(Начало http://www.proza.ru/2013/11/28/914)
Александр придержал тяжелую дубовую дверь, и мы оказались на улице.
Я даже зажмурилась – на нас обрушилось сверкающее белое великолепие. Шёл снег. Огромные хлопья кружили в вечернем воздухе невесомыми пушистыми перьями, бесшумно опускались на тротуар, на ветви старых, редких для питерского центра деревьев, на ажурные чугунные решётки. Впервые с начала зимы снег не умирал под ногами грязным месивом и не хлестал по лицу колючими брызгами, а мягко укутывал город нежным искрящимся одеялом.
Прохожие попадались редко, машин не было совсем. Дома, обычно помпезные, хоть и чуть потрёпанные временем, в мягкой уличной подсветке выглядели чистенькими, уютными, тёплыми, сказочными и нарядными. В окнах мигали огоньки ёлочных гирлянд – до Нового года оставалось всего два дня.
Мне вдруг стало легко, всё произошедшее за последние месяцы отступило, превратилось в нечто зыбкое, очень далёкое, случившееся с кем-то, а не со мной. Да и что такого страшного произошло? Подумаешь, не повесят мой портрет рядом с Куинджи.
Мы шли вдоль речки, почему-то в сторону, противоположную шумному Невскому, всё дальше от моей станции метро. Больше молчали, иногда мой спутник рассказывал жутковатые мистические городские легенды или, наоборот, смешные и романтичные истории о знаменитостях, живших здесь когда-то – о князьях, балеринах, поэтах. Впервые строгий имперский город показался живым и почти своим.
Мы остановились на каком-то игрушечном мостике. Всё-таки сегодня нереально красиво. Волшебно. Если бы сейчас в конце улицы появилась карета, а может, даже не карета, а сани Снежной Королевы, я бы не удивилась – настолько яркими были ощущения запутавшегося времени и искривлённого пространства.
– Переживаешь из-за декораций? – я чуть не подпрыгнула, так внезапно меня переместили из белой ледяной Лапландии в зелёную горячую Боливию. – Ничего, всё будет хорошо. Я знаю Игоря, ему самому не нравилось то, что он от тебя требовал.
Конечно, я переживала, но совсем не жалела, что устроила маленький бунт.
– Зато горы у тебя получились классные.
Я засмеялась – может, всё-таки зарезервировать место для своего портрета, рядом с Рерихом?
– Тебе нравится в Театре?
Пока я соображала, как ответить и при этом не соврать, Саша опять резко сменил тему:
– Знаешь, что теперь в этих домах? В основном, коммуналки. Ты когда-нибудь видела коммуналку не в кино, живьём?
В ленинградской коммуналке я однажды была, ещё в сентябре меня затащила к себе однокурсница. Длинный захламлённый коридор, множество дверей, велосипеды на гвоздях, вбитых в стену, гоняющие с воплями дети. На гигантской кухне – сохнущие на верёвках пелёнки, несколько газовых плит и столов, хмурые тётки над кастрюлями, похмельный мужик в майке и с папироской. Запах кошек, кислой капусты, кипятящегося белья. А за окнами симпатичной, в общем-то, Наташиной комнатки – двор-колодец. Правда, Наташкин дом и снаружи больше похож на мрачные казематы. Неужели вот эти чудесные «исторические» фасады – обманка?
– Я сам вырос в коммуналке, жил совсем недалеко отсюда. Наша квартира была не самой большой, всего на пять семей. Тебе, наверное, дико, как чужие люди могут всю жизнь прожить вместе? Когда туристы любуются городом из окон автобуса, они даже представить себе не могут, что увидели бы за этими великолепными стенами. Каждая коммуналка – это отдельное государство, со своими законами. У нас она была ещё довольно мирной, и то – есть, что вспомнить. Соседи нечасто ругались, но уж если разгорался скандал, то доходило до драк. И соль в чужие чайники подсыпалась. Сплетни, пересуды – само собой. А какие войны шли, когда освободилась одна из комнат! Но ведь и помогали друг другу по-настоящему, если у кого горе случалось. А как готовились к праздникам! Может быть, это просто детские воспоминания очень яркие, но никогда после я таких праздников не видел. А потом наступали будни, и чья-нибудь очередная кошка оказывалась перепачканной клейстером или краской. Зелёной, например.
Мы дружно рассмеялись. Не знаю, кто о чём, а я подумала о своих заляпанных краской джинсам. Бедная кошка!
Саше надоело протирать очки от снега, он сунул их в карман, его лицо без этих ужасных тяжёлых очков оказалось неожиданно молодым. Ну да, ему ведь, наверное, 21-22, пусть 23, почему он мне раньше казался серьёзным, взрослым и чуть ли не стариком?
– Когда отцу дали квартиру, вот это был настоящий праздник. Но я всё равно иногда скучаю по той старой жизни. Наверное, поэтому и в Театре чувствую себя неплохо – привык к коммунальным кухням, хотя это и не совсем нормально. Но, может быть, хоть тебе не стоит к плохому привыкать?
Я мысленно согласилась, мне впечатлений от театральной коммуналки уже хватило.
– Твоя общага по сути – та же коммуналка, – я запротестовала, он кивнул. – Согласен, студенческое общежитие – это всё-таки немножко другая история, повеселее, и не такая экстремальная. Но там тоже есть свои опасности, – он достал из пачки сигарету и стал как-то странно её разминать. – У вас так не делают? А ещё вот так? Если увидишь, держись от этих людей подальше. Так косяки забивают.
Я ничего не поняла, он засмеялся, но вдруг помрачнел. Закурив, помолчал, а потом заговорил ровным голосом:
– В соседней комнате в той нашей весёлой коммуналке жил Валерка Сафронов, мой друг. Сколько себя помню, столько мы с ним были вместе – от колясочного нежного детства до абитуры. В десятом классе в нашей компании появился ещё один товарищ, Серёга, его родители переехали откуда-то из Средней Азии. Серёгин отец – известный инженер-строитель, и его пригласили в Ленинград, уж не знаю, на какую стройку. Вроде бы пообещали отдельную квартиру, а пока дали комнату в нашем доме на первом этаже. Видишь на той стороне Мойки подворотню? Там Валерку с Серёгой я видел последний раз.
Он говорил очень спокойно, а у меня внутри вдруг что-то тревожно сжалось.
(Продолжение http://www.proza.ru/2013/12/28/1568)