1
- Одна…, - Олеся вышла из ванной с виновато опущенными глазами, - опять одна полоска. Это, наверное, всё из-за меня. Надо к врачу.
Она села рядом со мной.
- Дима, - Олеся хотела ещё что-то сказать, но не смогла больше произнести ни слова. И я был благодарен ей за это. Чем дольше живешь с женщиной, которую разлюбил, тем больше ценишь тишину.
Было время, когда я, возвращаясь домой, замирал, прислушиваясь к шагам открывающей мне дверь жены, страшился того, что на этот раз она открыла мне на тысячную долю секунды позже, чем обычно, - значит, не так сильно ждет. Теперь я даже с работы возвращался не на метро, а на автобусах (с двумя пересадками), - так дорога домой занимала на полтора часа больше.
И стоять в толпе усталых, раздраженных людей, случайно разделивших со мной наземный транспорт, мне было куда легче, чем смотреть в глаза жены, которую я когда-то сильно любил.
2
Вначале я думал, что ничего не получится. Некогда страстно желаемое тело давно стало бременем, испытанием честности чувств. Я подходил к кровати как к месту казни. Но близилось 20 мая, - день рожденья нашей дочери. День, превратившийся для нас из самой счастливой даты, – в проклятие. И теперь мы ждали этой даты с тем же страхом, с каким оставшиеся дома одни дети ждут наступления сумерек.
Давно опостылевшее Олесино тело стало надеждой на спасение. Ведь однажды оно смогло дать жизнь крохотному существу, Танюшке, ставшей для меня смыслом не только моей жизни, но и всего этого мира.
Олеся знала, зачем я ложусь с ней в постель. Я думал, что наша дочь вернется к нам новым ребенком. Но тесты на беременность показывали одну полосу. И я уже переставал надеяться на чудо.
3.
Я стал отцом в девятнадцать лет. Многие мои знакомые в этом возрасте ещё не помышляли о семье.
Стоя у окна роддома, не в силах уйти домой, я услышал за спиной: «эй, парень!», и тут же меня хлопнули по плечу.
- Твоя тут? Рано, рано ты. И охота этим бабам рожать! Ещё мучениц из себя строят! Верно говорят, слышал: «лучше один раз родить, чем каждый день бриться»? Ещё в старину я читал, твари какие-то придумали, - мужу, когда его баба рожает, кашу давать, и в кашу соли ложек 20, перца не меньше, гадости всякой там, и, значит, давай, ешь до дна, давись, чтоб вместе со своей бабой мучился, чтоб знал каково ей рожать. Какие придурошные это придумали?! Мужику, наоборот, в это время отдых нужен. Жена, пока беременная ходит, все нервы вымотает. Давай отдохнем хоть пока они там, - кивнул он на окна роддома.
Он сказал, что у него недалеко есть знакомые, недорогие «девочки» и настойчиво звал меня пойти к ним вместе. Ещё он говорил, что если сейчас у меня нет денег, то даст мне в долг.
4.
Жизнь с нелюбимым человеком бывает невыносимей тюремных стен. Раздражающий взгляд его, любое движение, слово, - всё превращается в удушающие своей несвободой решетки. Кажется, что где-то там, далеко, совершается настоящая жизнь, горят праздничные огни, а ты медленно и мучительно умираешь в застенках чужой, потной души.
Я бы расстался с Олесей. Уже хотел расстаться, шёл неся эти злые слова признания нелюбви, в каком-то ожесточении, представляя, как сейчас, в нашем доме, брошу бомбу слов в Ложь наших отношений.
В метро был переполох. Все суетились, кричали, спорили. Голос из динамиков предупреждал, что отправление вагона задержится.
Девочку, прыгнувшую на рельсы, удалось спасти.
Я видел её глаза. Если прав Ницше, говоря про смерть Бога, то умирает он не иначе как в глазах разуверившегося во всём ребенка. Страшно смотреть в такие глаза. Кажется, что на небе нас уже никто и никогда не будет ждать. Никого из нас.
Эта девочка, совсем ещё несмышленная кроха, хотела броситься под поезд, потому что родители сообщили ей, что скоро разведутся, и задали дочери вопрос – с кем она останется.
