Ядовитое облако не спеша ползло впереди. Профессор закрыл окна и включил рециркуляцию. Вообще-то, он очень любил свежий утренний воздух. Но та гадость, что взбиралась на капот густо пахла дизельным выхлопом. Это, собственно, и был дизельный выхлоп. Запах напоминал молодость, армию, автобусы... Профессор уже много лет не ездил на автобусе. И все четыре машины в семье были бензиновые. Но в пробках поблизости всегда оказывалась чья-нибудь выхлопная труба...
Наконец, ехавший впереди фургон свернул в переулок. Теперь можно было открыть окна. И закурить. Люди, спасающие других от рака, тоже курят. Зачастую, они при этом занимаются спортом и ведут здоровый образ жизни.
Приехав на работу, профессор вышел из машины и перешел на другую сторону тихой улочки. Оглянулся. Под обычным жилым домом стоял его маленький аккуратный джип. Очень типичное средство передвижения для человека высокого роста. Этот автомобиль был относительно дешев - особенно, по сравнению с монстром, на котором ездила жена. Но надежен и удобен - особенно, если поставить рядом то двухместное и тесное спортивное чудо, которое они купили в память об отце жены...
Алекс еще раз посмотрел на свою машину и уперся глазами в темноту подъезда чуть левее. Там был не только вход в обычный жилой дом. Там была Клиника. Там была его любимая работа. Но сегодня он не хотел туда идти. Он пошел на набережную. Пациентов на это утро записано не было, поэтому профессор Алекс Соболь мог позволить себе немного прогуляться. По праву владельца и основателя этой клиники.
На набережной он снова закурил глядя вдаль.
Все равно. Теперь уже все равно.
"Во время войны по улицам шлялись, в основном, нарики-мародеры да арабчата с мобильниками..." Лейтенант тряхнул головой и перечитал предложение на экране. Это не было начало романа. Это был ответ одного из пользователей на форуме. Речь шла о городе Хайфа. Об одной из бесчисленных войн местного значения. О ракетных обстрелах. Об израильских гражданах арабского происхождения. Которые - по мнению автора фразы - корректировали огонь террористов, звоня прямо с тех мест, куда попали ракеты. Так получилось, что Алекс Кац читал это как раз по дороге из Хайфы в Тель-Авив. Он всегда считал, что в пути можно заниматься только тем, что не связано с работой. Ни ракеты, ни террористы не были частью его работы.
Хотя в последнее время лейтенант все меньше думал о своих служебных обязанностях. Сегодня он вообще не хотел спускаться в Бункер, куда его недавно перевели. Тот, что под зданиями министерства обороны в самом центре Тель-Авива. Хотя лейтенант Кац чувствовал себя там на своем месте.
Выйдя на центральном вокзале, Алекс глубоко вдохнул утренний городской воздух. Воздух был прохладный. Как изредка случалось зимой, в его свежести можно было уловить запах снега.
Алекс поехал на набережную.
Раньше он крайне редко опаздывал, но...
Теперь уже все равно. Все равно.
Эти двое стояли и смотрели на море. Их разделяла всего сотня метров, но ни один из них не разглядел бы другого без очков. Да если и разглядел бы - они не были знакомы. Хотя профессор Соболь знал добрую половину тех горожан, которые сейчас проплывали мимо, совершая утреннюю пробежку. Но все они, как и он сам, относились к местной буржуазии. Если, конечно, этот термин вообще применим к Тель-Авиву. Мир лейтенанта Каца лежал где-то в иной плоскости. Хотя он и жил относительно близко. Алекс Кац был столь же далек от Алекса Соболя, сколь его пятый этаж без лифта был далек от профессорской квартиры на 23ем этаже. С двумя лифтами, кстати. Такими, что в них закладывало уши от скорости подъема.
Кроме того у Каца вообще было не так много знакомых. Его можно было условно отнести к разряду заучек-ботаников. Но только условно. Те, кому довелось присмотреться поближе, находили в нем интересного человека. Кто знает, будь он постарше - может, и был бы знаком с Соболем и другими важными людьми. Но Соболь был в три раза старше...
67 лет. Пенсионный возраст. Но когда у тебя свой бизнес, когда ты уже сделал себе имя - не так-то просто уйти от дел. Если бы профессор продолжал оперировать ежедневно, то мог бы сослаться на какую-нибудь хворь. Хотя он знал немало хирургов, которые активно работали до упора... Упор, к сожалению, случался и в очень молодом возрасте. Четыре года назад, помнится, один из его младших коллег просто не проснулся, задремав после смены. Ему было 45. Сердце.
