Самое сложное - это пережить те самые несколько секунд между щелканьем ключа в замке и беглого осмотра
пола двух первых комнат.
Если на нем не лежит бездыханное, скорчившееся в муках тело - значит, оно скорее всего лежит в более трудно-
доступном месте. Значит, надо бежать в дальний угол и отпирать все полудохлые шкафы.
Если нет и в них, придется еще несколько раз пробежать глазами по полу, а затем медленно идти в ванную.
Медленно, потому что в этот момент он может делать, все что угодно. Например, прижимать к своему горлу
найденную в щелях под полом бритву, как в этот раз.
Вот теперь начинается самое трудное, к чему нужно готовиться еще в те долгие часы, пока крутится колесо
станка.
Нужно убедить его не резать себе горло.
Не резать горло, не душить себя, зажав шею между прутьями железной кровати. Не бить себя о пол, стены,
края ванной. Не ломать зубы о цепи. Не грызть ими веревки на запястьях.
Ну же, давай, без глупостей. Просто отдай мне эту штуку.
Он застыл в бешенстве, глаза безумные. Они давно потеряли свой цвет и вряд ли когда-либо обретут его вновь.
Рука дрожит, покрывая кадык мелкими царапинами.
Надо медленно идти к нему. Настолько медленно, чтобы он вообще не заметил, что ты трогаешься с места.
Реакция у них бывает разной. Иногда твои движения кажутся ему слишком быстрыми, иногда - медленными.
Это можно оценить по тому, насколько ошарашенно он на тебя смотрит. Если сильно - значит, лучше
просто постоять на месте.
Но если дернешься и навалишься с криками, пытаясь отобрать бритву - изрежет себя раньше, чем ты это
поймешь.
В его глазах, кроме совершенной пустоты и безумия, есть еще четкие круги отчаяния. Он, кажется, почти
понимает, что делает, но никак не может остановиться.
Вот ты на расстоянии вытянутой руки. Еще полшага - и можешь обнять его, не вытягивая рук.
Главное, не предпринимать ни малейшего движения, как следует его не обдумав. Мелкой промашки будет доста-
точно, чтобы он истек кровью на глазах.
Опуститься на колени. Тихонько приблизиться к обезображенным стигмой зрачкам. Шептать на ухо бессвязные
фразы, неважно, что за слова, лишь бы успокоить его.
Чего не сделаешь ради собственной жизни.
Эгоистам в помощь.
Его липкие пальцы настолько крепко обхватывают бритву, что посинели костяшки. Ладонь мокрая от пота,
на лезвиях блестит жирная капля. Сидеть рядом на полу и не знать, что делать.
Наконец он решается, и бритва шумно падает, отскочив от прогнивших досок. Он шмыгает носом, один раз,
другой. И кидается на грудь, рыдая и дергаясь всем отощавшим телом.
Ну вроде все. Через минут пятнадцать можно будет позволить себе снять куртку и умыть запыленное лицо.
Переехать сюда было трудно. За окном - огромный карьер, доверху полный водой. Болото очень красивое,
изумруд и лазурь переливаются, кратеры дна похожи на хвосты райских птиц. Мост грунтовый, но его разъест
не раньше, чем пойдет новый дождь. А это случится нескоро.
За мостом идет гладкая дорога, похожая на чешскую трассу. Такая же ровная и идеально размеченная. По ней
ездят маршрутки. Каждое утро они впитывают в себя заводских, каждый вечер изрыгают их обратно. Дорога
долгая, мимо палаток с цветами, которые можно арендовать на время, причем в долг. Утро, которое уже давно
не утро, а просто кусок бесконечности, отмеченный на карте заводского кармана.
До того часа, когда придется снова окунаться в ледяной воздух и тонуть в искрошенном тротуаре, остается
мало времени. Нужно успеть переодеться, сделать укол и покормить его с ложки.
Когда-то все привыкали вместо керосиновых ламп зажигать газовые рожки. Им на смену пришли лампочки и
светодиоды. Опускать лучину к фитилю, крутить рычажок, хлопать по выключателю, регулировать газ на
плите - ко всему этому привыкаешь как-то сразу, будто до этого все было именно так.
Точно так же можно привыкнуть снимать отверткой намертво прикрученные жестяные банки вокруг ручек
плиты, работающей на капле нитроглицерина. Становится самим собой разумеющимся снимать все краны и
вентели, прятать их в отсеке под потолком. Не обращаешь внимания, как автоматически поливаешь разбитые
стекла окон кислотой, чтобы отрава не проникала дальше.
Все эти действия раньше были бы странным новшеством. А сейчас - бытовая необходимость.
Пока он плачет, катаясь по полу, можно воспользоваться передышкой и быстро сделать все, что только можно
успеть за несколько минут. А именно: снять платье с гвоздей на потолке, сменить на него заводскую форму,
которую затем следует сложить в пакет и сунуть в верхний ящик антресоли. Рядом поставить тяжелые ботинки,
одеть туфли, которые нужно аккуратно вытащить из-за давно не работающей батареи.
Взять ампулу, вылить ее содержимое в ложку, подогреть на сером пламени канфорки, всосать шприцем и, пустив
тонкую маслянистую струйку в воздух, быстро всадить иглу в мышцу дорогого измученного тела. Попутно
продолжать дышать на ухо, чтобы отвлечь от боли.
Достать эти ампулы в последнее время все сложнее и сложнее. День за днем прочесывают кварталы, разыскивая
"недееспособных, имеющих подозрение на стигмы". Чтобы купить этот яд в стеклянной трубке, нужно вывернуться
наизнанку, причем так, чтобы об этом никто не узнал.
Выдать "недееспособного, имеющего подозрение на стигму" дорогого стоит. Поэтому, помимо надзирателей,
добровольцев и прочих служителей так называемого закона, существует множество глаз и ушей, так и норовив-
ших подловить тебя на каждом шагу.
За укрывательство "недееспособного, имеющего подозрение на стигму" следует лишение денщины, внесение
в особый список на два месяца и конфискация имущества.
То есть, по сути это укрывательство карается смертью, жестокой и голодной, однако в законе этого не написано.
Есть только "становление на учет и административное взыскание".
Когда канфорка окончательно разгорается, следует поставить на нее жестяную банку, полную концентрата
жира, соли и минимального набора витаминов. Все это разбавлено водой и посыпано черным перцем.
Иногда можно за пару лет превратиться в спартанца. Кажется, это их любимое блюдо.
Нет разницы, горячим ты это потребляешь или холодным. Но если идет пар, в нем можно уловить запах перца и
даже вообразить себе, что это настоящий суп. А это уже роскошь для здешних мест.
В кармане осталось три жетона. Это одна такая банка или половина ампулы.
Когда вода, слегка подернутая ноздреватой пленкой, закипит, нужно снять банку с плиты и медленно, словно
лаская грудь любимой женщины, выключить канфорку. Если сделать это резко, опять лопнет газовая трубка.
А это потянет уже на десяток банок или новый шприц.
Кормить "недееспособного, имеющего подозрение на стигму" - тонкий, замысловатый процесс. Для начала
следует объяснить, что такое ложка, вода и зачем нужно есть.
Если он поймет это быстро, можно приступать к самому кормлению. Если нет, все начать заново.
Каждое мгновение он может снова забыть, что происходит, и тогда банка полетит тебе в лицо, а ложку он
может вырвать из твоих рук и начать убивать себя.
Но в этот раз он вел себя более чем спокойно. Я смотрю в эти глаза и в который раз пытаюсь найти в них
проблеск разума. Говорят, есть легенда, будто подобные ему способны выздороветь. Способны - это одно.
А есть ли хоть один такой выздоровевший - это уже другое.
Он глотает медленно, иногда захлебывается, потому что забывает, чем дышать, когда глотаешь. Иногда
подставляет нос вместо рта. Страшно смотреть в его глаза, когда он слепо, наугад совершает какие-либо
действия. В них сквозит такое отчаяние, что становится жутко.
Как и всегда, когда остается пара ложек, он начинает капризничать. Его мышцы настолько изорваны внутри,
что даже открывать рот всегда мучительно. Ну что ж, пора укладывать спать.
Утром все на работах, поэтому можно оставлять его бесноваться по всему дому. Но ко времени, когда я
вернусь, все стены будут усеяны чужими ушами. Каждый по ту сторону имеет право докопаться до причины
каждого шороха.
Я поднимаю его с пола, веду в дальнюю комнату, в которой уже давно нет света. В ней он, словно попугай с
покрывалом на клетке, сразу успокаивается. Усаживаю на пол, устланный одеялами, которые давно преврати-
лись в лохмотья благодаря его зубам. Обматываю его лодыжки и запястья новыми бинтами и застегиваю
железные браслеты, обшитые плотной тканью. Короткие цепи полностью закутаны в ту же ткань. Когда он
снова начнет рваться и искать меня, цепи не будут звенеть. Они лишь глухо застучат по полу, как комья земли
по крышке гроба.
Как и на обычном кладбище, если стоять над этой деревянной могилой, звук будет слышен. Но стоит отойти
на шаг, как стук земли о гроб резко исчезнет, словно его и не было.
Закрепив как следует, отхожу на пару шагов и жду. Если в течение двух минут не начнется припадок, значит,
можно идти.
На мгновение он затаивает дыхание. Только не это, неужели он снова забыл, как дышать?
Но нет. Его глаза по-прежнему пусты, но плечи напряжены, на лице застыло неопределенное выражение.
Вслушиваюсь в тишину и наконец понимаю, что произошло.
Где-то далеко играет пластинка Морито Дожи, да еще и одна из тех композиций, слушать которую без слез
не удастся. Он, конечно, не знает, почему его заинтересовала эта мелодия, но все же сработал центр старой
памяти, той самой, которая по истертым крупицам рассеялась в его мозгу. Он может не знать, чем нужно
есть, ртом или носом, но голос японской певицы узнает из тысячи.
Когда солнце садится, делать становится совсем нечего. Можно и дальше лежать на траве под кленами и
думать о словах, которые надо выучить на случай появления Рикки.
