Чем старше я становлюсь, тем чаще я вспоминаю родные места, где я росла, где проходила моя юность, где испытала первое волнующее чувство любви. Кажется, что тогда и зимы были настоящие – солнечные, морозные, снежные. Луна сказочно освещала наш заснеженный городок, покрытые инеем деревья и кустарники.
Вспоминая летние дни, вдруг ощущаю пьянящий аромат сирени, черемухи, ландыша и горьковатый запах полыни, незабываемый аромат свежескошенных трав: материнки, клевера, мяты и зверобоя.
Вот уже более тридцати лет, как мои родители ушли в мир иной, но я стараюсь каждый год посетить родные места, могилки родных.
Однажды, идя по тропинке кладбища, я увидела, что возле могилки тети Паши какая-то старушка наводит порядок. Покойная тетя Паша была матерью моей одноклассницы Нади, которая училась со мной до седьмого класса. Это была крупная девочка, рано созревшая, с густыми, черными, как смоль, волосами. Мы ее дразнили «Цыганкой». Получив неполное среднее образование, она ушла из школы помогать матери по дому и в полеводческой бригаде, так как ее мама уже к сорока годам получила заболевание позвоночника и уже не могла разогнуть спину, ходила согнувшись при помощи палочки. С тех пор мы больше с Надеждой никогда не встречались.
Поприветствовав старушку, я поинтересовалась судьбой Надежды. Женщина подняла голову, поправила выбившуюся из-под платка прядь седых волос, как-то горько улыбнулась: «Что, Вера? Неужели и впрямь не узнала меня?» Я была в замешательстве. Краска стыда залила мое лицо. Действительно, это была Надежда. Только по голосу можно было ее узнать, но отсутствие нескольких зубов изменяло ее речь. Она выглядела древней старушкой. Так же, как и у тети Паши, спина ее была согнута, и она опиралась на палочку. Обняв ее, я попросила прощения за то, что, не узнав, обидела ее. Надежда снова горько улыбнулась и произнесла:
- Я уже привыкла. Многие меня принимают за покойную маму. Это у нас наследственное – заболевание позвоночника. Раз мы уже встретились, давай помянем родителей.
Я не отказалась, но пригласила ее подойти к могилкам моих родственников. Договорились, что пока я наведу там порядок, Надежда накроет на стол, который находился в оградке.
Проходя мимо могилы Федора Журы, Надежда остановилась и произнесла:
- Не знаю, что и сказать – или пусть земля ему будет пухом, или – будь он проклят! О нем я тебе позже расскажу.
К моему удивлению, могилки моих родственников были убраны. Даже стояли свежие искусственные цветы. Была середина мая. Вокруг пышно цвели сирень, ландыши и пионы. Их аромат разносился по всему кладбищу. Стоял теплый солнечный день. Завораживающую тишину нарушали лишь дивное пение птиц и шелест листьев. Покой вошел в мою душу. Присев на скамейку у стола, мы некоторое время молчали, боясь нарушить эту благодать.
Накрыв стол салфеткой, мы выложили на него нехитрую снедь и бутылку наливки. Помянув всех усопших, Надежда произнесла:
- Когда хоронили твоего брата Шурика, я помню, а какова судьба остальных твоих братьев?
Я ответила, что в живых осталась я одна. Остальные три брата похоронены в Киеве. Причиной их смерти стал взрыв в Чернобыле.
Помянув моих братьев, Надежда прошептала:
- Лучше бы я и не родилась. Что я видела в жизни? Что я оставлю после себя?
Помолчав, она продолжала:
- Ты же знаешь, что мой отец погиб на фронте, а мама всю жизнь проработала, не разгибая спины, на совхозном поле. После смерти тело ее распрямилось, и оказалось, что в гроб не входили ноги. Пришлось убрать заднюю стенку гроба. Так и похоронили ее с ногами наружу, прикрытыми покрывалом. Все думали, что она маленькая, а ведь она в молодости была высокая.
Тут я ее прервала:
- Да и ты же была высокая. Я помню, ты раньше всех наших девчат оформилась как девушка. Я была тощая, длинная, конопатая, а ты смуглая, с косами черными, как смоль. У тебя уже были упругие груди, крепкие руки и ноги, красивая фигура. Помнишь? Славик Ященко хотел потрогать твои груди, а ты ему так врезала, что он, бедный, отлетел к школьной доске, опрокинул ее и оказался под ней. Мы думали, что ты его убила. После этого случая тебя стали бояться все мальчишки.