Неделей раньше она видела на даче, как случайно перерубленный лопатой червяк, расползается в разные стороны. Она хотела, чтобы поезд сделал из неё две половинки. Знала, что будет больно, но ей было не страшно. Главное, чтобы можно было жить с обоими родителями.
Я думал о том, что не смогу объяснить нашей дочери, почему мы расстались с её мамой. Я всё ещё верил в чудо. В то, что Таня найдется. В то, что она опять будет жить с нами.
5.
Хотя в чудо, во всякое волшебство можно было перестать верить ещё тогда, восемь лет назад. Я не хотел, чтобы меня убивали на глазах у моей дочери, пусть даже на экране. Потом я не мог объяснить ей, куда меня дели из фильма.
Кроме того, я знал, что четкого сценария нет. Впереди было ещё огромное количество серий. А от меня избавились в самом начале. И когда спустя месяц мне позвонили из студии, пригласили на съемки, я радовался не столько тому, что продюсеры, режиссеры поняли, что без моего участия сериал стремительно теряет рейтинги и придумали какой-то фантастический поворот сюжета, чтоб вернуть меня в фильм, сколько тому, что моя кроха будет опять видеть меня на экране.
- Не беспокойтесь, - сказали мне на студии, - много времени мы у вас не займем. Только один день. Просто тогда сцена вашего убийства какая-то невыразительная, смазанная получилась. Покажем в ретроспективе, как вас убивают. Сделаем ярко, образно. Чтобы било по нервам.
Сцену моего убийства снимали пять часов. Мне было тошно. Но я думал, что всё равно воскресну, пусть не в глупом фильме, а когда приду домой, увижу дочь, и она с важным видом будет рассказывать, как у неё дела в детском саду.
Но смерть была не на съемочной площадке, среди бутафории. Настоящая смерть ждала меня дома, где сидела зареванная Олеся. Она вела Таню домой, из садика, какая-то толпа, люди…на секунду выпустила руку…..и всё…никого….Тани нигде не было. Дикое наваждение, что-то невероятное.
Не знаю, каким образом оба мы не оказались в психиатрической больнице. Несколько лет прошло в бесконечных тщетных поисках. В злом чаду отчаяния.
6.
Почему-то я раньше не замечал, что в городе столько объявлений о пропавших людях. Стариках, женщинах, детях. Страшно было думать о том, где они, куда они все исчезают.
7.
Я завел специальную копилку, смотрел на неё со священной надеждой. Я собирал деньги для дочери, веря, что когда-нибудь мы всё-таки найдем её, я смогу купить, подарить ей всё-всё-всё, что она захочет.
8.
Мне предложили странную работу. Я сидел в кафе, ко мне подошел какой-то человек.
- У вас вроде лицо неглупое, - сказал он мне, - и такой тоской от вас несет, что вообще…
Я огрызнулся, но он заговорил о деньгах. Деньги нужны мне были для заветной копилки. Никакие режиссеры не хотели больше иметь со мной дела, зная, что на съемках я могу заплакать в самый ненужный момент. Я больше не годился на роль даже плохого актера.
Оказалось, ко мне подошел хозяин кафе, где действовали постоянные акции «шведского стола», - платишь на входе и ешь сколько хочешь.
- Вообще, дело выгодное. Но тут повадились…Ходят несколько человек, лопают и лопают, лопают и лопают, не понимаю куда влезает в них только! Так вот, задумка у меня. У нас там ведь столиков нет, просто стол большой, в непринужденной обстановке, сидеть им ни к чему за столиками, больше слопают, а так, на ногах много не простоишь. ..Так вот я хочу, чтобы вы к этим субъектам, хитрованам-обжорам этим, присоскам этим, в доверие вошли, и как-нибудь так им помогли не по-хорошему на жизнь взглянуть, чтоб у них вообще кусок в горле застрял, - мечтательно протянул он, - чтоб полностью аппетит исчез.
Через месяц тот же хозяин кафе объяснял мне: «Всё замечательно, всё просто идеально. Оплата – как договаривались. Но, знаете, вы как-то так на наших посетителей влияете, причем на всех, что они не то что есть больше не хотят ничего, вообще думают, как руки на себя наложить. Понимаю, когда с обжорами. Тут всё по-честному Пусть вешаются сколько душе угодно. Но если человек просто невинный бутербродик хочет скушать, а вы ему такое про жизнь…Я скоро с вами вообще закроюсь.
