Глава X
Они гуляли по городу вместе, впервые за долгое последнее время. И им всего было мало: они не могли надышаться этим воздухом, им было мало солнца, мало всего мира! Нагулявшись, сели в лодку на пристани. Он сел на дно лодки, а она облокотилась на его ноги, и они смотрели на восток, а солнце грело его спину, и он словно прикрывал Евгению от света. Ему было невероятно сладко и приятно ощущать ее тяжесть на своих ногах, а Евгения не знала, что может быть более приятным, чем чувствовать его спиной и плечами. Чувствовать, что он рядом. Навсегда. И никогда он ее больше не бросит, потому что ей так спокойно, так упоительно спокойно быть рядом с ним, и она ни на что на свете не променяла бы эти счастливые мгновения…
Он возвращался домой, когда на город опустились сумерки. Прокручивая в памяти прошедший день, подаренный Евгении и ему, он не замечал, куда шел. На простом человеческом «автомате» он шел к себе домой, когда на его пути выросли словно из-под земли (а на самом деле – из-за кустов сирени, растущих по краям его пути) несколько мужчин, от которых за версту несло алкоголем. Они распевали похабные песни во всю мощь своих легких, прокуренных, простуженных.
Он словно вышел из транса и заметил эту компанию. Но путь назад уже был отрезан одним из мужиков…
Евгения только что рассталась с ним у своей двери. Настроение у нее было настолько умиротворенное, что она, зайдя на кухню приготовить себе чаю, стала напевать какую-то песенку. Так она мурлыкала себе под нос и когда ставила чайник, и когда наливала в ярко-красную чашку бордовый ароматный чай. Евгения села за маленький столик в их тесной кухоньке, и поднесла кружку к губам, и… И перед глазами у нее все поплыло, размазалось. Кроваво-красное пятно чашки расползлось, и приняло форму чего-то совсем уже невообразимого. В животе у Евгении словно затянулся узел, которого с дюжину минут назад не было вовсе. Сердце сначала замерло, а потом понеслось как бешеное; перед глазами хоровод красок сгустился и наконец почернел, и Евгения схватилась за голову, потому что в ней едва не взорвалось что-то, что зародилось в то мгновение, как Евгении стало плохо. Виски разламывало на части, в ушах стоял шум и какой-то даже звук, похожий на визг, только гораздо выше, на пределе. И внезапно все это кончилось. Пятно снова стало кружкой с чаем, а Евгения еще с минуту сидела и рассматривала поверхность стола, раскрашенную под мрамор. И в нарисованных трещинах она увидела его, лежащего и словно кричащего… Евгения все поняла. И побежала к его дому.
…Один из мужиков поднял в воздух бутылку водки, в которой оставалось содержимого пальца на три, словно некое знамя, и проорал: «Смотрите, мужики, кто идет! Эй, салага, - прохрипел он. – Скажи-ка друзьям-приятелям, который час?». Он никогда не носил часов, и понятия не имел о времени. «Ну, я не знаю, часов одиннадцать…». «Да, ты уверен? Точно одиннадцать? Или ты решил мне соврать, гаденыш?!». «Да я же сказал, что не знаю». А мужик прохрипел: «Все слышали? Он мне грубит! Ну, счаас я тебе задам, мразь…..» и грохнул бутылкой о бордюр…
Она еще издалека увидела, что что-то происходит. Она видела компанию пьяных мужиков, слышала их крики, но не могла понять, что они делают и что именно кричат. Но через минуту она все поняла. Евгении не хватило смелости побежать туда и броситься на этих тварей, что осмелились поднять руку на него… Но стоять в ста метрах и смотреть, как они убивают его, было еще невыносимей. Она села у стены дома и заплакала от безысходности, от собственного бессилия и от собственной трусости. Но, стоило ей взглянуть на то, что там творится, и ее пробирала дрожь. Но, может быть, это было от того, что каменная стена дома была холодной…
После того, как пьяная компания разошлась, Евгения еще долго не могла заставить себя взглянуть в ту сторону. Она догадывалась, что должна была там увидеть. Но слишком не готова была это увидеть.
Словно во сне, она встала и пошла в ту сторону, смотря себе под ноги. Не поднимая головы, считала шаги. Десять. Двадцать. Тридцать семь…Тридцать восемь… Тридцать девять шагов. И когда она увидела его, сразу забыла про то, что считала шаги. Про то, что сидела у дома, не в силах заставить себя встать. О том, что было раньше.
