Предисловие. Эта повесть уже выложена у меня на странице в полном объеме, однако я решила послушать советы более опытных людей и выложить ее по частям, дабы читателям было удобнее.
Глава I
...Нет, не страшила ее смерть,
Скорей, она о ней мечтала.
Бывало, знаете ли, сядет у окна,
И смотрит, смотрит, смотрит в небо синее,
Дескать, когда умру - я встречу Его там,
И вот тогда
Он назовет меня по имени...
(с) Високосный год
Евгения лежала на своей кровати, в своей комнате, и мечтала. Это были такие минуты, какие бывают после недолгого летнего сна: когда спать уже не хочется, а вставать еще лень.
Мечты у нее были не как у всех. Она никогда не мечтала ни о принце на белом коне, ни о любви, ни о счастье. Она мечтала о смерти. Нет, она не собиралась сводить счеты с жизнью, просто ей было очень интересно, что же ждет человека после смерти.
Смерть начала интересовать ее год-полтора назад, когда она случайно порезала ладонь о стекло: они с друзьями залезли в заброшенный дом за городом, и когда сторож их заметил, пришлось выпрыгивать через окно. Стекло в нем было давно выбито – как, впрочем, и во всех окнах в этом доме, - лишь в самой раме осталось торчать несколько осколков. И, когда Евгения спрыгивала с подоконника, нечаянно схватилась за осколок, и он глубоко вошел в ее ладонь. Она тогда впервые поняла, как ей нравится режущая боль, пульсация крови в ране. Она тогда никому ничего не сказала, а внешне – она продолжала быть все той же девчонкой, какой и была всегда.
А была она очень обаятельная, хоть и не красавица, высокая, не по годам умная, она понимала многое из того, что не могли понять ребята гораздо старше ее. Она никогда ни с кем не ругалась, и ее родители, глядя на ее беззаботность и радость, прощали ей и прогулки допоздна, и ее легкомысленность. И главное – она была оптимисткой. Что бы ни случилось.
Про ту рану она, сама не зная, почему, родителям ничего не сказала, а лишь стала носить одежду с длинным рукавом, где она прорезала отверстия, просовывала туда большой палец, и рану на ладони было не видно.
Сейчас Евгении четырнадцать. Но выглядит она на все шестнадцать. У нее светло-русые, когда-то давно выкрашенные в задорный ярко-рыжий, но сейчас отросшие волосы чуть ниже плечей, серые глаза, светлая, но уже немного загоревшая, кожа. Ногти подстрижены коротко и выкрашены в неяркий желтый цвет. На ее постельном белье были нарисованы ромашки, на ярко-оранжевых обоях с бабочками кое-как прикреплены плакаты каких-то популярных групп. Она никогда не заботилась о том, насколько крепко они держатся, все равно она скоро их снимет, и их место займут другие постеры. Они часто меняются. И ей это нравится.
Евгения лежала в своей кровати и разглядывала свою рану, когда к ней зашла мама: она пожелала ей доброго утра и сообщила, что завтрак уже готов; Евгения быстро спрятала руку под одеяло, широко ей улыбнулась и пообещала прийти сразу же, как только оденется.
Мама вышла. Евгения подошла к окну и распахнула его: повеяло свежестью и запахом утренней росы и солнца, который ни с чем нельзя спутать. Вот только почувствовать его могут не многие, и это Евгению расстраивало: этот запах ей так нравился, и она непременно хотела поделиться этим чувством со всем миром.
- Доброе утро, солнышко! – прошептала она и повернулась к своему шкафу. На зеркальной двери шкафа она увидела девчонку с растрепанными волосами неясного цвета, но со сверкающими веселыми глазами. Она открыла шкаф, достала желтую майку и старые джинсы, протертые почти до дыр. Когда она позавтракала, сразу выбежала в коридор, и, на ходу одевая соломенного цвета босоножки, уже с лестничной площадки крикнула:
- Мам, пап! Я гулять ушла! Когда и где буду – не знаю! – и выбежала на улицу, навстречу утру, солнцу и ветру.
В этот день она пошла не как обычно, к друзьям, а в лес неподалеку. Ребята со двора рассказывали ей, что уже поспела земляника и малина, и ей хотелось первой в этот день найти пару десятков ягод и с наслаждением их уплести, лежа на мокрой от росы траве и слушая птиц. Заблудиться она не боялась: лес был не очень большой, к тому же в нем каждый день гуляет столько детворы, что все равно с кем-нибудь да пересечешься, а уж с ними не потеряешься, это точно.
Глава II
Евгения всегда радовалась солнцу, но еще больше она радовалась дождю, и чем сильнее он был, тем спокойнее, умиротвореннее было на душе у Евгении. Вот и сейчас внезапно разразившийся гром и сверкнувшая молния поселили в ее груди волнующую, тихую радость. Она как раз веселилась со всеми своими многочисленными подружками во дворе, и вот раздался гром.
- Ой, гроза! Женька, скорей к нам! – вопили, весело хохоча, ее друзья и подружки, забегая в подъезд и толпясь под козырьком.
