К речному вокзалу тянулся густой поток отдыхающих людей. Народ двигался, словно по эсколатору, тихо и спокойно. От вокзала к главной площади города такой же поток, но, кажется, ярче, свежей и привлекательней. По обе стороны улицы густая зелень диких яблонь, будто берега реки.
Рита приходила сюда почти каждый день. Садилась на один и тот же диван, возле крутых ступенек, ведущих в здание вокзала. На коленях, как всегда, сидел Вовка.
Сначала он сидел смирно, смотрел на предвечернюю реку, по которой то и дело прошмыгивали лодки. Показывая на них, он восторженно выкрикивал:
- Мама, во-о-он!
- Что?
- Во-о-он.
Затем они снова смотрели на рябоватую поверхность воды, играющую бликами заходящего за горизонт солнца. Разбавленная лучами солнца вода почти сливалась с цветом неба и получились какие-то новые переливы красок. Только мол, перерезая малиновую гладь реки, оставался серым.
У Вовки постепенно гасла заинтересованность происходящим на реке, и он начинал вертеться, егозить, стараясь слезть на бетонную площадку пирса. После нескольких настырных попыток ему это удавалось. И моментально его красные ботиночки, с напущенными на них штанишками, выбегали на середину площадки. Беленькая шапочка повертывалась в сторону матери, но, убедившись в свободе, начинала мелькать среди отдыхающей толпы.
Он путался в ногах. Его подталкивали. Когда это надоедало ему, становился к забору, который отгораживал портальные краны, похожие на огромных гусей, и смотрел на проходящих мимо пап и мам с малышами на руках.
Рита в это время отдавалась воспоминаниям. Они беспрерывной нитью тянулись перед глазами одно за другим. Тут и детдом в небольшом селе Удмуртии. Ремесленное училище... Временами промелькнет оранжевая нить; теплая и притягивающая или голубая - такая нежная и зовущая куда-то. Она любит этот цвет. Цвет молодости, веселья и беспечности. Потом снова серая нить. Нить её жизни.
Вспомнила Рита и тот день, когда приплыла сюда на "Ракете" с годовалым Вовкой на руках, в город Чайковский, не зная никого. Ночь сидела на вокзале. Дотрагиваясь губами до лица спавшего сына, несколько раз спрашивала:
- Куда мы, сынуля, с тобой приехали? Зачем? Что нас сюда гнало? Может быть, ради тебя стоило бы смириться с пьянством отца, чем ехать невесть куда?.. Ну, что молчишь? Ты спишь? Спи, спи, сынуля, спи, милый. Больше я не спрашиваю.
В ту ночь Михеева еще долго терзалась вопросами. Почему жизнь так несправедлива к ней? Почему одни довольствуются жизнью, купаются в счастье, а ей вот не дано этого? За что такое наказание, за какие грехи? Ответа не было.
Перекладывая Вовку на другую руку, Рита вслух размышляла:
- Ничего, сынуля, проживем как-нибудь. Люди же живут на белом свете. Здесь комбинат шелковых тканей есть, устроюсь ткачихой или прядильщицей... Куда возьмут, туда и пойдем. Не боги горшки обжигают. А потом ты в школу... и заживем. Правда, ведь, сынуля? Конечно. Ты у меня герой. Она поцеловала сына и впервые за всю дорогу улыбнулась.
Многих Вовка знал в лицо. Знал даже как зовут. Из всех маленьких ему не нравилась Лидка. Потому что всё время капризничает. Вчера, например, долго ревела, просясь у папы прокатить её на "Ракете". Сегодня её нет. Ну и лучше, спокойнее.
Разглядывая праздно одетых людей, Вовка как-то по-детски набычивался, опуская глаза на серую площадку пирса и задумывался.
Хотя и мамка говорит, что всех маленьких покупают в магазине, он не очень верил в это, чувствовал что его надувают, стараются успокоить чтобы не задавал лишних вопросов. Ну и пусть врут, считал он.