На лице, руках, одежде, и на дороге был океан крови. А из шеи торчало стекло…
Голос Евгении напрягся, словно в крике, но она не смогла выдавить ни звука. Она закрыла глаза, но ярко отпечатавшийся образ выкинуть из головы не смогла. Он лежал у нее на руках. И она ничего не видела за пеленой слез, кроме него. Его глаза были раскрыты, и он невидящим взглядом смотрел в небо, которое для него навсегда останется ночным, безоблачным, и на нем будут всегда сиять невероятно яркие звезды. Рот его был приоткрыт, словно в удивлении. Ей вдруг показалось, что если она его поцелует, то он оживет. Да, да, именно так! Она оживит его, надо только…
Его губы впервые не ответили на ее прикосновение, и это было настолько непривычно и ужасно, что слезы лишь сильней закрыли ей глаза. Ей в первый миг почудилось, что он жив, и сейчас он встанет с этой ужасной дороги, обнимет ее… Но этого не случилось. И Евгения сидела, сидела, сидела, держа его голову на своих коленях. Свет фонаря освещал его лицо, залитое кровью, и безжизненные глаза, и отражался в этом стекле, которое врезалось в его шею... Евгения не решилась вытащить его, она боялась прикасаться и даже вообще ей было очень жутко смотреть на это стекло.
Евгения не помнила, как она дошла до дома, и не могла понять, как вообще после всего этого решилась идти через весь город одна, ночью. Она дошла до своей постели и легла прямо на покрывало, не разбирая ее. Ни на что не было ни сил, ни желания. От слез уже болели глаза, и чувствовался озноб: поднялась температура. Но Евгении было все равно, пусть хоть небеса обрушатся, или земля разверзнется… Ничто не имеет смысла.
Она проснулась от лучей солнца, лижущих ее ноги. Но она даже не пошевельнулась, чтобы закрыть окно или переменить позу. И лишь сильная дрожь выдавала ее боль. Но Евгения не чувствовала ни того, ни другого, не глядя смотрела на рисунок на стене. Один из первых, он был удачный и очень чувственный: ангел с крыльями, смотрел в небо, с неописуемой какой-то неясной надеждой, руки были раскинуты в стороны, а ладони открыты. И вся его поза выражала мольбу, за все, все, что творится на земле. Словно он один просит прощения если не у Бога, то у чего-то другого могущественного выше, а на земле и не подозревают, что за все сотворенное можно было бы легко их всех сжечь или закидать камнями.
Евгения чувствовала сильное желание закричать во весь голос, и не что-то конкретное прокричать, а просто так, чтобы дать выход всему, что накопилось внутри. Но что-то сдерживало ее.
Солнце, двигаясь по невинному голубому небу, все больше заливало комнату. Когда оно добралось до кончиков пальцев, Евгения вздрогнула.
« Больно… очень горячо. Словно горю в огне… зачем все так случилось? В чем он был виновен? Больно… БОЛЬНО……»
Она не выдержала и с каким-то диким звериным рыком задвинула шторы. Огненная боль не прошла, но перестала нарастать. И стала медленно, неторопливо затихать. Евгения опустилась на пол и тихо заплакала…
Глава ХI
Зима. Она очень красива – белые просторы, светлые ночи… Раньше Евгения очень любила зиму – короткие дни, прекрасное мерцание снега в лунном свете, таком многообещающем… таком вечном. А сейчас Евгения стояла перед окном, заклеенным заботливыми родителями на зиму. Стояла, смотрела и – не замечала ничего.
За это время она выслушала шесть тысяч лекций на тему «надо жить дальше». И каждый раз слышала одно и то же. «Если бы хоть кто-нибудь из них знал, каково это», думала она. И понимала, что нельзя иначе. Но можно ли это назвать жизнью? Жизни нет, когда теряешь ее смысл, сказал один философ. Никогда раньше Евгения не думала, что это к ней отнесется.
За окном ярко светило солнце, но не жгло кожу Евгении. Только перед глазами прыгали белые кузнечики, но физической боли не было. «Прекрасный день,- подумала она.- Яркий…» И снова мысли ее куда-то уплыли.
Вечером этого же дня она села за стол, положила перед собой лист бумаги. И впервые в жизни достала акварельные краски. Провела тоненькую нежно-голубую черту внизу, с полосами потемней, и посветлей. Чуть выше – ярко-алый широкий мазок, и тут же, чертой, слегка касаясь красной, темно-фиолетовая полоса, и незасохшие краски причудливо перемешались между собой. Выше, тоже задевая лиловый край, небесно синий, и мягкий, нежный, осторожный переход выше к серо-голубому. А посередине, прерываясь первой нежно-голубой чертой – кроваво-красное зарево. Получилось совсем как за окном, но все-таки что-то было не так. Евгения смотрела и не могла понять, что не так.
И вдруг поняла.
Рисунок, созданный ею, был реален, небо за окном – нет. В ее рисунке жизнь была, а закат за окном – безжизнен.