- Да вы что, ребят?! Это же всего лишь гроза! Зачем прятаться? – вопрошала сквозь смех Евгения. Она всегда любила дождь, всю свою сознательную жизнь. Она стояла одна посреди внезапно опустевшего двора. Вот первые капли упали на ее поднятое к небу лицо, упруго ударили по протянутым рукам и вот уже сотни едва теплых брызг радовали ее.
Да уж, ливануло на славу! Словно небо разом отплатило за два месяца засухи! И Евгения, стоя на мокрой траве, сама мокрая до нитки, протягивала руки к небу, словно хотела дотянуться до туч. Ее губы шептали «Давай, сильней! Еще! Еще!..». И все ей было мало. Лило как из ведра, а ее душа радовалась как никогда. Громыхнул гром, сверкнула молния, и дождь начал затухать; капли становились все реже, все слабее и вот уж почти перестала гроза. Из подъездов на мокрую траву, весело крича, высыпали ребята.
- Женька, ну ты даешь! Классно! Ну, ты вообще сумасшедшая! – кричали они, а их глаза светились уважением к ней. И спустя пять минут снова палило солнце, и только воздух свежестью и влажностью напоминал, что недавно была гроза.
- Ты скоро вылезешь оттуда? – услышала Евгения голос мамы.
- Ну еще немного, ма! Я же только что зашла!
- Ты уже час там торчишь! – и мама ушла обратно в комнату.
Евгения сидела в ванной; она включила настенный душ, и он заполнял ванную, напоминая Евгении недавний дождь. На душе у Евгении было гадко: они с мамой только что впервые повысили друг на друга голос. «В конце концов, могу я немного посидеть в ванной? Я же не назло ей это делаю!», подумала Евгения. Впервые она подумала так эгоистично, и мысль эта была новой для нее. Но в Евгении было столько хорошего, столько светлого в ее душе, что это пока что не имело практически никакого значения…
Евгения вышла из ванной и сразу завернула в свою комнату и заперлась в ней. Она расчесала свои еще совсем мокрые волосы и легла спать.
Ей не спалось. Она вспоминала недавний дождь, прошедший день, думала о чем-то, что днем не имеет никакого значения. Так уж сложен человек: днем мы думаем об одних вещах, и они нам кажутся архиважными и значительными; ночью же нас терзают мысли совсем о других вещах, и мы задумываемся: как мы могли весь день думать о такой чепухе?.. И Евгения понимала это, и принимала все как есть. Она понимала, что поутру ей будет неинтересно вспоминать, допустим, ту же сегодняшнюю грозу. Но сейчас она очень интересовала Евгению, и этого было достаточно, чтобы Евгения думала о ней.
Постепенно ее мысли становились все более неоформленными, она погрузилась в дремоту, как вдруг резкий крик птицы за окном разбудил ее. «Я же закрывала окно, - сонно подумала Евгения. – Так как я могла услышать птицу так четко через закрытые окна?». Вставать не хотелось. Она открыла глаза и взглянула на окно: одна половина была чуть приоткрыта. «Наверное, неплотно закрыла»,- по телу у Евгении побежали мурашки, и она пыталась убедить себя, что это лишь от сквозняка. Она подошла к окну и, к своему огорчению, почувствовала, что на улице нет ни малейшего ветерка.
Ночной двор был практически неузнаваем. Евгения привыкла видеть его полным жизни и света – сейчас же там не было ни единой живой души, а свет был лишь от старого тусклого фонаря, но тем не менее эта картина понравилась Евгении: она привлекла ее своей таинственностью и новизной.
Евгения закрыла окно и вернулась к постели. Спать не хотелось, но она знала, что если просто полежать с закрытыми глазами, то и сам не заметишь, как уснешь.
Утром за завтраком Евгения сидела сонная, от огня в глазах ничего не осталось.
- Дочка, у тебя что-то случилось? – участливо спросила мама.
- Нет, мам, - улыбка через силу. – Просто не выспалась.
- Нельзя перед сном так долго в воде сидеть. Не делай так больше. – Глаза мамы внимательно смотрели на Евгению, а ей очень хотелось бы, чтобы она этого не делала. В Евгении поднялась какая-то злость, словно змея: какое право мать имеет мне указывать, что мне делать, а что не делать?!
Но эта вспышка мгновенно погасла. В конце концов, подумала Евгения, мама обо мне заботится. Может, я вправду из-за этого не выспалась? Но в голове звякнул непрошенный колокольчик: при чем тут ванна?! Ты думала всю ночь неизвестно о чем, мечтала и витала в облаках и теперь обвиняешь ванну в том, что ты не выспалась?! Евгения улыбнулась маме:
- Хорошо, ма, не буду.