Через час будет отбой, а до этого свечка. Все будут передавать ее друг другу и делать вид, что участвуют в
исповеди. А потом еще два часа бегать по домикам друг друга и шастать курить за летние душевые. Все
самые важные дела специально откладывались на ночь, чтобы наутро вновь ненавидеть рассвет.
Уже третий год Миа жила в домике с близняшками Карлайт и Ненси. Стриженые коротко, агрессивные и
участвующие абсолютно в любом маленьком преступлении, с ней они вели себя довольно мило. Это
даже казалось странным. В лагере только и было толков, как об их вечных драках с другими девочками.
В эту смену было совсем мало дождей, и почти каждую ночь Миа сидела в лесу с фонариком, читая очередную
книжку в скучной обложке. Пожалуй, она была единственной посетительницей местной библиотеки.
Свет после одинадцати выключали вожатые, по нескольку раз нервно обходившие домики. А фонарик мог
привлечь внимание. К тому же он мешал спать близнецам.
Но сейчас читать не хотелось. И сидеть возле озера было скучно. Спать - тем более.
Не хотелось ничего, кроме как думать о том, о чем лучше не думать.
В свои тринадцать лет о парнях Миа знала только одно: у них по-другому выражены первичные и вторичные
половые признаки. На этом сведения заканчивались, и приходилось думать. Но в случае Миа мыслей было
очень мало, и все одинаковые.
Рикки сказал. Рикки посмотрел. Рикки попросил близнецов не курить в комнате и выключил свет.
Вдалеке что-то зашуршало. Показалось, будто шаги. Миа приподнялась, ничего не увидела, улеглась обратно.
Томик Уэллса тоскливо лежал рядом, так и не тронутый за весь долгий вечер. С кустов боярышника валились
ягоды, с мягким стуком теряясь в траве.
Почему не может быть так, чтобы все люди воспринимались одинаково? Разве можно было сказать,
что Рикки Мартин сильно отличается от других?
И да, и нет.
Если да, то всем. И взглядом, и голосом. И походкой. И манерой щуриться, когда видит что-то интересное.
Еще он так забавно напрягается, когда понимает, что забыл, в какую сторону нужно вести отряд, чтобы
попасть на арену. Он начал работать в лагере только в этом году и даже толком не знает территории.
Подумав об этом, Миа слегка встревожилась. Хотя, вряд ли ему вздумается идти поздним вечером в лес.
К чему парню, на которого вешаются все девицы в старшем отряде, идти поздним вечером в лес, да еще
одному?
Довод верный, но все же Миа поднялась и пошла вперед по тропинке, крепко прижав творение Герберта
к груди. Она уже наизусть знала дорогу от озера до площадки, поэтому фонарик можно и не включать.
По узким плечам гулял ветерок, кленовые листья тихо шуршали под ногами. Что-то идиллическое,
как в новеллах Цвейга, чувствовалось в сегодняшнем воздухе...
- А ну стоять! - раздался знакомый голос за спиной.
Миа замерла, словно раздумывая, бежать или же развернуться.
Бежать захотелось вовсе не потому, что она нарушила режим.
Он светил ей в лицо фонариком, ослепляя и вгоняя в краску.
- Эмили, что ты здесь делаешь? - строго спросил Рикки, подойдя к ней вплотную. - Отбой был два часа назад.
Подозреваю, ты тут не одна.
Миа покраснела еще больше, но взгляд не опустила.
- Одна, - ответила она. - А что ты здесь делаешь?
Рикки, не ожидая ответного наезда, опустил фонарик и выключил его.
- Разыскиваю таких вот, как ты. Идем в лагерь.
Словно боясь, что она убежит, Рикки взял ее за плечо и повел, как маленького ребенка.
- Близнецы уверяли меня, что ты вышла на минутку, - недовольно ворчал он. - Вот не думал, что ты любитель-
ница пошляться ночью.
Миа хотела возразить, что она не шляется, а читает книжки, но промолчала. В конце концов, он наверняка
заметил увесистый томик Уэллса в ее руках.
Когда они вышли на поляну с фонарем, Рикки перестал ее держать.
В голове Миа лихорадочно бродили мысли, что вот он, тот самый момент, когда можно наконец свалить
гору с плеч и понять наконец, насколько далек от нее Рикки. Что-то подсказывало, что очень далек.
- Ну вот, мы пришли, - провозгласил вожатый, когда они подошли к самым ступенькам домика. - Давай,
вперед. Пока не исчезнешь за дверью, я не успокоюсь.
Миа зависла, в отчаянии глядя на фонарь. Его свет бил прямо в лицо, самым тщательнейшим образом
выставляя напоказ ее веснушки, испуганные глаза и красные щеки. Недоумевающий взгляд Рикки смущал
не меньше.
Но внезапно фонари во всем лагере погасли, словно кто-то услышал ее мысли. Настала такая же темень, как
в лесу.
- Кажется, снова рубильник барахлит, - с досадой произнес Рикки и потянулся сам открывать дверь, чтобы
лично запихнуть Миа внутрь. - Пойду разбужу Карла.
Видимо, ему показалось, что она боится темноты. А может, и нет.
- Рикки, - дернулась Миа, схватив его за рукав.
- Что?
- Я тебя люблю, - выпалила Миа и, словно потратив на это все свои силы, едва устояла на ногах от внезапной
усталости.
Прошла секунда, две. Пожалуй, это были самые долгие две секунды в ее жизни.
- Спокойной ночи, Эмили, - произнес Рикки и, развернувшись, ушел.
Жалобные стоны измученного инструмента нагоняют тоску. В который раз пухлые щеки этого недоросля
заставляют испытывать тупую, бессильную ненависть.
Он пытается исполнить "Миньону" Шумана. Единственное, по чему можно было об этом догадаться, это ноты,
раскинутые на подставке. Правда, маленький маэстро даже и не думает в них заглядывать, самозабвенно
избивая клавиатуру.
- Там пиано, Андрей, - не без раздражения говорю я. - И не забывай про легато в правой руке.
Он продолжает насиловать рояль, но уже несколько тише. Впечатление, будто какая-нибудь старушенция
лупит тростью по клавишам, немного сгладилось.
С грехом пополам доигрывает до конца, забыв про вторую вольту и, как всегда, с треском давит не на ту педаль.
Последняя нота похожа на гвоздь, с размаху вбитый в мой несчастный череп.
Не дождавшись моих замечаний, Андрей бежит к столику, усыпанному сладостями. Набивает свои мерзкие
пухлые щеки и шумно жует, треща карамелью.
Мой желудок предательски сжимается.
Миссис Ранцова, вошедшая в комнату, только усугубила ситуацию.
- Андрюшенька так тонко чувствует музыку! - восхитилась она, любовно провожая тонны конфет, исчезающих
в пасти ее чада. - Когда восстановят консерваторию, он станет вторым Мацуевым. Нет, лучше вторым
Рихтером.
- Или третьим Листом, - подхватываю я.
- Почему третьим?
- Потому что Антон Рубинштейн был вторым Листом.
Повисает неловкая пауза. Видимо, мамаше не понравилось, что я опустила ее сынка ниже уровня великого
русского пианиста.
- Мы довольно долго подбирали педагога, - затянула она свою старую песню. - Предыдущий совсем с нами
не занимался. Твердил что-то про слух и чувство ритма, да разводил руками. Но я его не виню. Не всем дано
сразу увидеть настоящий талант.
Молча разглядываю сверкающий паркет. Как и всегда, он оказывается намного интереснее грандиозных планов
миссис Ранцовой.
- Думаю, можно переходить к следующему произведению, - подытожила она. - С "Миньоной" Андрюша справил-
ся блестяще, но она ему наскучила. Нам нужны более сложные вещи.
Она шутит? Если да, то шутка довольно язвительная.
- Я мечтала услышать вальсы Шопена в исполнении Андрюшеньки, - заявила миссис Ранцова. - У нас есть ноты.
Это уже перебор. Отрываюсь от паркета и выпрямляюсь в знак протеста.
- Послушайте, миссис. Мне кажется, что пока Андрею рано хвататься за вальсы Шопена, ведь он совсем не за-
нимается гаммами, и...
- Мне лучше знать, какой репертуар подойдет моему сыну! - ощетинилась та. - И если вы сами не в курсе, как
следует исполнять вальсы, это не значит, что и он такой же.
Тихо скриплю зубами. В который раз.
Пожалуй, если бы она хоть что-то смыслила в музыке, я бы доказала, что умею исполнять вальсы. Но презрение
к ней было слишком велико, чтобы играть в ее присутствии.
- Впрочем, я позволила себе лишнее, - неожиданно смягчилась она. - Я уверена, что вам, как неплохой европейской
пианистке, удастся помочь Андрюшеньке овладеть музыкой Шопена. К тому же, он весьма талантлив, так что
для вас это должно быть удовольствием, а не работой.
Представлять, как я вспарываю это надменное лицо ржавой отверткой, восхитительно.
Запустив руку в кружевной перчатке в сумочку, миссис Ранцова извлекла из нее три жалких железяки и положила их
на стол.
- Удивляюсь, как вы еще не отказались от платы. Правду говорят, что времена нынче уже не те...
Меня распирало от злости, как никогда. И она еще осмеливается ныть о временах? Вот стерва.
Когда она ушла, мое внимание устремилось на одуревшего от сладостей Андрея. Он сонно моргал мелкими
глазками и шуршал смятой в кулаке бумажкой.
- Андрей, подойди к инструменту.
Он нехотя поднимается и ковыляет ко мне, всем своим видом выражая недовольство. Уголок рта измазан
шоколадом.
- Если ты не начнешь заниматься, ты очень расстроишь свою маму. Она думает, что ты одаренный ребенок.
А ты ленишься.
Как об стенку горох. С таким же успехом я могла уговаривать их собачку. И то, наверняка она заиграла бы
скорее, чем этот малолетний опарыш.
Открываю сборник Шумана на первой попавшейся странице. Играю миниатюру как можно выразительнее,
чтобы этот недоносок хоть что-нибудь понял. Затем снова поворачиваюсь к нему.