Тем временем солнце за окном село, кинув прощальный взгляд на мир. Евгения вышла из комнаты, зашла в гостиную. Мама и папа смотрели телевизор, но, услышав Евгению, обернулись.
- Тебе чем-то помочь? – в последние несколько месяцев они были готовы ради нее на все.
- Нет, все в порядке. – Ага, в порядке, если не считать того, что вы видите меня в последний раз… - Я… Я на минутку выйду на улицу, к друзьям.
- Конечно, о чем речь! Ты в последние дни совсем из дома не выходишь. Только оденься потеплее, хорошо?...
Ну да, к друзьям… Но Евгении уже было плевать на ложь.
- Конечно...
Она вышла на лестничную площадку. Прохладный воздух охлаждал кожу, и Евгения сняла очки и бросила их. Больше не понадобятся…
Тридцать девять ступенек. Столько же, сколько и в тот вечер было шагов до него.
Она толкнула перед собой дверь и вдохнула морозный воздух зимнего двора, который она видела восемнадцать лет. На улице было не души. Она еще раз, в последний, оглядела его и двинулась в лес.
Мороз острыми лезвиями резал кожу. Глазам было больно от встречного ветра. Но как только она дошла до леса, ветер стих, и тишина стала давить на уши. Не было слышно ни единого крика совы, ни единого шороха зверя, ни даже со стороны города – никаких звуков. Вообще-то хотя бы с дороги должны были быть слышны машины, но тишина стояла настолько мертвенная, что невозможно было понять, есть в мире хоть что-нибудь живое или нет.
Евгения шла по лесу. Заснеженные деревья в лунном свете казались синими великанами, но она их не боялась. Мороз стремился заставить ее повернуть домой, или хотя бы поежиться, но она шла свободно, даже не засунув руки в карманы. Пролетевшая мимо птица едва коснулась ее волос и резко вскрикнула, но Евгения даже не вздрогнула, даже не прикрыла глаз. Она нашла березку, которую заприметила со своего еще самого первого похода в лес. Стряхнула снег со ствола, ощутив легкое покалывание в кончиках пальцев. И, не замечая того, что она лишь в легком свитере и джинсах, что она прошла около километра босиком – она обняла тонкое, грациозное деревце, и тут, несмотря на холод, она уснула…
***
Ей снилось, что она плывет в полупрозрачной толще воды, лучи солнца разрывают ее на части горячими потоками. Под ней диковинные растения и рыбы, и она словно бы и не дышит даже, а просто плывет. И ей было так спокойно, что она не вспоминала – да и не хотелось ей этого – ни своего имени, ни кто она, ни почему она здесь оказалась.
И все-таки ее мучило одно чувство: чувство присутствия еще кого-то. Она почти физически ощущала, что рядом кто-то есть. Но она не боялась его, она хотела, чтобы он рядом был. И она наслаждалась водой.
И заметила некоторые изменения. Лучи солнца стали гаснуть, исчезать. Евгения рванулась к поверхности, к теплу. А когда выплыла, огляделась вокруг и изумилась.
Вокруг простирались горы. Высокие, горделивые. И прямо над пикой вершины одной из них было солнце.
Это было не то солнце, к которому она привыкла. Это солнце уже начинало гаснуть. Из невыносимо яркого белого (во много раз ярче привычного) оно стало уже светло-розовым. И Евгения поняла, что оно умирает. Она просто плыла по направлению к солнцу, словно пытаясь доплыть до него и возродить собственным теплом. Но вот оно уже ярко-алое, и в алом свете вода казалась кровью. Словно Евгения плывет в океане крови…
Бордовое солнце опускалось. Оно оказалось намного ближе, чем Евгения предполагала. Оно соскользнуло с неба и упало совсем недалеко от Евгении. Гигантское светило стало опускаться под воду.
По непривычке забыв вдохнуть воздуха, Евгения погрузилась в воду. И увидела, что гигантский пламенный шар распадается, как штукатурка, и плавящиеся куски погружаются на дно. А в центре шара…
В центре она увидела его. Его, родного, милого, так давно не виденного, но от этого нисколько не забытого и еще сильней любимого! В изумлении она не могла сделать ни движения, и вот он подплыл к ней… Она не верила, что снова видит эти глаза с крапинками… И она поняла, что так и должно быть. Поэтому она здесь и оказалась.
- Зачем ты это сделала?.. – словно с укором спросил он, но с бесконечной любовью и заботой держа ее руки.
- Чтобы снова почувствовать твою улыбку… - ответила она, приближаясь к нему и обнимая.
И в кромешной тьме покинутой солнцем воды им не нужно было видеть друг друга.