После завтрака Евгения не пошла гулять, хотя на улице светило солнце и звали подружки. Она пошла к себе в комнату, заперла дверь и подошла к столу. Там в ящике под замком хранились ее маленькие секреты. Там лежали ее рисунки – около полусотни прекрасно выполненных рисунков, почти на всех одна и та же пара людей – и пачка чистых листов, лежала пара тетрадей, в которых были написаны стихи, лежали фотографии, отпечатанные в фотосалоне в центре города. Она никому не показывала все это, считала, что еще не время. Она достала чистый лист, карандаш и замерла на мгновение, словно задумавшись. И вот в ее мозгу вспыхнула картинка, и Евгения тут же занесла карандаш над бумагой и начала рисовать. Она часто бросалась рисовать ни с того ни с сего: просто в долю секунды понимала – хочу рисовать. И всегда получалось здорово. Она получала удовольствие от карандашных штрихов, от плавных линий, переходящих в резкие, от движений руки. И от результатов – рисунков.
Все ее рисунки были в карандаше. Но если раньше это были веселые картинки, сейчас из-под ее руки выходило нечто, никак не подходящее к той Евгении, которую все знали.
Это был ангел, темный ангел. Девушка с крыльями и черными волосами была словно в полете. Ее глаза были прищурены, губы искривлены в злобной усмешке, волосы развевались, а в замахнувшейся руке было длинное копье. Раньше Евгении и в голову бы не пришло такое нарисовать. А сейчас ей даже нравился этот рисунок. Она сидела и любовалась им, как вдруг резко, словно по приказу, спрятала его в тот же ящичек, заперла его и выскочила на улицу к подружкам, навстречу солнцу и веселью.
Этот день прошел так же, как и тысячи предыдущих. Шушуканья с подружками, игры с друзьями, зов идти домой родителей поздним вечером. Лишь ночью Евгения не спала, как всегда, а лежала, смотрела на фонарь, который заглядывал прямо ей в окно, и думала, долго ли она будет еще притворяться беззаботной, легкомысленной девчонкой, оптимисткой. Ей уже так это все осточертело! Ведь на самом деле она совсем другая. Так почему же она вообще завязала эту игру?..
Все думают, что она этакая малышка, собирающая цветочки на полянке, радующаяся бабочкам, пению птиц и солнцу. Но только потому, что она хотела, чтобы ее таковой считали, разве нет? И больше она этого не хочет. Надоело. Надо дать понять всем, что она может не только радоваться, как ребенок, но и переживать, грустить, нервничать, тревожиться, злиться, в конце концов. Но неужели никто еще не догадался, почему именно она хотела казаться такой?!
Все было именно так. Евгения ошибалась лишь в одном: раньше она действительно была такой – веселой и жизнерадостной. Всегда, когда человек меняется, ему кажется, что то, каким он был раньше – неправда, что это он притворялся и лишь хотел казаться таким. И Евгения сейчас тоже думала так же. Так уж устроен человек, ничего не поделаешь. Но душа человека меняется не за одно мгновение, и, как бы Евгения сейчас не злилась на себя прежнюю, завтра утром, едва ступив за порог своей комнаты, она снова будет такой же, как раньше. Будет не притворяться, а именно быть такой. И ночью будет снова укорять саму себя и удивляться. Человек меняется гораздо медленнее, чем это кажется со стороны.
Глава III
Так и случилось. Но с каждым разом перемены в Евгении были заметны все сильнее: она ругалась с родителями, грубила подружкам, молчала в компании и сидела незаметной мышкой, тогда как другие, как и всегда, веселились. И когда ей говорили, что она как будто сама не своя, она смотрела исподлобья своими большими глазами, в которых теперь все реже была видна жизнерадостность, и молчала, и смотрела, пока тому человеку не становилось неловко и он, обескураженный, не отводил взгляд.
Понемногу ее подружки начинали все реже звать ее гулять, все реже улыбались ей, а ее друзья забыли про нее. Евгении было обидно, что никому и в голову не пришло поговорить с ней, узнать причину ее перемены, что все предпочли бросить ее. Ну и ладно, думала она. Не больно-то и надо. И, сидя у окна и глядя на дождь, радовалась жизни все меньше. И улыбка теперь практически не касалась ее губ, и теперь ее лицо всегда было грустным и задумчивым. Волосы, раньше сиявшие веселой рыжиной, теперь были тусклыми и словно бы стали темнее, да и в глазах не было совершенно никакого блеска. Под глазами ясно обозначилась синева, само лицо побледнело от бессонных ночей, когда она рисовала или писала стихи – совсем не те, что раньше. Музыку у себя в комнате она ставила совсем другую – если раньше это были хипповые группы, то сейчас она слушала исключительно мрачный, готичный металл. Она сорвала со стен все плакаты – теперь улыбки на лицах девушек и парней поп-групп казались Евгении неестественными, словно эти улыбки вырезали и приклеили им на лица навсегда. И теперь на нее слепо глядела голая стена со старенькими обоями – странно, она раньше даже не замечала, какие они старые. Она поняла, что не замечала очень многих вещей – например, что после солнца может быть снег, что после дня бывает ночь, что кроме добра может быть и зло, кроме любви – ненависть… И что иногда побеждает далеко не добро, как в сказках. Если бы жизнь была сказкой…
Евгении все меньше нравились цветы и солнце, а скоро она возненавидела их. И уже сама не могла объяснить, почему. А глядя на себя в зеркало, она все меньше верила в то, что та девушка – она сама. Евгения уже почти ни во что не верила…