Бесконечный мощёный тротуар ленивой дугой огибал городской пруд. С дороги призывно квакнул клаксон. Я иду себе прямо и не реагирую. Невежливо это – гудеть на людей. Хочешь пообщаться - выйди и поговори как человек, и нечего тут квакать. Вдоль газона, постеленного полосой между тротуаром и проезжей частью медленно проехала машина из современных и остановилась немного впереди: белая, гладкая и длинная как яхта. Я в них не разбираюсь. Водительских прав у меня нет по причине слабого зрения, а зачем мне ими ещё интересоваться - не знаю. Плавно как речной шлюз открылась передняя пассажирская дверь, но обитатели не появились. Проходя мимо, я всё-таки не удержался и решил взглянуть, что там за нахал меня пасёт. Оказалось, что это всего-навсего моя бывшая студентка Зойка Муравьёва перегнулась грудью через сиденье и машет рукой:
- Иван Аркадьевич, Вы что, оглохли?
Пришлось шагать по траве для того, чтобы провести лекцию о моральном облике и правилах этикета. Я плюхнулся на сиденье, зверски хлопнул дверью и сказал:
- Поехали. - Слов у меня не было на такое вопиющее пренебрежение к основам людского общения.
- Вы не в духе, потому что Вас сократили? – Зойка профессионально глянула в зеркало, включила поворотник и умело втиснулась между двух проезжающих машин. Сзади нервно рявкнули. Зойка сквозь зубы процедила водительскую молитву и вильнула в соседний рад.
- Ну и ну, - сказал я, - все уже знают. Интересно откуда?
- Ничего интересного, - ответила Зойка, отважно уворачиваясь от пытающегося сесть на нас грузовика. – Наши сказали. Вам куда?
- Недалеко, я покажу.
Зойка была моей гордостью, моим, если можно сказать, открытием. Я попал к ним на четвёртом курсе, из их группы и сформировался мой первый выпуск. Муравьёва выглядела противной зловредной девчонкой с ехидным взглядом. Она специально садилась в первый ряд и демонстративно ничего не записывала. На всех лекциях Зойка ела меня своими карими глазами через муар накрашенных ресниц, вела себя довольно развязно и отвлекала. А однажды притащила спаянный на живую нитку моток деталей и, глядя в сторону, положила рядом схему. Я был поражён. На рисунке просматривался генератор, который я показывал несколько дней назад. В исходную конструкцию была внесена пара, казалось бы, несущественных изменений, но именно они меняли работу устройства кардинально. Оказалось, Зойка обладала фотографической памятью, но и это не главное. Она умудрилась в своей схеме совместить несколько принципов, стабилизирующих работу прибора на порядок лучше, чем в базовом варианте. И вытащила она эти принципы из моих уроков. У меня тогда поплыла голова, я готов был расцеловать Зойку, и только учительская скованность удержала меня от беготни по стенам аудитории.
Зойка была в меня влюблена. Впрочем, как и две другие девчонки из группы. Они из кожи вон лезли, лишь бы завоевать моё расположение, только делали это по-разному. Эти двое притворялись дурочками и с щенячьей назойливостью задавали мне заведомо глупые вопросы. Зойка пошла другим путём. Она из пресных троечниц вылезла в отличницы и получила красный диплом. Я всё прекрасно видел, но помочь томящейся девчонке ничем не мог, у меня тогда была Ольга. Сейчас у меня не было никого.
- Зойка, что это за машина?
- От мужа, - сказала Зойка, невозмутимо копаясь пальцами в сигаретной пачке на приборной панели. – От бывшего мужа.
- Ты уже и замужем побывала? – удивился я. – Когда успела?
- А! Успела. – Зойка, наконец, поймала сигарету за хвост и держала между пальцев на руле. – А Вы тоже развелись, я знаю. – Она победно посмотрела на меня.
- Кхгм, - прочистил я горло и тоже полез за куревом. – Прискорбно...
Зойка расхохоталась так, что сигарета у неё свалилась на пол, и мы чуть не въехали под злосчастный грузовик.
- У Валерия Николаевича подцепили?
- Наверно, - соврал я, - не помню.
- Ладно, курите, - Зойка достала новую сигарету и приоткрыла кнопкой окна – себе и мне.
