ДАРЬЯ МИХАИЛОВНА МАЙСКАЯ - http://proza.ru/avtor/33233323 -
ПЕРВОЕ МЕСТО В УЧЕБНОМ КОНКУРСЕ "ОЧЕРК" -
МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
Небольшой, но высоко социально и культурно
организованный город. В нём пользовался известностью, даже славой, кружок художественного чтения при городской библиотеке. Вёл его настоящий актёр, давно вышедший в отставку, Павел Николаевич Лебединский. Работал он, конечно, бесплатно. Тогда это называлось – «на добрых началах». Попасть в кружок было за честь, отбор проводился жёсткий, без скидок на «любительство».
Назначался день прослушивания. Приходили и те, кого прослушивали, и, кто уже занимался в кружке…
…Я всегда с интересом слушала артистов, вспоминавших своё поступление в театральное училище. Чувства, испытанные ими в эти несколько минут, сродни моим, пережитым при моём прослушивании. Они не просто запомнились на всю жизнь, с годами на них наслаиваются и новые ощущения, и осмысление того, что тогда происходило.
Для прослушивания я выбрала Есенинское «Письмо женщине». Конечно же, оно не для исполнения юной девушкой, но «письмо» так нравилось мне, что я рискнула
вопреки здравому смыслу. При подготовке была и ещё одна большая трудность: никак не могла побороть слёзы, которые каждый раз мешали мне дочитать стихотворение до конца.
…И вот этот день настал. Мы сидели за длинным столом. Передо мной пожилой мужчина-красавец. Некоторая дородность, роскошная серебряная шевелюра усиливали величавость всего его внешнего облика и поведения. Первой читала студентка педагогического института. Надо заметить, родом она была «из-пид Харькова»… Павел Николаевич почти резко прервал её.
- Без сцены ты проживёшь. Но как ты думаешь учить правильному русскому языку своих учеников, если сама его коверкаешь?
Помолчав, нахмурившись, продолжал:
Взял бы тебя затем, чтобы научить говорить, но ты же скоро уедешь?
- Да, в этом году…
Моё положение становилось всё более затруднительным: произведение выбрала, явно неудачно, а тут ещё настроение Павлу Николаевичу испортили, но менять что-либо было поздно.
И вот очередь моя! После первых нескольких строк, прослушанных в глубокой задумчивости и сосредоточенности, Павел Николаевич, как будто не выдержав, стал читать вместе со мной. На мгновение я растерялась, но не остановилась. Его мощный качаловский голос повёл меня, заставляя то взлетать, то низвергаться. Я переживала такие чувства, потрясения, о существовании которых ранее и не догадывалась. Чтобы легче сориентироваться в интонации, смотрю, как в шпаргалку, глаза учителя – в них мука и торжество, любовь и раскаяние, и демонически гордая отчуждённость:
«...Живите так, как вас ведёт звезда»… - я (как теперь говорят) реально прощалась навеки! Почти навзрыд проговорила – «знакомый ваш...» - всё! Чужие навеки! А ведь мне удалось передать этот разрыв!
Стоя, я ожидала решения моей участи. Павел Николаевич опустил прекрасную седую голову. Он пребывал в своих думах. Глубокая тишина не потревожила их…
Внеучебная жизнь у нас была очень насыщенной: бесконечные подготовки к всевозможным вечерам, диспутам. Но особенно мы любили субботу – танцы и воскресение – наши стихи! Павел Николаевич читал их нам много, помогал осмыслить, подводил к сочувствию и сопереживанию, а выразить эмоции голосом было уже делом техники и, конечно, способности. Нас приглашали на все вечера в городе. Павел Николаевич это поддерживал, но обязательно прослушивал, с чем мы идём, делал свои бесценные замечания и поправки.
Попутно, целый год мы готовились к традиционному вечеру поэзии. Проходил он ежегодно в конце марта, в здании драматического театра. Пропускали в зал только по приглашениям. Ни одного свободного местечка никогда не бывало. Наконец, этот вечер наступал!