Надежда засмеялась, глаза ее засверкали, и я узнала в ней прежнюю «Цыганку». Только глядя на ее старческие руки, которые были покрыты несмывающейся чернотой, я возвратилась в действительность, и мной овладела грусть. Заметив, что я смотрела на ее руки, Надя тут же спрятала их под стол.
Возобновился разговор:
- Со мной по соседству жила Рая, старше меня на восемь лет. Она рано вышла замуж, имела двоих детей, и я с ней подружилась. Иногда даже присматривала за ее девочками.
Однажды она предложила мне пойти с ней на совхозное поле, где росли подсолнухи, набрать их созревших шляпок, выбить из них семечки, высушить их, отвезти в Грузию, где жила ее тетка, и продать там их жареными в стаканчиках. Я согласилась. Где-то под вечер мы брали мешки и отправлялись в поле за подсолнухами.
Все прошло гладко. Никто никогда нас в ту осень не поймал. Поздней осенью, загрузив семечки в мешки, мы в общем вагоне отправились в Грузию. Поездка удалась. Продав семечки, мы на вырученные деньги закупили лавровый лист и потом целую зиму торговали им пакетиками. Получилась очень хорошая прибыль. Ты же знаешь, что наша хата была старая, крыша в ней соломенная, и я мечтала построить новый дом.
На следующий год мы с Раей снова дождались, когда созреет подсолнух, и стали запасаться семечками.
Но однажды, когда мы вышли из подсолнухов с полными мешками шляпок, нас увидел агроном, который на коне объезжал поля. Рая мгновенно выбросила ношу и побежала в кукурузу, которая росла через дорогу. Мне же жаль было выбросить полный мешок, и я с ним побежала вдоль дороги. Естественно, агроном меня сразу же догнал.
Ему было лет тридцать, звали его Федор Жура. У него были пшеничные усы и такие же волосы, выглядывающие из-под фуражки.
Он спешился, велел мне нести мешки на бригадный двор, чтобы составить акт хищения и отправить в суд. Я плакала и умоляла его отпустить меня, что это в первый и последний раз. Он как-то с улыбкой осмотрел меня с ног до головы и велел идти за ним в подсолнухи, чтобы высыпать там наворованное. Подняв мешок на плечи, я пошла за ним.
Среди подсолнухов была небольшая зеленая поляна, где в свое время не взошел подсолнух, и мы там остановились. Он забрал у меня поклажу, поставил в сторонку и сказал:
- Твой выбор: или я посажу тебя в тюрьму, или ты будешь принимать мои ласки. Насиловать я тебя не буду. Только по взаимному согласию может быть у нас любовь
.
Я смотрела на него и ничего не могла понять. Слово «тюрьма» парализовало мое сознание. Он был немного ниже меня, с кривыми ногами, с красным лицом и горящими глазами. Он гладил мои плечи, груди, бедра, щекотал усами шею, а я не имела сил ни кричать, ни сопротивляться.
Страх и оцепенение проходили, меня накрывало какое-то ранее не изведанное чувство. Я вся дрожала и ощущала теплую пульсацию внизу живота. Он бросил на траву свою куртку и увлек меня за собой. Все произошло так внезапно, что я даже не сообразила, что потеряла девственность.
Тут она замолчала.
Я увидела, как пылало ее лицо, и светились глаза. Надежда молча наполнила рюмку, выпила и продолжала:
- Потом он сказал, чтобы я шла домой, а мешок с подсолнухами он сам привезет мне домой, когда стемнеет. С этих пор он мне разрешил уже не носить срезанные шляпки подсолнуха, а выбивать семечки прямо на поле, засыпать их в мешки, а вечером он сам привозил их мне домой. По моей просьбе он и Рае разрешил выносить срезанный подсолнух домой.
Федя исполнял все мои просьбы. Он меня жалел и даже предохранялся. Мне очень понравилось заниматься с ним любовью. Но у Федора были жена и двое детей, однако он действительно влюбился в меня. Бросать семью он не собирался, был хорошим семьянином, любящим отцом, но страсть ко мне его не покидала. Он предложил мне свою помощь в приобретении стройматериалов по закупочным ценам для постройки моего дома.
Наши тайные встречи продолжались на природе, а в ненастные и зимние дни мы встречались в его конторе после работы.
Он оформил меня учетчицей, и у меня было много свободного времени, чтобы заменять на полевых работах маму. У нее все сильнее развивалась болезнь позвоночника.