- Мы уже приехали, - показал я на желтое трёхэтажное здание. Зойка плавно припарковалась, выключила мотор и закурила. Наверно минуту мы сидели молча, а потом Зойка затолкала длинный окурок в пепельницу, глядя себе под ноги сказала слабым голосом: «Иван Аркадьевич...» и судорожно вздохнула, тиская в руках зажигалку. Мне не надо ничего объяснять. Я не дурак, не ханжа и не отворачиваюсь во время поцелуев в кино, но такие ситуации не люблю. Мы оба прекрасно понимаем то, что понимаем, только вот обстановка какая-то не такая.
- Зоя, - сказал я и посмотрел ей в глаза. – Поздно всё.
- Ничего не поздно, - с вызовом заявила Зойка. - Вам сорок два, а мне двадцать шесть.
- Ты это серьёзно? – у меня вдруг прихватило сердце. Я только сейчас понял, что Зойка всегда мне не просто нравилась, было в моём чувстве к ней нечто более глубокое, чем банальное удовольствие лицезреть симпатичную умную девчушку.
- Между прочим – да! – вытянула шею Зойка и психанула: – Серьёзно! А если кто-то этого не понимает, то может катиться на все четыре стороны!
- Зойка, - растерялся я от такого напора, - Зойка! Погоди! Ты мне хоть время дай! Налетела, понимаешь, как... как...
- Как курица! Договаривайте, если уж начали... - и тут же остыла. – ...Можно я Вам позвоню? Завтра?
Я сидел как ошпаренный, сыпал на брюки табачные крошки из растерзанной сигареты и смотрел вперёд, будто там мог отыскаться ответ. К выкрутасам бывшей жены я привыкал всю свою жизнь, а тут молодая шкодная девчонка – как с ней быть? Жить? Да что я ей смогу дать? Я безработный! – полоснула мысль. И стало совсем плохо. Похоже, все мои думы титрами шли у меня на лице, потому что Зойка тихо сказала:
- Я тебе не буду мешать... жить. Правда... Я наоборот помогу...
- Звони завтра, - твёрдо сказал я, зажал её руку в ладони, подержал и выбрался из машины.
***
В маршрутку набилось как селёдок в бочку и тут не обошлось без хамла. По чьей-то прихоти все окна были закупорены наглухо, воздух в консервной банке стоял густым киселём. Через три остановки влезла толстая тётка, нависла надо мной, упёрлась мне в плечо рыхлым боком и заскулила вполголоса:
- Вечно тут не продохнуть. Посадить бы их сюда в такую жару, посмотрела бы я на них, - непонятно на кого посетовала тётка. Народ согласно закивал, по всей видимости, народ знал о ком речь. Толстуха, обретя поддержку, трагически добавила:
- Ну и молодёжь пошла, сидят и не уступают. – Граждане завертели головами в поисках врага. Я тоже поддался всеобщему ажиотажу и пошарил глазами. В обозримом пространстве молодёжи не обнаруживалось. Тётка пошла в атаку:
- Сидят и думают, что это к ним не относится, – и навалилась на меня так, что у меня сперло дыхание. Я боднул её в горячий бок плечом и головой:
- Гражданочка, нельзя ли поосторожнее?
- Ещё и хамит! – заверещала тётка. – Милые мои! Это что же такое происходит! Это что же у нас с пожилыми людьми делают! Это же какую наглость надо иметь! Он ещё и пихается!
В народе закипел праведный гнев. Медный гул прошёл по помещению. Я поднял голову и посмотрел на тётку. Она осеклась и застыла. Дело в том, что к моим годам я не обзавёлся ни сединой, ни лысиной, ни пузцом, и, глядя сверху можно было заподозрить нахального юнца. Зато в фас мигом опознавался настоящий я, как раз на свой возраст. После секундного замешательства генеральша живо сориентировалась по азимуту, перестроила боевые порядки и сменила тактику:
- Мужчины пошли! - все дядьки в салоне тут же понурили головы, один я независимо отвернулся к окну. Главнокомандующий продолжал бой за плацдарм:
- Расселся! – ударила она большим калибром. – Кавалер!
Слава богу, мы подъехали к моей остановке, и кавалер вывалился из маршрутки на горячий тротуар, выжатый и вымотанный так, словно тащил этот микроавтобус на своем горбу от самого аптечного управления. Генеральша тут же заняла трон и победно взирала на поверженного противника через замызганное оконное стекло. Я плюнул на расплавленный асфальт, закурил и пошёл домой. До вечера оставалась уйма времени, и нужно было потратить его с умом.
В квартире было душно. Я по утреннему холодку побоялся открыть окно для проветривания, а сейчас солнце пачками гнало в комнату полуденный зной. Как только я распахнул балкон, Везя тут же оккупировал ящик с цветами и открыл сезон охоты за травой и букашками.