- В какой тональности эта пьеса?
Андрей тупо смотрит на меня, потом на ноты. Снова на меня.
Вряд ли он помнит значение слова "тональность".
- Скажи хотя бы, какой лад ты услышал - мажорный или минорный?
Снова молчание. Теряю терпение.
- Грустная или веселая песенка?
- Грустная, - выдает недоросль. - У Шамана все грустное.
- У Шумана, - поправляю я.
Ясно, в общем. Все, что уяснил о Роберте Шумане этот ребенок, заключено в словах "Шаман" и "грустно".
- Андрей, так нельзя. Я не могу тебя учить дальше, если ты не начнешь заниматься теорией. Я дала тебе
кварто-квинтовый круг еще три месяца назад. За это время ты мог бы его выучить.
- Это скучно, - заявил он. - Мама говорит, что теория для неудачников.
В чем-то он прав. Жене Кисину или Горовицу можно было и не знать, в какой тональности они импровизируют.
- На сегодня урок закончен. Возьми у мамы ноты вальсов и выбери тот, что понравится.
Последняя фраза прозвучала так, будто я приняла самое тяжелое решение в жизни. А что, почти так и есть.
Три жетона. Даже думать неохота, как на них прожить.
По пути снова беру банку с холодной жижей. Тоскливо смотрю на вечернее небо.
После взрыва все изменилось. Теперь день - это ночь, а ночь - это день. Хотя, не совсем так. С пяти утра до трех дня
- светло. С трех до четырех - сменный час, когда на одной улице может быть темно, а на другой - полдень. Затем
становится так темно, что без фонарика не протянешь. Всякая дрянь в воздухе, которая при свете расщепляется,
начинает вылезать наружу. Такое впечатление, словно везде горят покрышки от грузовых колес.
Все привыкли ходить, вытягивая перед собой руку. От этого все немного похожи на зомби.
В такое время жив только Орион-сити. Город счастливчиков. Гнездо богачей под стеклянным колпаком.
Здесь уже никто не мечтает стать космонавтом или достать луну с неба для любимой. Все мечтают только
об одном: жить в Орионе. Может, потому, что в космос уже не летают. Да и луны больше нет.
Таких, как я, могут пустить в Орион только в трех случаях. Первое: если я там работаю. Второе: если там
живет кровный родственник. И третье: если я потеряла заводскую денщину и хочу поработать проституткой.
Разумеется, на работу там не попасть, все места давно забиты. Орион не такой большой, как хотелось бы.
Все мои родственники давно погибли при самом взрыве. А шлюхам там приходится нелегко. Все они умирают
в течение полугода - настолько безжалостно их используют. Потом их сжигают, как и всех. Только пепла
не остается, так что развеять по ветру нечего.
Несмотря на это, каждый день девушек в нашей Пристани все меньше. Видимо, им хочется красивой жизни,
хоть и на полгода. Все лучше, чем травиться здесь.
Я не знаю, как бы я поступила на их месте. Порой я думаю точно так же. Но я не одна и не могу быть такой
безответственной.
Когда я дохожу до дома, наступает ночь. Густой дым окутывает дома, и снова самое время поливать битое
стекло кислотой.
У меня давно привычка входить осторожно, словно крадучись. Мне уже впору быть грабителем-наемником.
Как обычно, первым делом проверяю, как там мой "недееспособный". К счастью, он мирно спит, свернувшись
калачиком.
Бегло осмотрев, нет ли судорог или остановки дыхания, успокаиваюсь. Можно переодеваться.
Не осталось ни одной ампулы. Мне не хотелось думать о том, что делать, если приступ возобновится.
Такое уже бывало. Тогда я отделалась шрамом на спине и парой синяков. И крупно простудилась, потому что
пришлось спать всю ночь в холодной воде, крепко прижимая его к себе.
В воде он всегда успокаивается. Но только в холодной. Не знаю, почему.
Я вообще многого не знаю. Всю информацию о простигмленных хранят в строгом секрете. Понятное дело,
станет ли кто отдавать больных властям, если будет шанс держать их при себе.
Видимо, они очень опасны, раз уж такая конспирация.
Правда, есть еще один выход. Отправить "недееспособного, имеющего подозрение на стигму" в Орион. Там
есть особая клиника, в которой им делают усечение стигмы. Затем полностью вправляют мозги и восста-
навливают.
Стоимость такого удовольствия заоблачная. При всех моих способностях к математике, мне никак не уда-
валось перевести ее в банки или ампулы. Ясно было одно: моей годовой денщины не хватит даже на ее десятую
часть.
И это очень грустно. Почти так же грустно, как миниатюры Шумана.
Пока он спит, я успеваю наскоро принять душ, почистить туфли и постирать нижнюю часть формы - то ли
юбка, то ли фартук. Едва закончив дела, слышу слабый стук из дальней комнаты. Проснулся.
Утонуть в беспросветной рутине намного проще, чем кажется. Особенно, когда выбор невелик.
- Милая, тебе нужно сходить в поликлинику на медосмотр! Я подготовила все необходимое, завтра
выйдем вместе.
Миа сидела за фортепиано, уткнувшись носом в подставку для нот. Отрывок бизы, ворвавшийся в комнату,
взъерошил ее волосы и потрепал цветы в вазе.
Она уже перешла в старшую школу. Через два года предстоит поступление в консерваторию. Но все это
меркнет и бледнеет на фоне грядущей лагерной смены.
Вошла мама, как всегда с кипой бумаг в руках.
- Думаю, ты можешь сделать перерыв, - сказала она, кивнув на инструмент. - Много заниматься тоже вредно.
- Я и так ничего не делаю, - отозвалась Миа, не отрываясь от клавиатуры.
Мама отложила бумаги и села рядом.
- Ты очень хорошо играла на экзамене. Особенно удался "Дон Жуан" Листа. Я горжусь тобой.
- Спасибо.
Миа уже давно забыла, как она играла на экзамене. К тому же, даже во время игры ее мысли были об одном.
Постоянный источник вдохновения - мечта любого исполнителя. Но на месте Миа всякий бы задумался,
так ли уж ей повезло.
- Если хочешь, можем обменять путевку на другую, - словно прочитала ее мысли мама. - Можно поехать
в "Les Elfes". К тому же, он в нашем кантоне. Будешь чувствовать себя ближе к дому.
- Нет, мама, - покачала головой Миа. - Я поеду в "Шервуд".
- Если там есть некто, из-за кого ты так волнуешься, это не так плохо. В конце концов, лучше там, чем здесь.
Так он кажется намного идеальнее.
Мама ушла. Миа разглядывала уголок страницы сборника вальсов Шопена. Да, отсюда Рикки и вправду идеален.
Но когда он рядом, он идеален не меньше.
В этом году из Женевы едет всего семь человек. И почти всех Миа знает не первый год.
- Обязательно позвони, как доедешь, - волновалась мама. - И не забудь телефон в поезде, как в прошлый раз.
- Хорошо, мам.
Миа покорно подставляла лицо под ее чмоканья. Сопровождающая торопливо проверяла документы, по
нескольку раз в минуту пересчитывала детей и умудрялась разговаривать со всеми родителями одновременно.
- Ну все, заходим в поезд, - провозгласила она. - И побыстрее, иначе ваши чемоданы уедут без вас.
- Будь умницей, - чмокнула в последний раз мама и, мельком взглянув на часы, добавила: - Махать рукой
за окошком не смогу, мне нужно бежать на встречу.
- Конечно, мам. К тому же мое место с другой стороны.
Все дружно запихнулись в поезд и заняли свои места. Спустя несколько минут состав тронулся, медленно
скользя вдоль Женевского озера.
К Миа подсела ее лагерная подруга Лилит.
- В этом году мы уже во втором отряде! Говорят, вожатым будет красавчик Томми.
- Это круто.
- Конечно, круто! Томми наверняка закрутит роман с очередной девчонкой со старшего отряда. А может,
и с нашего.
- Ему восемнадцать, Лилит.
- И что? Какая разница. Ромео тоже было восемнадцать. А Джульетте - четырнадцать.
То ли аргумент оказался убедительным, то ли Миа понравилась идея уцепиться за эту надежду - но спорить
вдруг расхотелось.
Каждый год ее мучил смертельный страх: а что, если вдруг Рикки перестанет ездить в "Шервуд"? Вдруг
организаторы Школы вожатых переведут его в другой лагерь? А что, в Цюрихе полно других лагерей.
Особенно с английским уклоном. Если учесть, что Рикки британец, ему туда прямая дорога.
Но, как ни странно, Рикки и в этот раз оказался на месте. И как всегда, ноги становились ватными, а в голову
лезла всякая чушь.
- Эй, Миа!
Это были близнецы. Они обе покрасились в синий и прокололи верхнюю губу: Карлайт слева, а Ненси - справа.
- Вам наконец-то захотелось, чтобы вас различали? - поинтересовалась Миа, разглядывая череп на футболке
Ненси.
Миа была единственной, кто их различал. А близнецы были единственными, кто знал о ее чувствах к Рикки.
- Нет, просто в тот день у Ненси вскочил огромный герпес с левой стороны, - весело ответила Карлайт. - И мы
решили колоть так, пока мама не передумала.
- Ну что, вытаскивай уже свой чемодан из автобуса и пойдем в домик.
- Второй отряд, за мной! - где-то вдалеке прокричал Томми, помахав для верности красной кепкой - цвет второ-
го отряда.
- Я же говорила, - подмигнула Лилит, толкнув Миа в бок.
Почти все, кто оказался во втором отряде, были знакомы. Как всегда, Миа заселилась в домик с близнецами.
И как всегда они заняли двухъярусную кровать: Ненси снизу, Карлайт сверху. Наверное, такая же стоит у них дома.
Постучавшись, заглянул Томми.
- Через десять минут собрание отряда. Потом идем на завтрак.
- Он бы точно не помешал, - зевнула Ненси.
Взглянув в зеркало, Миа погрустнела. Восемнадцать часов в поезде явно не пошли на пользу ее лицу.
