И может оттого, что именно в этом кафе любая радость для Германа обретала свое завершение, становилась полной, свершившейся, он только теперь, спустя целую неделю, за чашкой любимого кофе, стал набирать на кнопках телефона: «Зиночка, я люблю тебя». Герман подумал, что надо дописать, добавить что-то ещё. Может быть, «очень-очень»? Или что-то другое? Он смотрел на экран мобильного, и удивлялся тому, как его сердце превращается в маленькие буквы. Которые он давно боялся, стеснялся сказать Зине вслух.
За соседним столиком очень громко говорили, много курили, как-то, по-особенному, неприятно смеялись, мешая Герману докончить своё послание. Вообще, в этом кафе сегодня впервые было неуютно. Люди рядом говорили так громко, что он уже не мог не слышать их.
- Ты прикинь, Жэка – жук! Не, понятно, наше дело молодое, без бабы не обойдешься. А жениться, окольцевать себя, — на фиг надо. Это понятно. С замужней закрутишь – ей хорошо, и тебе. Ты застрахован. Если у неё что сильное вспыхнет – пока там фуё-моё, разводы, муёды, ты уже и ноги сделал. Но у некоторых такие мужья бывают, что почешите меня за пятку! Никто не застрахован ведь, блин. Жэка нарвался один раз. Такой амбалище, он рассказывал. Жэка еле жив остался. А когда очухался, — такое, блин, придумал. Он, значит, прикиньте, теперь ищет на улице самого малюсенького, самого-самого сморчка, такого, чтоб вообще дрыщ был. И с обручальным кольцом на пальчике. Потом выслеживает его, как шпионских фильмах. А чего, это азарт даже. У сморчков жены такие красавицы бывают. А бабу уломать – минутное дело. Кого Жэка не уломает?! И спокоен со всех сторон, — никаких атлетов-мужей, и по закону чист. С чужой женой – это юридическое преступление, так сказать, аморальное. А мораль, она у каждого своя. Вот мне Жэка вчера буквально только рассказывал, как он неделю назад сморчка одного выследил. Такой дрыщ, что вообще….Помесь карлика с кощеем бессмертным. А жена — офигенная красавица просто. Зинкой звать, кажется. И в постели Жэка говорит, зверь-баба. Муж-то давно приелся ей. Бабы, они хитрые все, когда им надо. Муж то её, черт этот, она потом Жэке рассказывала, значит, на день рожденья белье постельное приволок. А она обрадовалась, значит, типо очень, постелила сразу. Он там думал, что романтика будет. А она – ой какое белье, какое белье, какой подарок, типо и ложиться жалко. Ну, вообщем, на полного дурака….пока он прямо за столом не заснул. А в обычные дни, не в праздники, не под хмелем, муж этот, и притронуться к ней боится…совсем скромный типо. Она теперь вовсю с Жэкой нашим кувыркается. Правда, он говорит, что приелось ему, что уже нового сморчка выискивает, с обручальным кольцом…опять, значит, карту эту разыграет…
Мобильный вздрогнул в руках, оповещая о новом сообщении. Герман, мутными от выступивших слез, глазами, прочел: «И я тебя тоже». Он не понял сначала, что значат эти слова. Но потом стало ясно, что он просто, нервно теребя в руках, нечаянно отправил Зине уже набранное сообщение: «Зиночка, я очень люблю тебя».
- И я тебя тоже, — написала она, как раз в т у минуту, когда её имя наливалось грязью, в ещё совсем недавно так любимом Германом, кафе.
Вдруг на улице раздались чьи-то отчаянные крики, страшный скрежет, непонятный шум, слышный даже через стекло. Потом Герман увидел одинаковые (как будто с одного завода) машины, врезавшиеся в друг друга. И подумал, что, может быть, это Рома, которому вконец осточертела его работа, подкрутил какие-то детали. Он ведь умный, этот Рома. Он не читал в детстве серьезных книжек.
Герман вздрогнул, когда пришло ещё одно сообщение, от Зины. Сначала он боялся прочесть его, но потом всё же решился. Оно оказалось совсем коротким. – «Очень – очень люблю, зайчонок мой».