Профессор затянулся в последний раз и посмотрел на сигарету в руке. Рука ни капли не дрожала, несмотря на возраст. При необходимости эти пальцы могли держать скальпель и сейчас. Но Алекс уже много лет занимался не столько спасением жизни и здоровья людей, сколько оценкой ущерба. Нанесенного при самых разных обстоятельствах. Компенсации пострадавшим очень часто исчислялись миллионами, поэтому даже скромный процент консультанта служил неплохим источником дохода. Процент не всегда был скромным. Кроме того, профессор был майором запаса с неплохой пенсией и продолжал работать в одной из лучших больниц. Но там он появлялся редко - время высококлассного специалиста стоило слишком дорого, да и не так много было вопросов, с которыми не могли справиться без него.
Приятное зимнее солнце уже поднималось над крышами дорогих гостиниц. Как всегда, сновали мимо собачники и велосипедисты. Иногда даже в одном лице - на велосипеде и с собакой на поводке. Двое смотревших на море одновременно подумали, что пора бы возвращаться к делам. Два человека, каких редко встретишь в Израиле. Судьбы у Каца и Соболя были необычные, нетипичные и даже уникальные.
Александр Соболь родился в Ужгороде, но его родным языком был иврит. Всю жизнь он прожил в Израиле, куда его привезли в очень-очень малом возрасте. Кроме того, профессор великолепно владел английским. Еще в годы его молодости этот язык стал обязательным для врачей и медсестер. Маленькая страна активно впитывала мировой опыт - многих учебников, например, просто не существовало в переводе на иврит. Но израильтяне даже не считали это проблемой. Если местные ученые способны изобретать что либо уникальное в мировом масштабе - то в чем проблема-то?
Александр Кац родился в Хайфе, но русский язык был для него не менее родным, чем иврит. Естественно, его иногда дразнили "русским", что не только не мешало ему в жизни, но даже напротив - подстегивало к достижению превосходства. Быть офицером ВВС в двадцать с чем-то лет - это примерно как быть профессором к моменту достижения пенсионного возраста.
Лейтенант взглянул на часы и снова устремил взгляд к горизонту. Смотреть было особо не на что. Без очков не было толком видно даже волнорезы, вторгающиеся в Средиземное море буквой Т. Одинокий корабль вдали Кац вообще практически не различал. Очки сильно давили на переносицу, от линз болели глаза, а для операции по улучшению зрения время еще не пришло. По крайней мере, он так считал.
Кац закрыл глаза на секунду. Слишком много чтения. Радар тут не при чем.
По крайней мере, он так считал.
Совсем недавно Алекса перевели с командного пункта ПВО в Бункер. По хорошему, это должны были сделать уже давно: вместо допустимых четырех месяцев рядом с локатором, Кац провел там шесть. В другое время никто в армии не допустил бы такого. Во-первых, есть правила, которые не принято нарушать. Во-вторых, ущерб здоровью солдата или офицера мог рано или поздно быть доказан в суде. Или даже до суда. И уж если солдат обратился в хорошему адвокату... Скажем такому, который сотрудничает с профессором Соболем...
Но сейчас было не до правил. Кац и сам не собирался покидать радар. Он был еще очень молод - скучно было думать о здоровье, правилах и спасении мира. Интересно было работать. Присутствие возле источника излучения было необходимо до определенного момента времени. Потом Кац стал больше нужен в святая святых министерства обороны. Оттуда он продолжал совершенствовать системы обнаружения - теперь уже на совсем ином уровне. Это было еще более увлекательно, а вот микроволнового излучения тут не было совсем. Даже от мобильных телефонов. Их самих тут не наблюдалось, ввиду запрещенности - из-за сверхсекретности объекта, и бесполезности - в силу его подземности.
До недавнего времени ничто так не занимало лейтенанта, как доводка радара. Даже сегодня он не собирался опаздывать. Он просто заранее попросил своего непосредственного командира дать ему выходной. И когда Кацу вдруг позвонили в самом начале этого невеселого выходного, он сказал, что не может приехать. Не может физически. Особенно если учесть, что служебная машина ему еще не положена. До майора надо дорасти, чтоб дали машину...
На самом деле, до Бункера было не так далеко. Физически.
Израиль находится на стыке тектонических плит, то есть в сейсмоопасном районе. Но это не было похоже на землетрясение. Половина мониторов оперативного контроля были пусты. Электричество, конечно, было - спасибо аварийным генераторам. Но не было информации. Не было даже на главном экране, занимавшем всю северную стену.
Дежурный полковник несколько секунд молча вертел головой, размышляя. Что-то на экране привлекало внимание. Полковник посмотрел в потолок и тут его осенило. Северная стена. Стена! Коммуникации внутри, за стеной. Внутри Бункера. В случае близкого попадания могли пострадать линии связи и антенны прямо здесь. Тогда не удивительно, что отключилось столько систем сразу. Внутренняя связь работала, поэтому объяснить техникам свое видение ситуации заняло буквально минуту.