- Лучше бы поспать дал, - сказала Карлайт, потягиваясь. - И к чему эта нудная процедура знакомства, если и так
все знакомы.
- Есть два новеньких парня, - возразила Ненси. - И одна девчонка.
Карлайт только фыркнула.
Каждый год первый час пребывания в лагере начинается со знакомства. Вожатый собирает отряд, усаживает их в круг
и, представившись, дает стрелу - символ лагеря . Стрелу следует передавать друг другу, при этом называя свое
имя, кантон и любимое занятие.
В этот раз круг был не особенно широк. Миа едва насчитала пятнадцать человек. Томми и помощница Лайла
быстро перезнакомили ребят и погнали всех строиться на завтрак. Миа даже не заметила, как очередь дошла
до тех новеньких, о которых говорила Ненси.
Миа старалась смотреть прямо, но поневоле взгляд лихорадочно блуждал, словно ощупывая окружающие
предметы.
- Все своего высматриваешь? - шепнула Карлайт. - Говорят, в этом году он взял третий отряд. Будет неподалеку
от нас.
Не успела Миа как следует смутиться, как перед ними и вправду возник третий отряд. С Рикки во главе.
- Здорово, дружище, - провозгласил Томми, пожимая ему руку. - Рад, что твоя задница снова здесь.
- Я тоже, - весело ответил Рикки. - Не поверишь, но организаторы пошли на уступки и взяли кое-кого в лагерь.
Я взамен пообещал, что это будет не в ущерб работе.
- Смотри не свались с ее окна, - подмигнул Томми и переключил внимание на отряд.
Близнецы многозначительно переглянулись. Миа, как всегда, не обратила на это внимание.
Километровая очередь на маршрутку когда-нибудь, да заканчивается. А вот мрак, в котором я живу,
уже не закончится никогда.
Утром изумрудное болото под моим окном становится особенно красивым. Кажется, будто его поверхность -
это огромное павлинье перо. Глядя на это перо, я умудряюсь спать, пока стоит очередь.
По обочинам - пустота. Иногда встречаются цветочные лавки. Там, где я сейчас оказалась, цветы больше
нельзя купить или продать. Их берут в долг. Даже на похороны. Из-за радиации или чего-то еще, но
цветы могут не вянуть по месяцам. Но по тем же причинам их очень трудно выращивать. Потому цена
возросла до небес.
Подарить своей девушке хотя бы один цветок - равносильно тому, чтобы подарить какой-нибудь город.
Но я не хочу таких цветов. Они мне кажутся ненастоящими.
Утром путь до работы кажется очень коротким. Может, потому, что сидеть в душной и холодной маршрутке,
бок о бок с уже усталыми и несчастными людьми в серых робах, намного приятнее, чем стоять за колесом
или станком и делать бесполезную работу.
После нудной процедуры входа по пропускам, проверки и сканирования на "отклонения от нормы", идет
быстрое распределение по рабочим местам. А далее - восемь часов потерянной жизни.
Моя работа заключается в том, чтобы шлифовать края титановых труб. Эти трубы могут быть разного
диаметра и длины. Поэтому меня могут поставить как за крупное колесо, так и за миниатюрный станок
с мелкими колесиками.
Титан почти не реагирует на кислоту. Поэтому именно из него сделаны трубы для водопровода или орошения
окон. Понятно, что такую роскошь может позволить себе только Орион. Шлифовать края нужно для более
плотного их сцепления друг с другом.
Из-за постоянных сдвигов почвы и прочей ерунды трубы ломаются почти каждый день. Но в Орионе об этом
никто не беспокоится. Ведь на нашем заводе их делают тысячами. Тоже каждый день.
Орион оплачивает заводу не только денщину и рыночную стоимость труб, но и выделяет значительные суммы
для таких приятных деталей, как кондиционирование воздуха, перчатки для рабочих из особой непроницаемой
ткани, дополнительный паек для детей, абонементы на лечение и много другое. Жаль, что мы так и не видели
ни разу ничего подобного. Дирекция и надзиратели делят между собой эти субсидии, а нам говорят, что
нельзя верить сказкам Ориона.
Никто не протестует. Лишиться денщины можно в любой момент, а на восстановление понадобится месяц,
а то и два.
Я научилась заниматься во время работы. Монотонная работа хороша тем, что быстро переходит в разряд
автоматических действий. Я не могу закрыть глаза, но я могу отвлечься от блестящих титановых краев и
видеть перед собой ноты.
Второй концерт Рахманинова. "Мазепа" Листа. Фортепианный концерт Чайковского.
Я не могу заниматься с инструментом - его я вижу только у миссис Ранцовой. У меня в ужасном состоянии
мышцы рук. Но я могу заниматься мысленно, представляя себе, как я отрабатываю каждый пассаж, каждое
прикосновение, каждый динамический оттенок.
Я не знаю точно, помогает ли мне это. Но я уже давно знаю наизусть многие произведения, которые ни разу
не пробовала играть на инструменте.
Труднее всего мне удается преодолевать бешеное желание заниматься. Годы привычки дают о себе знать.
Высшим наслаждением мне кажется сыграть туда-сюда гамму до-мажор. Одно воспоминание о красавце
Бехштейне, что стоял в зале консерватории, заставляет меня кусать губы, чтобы не заплакать.
Правда, горевать особо и не о чем. Почти все выдающиеся музыканты умерли. Из тех, кто уцелел, большин-
ство или завязали с музыкой, пытаясь прокормить семью, или же отправились в Орион. Но и там пианисты
занимают далеко не самое почетное место.
Сейчас не до ценностей культуры. Нужно успокоить народ, кидая им кости разврата, ночных баров или
казино. Чем скорее они перестанут бояться умереть на следующий день, тем раньше начнется Новое
Возрождение. Но это случится не скоро.
Разговаривать на работе нельзя. Смотреть по сторонам - тоже. За оставление рабочего места даже по крайним
причинам - резкая тошнота, например, - штраф от двух до шести смен.
Иногда кажется странным, что все эти сотни людей так легко соглашаются на подобные условия. Но
сейчас не время поднимать бунт. Если свергнуть эти жетоны, Орион, надзирателей и прочее, то станет
еще хуже. Особенно для тех, у кого на руках "недееспособные".
Люди давно научились переговариваться друг с другом одними губами, не произнося ни слова. Мысли у всех
почти одинаковы. Не так и трудно понимать все по одному взгляду.
Здесь не существует возрастных ограничений. И в мои семнадцать лет приходится делать все то же самое,
что и взрослым мужикам с широкими плечами.
Пока толпимся между вторым и третьим пропускным пунктом, кто-то резко упирается мне в спину, словно падая.
- Мура зацапали, - выдохнули мне в ухо.
Всего два слова, но за них этот парень мог поплатиться денщиной. Но это еще не самое страшное.
К сотне проблем у меня прибавилась еще одна.
Крэк Мур - поставщик ампул с сывороткой. Он работал на отловле "недееспособных" и ухитрялся доставать
ампулы по сходной цене. Он был крайне пошлый, тупой и изворотливый, но его нельзя было назвать подлым.
Он ни разу никого не выдал надзирателям. Но, судя по всему, кто-то решил выдать его.
Найти нового поставщика - все равно, что найти новую денщину. На это могут уйти месяцы.
За это время легче будет пристрелить того, кому эти ампулы так нужны.
Весть передалась очень быстро, и рабочие еле сдерживались, чтобы не переглядываться.
Встав за колесо, я думала о том же, о чем и они. Сам поиск поставщика - дело опасное. Любой может оказаться
подставным. И тогда придется посидеть месяц в изоляторе. Условия там, как в Шатле в семнадцатом веке.
Любая моя ошибка может обернуться смертью для обоих.
Одна из причин, по которой девушки едут в Орион - раздобыть ампулы для своей семьи. Там их продают свободно.
Проституткам платят столько, что можно сколько угодно закупаться ампулами и отсылать их домой.
Я уже думала и об этом. Но кто будет их колоть ему, если меня рядом не будет? А найти того, кто на это
согласится, невозможно.
Еще один день он выдержит. А дальше будет очередное начало конца.
Восемь часов пролетели незаметно, и снова душная маршрутка. Я прижимаю к груди потертую сумку,
в которой болтается жестяная банка и два отрубных хлебца.
В очередной раз мне не хотелось домой. Как и всегда, я готова спать в ванне с холодной водой или же не спать
вовсе, держа этого безумца за руки. Но тоска, что сейчас дерет мне горло, становится все невыносимее.
Ну, не дергайся. Прошу тебя.
Закусив губу, я глотаю кровь. Капля за каплей. Он снова разбил мне нос, но на этот раз может и не ограничиться
только этим.
Едва я успела всунуть ему в рот пару ложек горячего концентрата, как начался припадок. Мне стоило больших
усилий разжать ему зубы и всунуть между ними свой рукав.
Уже пятый час он дрожит в истерике. Я тоже дрожу, но от холода.
Вода его успокаивает, но судороги не проходят. Иногда он так резко дергается, что я не успеваю увернуться.
Спазматически сжатый кулак оставляет очередной синяк на моей коже.
Такого еще не было, чтобы последний просвет под названием "инъекция 103" заваливало камнем доблестного
надзора на столь долгое время. Тогда Крэк Мур просто затаился на два дня, потому что в его квартале начался
полный досмотр. То есть в любой момент нога в нанотехнологичном ботинке распахивала дверь квартиры
мирного обывателя, и трое, а то и пятеро солдат начинали с маниакальной тщательностью проверять каждый
дюйм, от пола до потолка. Пускали датчики, похожие на металлических тараканов, по трубам. Если надо,
могли распилить нужник или обдать кислотой одежду, чтобы проверить наличие каких-то там светящихся
точек.
В общем, тогда все затаили дыхание, но в способностях Крэка ни на минуту не усомнились. Теперь же все стало
из ряда вон плохо.
Тогда я умудрилась растянуть две последних капсулы, так что синдром проявился не на всю мощь.
Что же делать теперь, я даже не представляю.
Его лихорадит так, что мне становится страшно. Я не знаю, сколько он еще выдержит.