В то время зарплату почти не платили, а выдавали продукты: то зерно, то мясо, то сало, а то и сахар. Совхоз занимался полеводством, животноводством, зерновыми и садоводством. Только зимой, получив за сданную продукцию деньги, мы получали зарплату с вычетом стоимости тех продуктов, которые мы уже получили. На руки давались сущие копейки. Так что благодаря моему «бизнесу» я смогла собрать деньги на покупку стройматериалов.
Однажды, когда мы с Раей торговали в Грузии на рынке, ко мне каждый день стал подходить молодой, красивый грузин, чтобы купить стакан семечек. Он смотрел на меня горящими большими черными глазами и, протягивая мне деньги, очень краснел. Его глаза пронизывали меня насквозь, и сердце мое принималось трепетать и словно куда-то проваливаться. Его нечаянное прикасание к моей руке воспламеняло меня.
Через несколько дней он пришел на рынок с двумя усатыми тридцатилетними грузинами в фуражках в виде «аэродрома». Эти мужчины предложили мне сделку: поменять мешок семечек на три мешка лаврового листа, но нужно было съездить за ними на хутор. Рая меня отговаривала, но я ее не послушала. Это была очень выгодная сделка, и я не могла ее упустить. Погрузив мешок семечек в багажник «Волги», мы отправились в горы. Впереди сидели усатые, а мы с Резо (как он представился) сидели на заднем сиденье. Резо смущался, краснел и всю дорогу молчал. Мне его было жалко. Я чувствовала, как между нами пробегали какие-то нежные токи…
Мы подъехали к деревянному дому с огромной верандой, который стоял, как на сваях. Немного вдали были расположены хозяйственные постройки с высоким ограждением. Видать, хозяева имели стадо баранов. Эту большую поляну с постройками окружали горы, сплошь покрытые деревьями и кустарниками. Среди них выделялись темной листвой благородные лавры.
Странно, но я не ощущала страха. Я с интересом рассматривала все вокруг и не отказалась от приглашения войти в дом. Мужчины сказали, что по грузинскому обычаю они не могут отпустить гостью, не угостив обедом.
Посреди комнаты-кухни стоял огромный стол, вдоль всей его длины стояли скамейки, а по торцам – два деревянных стула с высокими спинками.
Мужчины быстро накрыли стол. Вместо хлеба были круглые большие лепешки, которые называли «лаваш». Огромный кувшин с тонким горлышком был наполнен вином. На стол поставили овощи и много зелени, которую положили сверху на овощи. Принесли холодную зажаренную заднюю часть барашка. Помыв руки, мы сели за стол. По их обычаю вино пили из рога.
Я поняла, что мне нужно расслабиться и получать удовольствие. Федя мог три раза подряд заниматься со мной любовью, и я не возражала, так что этих мужчин я тоже смогу удовлетворить. Вот только нужно побольше выпить.
Ещё были какие-то красные сладковатые колбаски с орешками внутри, мандарины, гранаты и другие фрукты. Мне и одного рога хватило, чтобы я захмелела.
По разговору я поняла, что это были три брата Но, к моему удивлению, они больше мне не наливали, а все старались угостить грузинскими сладостями, Дом принадлежал их бабушке, которая в это время находилась в гостях у своих детей. Мужчины все время общались между собой только по-русски, это, наверное, чтобы не испугать меня.
После угощения они предложили мне отдохнуть в спальне, пока они наполнят мешки лавровым листом. Я сразу согласилась, чтобы поскорее возвратиться в город.
Спальня была большая. На полу лежали овечьи шкуры, а кровать была деревянная, с резными спинками. Сейчас таких нигде не увидишь.
Я быстро разделась и юркнула под одеяло. Первым пришел ко мне старший брат. Я отвернулась и не смотрела, как он раздевается. Вдруг он меня позвал. Повернув голову, я увидела прямо у моего лица среди густых черных зарослей волос его синюшное огромное «хозяйство». Меня мгновенно стошнило, и я фонтаном извергла на него все содержимое желудка – все грузинское угощение. Он по-своему, видать, заругался, тут же прикрыл руками свой рот и мгновенно выскочил из спальни. Он тоже оказался брезгливым.
Я тут же протрезвела и испугалась, что могу уже и не возвратиться домой.
Минут через пять вошел средний брат с тазиком теплой воды, полотенцем и постельным бельем. Он велел мне обмыться и заменить постельное белье. Еще он сказал, что меня выбрал сам Резо. Он заканчивает институт, после чего будет жениться на невесте, которую для него выбрали родители еще в детском возрасте. Но до этого он должен стать мужчиной, и она, Надя, ему в этом должна помочь. Если Резо останется доволен, то условия договора сохранятся в силе. Братья оставляют их вдвоем до утра, а утром они отвезут ее в город вместе с лавровым листом. Сказав это, он ушел. А я лежала и благодарила Бога, что все так хорошо складывается. Этот юноша нравился мне, а я – ему, и у нас будет сказочная ночь.