Вообще-то он не очень приставал к мамке с вопросами, только когда неожиданно вырывались эти вопросы. Надеялся, что когда у него будет папа, он всё-всё расспросить. Не может же быть так, чтобы у всех малышей были папы, а у него нет. Об этом он догадался сегодня, и надежда ещё сильнее разгоралась в его детской душе. И тут Вовке захотелось почему-то заплакать громко, громко. Даже громче, чем вчера Лидка. Но он не плакал. Не плакал, потому что никто не плакал и считал это неудобным при народе. Дома другое дело, хоть весь день реви.
- Хочешь, моего папку покажу? - подкатился мальчишка на детском велосипеде.
- Нет. - отрезал Вовка.
- Ну и зря. Он, знаешь, какой умный! Знает, как ракеты в небо пускают. Сам мне показывал на игрушках.
Тут Вовка не вытерпел и на глазах у него навернулись слезы. Они тихонько скатывались в уголки губ. Отчего? Он не знал. Может быть оттого, что этот вихрастый мальчик может похвастаться своим папой, он нет. А мог бы и не хуже, но... эта первая не справедливость в его жизни не укладывалась в его детском сознании.
- Как тебя зовут?
Вовка недоверчиво посмотрел на подошедшего дяденьку и тихо ответил:
- Во-ва.
- Тогда всё поправимо. Мальчики с таким именем никогда не плачут.
- А я и не плакун. - оживился Вовка и незаметно смахнул с уст слезинки.
- Совсем хорошо. Хочешь на руки?
Не дожидаясь ответа, Николай ловко посадил его на левую руку и подошел ближе к воде Сначала молчали. Вовка от неожиданности действий дяденьки, а Николай думал о том, что и у него мог бы быть такой сын, но бывшая жена не хотела этого, и они разошлись. Разошлись спокойно, без претензий друг к другу. Он так и не купил будущему сыну облюбованных заранее игрушек.
Вовка начинал смелеть. Задавал вопросы, на которые Маслов едва успевал отвечать. Иногда он путался в обращении. Вместо того, чтобы называть дядей, называл па... Затем спохватывался, молчал, а потом снова сыпалось - "па... дядя, пап... дядя". Настороженность и недоверие исчезало, как туман с реки при восходе солнца. И Вовке не хотелось верить, что это чужой дядя. Это, должно быть, и есть его папа. Просто он его потерял, а сейчас нашел. Таким он его и представлял. Знающим, добрым, с ласковой улыбкой и с такой же грубоватой от загара шеей, за которую он держался, чтобы не упасть.
Наверное, долго бы длилась эта восторженная беседа двух мужчин - большого и маленького, если бы не мать Вовки. Она появилась неожиданно для Николая, так и для её сына и грубым, сердитым голосом спросила:
- Вы кто такой?
- Да, вроде, человек, - пытался пошутить Николай.
- Вижу, не слепая! - с той же грубоватостью сказала она, выхватывая Вовку с рук Николая.
Увидев лицо Риты, Маслов понял, что эта напускная строгость неестественна, а защита, продиктованная какой-то неурядицей в жизни.
Вовка до самого вокзала махал Николаю рукой. Только когда не стало видно дяди, он второй раз в этот день беззвучно заплакал. Мать его успокаивала, называя несмышлёнышем. А ему совсем не хотелось расставаться с этим добрым дяденькой. И было бы хорошо, если бы он пошёл к ним домой. Вовка показал бы, какие хорошие домики строит из кубиков, за что дядя непременно сказал бы: молодец! Но он за ними не шёл, и Вовке стало ещё обиднее.
Народу не убывало. С правой стороны речного вокзала пирс заполнялся, а с левой, в таком же количестве, убывал. Влившись в этот поток, Николай незаметно для себя очутился в универмаге у отдела детской игрушки с отбитым чеком на серебристый лайнер с батарейками, который давно облюбовал будущему сыну.