Самое ужасное в том, что утром мне снова на завод. Оставлять его здесь нельзя. Можно вколоть хоть всю
обойму снотворного, но без волшебного снадобья из черной ампулы оно не подействует.
Можно пропустить от одной до трех смен по болезни. Но с обязательным условием: досмотр. Два раза в день.
Столько же - в ночь. Все те же нанотехнологичные ботинки будут долбить порог моего дома, переворачивая
все вверх дном.
В общем, ситуация безвыходная. Искать дилера в своем квартале - бесполезно. Если схватили одного, остальные
давно залегли или по-быстрому все скинули. Пытаться перекупить у кого-то - еще хуже. Любой может
оказаться крючком надзора, даже не подозревая об этом.
Когда-то в моей голове изящно пикировали друг с другом Ницше и Шопенгауэр. Теперь же весь мой кругозор
сузился до отчаянного изобретения способов прожить еще один день.
Так или иначе, но придется это пережить. Остался лишь один вопрос - как?
У Рикки Мартина есть девушка. Любимая девушка.
Как всегда, Миа заметила это последней. Ей почему-то и в голову не могло прийти, что Рикки рано или
поздно обзаведется пассией. И теперь этот факт пробил контрольным в голову.
Сначала просто не хотелось вставать с постели. Ненси догадалась позвать медсестру и объявить, что ночью
Миа вырвало, а теперь вот лихорадит неизвестно от чего. Миа забрали в медпункт и положили на пару дней
в изолятор.
Пришлось признать гениальность Ненси. Можно было лежать и смотреть в стену, и никто не сочтет это
странным. К тому же, врач отметила, что Миа и впрямь выглядит нездоровой.
Эмоций не было никаких. Даже ничего похожего на ревность.
Просто до Миа вдруг дошло, что Рикки взрослеет. Пройдет еще пара-тройка лет, он окончит университет
и перестанет ездить в "Шервуд" на каникулы. Рикки найдет хорошую работу, женится на ком-нибудь и
исчезнет навсегда в буржуазных просторах Цюриха. Или уедет в родную Англию, что еще хуже.
Размышления невеселые. Миа и думать не хотела об устройстве собственной жизни, пока перед глазами
стоял образ Рикки. А мысль о том, что когда-нибудь придется выходить замуж и зарабатывать на таунхаус,
внушала дикое отвращение.
Наверное, впервые Миа почувствовала движение времени. Раньше она просто играла на рояле и ездила
в "Шервуд", ни о чем не думая, кроме музыки и Рикки Мартина. Теперь в ее голову закрались довольно
неприятные мысли о взрослении, будущем и прочей такой дряни.
- Миа, ты жива?
Нехотя открыв глаза, Миа обнаружила перед собой близнецов. Ненси размахивала перед ее носом красной
кепкой.
- Ты уже второй день тут валяешься. Пора возвращаться к нормальной жизни, черт тебя дери.
- Томми приходил к тебе, но ты вроде спала, - добавила Карлайт.
Миа перевела взгляд с одной на другую, затем снова закрыла глаза и отвернулась к стене.
К ее удивлению, близнецы не принялись стаскивать ее с кровати за ногу.
- Миа, ты слишком много значения придаешь этой ерунде, - заявила Ненси. - Он же не замуж ее берет.
Повстречаются и разойдутся.
Довод веский, но чего-то не хватало. Например, уверенности в том, что так оно и будет.
- Если бы я тебя не знала, посоветовала бы найти кого-нибудь, - сказала Карлайт. - Ну, типа на время.
Но поскольку твоя сказочная зацикленность нам хорошо известна, я, пожалуй, промолчу.
- Главное, если ты сама поймешь, что Рикки уже давно не на первом плане, не вздумай продолжать
волочиться за ним ради упрямства, - назидательно добавила Ненси. - Будь уверена, мы тебя не сочтем
легкомысленной.
Миа промолчала, но все же забота близнецов в который раз показалась ей странной. Неужели она
и вправду выглядит так жалко?
- А вообще Оливия попросила нас уговорить тебя поесть, - сообщила наконец главную цель посещения
Карлайт. - Потому что уже два дня ты не слышишь и не видишь никого вокруг себя.
Миа вздрогнула. Ну да, вот о чем она забыла. Еда. Но зачем есть, когда ты лежишь и ничего не делаешь?
Впрочем, все равно нужно. Ни медсестре Оливии, ни вожатому Томми, ни даже Рикки - никому не нужно
видеть и знать, что какая-то девочка-подросток собирается скопытиться от несчастной любви. В
какой-то степени их это раздражает.
Вообще, фантастическая способность подолгу не есть была основной привычкой Миа. Дома она могла торчать
за роялем весь день, забыв обо всем на свете, включая завтраки и обеды. Непонятно, на чем вообще она
держалась. Может быть, на своих грустных и нудных мыслях.
- Завтра Томми тащит отряд на гору, - сменила тему Ненси. - Как и в прошлом году, мы с Карлайт планируем
тихонько свалить на полпути.
- Это интересно только в первый раз, - отозвалась Миа. - Потом похоже на занудство.
- Значит, ты с нами, - подытожила Карлайт. - Томми, конечно, всыпет потом, но тем хуже для него.
- Только не надо снова притаскивать гнилую корягу в его постель, - возразила Ненси. - Это уже старая
методика. Нужно искать новый подход.
- Конечно. На этот раз я приготовлю отличную смесь из перцовки и его крема после бритья.
- Дааа!
Слушая эти бесконечные планы по завоеванию власти над всем миром, Миа поймала себя на том, что
она улыбается. Наверное, впервые за очень долгое время. Ведь на самом деле близнецы занимались такими
невинными шалостями лет пять назад. Теперь же они, конечно, не собирались делать ничего подобного,
но сама попытка развеселить больную вызывала у Миа приступ умиления.
- Ладно, - повернувшись обратно, сдалась Миа. - Мне надоело здесь лежать. Пойдем в домик.
"Шервуд" располагался на холмах, сплошняком заросших густым широколиственником. Причем это была
не прилизанная имитация с урнами, скамейками и пластмассовыми желудями, а настоящий лес, дремучий
и непролазный. Домики разбросаны в произвольном порядке, и ночью из одного отряда в другой попасть
было практически нереально. Библиотека, медпункт, столовая, сцена и двухэтажный дом с управляющими
находились вокруг центральной площадки, на которой выстраивались детки "Шервуда" в начале и конце смены.
Там же развевался по ветру веселый флажок с эмблемой лагеря: лук, стрелы и шапочка Робин Гуда на
зеленом фоне.
Второй отряд располагался возле пруда, почти на самой границе территории лагеря. Обычно Томми не
успевал вылавливать мальчишек из вязкой, теплой тины, до хрипоты доказывая им, почему нельзя купаться
в стоячей дикой воде, но сейчас ударили дожди, поэтому на одну проблему у него стало меньше.
Дождь то молотил по крыше, рискуя пробить ее насквозь, то, напротив, мягко шуршал где-то в кустах, слегка
подергивая рябью потемневший пруд.
Почти все, кто ездил в "Шервуд" не в первый раз, умели стрелять из лука. Почему-то у Миа это получалось
чертовски хорошо, но она не придавала этому значения и вообще старалась не брать в руки эту изогнутую
штуковину. Во время всяких там соревнований Миа и близнецы обычно втихую сбегали в лес, потом разлучались -
Миа шла к озеру Марго читать книжки, а близняшки, как всегда - на тайную миссию, до сих пор толком
никому не известную.
Посвящение новичков обычно устраивалось на самом высоком холме в лагере - между первым и вторым отрядом.
Беднягам завязывали глаза и пускали на полосу препятствий, где-то шагов за триста до самой горы. Новички
бестолково ползали по лесу, боязливо подскакивая и поминутно натыкаясь на ветки и колючки. На протяже-
нии всего их пути остальные обитатели лагеря устраивали дикое мракобесие с какими-то загадками, задания-
ми и испытаниями. Когда посвящаемые доходили наконец до холма, им вручали лук и колчан со стрелами и
показывали, как с этим следует обращаться. Все действо завершалось соревнованиями по стрельбе из лука,
в котором участвовал весь лагерь, включая даже директора и библиотекарей.
Миа во всеобщем безумии участвовала только один раз, и то в восемь лет. Тогда она приехала в "Шервуд"
впервые. И то, посвящение ограничилось только вручением луков и соревнованиями, потому что
прорвало дамбу за скалами и большую часть леса затопило.
На этот раз новичкам не повезет вдвойне. Сопровождающим, кстати, тоже. Придется продираться по мокрому лесу,
по уши в грязи и улитках. Впрочем, у близнецов были свои планы на этот прекрасный день. Они собирались наведаться
в заброшенную беседку по ту сторону озера и раскурить там кальян, которой они зачем-то купили в день
отъезда у случайного прохожего. В довершение всего, пару дней назад
они ухитрились стащить лук со стрелами из вожатской. После недолгого совещания было решено вручить его Миа.
- Будешь нашей амазонкой, - заявила Ненси.
Скорее всего, они обкурятся в хлам и, водрузив дикие яблоки себе на головы, заставят Миа в них стрелять.
Но это все же интереснее горы и полосы препятствий.
- Второй отряд, мне долго вас ждать? - бушевал Томми, бегая по домикам и выпинывая из них заспанных
подростков. - Уилл, где твоя кепка? Ищи ее, черт тебя дери! У тебя на это есть полторы минуты!!
Загрузив все необходимое в рюкзачок, близнецы вывалились из домика, дружно поскользнувшись на размокших
от дождя ступеньках. Лук и стрелы они уже успели отнести, куда следует. Волосы они предусмотрительно
спрятали под кепки.
Было по-утреннему промозгло. Миа поежилась и натянула поверх кепки капюшон. Томми, опустошив на-
конец все домики, быстренько построил всех по парам и повел отряд к центральной площадке.
Как обычно, Миа начала искать взглядом Рикки, но его здесь не оказалось. Наверное, третий отряд уже полу-
чил задания и рассосался по лесу.