9.
В своих бесконечных поисках нашей дочери я познакомился со многими, чья жизнь многие годы тоже сводилась лишь к одному - отыскать любимого, родного человека. Я услышал много очень страшных историй. И одной из самых страшных для меня оказалась эта:
- Я думал, что девочка моя погибла, что убили её, что нет больше на свете её. Но нет. Она просто сбежала от нас. Спустя семь лет я встретил её. Случайно. Она рассказала мне. Больше не могла выносить нас с женой, вечные наши ругани, драки. Сначала в другом городе оказалась, потом вернулась. Хотела к нам пойти. Запряталась, закуталась в шарфы какие-то, последила за нами.
«Увидела, что вы такие же, как и были. Поняла, что гораздо лучше жить без вас. Даже если ночуешь на вокзале».
10.
Я очень хотел, чтобы пропадающую где-то бедную девочку нашу ждала волшебная земля счастливой родной семьи. Для этого у нас должна была быть Любовь. Любить Олесю я давно больше не мог. Жил надеждой, что появится кто-то, кого мы полюбим общей любовью. Сначала верил, что Таня вернется к нам новой дочерью, сестрой своей единокровной, поэтому так надеялся на дату 20 мая, отчего-то думая, что священное число рождения первой нашей дочери даст жизнь и другой. Но ничего не получалось. Как будто в нашей семье никто не хотел больше рождаться. Я представлял, что на небе Бог дает выбирать душам будущих детей, которым суждено воплотиться на земле, - в какой семье им предстоит родиться. Нашу никто не хотел выбрать.
11.
Я чувствовал невыносимую вину перед Таней не только за то, что произошло с ней (это мы не смогли уберечь её), но и за то, что больше не могу любить её мать.
12.
Это была совсем кроха, - смешная, какая-то беззащитная, её отдавали у метро «в хорошие руки». Маленький живой комочек…Я не мог не взять её к нам домой. С того дня многое изменилось. Олесе она очень понравилась. Нам теперь было кого любить.
13.
Самое счастливое, радостное, волшебное случается лишь однажды в жизни, как, верно, и положено всякому волшебству. А всё ужасное, невыносимое настолько, что кажется может произойти лишь один раз в жизни, - повторяется точь-в-точь…..
Мы души не чаяли в нашем крохотном, смешном существе.
И, ненавидя уже жену свою, ходил, искал по всем улицам теперь не дочь нашу, а ласковую собаку. Олеся думала, что она так привязана к нам, что с ней можно гулять и без поводка.
Олеся опять сидела передо мной, зареванная, несчастная, как много лет назад.
Я ненавидел её теперь.
14.
- Собачку ищите, - сказали мне сидящие на скамейке бабушки, - видели мы. Да, да, точно она. Без поводка. Только конец вашей собачечке. Тут один ненормальный ходит….бездомных собак убивает. Как выглядит? Да мы вам его покажем.
15.
Они схватили меня за руки. Стали выворачивать, Думали, очевидно, что я собрался бежать. Но я вскочил, потому что меня поднял на ноги крик. Мой собственный крик внутри меня. С такого внутреннего крика начинается, наверное, долгое сумасшествие.
Я перестал отвечать на вопросы. Молчал и когда меня стали бить. Мне уже было всё равно.
Сначала я объяснял, почему набросился на этого человека, зачем избил его до полусмерти, - до выбитых зубов, покореженной челюсти…Я признавал вину и был готов к любому наказанию. У меня уже не было никого в этом мире. Никого, кого бы я любил.
Но потом они сказали мне, что этот человек (чье хмурое лицо, сросшиеся брови, неуклюже выпуклый нос, - так оттолкнули меня при первом же взгляде), - несколько повредился умом, когда прямо на его глазах бездомные собаки разорвали в клочья потерявшуюся маленькую девочку. Он пытался защитить её, оказался в больнице со множеством ран.
Это была моя дочь. Я понял, что это была моя дочь, та потерявшаяся, маленькая девочка….Всё взорвалось в голове, - её детское личико, улыбка, которую разрывают клыки бездомных собак, его выбитые зубы, испуганный взгляд потерявшейся девочки моей, его лицо, всё в крови…..дело рук моих.