Зал и сцена залиты огнями. Известные поэты-профессионалы и поэты-любители в торжественной части вечера говорили о классической и современной поэзии, о новых именах в ней, читали свои стихи. Но особенно рассеръёзничаться не давали пародисты. Известно, их жанр никого не оставит равнодушным. Зал откровенно веселился, когда звучали экспромты на стихи присутствовавших поэтов, неосторожным словом вызвавших огонь на себя.
Торжественная часть заканчивается награждениями, чествованием. Для нас, чтецов, начинается самое ответственное время: мы читаем стихи! Стоишь на авансцене, за тобой глухая стена плотного занавеса и… отступать некуда… Зал, заполненный до отказа, ждёт: с чем ты вышел, в чём хочешь убедить, во что заставишь поверить?!
С ужасом узнаю, что буду читать сразу за самим Павлом Николаевичем. В отчаянии ищу его глазами, но он глубоко за кулисами, в тёмном уголке.
На свой номер Павел Николаевич вышел уверенно, нет, не так, - он прошествовал властно и царственно…
Его голос - то рокочущий, то взывающий, то грозящий, то умоляющий - уничтожал мою попытку сосредоточиться и отрешиться от всего перед своим выходом. И вдруг – крик! Крик боли! Крик расставания с жизнью!.. Моё сердце сжалось от острой тревоги, но зал взорвался аплодисментами. По тяжёлому занавесу прошла волна, как будто кто-то шёл и перехватывался по нему…
…Со сцены ушёл Великий Артист! Ни один человек из набитого зала не понял, что Лебединский на их глазах встретился, чтобы уже не разлучиться, со своей смертью…
За занавесом его, бессильного, подхватили на руки. Вечер продолжался. Объявили мой номер. Потом уже я узнала, что нашего учителя увезла «скорая».
Наступившее утро не застало его на нашей многогрешной Земле.
Порядки тогда были строгими. Руководили и преподавали, за малым исключением, женщины, и расслабиться они не давали. Но нас с подружкой отпустили проводить в последний путь Павла Николаевича.
С директором районной библиотеки Неллей (она демократично веля себя с нами, и мы называли её просто по имени) мы с подружкой и ещё несколькими чтецами пошли в дом почившего Павла Николаевича. В двухкомнатной квартире почти не было мебели. Поразило обилие цветов во всевозможных горшочках, кашпо, вазонах.
Посреди гостиной стоял стол, вокруг него стулья, на одном из которых, облокотившись, бессильно опустив голову на руки, молча, сидела вдова покойного. Она не повернула к нам головы. На соболезнование Нелли не ответила – обижалась на неё, так как неоднократно просила не привлекать Павла Николаевича к занятиям в кружке, редкое из которых не заканчивалось для него сердечным приступом. От любой нашей помощи отказалась.
Тут же находились актёры из театра. Несмотря на свободные стулья, все стояли. От них мы узнали, что гроб с телом будет установлен в театре. Один из актёров нам тихо сказал, что уже появились пролески (в наших местах эти нежные цветы называют подснежниками), покойный их обожал. И мы сразу же поехали за ними в лес.
Зал в театре, где стоял гроб, был неярко освещён, тихо звучала траурная музыка. Масса подснежников, голубевшая мелкими цветками и окружавшая гроб, казалась непролитыми, навек застывшими слезами…
Мы, совсем юные, только вступавшие в жизнь, сподобились увидеть великое искусство и великую же к нему любовь и жертвенность. Желание поведать об этом привело нас в редакцию. Вот тут и задали нам те вопросы:
- А что о нём в некрологе писать? Как он с женой по лагерям мотался?!.
На улице Неля полушёпотом нам рассказала:
- Павел Николаевич Лебединский служил в столичном театре, его с женой репрессировали и они отбывали ссылку в лагерях, где жена и погибла. Павел Николаевич за ней бы последовал, но любовь и самоотверженность одной женщины, тоже репрессированной, спасли его. Впоследствии она стала его женой и вот... теперь овдовела. Отбыв ссылку, они приехали в наш город. Павел Николаевич служил в здешнем театре до своей отставки, все годы жили постояльцами в частных домах и совсем недавно получили эту квартиру…
Всю свою жизнь трепетно и нежно я храню память о Павле Николаевиче Лебединском, великом артисте, великом человеке.