Разочарованно опустив взгляд, Миа взяла протянутую бумажку и, не глядя, сунула ее в карман.
- Ненси, Карлайт, без фокусов, - подозрительно оглядывая близнецов, пригрозил Томми. - Рикки про вас
рассказывал, вы еще те дамочки.
- Мы встали на путь истинный, - хором ответили близнецы. - И обещаем служить шапочке Робин Гуда
верой и правдой, как полагается.
Они всегда умели говорить одновременно, не сговариваясь. Видимо, где-то рядом завалялся их мозг,
один на двоих, как и вообще все, что они видели и знали.
Еще раз пересчитав всех, Томми повел отряд в лес по общей тропинке, всем и каждому давно известной.
Близнецы мирно шагали в шеренге и даже пели со всеми гимн "Шервуда". Миа стало интересно,
как долго они будут делать вид, что им все безумно интересно. И, что самое странно, выглядит правдоподобно.
Полосу уже успели подготовить: развесили зеленые флажки и протянули через деревья гирлянды с
фонариками. Посреди тропинки были вбиты колышки, соединенные довольно прочной на вид веревкой.
Новички должны будут держаться за эту нить Ариадны, чтобы не наткнуться на дерево или мокрую
паутину.
Второй отряд раскидали по краям в самом начале полосы.
- Вот повезло, - восхищенно шепнула Ненси. - Свалим, никто и не заметит.
Добросовестно построившись вдоль тропинки, близнецы наблюдали за толпой новичков, смущенно
жавшихся в сторонке перед стартом. Увидев три красных кепки, они пришли в восторг.
- Томми должен будет их сопровождать, - сказала Карлайт. - Поэтому он исчезнет прежде, чем мы успеем
подставить ножку тем несчастным.
Миа закрыла глаза и представила, что нет никаких красных кепок, вожатых и девушек. Есть только Рикки.
Такой, каким она его любит. Настоящий.
Погрузившись в сопливые мечтания, Миа пропустила почти все, что могла. Очнулась, только когда ее
дернула за рукав Ненси.
- Миа, хватит залипать, мы уже пришли.
Наполовину заросшая тропинка привела их к довольно просторной, хоть и слегка обветшалой, беседке.
Черепица порядочно осыпалась, но в целом крыша была еще крепкая.
- Ну, понеслась, - решительно произнесла Карлайт.
Менее чем за пару минут они собрали всю нехитрую конструкцию и принялись греть уголь на пламени зажи-
галки. Их можно было принять за наркоманок, разогревающих метамфетамин в ложке. Впрочем, Миа
не сомневалась в том, что табак был не простой, а волшебный. И волшебство это близнецы протаскивали
в лагерь уже третий год подряд. До этого они ограничивались обычными сигаретами.
- Миа! - провозгласила Ненси. - Одевай уже колчан и берись за лук. Если мы начнем ползать по полу и
плеваться легкими, ты обязана пристрелить нас прежде, чем это сделает Томми.
Прошло около часа. Миа, все-таки закинув за спину колчан и лук, безмятежно читала книжку, развалившись
на скамейке. Близнецы удовлетворенно залипали, предварительно разобрав кальян и сложив его в рюкзачок.
В общем, ничего не предвещало беды, как вдруг неподалеку раздался странный шорох.
Миа оторвалась от книги и напряженно огляделась по сторонам.
- Вы слышали это? - тихо спросила она у близнецов.
Они, разумеется, не услышали даже ее вопроса, не то что шорох. Миа вздохнула и уткнулась обратно в
"Письма к невесте" Фрейда, но вдруг звук повторился. На этот раз громче. Словно кто-то сделал шаг к
ее спине и случайно наступил на ветку.
Подскочив, Миа бросила книгу на скамейку.
- Тут кто-то есть, - сказала она вслух, словно давая понять незнакомцу, что она знает о его присутствии.
Ненси и Карлайт с интересом наблюдали за ней, не пытаясь даже понять, чем это Миа так встревожена.
Глядя на их отупевшие лица, Миа почувствовала, что начинает злиться. Она не сомневалась, что если
они увидят вожатого, то рванут в отряд прежде, чем тот успеет их заметить. Она знала, что они в любом
состоянии бегают быстрее, чем вообще можно представить. И все же ее раздражала их безмятежность.
Тем более, что к шорохам прибавился отчетливый звук шагов.
- Вставайте, пора возвращаться, - нервно произнесла Миа, дергая близнецов.
- Миа, успокойся уже, - отозвалась наконец Карлайт. - Это же лес. Тут всегда что-нибудь шуршит.
В общем, все ясно. Как следует дунув, сестрички окончательно завалились по ту сторону адекватности.
Оставаться наедине с проблемой - любимая игра Миа. Так было и в этот раз.
Измученный окончательно, мой "недееспособный" безмятежно спит в углу, прижавшись щекой к холодному
полу. Я же приниженно зализываю раны, лихорадочно соображая, что же делать.
До смены осталось менее двух часов.
Хожу из угла в угол. Затравленная.
И до чего же охота спать. Мне кажется, стоит остановиться на месте, как я неминуемо усну.
Прогул рабочего дня - не только потеря самой работы. По месту жительства нагрянет надзор и тщательно
проверит, не примкнула ли я к армии простигмленных.
Я достаю маленькое зеркальце и, вдохнув поглубже, заглядываю в него. Все еще хуже, чем я думала.
Разбитый нос сильно распух, само лицо бледнее мертвого. Еще он успел врезать мне по челюсти, укусить
за руку на самом видном месте и наставить синяков под ребрами, в которые он лупил локтями, пока
я держала его сзади.
Увидев хотя бы одно из вышеперечисленного, надзиратели устроят досмотр на первом же проходном пункте.
Затем отправятся ко мне в гости для более полной картины.
Синяки и кровоподтеки уже ни у кого не вызывают сожаления. Напротив, они - первый признак уклонения
от закона. По крайней мере, так считает надзор.
Можно, конечно, сказать, что на меня напали. Думали, что я ношу с собой полный сундук жетонов и, не обна-
ружив оного, излупили меня с досады. Но надзор лишь повеселится и завалит меня вопросами. Где? Когда?
Лица нападавших? Как именно произошло нападение? Нет, на данном участке как раз в это время проходил
патруль, ничего такого не заметили. Почему вводите в заблуждение? Есть причины скрывать истинную
причину повреждений? И все в таком духе до бесконечности.
Ситуация безвыходная. Более чем. И я совершенно одна в этом проклятом городе. "А помощи нет, и ждать
ее неоткуда."
И все же надо что-то делать.
Я потихоньку поднимаю с пола несчастное продрогшее тело. Он просыпается но, ослабевший, даже не
пытается буянить. Кажется, у него началось нервное истощение. Последняя стадия истощения как такового.
По идее, надо бы вести его к цепям, но почему-то я беру одеяла и укладываю своего потерпевшего в большой
шкаф. Он падает и засыпает крепким сном. Даже дыхания не слышно.
И тут мне в голову приходит гениальная идея. Настолько гениальная, что было достаточно пары секунд,
чтобы признать ее совершенно безумной.
Если я не хочу идти к надзору, пусть они придут ко мне сами. И я, как безупречная хозяйка, лично вышлю
им приглашения.
Закусив губу от волнения, я осторожно выхожу из квартиры, сотни раз оглядываясь по сторонам, как
законченный параноик. Я живу на первом этаже, поэтому мне несказанно повезло. До подвала всего пара
шагов. Правда, это и минус, ведь надзор обязательно обратит внимание на такую пикантную деталь.
Замок проржавевший и очень тяжелый. Я вытаскиваю из кармана куртки кусок толстой проволоки и жестяную
банку с остатками застывшего концентрата.
Мучаясь над замком более получаса, я проклинаю себя за столь чудовищную отмороженность. Проволока
гнулась, жир смешивался со ржавчиной и противно скрипел. И в каждой щели деревянного пролета мне
чудились чьи-то глаза, жадно наблюдающие за моей самодеятельностью. Мне казалось, что я вижу пальцы,
тянувшиеся к синей кнопке вызова...
Однако, то ли дьявол услышал мои молитвы, то ли бедный замок не выдержал столь маниакального потрошитель-
ства, но что-то резко щелкнуло, и чугунные челюсти разжались. Нервно повозившись, пытаясь как можно
бесшумнее снять эту штуковину, я наконец приоткрываю тяжелую дверь и оказываюсь внутри.
Подвал более чем обычный. Прогнившая лестница ведет куда-то во тьму, воздух затхлый и как будто
источенный червями. Я закрываю дверь, повесив на нее замок. Иду вниз, вытаскивая по пути фонарик.
Года три назад я бы даже в этот дом не зашла, не то что в подвал. Но когда есть более сильный страх,
прочие страхи кажутся несущественными.
Мой мозг выдал невероятное множество картинок с расчлененкой, перекошенными полуразложившимися
лицами, суицидниками и прочими радостями смерти. Мне кажется, что я прокусила губу насквозь, пока дошла
до конца лестницы.
Но, как это ни странно, помещение оказалось не таким ужасным. Всего лишь коридор с протянутыми трубами,
правда, давно уже непригодными.
В мгновение ока перетаскиваю его туда. Проделываю это настолько бесшумно, что остается лишь удивляться.
Монтировкой вытаскиваю гвозди из стены, к которой прибиты кольца цепей. Сворачиваю их в одеяла,
вместе с остатками его одежды. Все это также отправляется в подвал. Скрепив сердце, вешаю замок обратно
и кое-как ухитряюсь его закрыть.
Теперь самое сложное.
Придирчиво осматриваю комнаты до последней детали. Как следует распыляю кислоту на пол, чтобы малейшие
следы крови растворились. Затем, зажмурившись, прыскаю и на себя. Разбрасываю по ванной туалетные причиндалы,
снимаю с плиты жестянки.
Уничтожаю даже тень признака присутствия второго человека.
Молнией пробежавшись по комнатам, решительно выхожу из квартиры. Сжав кулак до кипельно белых
костяшек, до упора давлю на синюю кнопку вызова.