Поиск проблемы не занял много времени, но тянулось оно жутко медленно. Особенно для дежурных солдаток за пультами. Очень непривычно было такое бездействие в центре оперативного контроля службы гражданской обороны. На иврите название ее - "тыловой военный округ" или "командование тыла", но варианты перевода не меняют сути работы - защита гражданского населения от ОМП, техногенных катастроф и прочих напастей. Сейчас, например, стояла задача спасать жителей всей страны от последствий катастрофического землетрясения. Но доклады о многочисленных взрывах большой мощности никак не вписывались в стандартную картину. Совершенно спонтанно и бессистемно поражались то густонаселенные районы, то совершенно пустынные.
Дежурный офицер в этот момент почему-то не думал о судьбе своей деревни на Кармельском хребте. Деревни, где он жил, и где жило несколько поколений его предков. Уже много веков друзы селились, в основном, в горах, спасаясь от преследований мусульман...
Нет, полковник Тариф не думал о родной деревне. Он попытался представить себе полуразрушенный город - тот самый, что находился в 30 метрах над его головой. Получилось красочно - он видел немало руин после землетрясений. Не в Израиле, правда, а в других странах, куда изредка посылали в командировки.
Однако богатое воображение полковника вряд ли могло нарисовать тот хаос, который должен был твориться наверху. Дело в том, что таких взрывов никто здесь никогда раньше не видел. Да и в план учений их добавили в последний момент...
Это был наихудший возможный сценарий. Полковник молча продолжал наблюдать. Когда снова пропала связь, он понял, что город перестал существовать. И даже Бункер скоро, видимо, не выдержит.
Да - подумал полковник - теперь точно все равно.
Радио еще вчера предупреждало о возможных пробках и закрытии некоторых улиц для движения автотранспорта в связи с учениями. Но путь профессора Соболя пролегал в стороне от района, где они проходили. Дороги были свободны: ежедневный утренний бардак закончился, а до вечернего было еще очень далеко. Город жил своей обычной жизнью. Ненадолго уткнувшись в красный светофор на улице Генриетты Сольд, профессор вгляделся в лица пешеходов. Небрежно одетых миллионеров, мало отличимых от идущих им навстречу бездомных. Вездесущих велосипедистов, не только пренебрегающих ношением шлема, но и не замечающих сигналов светофора. Красивых девушек, не забывающих подобрать за своей собакой то, за неподбирание чего положен крупный штраф.
Странно - подумал профессор - почему им всем не все равно?
Короткая машина легко протиснулась в немыслимо узкий проезд на служебной стоянке и через пару минут Алекс был на работе. В своем кабинете - просторном, но все же недостаточно большом для человека с такими заслугами и опытом.
Этим утром профессор Соболь так и не зашел в свою Клинику.
Отец Алекса Каца был толковым инженером. Но чтобы добиться успеха этого было мало. Не всякий грамотный специалист способен достичь чего либо в чужой стране. Даже, если это историческая Родина. Или как раз ввиду того, что речь идет об исторической Родине, каковой для евреев является, как известно, Израиль. Чтоб чего-то добиться нужно было сначала выучить пару иностранных языков и понять местные реалии. Но кроме этого было еще нечто. Нечто, стоявшее между свежеприехавшим иммигрантом Кацем и им же - но спустя почти полтора десятка лет - начальником огромного подразделения в Министерстве труда. Это "недостающее звено" он описывал своему сыну известной поговоркой. Первой, которую выучил на иврите:
“Эйн давар а-омед бифнэй а-рацон”
Это выражение попало в современный иврит, по всей видимости, из русского языка. Дословный его перевод малоинформативен, но литературно можно перевести как
"Терпение и труд все перетрут"
Отец Алекса Каца был неизлечимо болен. Поэтому лейтенант собирался провести этот день с ним в больнице.
К обеду растущее "все равно" заполняло собой добрую половину мыслей профессора. Вторая половина упорно хотела работать. Несмотря ни на что, он продолжал читать медицинские документы. Продолжал решать непростые вопросы. Он практически не встречался с пациентами - то была работа "простых" врачей, стажеров, медсестер да санитаров. И еще, конечно, многочисленных неглупых девушек, закончивших курсы "медицинских секретарей" и сидящих в многочисленных регистратурах и офисах огромной больницы.
Алекс Соболь был больше похож сейчас на адвоката или судью. Хотя любая его ошибка стоила гораздо дороже ошибки судьи. Тот мог - в худшем случае - приговорить человека к пожизненному заключению. Ошибка профессора Соболя могла стоить пациенту жизни.