Всё – дело рук моих.
16.
Я молчал, когда Олеся приходила ко мне на свидания. Не хотел ничего говорить.
17.
В камере я тоже говорил немного. Думал всё время о том, что всё очень тесно переплетено в нашей жизни. Жизнь – одна большая, огромная паутина, которую все мы плетем, все вместе, друг для друга, становясь поочередно то жестокими, безжалостными пауками, то беспомощными мухами.
18.
Когда я вышел из тюрьмы, мы развелись. Но я не хотел жить с Олесей не только в общей квартире, даже в одном городе. Я постарался уехать как можно дальше. В самый заброшенный город.
19.
Это была Она. Прошло столько лет, но я всё равно узнал её. Отец не может не узнать своей дочери, как бы долго не видел её. Она была замерзшая, бедная, с очень усталыми глазами, в какой-то непонятной куртке.
И ещё – Она была уже совсем взрослой.
20.
Я вспомнил о копилке, оставшейся в другом городе, своей давней мечте купить Танюше воздушных шариков, мороженое, велосипед, всё, что она захочет.
Она была уже совсем взрослая, моя девочка. И прижимая её к себе, я вдруг увидел исколотые руки её. Я понял, что это значит. Я не сказал ничего. Но я знал, что сделаю всё, выбьюсь из всех сил, чтобы она бросила колоться.
21.
То, что с ней произошло, - было страшно. Тогда, в детстве, её украл какой-то подонок, потом её продавали….увезли в другой город, заставляли «работать», посадили на иглу, потом ей удалось сбежать.
– Дурочка, дурочка моя, - шептал я, - почему ты не приехала? Мы так искали тебя, так искали! Мы бы всё, всё сделали для тебя!
- Я думала, что вам будет лучше, если бы я умерла.
22.
Я уже позвонил, договорился с врачом наркологической клиники, нужно было скорее увозить её отсюда, здесь она жила с каким-то наркоманом.
Я ещё верил, что вылечу её, что мы будем счастливы. Я позвонил Олесе.
- Мама с ума сойдет от радости, когда тебя увидит.
23.
Она вся дрожала.
- Папа…
Она назвала меня «папой». Какое счастье за столько лет услышать это слово от любимой дочери.
- А ты говорил, что всё бы для меня сделал?
- Конечно,- замотал я головой.
- Не маши головой, - сказал она, - ты похож на Петрушку. Я…я убила человека. Вот нож…видишь кровь…Я могла бы тебе наврать, ты бы поверил…Могла что-то выдумать…Но нет…Я виновата. Сама. Просто подрались. Вот нож…Если ты возьмешь его, там будут твои отпечатки. Мы пойдем, туда…где…ты понимаешь….и ты скажешь, что ты. Ты убил его.
(Мне казалось, что я схожу с ума).
- Ты ведь сказал, что всё сделаешь для меня. Папа…решай…нам надо идти быстрее, чтобы я показала….пока не приехали…надо успеть. Пока не приехали. Решай, - повторила она, - Ты ведь знаешь, я ничего в жизни не видела. А тут – тюрьма. А ты старый. Ты уже старый, папа. Так что?
- Я …уже сидел в тюрьме, - мой голос стал совсем беспомощным и жалким.
- Да? – усмехнулась она, - значит, не привыкать.
«И я…я ещё не старый», - чуть было не сказал я.
- Ладно, - сказала она, увидев кого-то в окне, - за мной уже приехали. Сейчас придут сюда. Не бойся. Я уже сама позвонила. Сказала, где буду. Объяснила, что мне надо «попрощаться с папой». Папа…Тоже мне папа….О доченьке мечтал? О том, как мороженку ей купишь, на велосипедике покатаешь…Ты в тюрьму ко мне не приходи. Не надо. Правда, не надо. Знаешь, почему я к вам не приехала, когда сбежала? Потому что простить вам обоим не могла, что вы так меня и не нашли. Когда по-настоящему любят, то обязательно-обязательно найдут. (и тут в глазах её, на одну секунду появилось что-то мечтательное, детское, и тут же исчезло).
Раздался звонок.
Я знал, что сейчас войдут и наденут наручники на мою дочь.