На кухне я первым делом поставил на газ полный чайник, достал Вельзевулу из морозилки путассу, отрубил хвост и бросил оттаивать в миску с водой. Затем соорудил себе немыслимой высоты бутерброд и уселся за стол в ожидании чая. Зойка не звонила, может это и к лучшему. Я за житейскими передрягами пока не успел разобраться в своих переживаниях. Переживания были, как без них. Вчера вечером, орудуя паяльником, я то и дело возвращался к этой мысли. Зойка-Зойка, не понять тебе, что такое замужество. Хотя нет, замужем ты побывать успела, только вот что ты оттуда вынесла? Замарала себе душу грязью семейных склок? Муж пил и тебе надоело терпеть его пьяное занудство? Ничего хорошего ты не видела, Зойка, иначе, почему развелась? Видать горьким был твой первый семейный опыт...
Чайник закипел. Я налил полную большую кружку с Великой Китайской стеной по кругу, удобно уложил бутерброд во всю ладонь и, прихватив с собой чай, вышел на балкон. Вчерашнюю хмарь, вопреки моим негативным прогнозам, пронесло стороной, в небе витали лёгкие облачка, не предвещавшие ничего плохого. Я уселся на любимый табурет и со вкусом пообедал, попутно разглядывая прохожих. Вельзевул измазал морду в земле и старательно замывал следы, время от времени насторожённо провожая взглядом хитрых воробьёв, издевательски мельтешащих под карнизом. Хорошо жить на последнем этаже если крыша не течёт. Никто не бухает ножищами по утрам. Не скрипят половицами над головой. Не затопят.
Выдав Вельзевулу его порцию, я занялся делом. Какое счастье, что готовиться не надо – как развалил вчера, так всё и лежит на своих местах: контуры агрегата на полу, паяльник под рукой, подушка под пузом, в пределах досягаемости рассыпана стопка справочников и выставлены шеренги склеенных спичечных коробков с необходимыми деталями. Я трудился на полу, аппарат на стол не поставишь, слишком громоздкий, поэтому работать приходилось лёжа. Припёрся сытый Везя и забрался ко мне на спину мыться. Я увлёкся творчеством и не заметил, как начало темнеть.
В дверь протяжно позвонили так, что я вздрогнул. Как вы мне надоели. Я вам сейчас устрою, адвентисты седьмого дня. Вы у меня брошюры свои сожрёте прямо у порога, раскольники паршивые. Вы будете хали-гали кришна петь в полёте с лестницы, свидетели иеговы. Я со свистом распахнул дверь, раздувая полную грудь для проклятий. На пороге стояла Зойка. В одной руке у неё висела на бечёвке громадная прозрачная коробка с тортом, а в другой руке было зажато горлышко страшноватой на вид зелёной бутыли.
- Зойка, ты же обещала позвонить, - выдохнул я весь заготовленный воздух.
- Я и звоню, - улыбнулась она. – Так и будем в гляделки играть?
- Проходи, конечно, - я вдруг осознал, что вид у меня непотребный. Растянутые спортивные штаны, жёваная футболка и совершенно красное лицо, которое я случайно углядел в зеркале. Я забрал поклажу и понёс в кухню. Зойка скинула туфли и, проходя мимо маленькой комнаты, радостно взвизгнула:
- Ой! А это что за прелесть?
Сроду у меня никаких прелестей не водилось. Я вернулся поглядеть. Зойка влетела в комнату, схватила Вельзевула на руки и прижала к себе так, что звериная пасть оказалась в опасной близости от шеи. Я замер и тихо сказал:
- Зойка. Медленно опусти животину на землю и отойди. Или стой, я сейчас сам его заберу. Он кусается, причём очень сильно кусается. Зойка, он никого кроме меня не признаёт...
- Кто? Этот котяра? – засмеялась Зойка и, бесцеремонно схватив одной рукой Вельзевула за шкирку, оттянула его в сторону, чтобы рассмотреть. Кот тряпкой висел в воздухе и обречённо жмурился. Я чуть бутылку не выронил. Что случилось с моим боевым котом, грозой любых гостей, терявших на поле боя не только детали одежды, но и присутствие духа? Спасая честь и достоинство знакомых, мне приходилось запирать зверюгу в одной из комнат или на балконе, где он орал до посинения. Зойка снова прижала Везину голову к себе, а тот с блаженным видом разложил морду на её плече. Ну и дела.