Случай пациента по фамилии Кац был непростым. Рак мозга уникален тем, что не дает метастаз. Но от этого не легче. Соболь глянул на снимки, перечитал заключение рентгенолога. Надо сказать, профессор редко что либо перечитывал - и в 67 лет он всегда понимал текст с первого раза...
Когда цели начали появляться на экране, лейтенант закрыл глаза. Он вспомнил холодное зимнее утро. Температура едва выше нуля - для Тель-Авива это очень холодно. Он вспомнил, как стоял на набережной. Потом поехал в больницу и провел с отцом почти целый день. Среди соседей по палате - так получилось - не было ни одного араба или русского. Все сплошь коренные израильтяне.
-Знаешь, - тихо сказал отец, - Они удивляются, что вы со мной сидите целыми днями. Тут к такому не привыкли.
И действительно - к другим пациентам родственники приходили гораздо реже.
Если бы Кац-младший мог - то вспомнил бы и профессора Соболя. Но они не были знакомы. Они случайно встретились в больнице. В лифте. Кац не знал, что Соболь только что изменил судьбу его отца. Пусть в тот момент операция еще только планировалась, да и делал ее не сам профессор - для этого нашлись не менее опытные хирурги, чем он. Но именно правильное решение этого высокого седого человека спасло жизнь Каца-старшего.
Если бы профессор Алекс Соболь был знаком с лейтенантом Алексом Кацем, он бы тоже вспомнил его сейчас.
После операции пришел в себя не только пациент. Но и его сын. Если тем зимним утром на него напала та же апатия, что и на профессора, то потом он сбросил ее с себя. Уже в тот день Кац понял, что очень здорово было побыть рядом с отцом. И что служба могла подождать. И что он никогда не простил бы себе, если бы не поехал в больницу. А когда безразличие было побеждено, то лейтенант смог продолжать работать.
В Бункере в тот зимний день были учения. На них отрабатывали как раз наихудший сценарий. То есть такой, при котором он, Алекс Кац, не справился с задачей.
Но в реальной жизни Кац справился. Потому, что ему больше не было все равно. Потому, что его отец был жив.
И Алекс Соболь, безусловно, вспомнил бы Алекса Каца - потому, что именно этот лейтенант контролировал сейчас тот радиотелескоп, от которого зависела жизнь. Жизнь не только самого лейтенанта, не только его отца, и не только профессора. Но также и жизнь миллиардов людей.
Конечно, профессор знал, что мир практически обречен на гибель через несколько месяцев. Он знал также, что пациент проживет пару месяцев и без операции. Риск не был оправдан. Какая разница? Какой смысл? Пытаться спасти человека, который и так спокойно доживет почти до конца света. Потом-то что? Но профессор Соболь не привык сдаваться. Он выкинул из своей головы "все равно" и "какая разница". Он спас еще одну жизнь, даже не зная, что таким образом принял участие в последней попытке спасения жизни на планете Земля.
Проблема, которую пришлось решать лейтенанту и его коллегам возникла внезапно, и времени для ее решения было очень мало. Огромный метеорит был обнаружен заблаговременно и к нему удалось послать корабль-бомбу. Но структура космического гостя оказалась немного не такой, как предполагали. Он не изменил траекторию при подрыве рядом водородной бомбы. Он раскололся. Теперь, безусловно, планета Земля была вне опасности - на нее в доисторический период падали камни и большего размера - только вот жизнь на Земле имела очень мало шансов сохраниться.
Подорвать с помощью ядерных зарядов летящие на огромной скорости осколки было нереально. Из реально существующего оружия могли помочь только боевые лазеры. Но их отсутствие на орбите оказалось самой маленькой проблемой. Гораздо хуже было то, что нечем было наводить лазер на цель. А делать это надо было очень быстро - дальнобойностью система не отличалась. То есть на большом расстоянии луч рассеивался, а на малом повышался риск повреждения системы проскочившими заслон метеоритами.
Идея лейтенанта была проста. Он предложил применить давно известный принцип цифрового управления лучом. Но это нужно было еще реализовать, а для воплощения любого стоящего замысла в жизнь нужно, чтобы хотя бы один человек нашел в себе силы. Даже когда уже все равно.
Именно благодаря таким людям взлетела навстречу метеориту российская ракета, несущая спутник с японско-французским лазером и системой управления, разработанной в США. Поиск осколков вела обсерватория в горах Южной Америки, а за подсветку целей непосредственно для удара отвечали израильские военные.
Лейтенант Кац открыл глаза. Лазеру не хватало времени для перезарядки, чтобы сжигать все осколки. Проскакивала только мелочь. Службе гражданской обороны, безусловно, будет чем заняться.
Рамат-Ган
2013