Так и вышло.
Он зашел как-то тихо, боясь меня напугать, и, все так же краснея, остановился у двери.
- Резо, не бойся. Я не кусаюсь. Иди ко мне. Ты запомнишь эту ночь на всю жизнь и не пожалеешь об этом.
Он медленно подходил ко мне. Я поднялась и принялась его раздевать. Он весь дрожал. Его волнение передалось мне, и я никак не могла расстегнуть его брюки. Тогда он сам рванул их с силой, и больше мы не могли сдерживать чувства. Его страсть и моя податливость легко лишили его невинности.
Я никогда еще не испытывала такого сладострастия. Мы плакали от счастья. Да, это была любовь с первого взгляда. Ведь Федора я не любила. А здесь мы словно рождались и умирали вместе.
Надежда снова замолчала. Потом спросила:
- Тебе не надоело меня слушать?
- Ты что? Мне никогда в жизни даже не довелось читать такой роман. Продолжай!
И она продолжала:
- Утром приехал средний брат, повел нас на хозяйственный двор, дал четыре мешка, показал лестницу на чердак, где находился высушенный лавровый лист. Мы с Резо наполнили мешки, снесли в машину и отправились на рынок. Три мешка они дали мне, а один – Рае, чтобы она никогда и никому не рассказала про этот случай.
Резо взял мой адрес и с тех пор три раза в год приезжал в соседний район, снимал гостиницу и давал мне телеграмму. Я летела к нему, словно на крыльях. Тогда строго было с приглашением гостей в номер, поэтому Резо оплачивал и мой номер, который я снимала рядом. Три дня мы не выходили из гостиницы. Он привозил столько вкусных продуктов, что нам не было смысла куда-то выходить.
Так продолжалось и после его женитьбы. Больше я семечками не занималась. Иногда встречалась с Федором, который помогал мне с заготовкой стройматериалов.
Теперь я занялась новым «бизнесом». В то время, когда уже правил Брежнев, в наших магазинах была «напряженка» с вязаными изделиями: женскими костюмами, кофточками, свитерами. И за ними я стала ездить в Прибалтику. Там отоваривалась и, возвращаясь домой, продавала их с наценкой своим землякам и имела хорошую прибыль.
За товаром всегда ездила в общем вагоне, деньги держала в мешках, одевалась попроще, чтобы в дороге не обворовали.
Как-то я почувствовала головокружение и тошноту. Мгновенно поняла, что я в положении. Это был страшный позор! Я тут же побежала к Рае и сообщила про свою беду. Она вскипятила воды, повела меня в сарай и велела садиться в корыто, куда налила теплой воды с крепко заваренным лавровым листом и еще насыпала туда сухой горчицы. Затем стала подливать кипяток до тех пор, пока я могла его выдерживать. Минут через десять я почувствовала, что теряю сознание. В висках стучало, и я будто проваливалась в бездну.
Увидев, что моя голова упала на грудь, Рая тут же вытащила меня из корыта и стала нашатырем приводить меня в сознание. Когда я смогла идти, она, одев меня, увела меня домой. Ночью я почувствовала резкие боли внизу живота и в пояснице. Боль была такая невыносимая, что я искусала себе губы, боясь закричать. Но когда из меня хлынула кровь между ног, я тут же позвала маму, и она сразу же, усадив меня в повозку, увезла в больницу. Я потеряла много крови, но меня чудом спасли. Однако врачи вынесли мне приговор:
- Детей у тебя больше никогда не будет!
Снова она спросила:
- Ты никуда не спешишь? Прости, но я хочу тебе уже полностью исповедоваться.
- Ты продолжай. Мне очень интересно, ведь вряд ли еще удастся вот так пообщаться…
И она продолжала:
- Вот у меня и проходила жизнь в поездках, в строительстве. Деньги уже у меня были, даже в сенцах старой хаты зарыла две банки с деньгами. Без торговли не могла. Это было какое-то адское наваждение.
После вязаных изделий пошла мода на кримплен, муар, нейлон, мокрый трикотаж, которых в наших магазинах не было. Я принялась ездить в Москву за товаром, чтобы «удовлетворить спрос покупателей». И все на бегу! Боялась, чтобы меня не арестовали, не ограбили. Питалась кое-как: то пончиками с кефиром, то хлебом с колбасой. Из сапог и фуфайки не вылезала, чтобы не привлечь воров.