Пока я смывал под душем трудовой пот и переодевался к столу, Зойка успела совершить с кухней что-то такое, отчего из банального помещения для приготовления пищи она превратилась в уютное кафе. Цветочные горшки на подоконнике были расставлены самым неожиданным макаром. Вытерта пыль. Тарелки в сушилке на стене приобрели свои законные места по ранжиру. Странным образом отмылась газовая плита даже в тех местах, которые я уже отчаялся увидеть в белом цвете. На столе в натуральную величину красовался торт, сами собой расположились чашки, блюдца и прочие предметы чайной церемонии. Зойка сидела за столом, а страшный зверь Вельзевул лежал у неё поперёк коленей и пел песни.
- Как ты это сделала? – поразился я.
- Что сделала? – не поняла Зойка.
- Да вот эту красоту, - я обвел глазами изменения.
- А! Секундное дело, - отмахнулась Зойка. – Покурить где можно?
- Прямо здесь, - полез я за пепельницей. – Вместе и покурим.
- Ну, рассказывай, - выпустил я дым и прищурился, чтобы не ело глаз.
- На «ты» или на «Вы»? - шутливо спросила Зойка.
- Муравьёва... – начал я учительским тоном и застрял. – Давай на «ты».
- А про что рассказывать?
- Давай про твоё замужество.
- Э-э-э, нет. Только не про эту дребедень, - нахмурилась Зойка и метким щелчком вышвырнула окурок в открытое окно. – Ой! – зажала она голову в плечи, - По шляпе там кому-то досталось, – и захохотала.
- Муравьёва, вот хоть бы капельку повзрослела, а? - улыбнулся я. – Туда же, двадцать шесть ей. Шестнадцать тебе от силы.
- Ну и что? – она прикрыла глаза и опустила голову. – Я тебя всё равно люблю. Давно, - добавила тихо.
- Зоя, давай говорить как взрослые люди... У меня нет работы...
- Ну и что? У меня есть.
- Зоя, когда тебе только перевалит за сорок, мне будет шестьдесят. Ты будешь цвести, а я пойду на пенсию, ты это понимаешь?
- Ну и что, - упрямо повторила Зойка. – Я тебя всё равно буду любить.
- Это ты сейчас так говоришь.
- Нет. – Она посмотрела на меня в упор своими жгучими почти чёрными глазами. – Нет, нет, и ещё раз нет. Значит, ты меня плохо знаешь. Я очень серьёзная и очень требовательная к себе. Вот посмотришь, - сказала она так, словно вопрос был уже решён.
- Ладно, посмотрю, - подчинился я. – Торт сегодня есть будем? Или просто поглядим?
Мы съели по кусочку торта, запили чаем и шампанским. Зойка рассказала про общих знакомых. Я рассказал про свой эксперимент. Зойка заинтересовалась, пришлось ей всё показать и поведать о своём сне. Принцип она ухватила сразу и начала задавать вопросы, на которые у меня не было ответа. Мы улеглись на пол, и я раскрыл схемы и эскизы. Зойка увлечённо копалась в деталях, тыкала пальцем в непонятное и будоражила меня своим присутствием.
Я сказал «пойдём ещё по чайку», начал подниматься и тут произошло непоправимое. Как и тысячи раз раньше, поясницу прострелило раскалённой спицей, и я свалился на пол полностью обездвиженный. Про свой остеохондроз я забывал всякий раз, как только переставало болеть. А вспоминал, когда начинало. Начиналось всегда вот так, со страшного коварного удара, после которого лежишь и не знаешь что делать. Любое движение сейчас было ошибочным, потому что всё равно получишь боль, адскую боль от которой одно спасение – лежать.
Зойка ничуть не растерялась. Она профессионально мягким движением задрала у меня рубашку, уселась верхом и провела пальцами по позвонкам. Когда я дёрнулся, она сказала «терпи» и начала сначала плавно, а потом всё жёстче массировать место, из которого исходили корёжащие тело волны. На удивление твёрдыми пальцами Зойка перебрала мой позвоночник как механизм, что-то защелкнула на место, что-то сдвинула. Я орал, а она невозмутимо говорила «ори» и продолжала ремонт. Минут через двадцать она слезла с меня и сказала:
- Поворачивайся на спину.
- Ага, - не поверил я. – Не смогу.
- Сможешь, - засмеялась Зойка, - не трусь.
Я медленно перевернулся и понял, что произошло чудо. Боль не ушла, но плавно разъехалась по бокам, не концентрируясь больше в одной точке.
- Придётся остаться у Вас ночевать, больной. Без сиделки Вам пару дней не обойтись. А может Вам и вообще без неё не обойтись, - с хитрым прищуром заявила Зойка.