Ночь

   
     Валька отчаянно хлопнула дверью и через ступеньку помчалась вниз, едва опираясь о перила и скользя по ним ладонью с мыслью,  что никогда, ни за что не возвратится туда, где была её квартира, где жила её семья, где она чувствовала или хотела чувствовать себя счастливой многие годы. Нет, не годы, а десятилетия.
    
    Ночь. Весенняя прохлада. Ближайший сквер. Что это? Нащупала пояс плаща, оказавшийся в кармане. Как остановить тот кошмар, который обрушился на неё всей тяжестью безысходности? Она крепче сжала в руке поясок, эту крупицу её надежды, опасаясь потерять его среди зарослей, в непогоде пробуждающейся весны.

   Валька пока ещё не отдавала себе отчёта в том, что творит, и зачем ей так важен стал узкий поясок?
    
    Чёрные ветви деревьев и кустарника то и дело чиркали по мокрым от слёз щекам. Холодно. Она чувствовала всем озябшим телом въедливую прохладу. От этого она казалась себе ещё более беспомощной и одинокой.
   
    «Сорок пять – баба ягодка опять», - усмехнулась Валентина. - Кто придумал такую глупость? Сорок пять – это для мужика вторая молодость. А, быть может, не молодость, а спешка наверстать упущенные возможности?
    
    Какая, в сущности, разница, когда вместо подарка к 25-летию совместной жизни, да, да, к серебряной свадьбе, делают вместо подарка подлость? А как же ещё это назвать? - второпях рассуждала обиженная женщина".
    
    Запыхавшись от быстрой ходьбы, Валька присела на упавший ствол дерева с успевшими распуститься листочками.
   
    «Бедное дерево! - подумалось ей. – Ему не суждено расти. К чему эти листья и дружные цветы? Оно обречено, как и я. Подарок! - снова вспомнилось ей. - За всю нашу жизнь он сделал мне хоть один подарок? – всхлипнула Валька. - Ах, да. Дарил в первый год их совместной жизни  флакончик духов «Пиковая дама». Мерзость, а не духи, но я похвалила его, и с тех пор он ещё несколько раз на восьмое марта покупал мне за три рубля те же самые духи».

   Вот и вся его благодарность за рождение двух детей, за то, что я ночами недосыпала, а целыми днями то стирала, то утюжила, то готовила обеды. С детьми занималась. А он мне сегодня: - «А как мы жили?» - Вот так и жили.  Он служил, а я - походная жена, всегда в готовности номер один. То его в командировку собирала, то на службу в казарму будила. Где уж тут быт? Старалась, как могла, любой конуре жилой вид придать".
    
    Валька с опаской  осмотрелась по сторонам. Она не понимала, почему именно ей пришлось оставить позади недавно с таким трудом буквально выбитую её усилиями городскую квартиру? Почему не он ушёл в холод ночного сквера? - "Ну, да. Я снова по привычке в первую очередь о нём подумала. Эх! Жизнь называется. Казалось бы, дети выращены. Забот убавилось, а ему, видишь ли, неизвестно почему, пришла в голову мысль покаяться". - Валька обернулась назад, где уже едва между ветвей просматривались светящиеся окна дома.
 
    - И в чём? – уже вслух шептала Валька. - В том, что в каждой командировке он спал с разными женщинами, что у него и сейчас есть те, с которыми он продолжал секс?
   
    Ладно бы,  только это угнетало бедную Вальку.  Но ведь он развлекался тем, что лёжа с ней в постели, рассказывал ей подробности своих приключений с бабами, описывал их тела, проговаривая их слова, копировал ахи и вздохи? Она снова отёрла с лица скатывающуюся слезу и всхлипнула. Ей совершенно несправедливым казалось, что он сейчас, наверняка, лежит под тёплым одеялом, глядя в экран телевизора, а она одна, как последняя тварь, сидит, съёжившись, на влажном  шероховатом стволе дерева и даже покончить с собой не решается.
    
    Ей на мгновенье почудилось, что она различает чьи-то шаги.  Валька привстала, чтобы всмотреться в темноту сквера, и в это время кто-то выхватил из её рук и накинул ей на шею тот самый злополучный ремень от лёгкого старенького плаща.
    
    Последнее, что она успела увидеть – чёрные кожаные перчатки, те самые, которые они с дочкой купили ему в Москве, выстояв длинную очередь.
   
    - Вот как это делается! - злобно проговорил он сквозь зубы. – Отвяжись, пнул он её в спину коленом,преодолевая слабое сопротивление озябших рук женщины. Потом с отвращением отпустил обмякшее тело жены. - Я-то сегодня числюсь в командировке, дура, - успокаивал он себя. - Железное алиби. Адью. Тьфу, - сплюнул он на неловко лежавшее тело стареющей жены. - Даже удавиться не могла по-человечески. Теперь ты свободна! Вечно… И я свободен, - и он, взяв под козырёк, быстрыми шагами военного направился в сторону железнодорожной станции.


***
     - Фу, фу, Брайт, - услыхала она, пытаясь ослабить хватку ремня, обмотавшего  приподнятый воротник, за который она продолжала держаться онемевшими пальцами. Ей в лицо горячо дышал крупный пёс. Валька попыталась встать, но ноги были, будто ватные, и руки не подчинялись ей.
    
    -  Смотрите-ка, она ещё жива,  - проговорил молоденький милиционер,  заметивший её попытку двигаться, – свидетели, подойдите сюда, - пригласил он случайных прохожих, наткнувшихся на её тело. Он, укоротил длину поводка собаки, удаляя животное от пострадавшей женщины.
   - Второе ЧП за ночь! - проговорил его напарник, вызывая по рации медицинскую помощь. - Ну, этой  больше повезло, а того, военного, насмерть. Кошмарное зрелище, говорят. До сих пор Ваську из железнодорожного патруля  тошнит. На поезд торопился, видимо, служивый. Бедняга! Как раз поперёк переехало. Чего спешил? Между путями и затянуло.
   
    - Кого, прохрипела Валька, - в  каком звании?
   
    - Майор, - ответил первый милиционер, машинально сняв фуражку и ухмыльнувшись не к месту проявленному интересу пострадавшей.
    
    Вальке уже неважны были детали.  У неё закружилась голова.  Из неотложки вынесли носилки, и Вальку, перепачканную мокрым грунтом, погрузили в машину.