Построила большой дом, навела там уют. Старую хатку мама не разрешила сносить, только упросила покрыть ее оцинкованным железом. Ведь хатка, хотя и старая, но рубленная из мореного дуба. Она сказала:
- Когда ты обзаведешься семьей, чтобы вам не мешать, я буду доживать старость в своей хатке».
Я уже пересылала товар багажом, и ко мне за тканями приезжали из других районов. Местным я продавала в долг, записывая в тетрадь. Все были довольны. Но нашлась какая-то гадина и вызвала из области ОБХСС. Меня поймали с поличным, когда я отоваривала клиентов.
Естественно, был показательный суд, и мне дали десять лет лишения свободы за спекуляцию в особо крупных размерах, с конфискацией имущества. Отбывала я наказание в Краснодарском крае, в учреждении строгого режима. В лагере был цех дубления кожи. Работа там была очень тяжелой. Находились все время в сырости и дышали парами кислоты. Ты смотрела на мои руки? Эти черные несмывающиеся борозды – следствие дубления шкур, а все думают, что я не мою руки.
Не пробыла я и год в заключении, как земляки-соседи сообщили мне, что мой новый дом конфисковали и отдали какому-то номенклатурному работнику, а мама ушла жить в свою старую хатку. Она, не прожив там и года, умерла. Об этом мне сообщила Рая. Она описала ее похороны и попросила пользоваться нашим огородом, а за это пообещала следить за нашей хаткой, поддерживать ее в хорошем жилом состоянии – вплоть до моего возвращения.
Что я хочу тебе сказать.
Только в заключении я почувствовала себя человеком. Меня даже выбрали бригадиром. Каждую пятницу нас водили в баню и давали чистое белье, кормили три раза в день по часам. По воскресеньям показывали кино. Я пользовалась авторитетом среди сокамерниц, и меня даже уважали.
Ко всем на свидания приезжали родственники, присылали посылки, а мне даже письма никто не написал.
И вот однажды я решилась написать письмо Резо, хотя ответа и не ожидала. Просто возникла потребность напомнить ему о себе.
И как же я была удивлена, когда месяца через два меня вызвали на свидание. Зайдя в помещение свиданий, я чуть не упала в обморок. Меня ожидал Резо. Он был красивый, шикарно одет, а я – в зэковской робе, почти без зубов и с седыми волосами. Не знаю, кому он что заплатил, но нам дали четыре часа свидания. Мы долго сидели молча, разглядывая друг друга, и слезы сами по себе лились из наших глаз. Он с сочувствием отнесся ко мне, и эти четыре часа мы провели, как брат и сестра.
Потом к праздникам приходили от него посылки. Я ему больше писем не писала, да он, неверное, и не ожидал их. Так и прекратилась между нами связь, но та встреча осталась светлым воспоминанием в моей жизни.
Будучи в заключении, я поняла, что сама себе испортила жизнь. Я избрала не тот жизненный путь. Мою бы энергию да в «мирных целях». Я хотела иметь все сразу.
И Господь меня наказал. Сейчас я как та старуха у разбитого корыта. Люди, которые сыграли не последнюю роль в моей судьбе, ушли в мир иной. Это Федор и Рая. Сейчас я одна. Мне не с кем даже пообщаться. К тому же резко ухудшилось мое здоровье. Даже с огородом мне тяжело управляться.
Только с возрастом я поняла, что моя болезнь наследственная. Мы же с тобой одногодки, а какая внешняя разница! Ты еще цветущая, ухоженная женщина, а я древняя старуха.
Ты не удивилась, что я тебя сразу узнала? Одна наша одноклассница как-то дала прочитать твою книжечку, и там я увидела твою фотографию. Потому я тебя сразу же и узнала. Если появится у тебя желание описать мою никчемную жизнь – я не буду возражать. Может, моя исповедь поможет другим избежать подобных ошибок. Мне надоело уже жить, а Господь меня не принимает. Ведь мне не для кого жить.
Из заключения я вернулась после распада Советского Союза по амнистии, не досидев два года до конца срока. И вот больше десяти лет я на свободе, а меня это не радует. Виной тому – безысходное одиночество
.
Надежда тяжело вздохнула и замолчала. Мы и не заметили, как наступил вечер. Не спеша собрав сумки, медленно направились мы к выходу. Очень тяжело было сознавать, что эта согнутая старушка с палочкой была той красивой «Цыганкой», которой когда-то восхищались и которую в то же время побаивались все мальчишки нашего класса.