- Служба надзора за населением, - раздался металлический голос. - Слушаю вас.
Судорожный выдох. Вдох.
- У меня есть информация о недееспособном, имеющем подозрение на стигму. Прошу вас прибыть по месту
вызова.
Кровь в моих венах превратилась в газировку с тысячей веселых пузырьков. Эти пузырьки взрывались,
наполняя мозг долгими вспышками безграничного страха.
Сказать, что мне страшно - это ничего не сказать. То, что мне предстоит сделать, кажется нереальным.
Я никогда не претендовала на роль актрисы (хм, звучит забавно), но в этот раз придется проявить гениальные
способности. Их, правда, нет и не было, но это меня почему-то не останавливает.
Поскольку это не внезапный досмотр и не захват, вместо выноса двери и прижимания мордой к полу они
ограничились вежливым стуком.
Самое время дать себе пару хороших пощечин. И щедрая порция щелочи каждому глазу.
Не дождавшись ответа, они входят. Трое красавцев. Хоть любого бери - и к алтарю.
- Номер NS13, от вас был получен вызов, - звучит вместо приветствия. - Мы готовы принять показания по
пункту 103.
Но я их, конечно же, не слышу. Забившись в угол, я тихо сотрясаюсь от рыданий, схватив себя за волосы.
- Номер NS13, вы нас слышите?
Пару секунд они топчутся в коридоре, затем один из них отправляется на поиски. Я нахожусь на кухне. Разу-
меется, он меня находит.
- Номер NS13, поднимите голову и уберите руки от лица.
Передо мной надзиратель. Высокий, в наглухо застегнутой черной форме, в целом напоминающей мотоциклет-
ную экипировку. Даже шлем имеется, только меньшего размера.
Возмутительная наглость. Он заставляет меня показывать лицо, не собираясь открывать собственное.
Подошли еще двое. Все они настолько высокие и широкоплечие, что пространство кухни оказалось
наполненным одной черной массой.
- Провести досмотр, - грубовато отчеканил другой надзиратель.
- Успеем, - возразил первый. - Номер NS13, прошу вас, потрудитесь нам объяснить причину вызова.
Судя по голосу, он был моложе остальных.
- В противном случае после досмотра вам будет выписан штраф, - добавил второй.
Видимо, он был недоволен слишком мягким поведением своего напарника.
- Мне кажется, что у меня стигма, - выдыхаю я.
И тут же захлебываюсь снова. Стоит мне представить, что будет, если они заподозрят притворство, как слезы
наворачиваются сами собой.
Их лица скрыты за черным стеклом, но готова поспорить, что они удивленно переглянулись. Не каждый
день бывают такие подарки судьбы, чтобы гражданские сами шли в руки закона.
- Почему вы пришли к такому выводу? - поинтересовался второй, уже несколько мягче.
Всхлипывая для приличия, я начинаю щекотливую импровизацию. Каждое слово - шаг по лезвию ножа
над пропастью.
- Утром у меня случился странный припадок. Собираясь на работу, я вдруг почувствовала, что у меня
темнеет в глазах, а потом я ничего не помню. Очнулась я около получаса назад и обнаружила это.
Я приподнимаю рубашку, и взору моих покорных слушателей предстают избитые ребра.
Разумеется, их это не трогает. Но я и не ставлю целью их разжалобить.
- И с чего вы взяли, что это признак стигмы? - спрашивает надзиратель.
Вопрос опасный. И отвечать на него следует немедленно.
- Раньше я жила в девятнадцатом квадрате. И в нашем доме была зараженная стигмой. Ее дочь говорила, что
все начиналось именно так.
Все, что я сказала, чистая правда. Пусть проверяют. Хотя, они ведь и так знают обо мне все, что только можно
знать.
Первый надзиратель открыл портативный компьютер, намертво привинченный к его левой руке и, покопав-
шись в нем, подтвердил мои слова.
- Эпилепсией не страдает, - добавил он. - Да и вообще, отклонений от нормы не выявлено.
- Ладно, сперва проведем экспресс, - вялым тоном отозвался второй.
Словно одолжение сделал.
Меня разворачивают лицом к стене и приказывают зажать воротник зубами.
О да, эта прекрасная процедура экспресс-теста. Я как-то о ней не подумала. Выдержу ли?
Тот, что с молодым голосом, задирает мне рубашку до груди и, придерживая ее одной рукой, медленно
вводит между лопаток длинную иглу толщиной с вязальную спицу . Я чувствовала, как она скрипит,
продираясь меж позвонков.
Меня словно ослепило, оглушило и обездвижило разом. Я зажмурилась, пытаясь хоть как-то устоять на
ногах. Впрочем, второй меня держал, и довольно крепко.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем эта металлическая трубка покинула мой позвоночник.
На рану капнули какой-то дрянью, и кровь мгновенно свернулась. Правда, боль от этого никуда не делась.
Мне стало дурно. Может, от нервов, а может, от укола. Когда они оставили мое худое тело в покое, я выплюнула
воротник и медленно сползла по стене.
- Номер NS13, результат отрицательный, - доносится откуда-то. - NS13, вы нас слышите?
Я пытаюсь собраться в кучу, но меня словно парализовало.
- Это от укола, - пояснил первый надзиратель.
Мне показалось, или в его голосе есть нотка вины?
О нет, я начинаю бредить. Пристрелите меня.
- Скорее всего, у вас обычное истощение, - продолжал он. - Судя по комплекции, вам не дают вторую рабочую
ставку.
- Три дня на восстановление, - сдался наконец второй и протянул мне какую-то бумажку.
Сил нет даже на то, чтобы взять ее. Он это видит и просто кладет ее на пол.
Внезапно раздалось какой-то противный писк. До меня не сразу дошло, что это ультразвук.
- Срочный, - произнес третий надзиратель, доселе хранивший молчание.
- Можно передать его патрулю, - возразил второй. - А у нас еще досмотр.
По правилам, я должна сопровождать их при досмотре. Чтобы не орать потом, что "это не мое, это вы
мне сами подкинули". Я пытаюсь встать и даже почти встаю, но вдруг ноги сами собой разъезжаются, и я
с размаху шлепаюсь обратно.
- Не думаю, что оно того стоит, - помедлив, сказал первый.
Мой заступник. Если я когда-нибудь узнаю, кто это, сделаю себе татуировку с его именем. Ну, или буду
молиться на него вместо привычного чертыхания.
Пораздумав, все трое разворачиваются и идут к выходу. Я слышу, как гудит лестница под их твердой
поступью.
Проходит минута, другая. Постепенно отхожу от укола и начинаю различать предметы вокруг. Взгляд
падает на бумажку. Это конверт с картой. К карте прикреплен микрочип. На ней же - адрес пункта выдачи
дополнительного пайка для временно нетрудоспособных.
У меня захватывает дыхание. Я словно сорвала джекпот, имея лишь один шанс на миллион.
Просидев в подвале пару часов, тщетно пытаясь согреть своего "недееспособного", я лечу на крыльях по
адресу, указанному на карте. Спустя еще полчаса я уже снова кормлю его с ложки, и на этот раз не просто
жиром с водой. Меня хватает еще на то, чтобы развесить цепи и прикрутить жестянки к плите. Собрать обратно
мелкие предметы и открутить краны в ванной. Но стоит мне просто сесть на пол, чтобы как следует уложить
его на одеяла, как я падаю рядом и проваливаюсь куда-то во тьму.
Идиллия.
- Да вы хоть понимаете, что творите?! Чертовы близнецы!! Да нас всех завтра же выставят, если хоть кто-то
узнает!
Томми еще долго бушевал, кидаясь то на близнецов, то на Миа, то на Рикки.
- Плохо, что этот ублюдок успел сбежать, - сказал Рикки, не сводя глаз с Миа. - И надо что-то с этим делать.
Близнецы уже окончательно пришли в себя и теперь вызывающе смотрели на Томми, как обычно, не собираясь
признавать хоть какую-то вину со своей стороны. Миа же тратила огромные силы, чтобы не впиться глазами
в Рикки, уже которую минуту внимательно ее разглядывающего.
- И ты тоже хороша! - набросился на нее Томми. - Вместо того, чтобы бежать, в героя начала играться! А если
бы он тебя заломал и нас поблизости не было? Что тогда, я тебя спрашиваю?
И все в таком духе.
- Ладно, хватит уже орать, - примиряюще вмешался Рикки. - Идем лучше по отрядам. А то как бы мои детки
не разбежались уже по всему лесу.
Первые метров пять шли молча. Затем Томми снова принялся ворчать, проклиная все на свете. Начиная
от дождя и заканчивая днем, когда он решил стать вожатым.
Он шел впереди, шумно ругаясь и поскальзываясь на каждом шагу. Близнецы топали вместе, ехидно перегля-
дываясь. Миа и Рикки плелись в конце. Поскольку лук у нее так никто и не отобрал, Миа закинула его за спину.
Ее рыжие кудри выбились из-под капюшона и разметались по спине спутанным облаком. Если бы не красная
кепочка, ее можно было принять за амазонку.
Миа думала, что упадет где-нибудь по пути. Рикки здесь. За ее спиной. Совсем близко. Ей казалось, что она
впитывает его присутствие всей кожей, насыщаясь каждой секундой, проведенной рядом с ним. От этих
мыслей в голове творилось нечто странное.
Она понимала, что эти взгляды, что он бросал на нее - всего лишь удивление. А что ей было делать? Разве
у нее был выбор?
Конечно же, первым делом захотелось убежать, но в беседке лежали укуренные Ненси и Карлайт. Что,
надо было их бросить? Вряд ли она смогла бы добежать до лагеря быстрее, чем он - напасть на тормозящие
тела девочек-подростков.
Судя по всему, Томми уже не сильно злится. Близнецы потихоньку расшевеливали его, облепив с двух сторон.
Дождь набирал силу, и невинные лужицы меж деревьев начинали течь ручьями, покрывая зеркалом
поляны. Миа изо всех сил старалась думать о бруснике, тонувшей в этом зеркале.
- Здесь идем осторожнее, дорогу размыло к чертям, - донесся голос Томми.
Миа, конечно же, поскользнулась раньше, чем поняла, о чем он. Нога резко съехала с тропинки, и Миа уже
приготовилась близко познакомиться с грязью и улитками, как вдруг почувствовала, как теплые руки
подхватывают ее и ставят обратно.
- Замечталась, - весело сказал Рикки, легонько подтолкнув ее в спину.
- Спасибо, - пробормотала Миа, поспешно от него отвернувшись.
Прикосновение его рук было равносильно огромному событию. Такое не забудешь.
Дождь шел еще несколько дней. Все это время Томми водил отряд на завтраки, обеды и ужины, проводил
свечку в вожатском домике и играл в приставку с Рикки. Ливень был настолько затяжным и сильным,
что в лес никто не убегал, а в домики Томми заглядывал редко. Разве что к близнецам почаще, да и то
по старой памяти.
Миа почти не вставала с кровати, обложившись книжками, словно окружив себя крепостью. Ей казалось,
что ее лихорадит. Тошнило поминутно, раздражало почти все.
Близнецы понимали ее, как всегда, лучше всех. И старались почаще оставлять ее одну.
Как и любое чувство, влюбленность в Рикки дошла до той черты, когда предстояло сделать выбор: или
перешагнуть через себя и собственную жизнь, бросив ее в жертву мазохизму, или же переболеть и
вспоминать это с улыбкой.
Проблема была в том, что для Миа этого выбора не существовало. Она знала, что он навсегда останется
в ее мыслях, хочет она того или нет. Но где-то глубоко, там, где прячутся свойственные людям пороки,
вроде гордыни или желания иметь своих рабов, готовых ради животных отношений на все, Миа чувствовала
нечто вроде покалывания. Сначало легкое и острое, но теперь все более сильное и притупленное. Словно
кто-то беспрестанно толкал ее локтем в бок, одергивая и о чем-то напоминая.
Дни тянулись медленно, и выносить эту затянувшуюся тишину не было сил. Миа держала в руках "Падение
кумиров" Ницше и ни слова из него не понимала. Буквы плясали перед глазами, смысл каждого слова
неизбежно терялся, деформировался и непостижимым образом превращался в сплошной упрек.
Так бывает, когда чем-то одержим. Любая вещь, мысль или действие кажутся всеобщим заговором.
В конце концов, Миа не выдержала и, натянув кеды и капюшон, пошлепала к центральной площадке.
У нее было универсальное средство от лишних мыслей. В корпусе дирекции был маленький музыкальный
класс для разучивания песенок с детьми. Кажется, тут еще вели кружок игры на фортепиано.
Миа ни разу не ходила заниматься, пока была в лагере. Раньше она считала месяц без игры катастрофой,
но затем убедилась, что отдохнувшие руки лучше измотанных.
Она надеялась, что ей не откажут. Достаточно будет часа занятий, чтобы успокоиться.
Кое-как пробравшись через небольшой пролесок, Миа вышла на тропинку и за несколько минут добралась
до площадки. Мелкая изморось покрыла спину мурашками и расшевелила сопли. Хлюпая и поеживаясь,
Миа наконец добежала до корпуса. Под козырьком кто-то стоял, прислонившись спиной к второй двери.
К своему ужасу, Миа узнала в нем Рикки.
- О, привет, - сказал он, улыбнувшись. - Чего это тебя сюда занесло?
Миа почувствовала, как постепенно превращается в нечто теплое, мягкое и растекающееся. Мысли о
перестуке молоточков и сладком потягивании в пальцах сошли на нет.
- Ничего, - выдохнула она и, развернувшись, собралась идти обратно.
- Стой, ты куда? - не унимался Рикки и, схватив ее за локоть, затащил обратно под козырек.
Легкая паника проникала в кровь, словно ветер прогулялся по спине. Миа чувствовала, надо куда-то
срочно бежать, но не больше не могла сдвинуться с места.
- Почему ты все время убегаешь от меня? - спросил Рикки. - Неужели я успел тебя как-то обидеть?
Ты даже в корпус не зашла, увидев меня здесь. А ведь наверняка по делу собиралась.
- А ты разве нет?
Если Миа и начинала что-то говорить, то в ее тоне сразу отражались все эмоции. Сейчас же ее слова
были перегружены вызовом, словно она собиралась долго и упорно от чего-то защищаться.
- У нас планерка была, - пожал плечами Рикки. - И я жду Томми. Он там, как всегда, что-то выясняет.
- Ясно.
Миа упорно не поднимала взгляда. Ей казалось, что стоит ей посмотреть на Рикки, как он сразу поймет,
что за год ничего не изменилось.
- Того придурка так и не нашли, - сообщил он.
Непринужденно, словно рассказывая о чем-то веселом.
- Так что не броди далеко от отряда. Охрану предупредили, но если он пробрался один раз, залезет и в другой.
- Томми уже говорил мне об этом, - ответила Миа. Резче, чем хотелось бы.
- Я всего лишь хочу, чтобы с тобой ничего не случилось, - мягко возразил Рикки. - И я не считаю тебя
беспомощной. Сама знаешь, после чего.
Миа промолчала. Очень хотелось, чтобы его слова не оказались насмешкой, ведь волна гордости уже
поднималась изнутри и грозила захлестнуть с головой.
- Думаю, он на всю жизнь запомнил тебя в тот день, - сказал Рикки, улыбнувшись. И, чуть слышно,
добавил: - Как и я.
Миа вздрогнула и впервые за долгое время посмотрела ему прямо в глаза. Но вместо рабского
восторга она чувствовала только ярость. Как ему только в голову пришло говорить такое! Разве
можно давать надежду, не зная, какое огромное значение имеет каждое его слово?
- Я пойду, - сказала она и, словно спасаясь от страшного бедствия, почти бегом устремилась обратно.
Конечно, он не стал ее догонять. Миа даже представить было жутко, что бы с ней случилось, вздумай
он пойти за ней.
Ворвавшись в домик, Миа с треском захлопнула дверь и, на ходу стаскивая куртку и кеды, бухнулась в кровать.
На этот раз даже не пытаясь схватиться за книжку.
Близнецы, как обычно, повели себя безукоризненно. Но Миа все равно казалось, что они жалеют ее. Где-то
она понимала, что на самом деле никто не знает, что она любит Рикки, но тем не менее, во всем она видела
сплошной намек. Особенно в поведении Томми, который тактично уводил Рикки всякий раз, когда Миа
видела его рядом с ним.
Почему он так поступал? Неужели Рикки рассказал ему?
Похоже на то. Иначе Томми бы не стал вести себя столь деликатно.
Осознав, что эти мысли про деликатность и Томми действительно пронеслись в ее голове, Миа захотелось
убиться о стену. Если она и вправду считает, что парни могут обсуждать между собой приставания
маленькой девочки и строить планы, как бы не причинять ей излишних страданий, значит, мозг атрофировался
окончательно.
Внезапно раздался какой-то треск, в комнату ворвался ветер.
- Девчонки, как вы там? Ненси, Карлайт?
Стоило подумать о Томми, как он тут же явился с вечерней проверкой.
- Миа, ты чего залипаешь? - спросил Томми, подойдя к ее кровати. - Ты не заболела?
- Нет, - отозвалась Миа, не отрываясь от подушки.
- Видел тебя сегодня из окна главного корпуса, - сказал Томми, усевшись напротив. - Хотела на пианино поиграть?
Вздрогнув, Миа взглянула на него с удивлением. Томми удивился не меньше.
- А зачем ты это скрываешь?
- А откуда ты узнал? - вопросом на вопрос ответила Миа.
- Волшебство, - выдал Томми, феерично разводя руками.
- Понятно.
Миа накрылась одеялом с головой и попыталась представить себя в одиночестве.
- Младшая сестра слушала тебя на конкурсе, - объяснил Томми. - Она тоже учится играть на этой штуке.
Миа промолчала. Во всем теле переливалась тягучая, сонная лень. Не хотелось даже думать, зачем вообще
Томми сидит здесь и говорит с ней. Казалось, что на самом деле это длинный и скучный сон.
- Я хотел бы поговорить с тобой о Рикки, - вдруг произнес Томми.
И затих. Наверное, чтобы проверить реакцию.
Миа закусила губу и покрепче зажмурилась. Ну вот, началось.
- В последнее время он стал какой-то странный. Как увидел тебя тогда с этим гребаным луком, так и
рехнулся. Собирается бросить Аннет.
- Причем здесь я?
- При том, что ты пытаешься его поймать на крючок. Не подумал бы, что ты, такая маленькая, а уже умеешь
так изворачиваться.
- Что??
Миа даже не хотелось пытаться понять его. Вообще, все это бред. Не может Томми на самом деле сидеть
тут и говорить такое.
- Не прикидывайся. Хватит уже себя так вести. Сначала сама к нему пристаешь, а потом недотрогу из себя
строишь. И вообще, в лагере ты - ребенок, а Рикки - вожатый. Если кто-нибудь что-то заподозрит, Рикки
выгонят из организации, а тебе и самой не захочется сюда возвращаться.
На этот раз Миа почти не удивилась. Если Томми за что-то уцепился, то будет развивать свою мысль до
самого конца. Вплоть до скандалов и абортов.
- Миа, надеюсь, ты меня услышала, - сказал Томми, поднимаясь. - Они встречаются с Аннет довольно долго,
я не хочу, чтобы Рикки бросил такую девушку из-за глупости.
Не дожидаясь ответа, вожатый ушел, оставив Миа в полном ауте.
Конечно, все это кромешная чушь и ничего больше, но где-то глубоко начинал шевелиться ядовитый
червь сомнения. А стал бы Томми заикаться о подобном, если бы не было на то оснований? И еще это
расставание с Аннет... Неужели причиной его и вправду была Миа, эта маленькая "глупость", как ее назвал
Томми?
Закутавшись в одеяло, Миа приказала себе ни о чем не думать. Перед глазами стоял, как всегда, только
образ Рикки. Без всяких Аннет, вожатых, сплетен и домыслов. Настоящий.
Продолжение следует)