Беатрис Поттер Глостерский портной

Елена Медведева 040
МОЯ ДОРОГАЯ ФРЕДА,

потому что ты любишь сказки и заболела, я сочинила историю специально для тебя, новую, которую еще никто не читал прежде.
Самое странное, что я слышала её в Глостере и что это правда, по крайней мере, о портном,  о жилете и о том, что «Больше нет нитки!»

Рождество   1901

  Во времена шпаг и париков, и длиннополых пальто с расшитыми цветами воланами, когда джентльмены носили оборки и шитые золотым кружевом жилеты из падисоя и тафты, тогда в Глостере жил портной.
  Он сидел за окном маленького магазина на улице Западных ворот, сидел на столе, перекрестив ноги, с утра и до темноты.
  Весь день, пока было светло, он шил и штопал, разрезал атлас и помпадур, и лютестрин, материалы имели странные названия и были очень дорогими во времена глостерского портного.
  Но хотя он шил прекрасную шёлковую одежду для своих соседей, сам он был очень, очень беден – маленький старый человек в очках, с щербатым лицом, старыми скрюченными пальцами, одетый в бедную одежду.
  Он разрезал свои пальто без остатка, согласно выкройке, только маленькие концы и лоскутки лежали на столе. «Слишком узко, ни на что не годится, разве что на жилеты для мышей», – сказал портной.
  В один тяжёлый холодный день перед Рождеством портной начал шить пальто – пальто из вишнёвого набивного шёлка, вышитого анютиными глазками и розами, и кремовый атласный жилет, отделанный газом и зелёной шерстяной синелью – для мэра Глостера.
  Портной всё работал и работал, и разговаривал сам с собой. Он отмерял шёлк, поворачивал его всё вокруг и вокруг, и придавал ему нужную форму своими ножницами; весь стол был засыпан вишнёвыми лоскутками.
  «Ширина не подходит, и режем накрест, и опять ширина не та; палантины для мышей и ленты для толпы! Для мышей!» – сказал глостерский портной.
  Когда за маленькими окнами с частым свинцовым переплётом стали падать снежные хлопья, закрывшие свет, портной закончил свою дневную работу; весь шёлк и атлас лежали разрезанными на столе.
  Там было двенадцать кусков на пальто, четыре куска на жилет, там были карманные клапаны и манжеты, и пуговицы должного количества. Для подкладки пальто была прекрасная жёлтая тафта и для петель жилета – вишнёвая нитка. И всё было готово для того, чтобы сшить уже утром, всё отмерено и всего должное количество – за исключением того, что был нужен один единственный моток вишнёвого плетёного шёлка.
  Портной вышел на улицу, когда было уже совсем темно, так как он не ночевал в магазине, он связал оконные ставни и закрыл дверь на ключ. Ночью там никто не жил, только маленькие коричневые мыши, но они входили и выходили без ключей.
  За деревянной обшивкой всех старых домов в Глостере есть маленькие мышиные лестницы и секретные люки; и мыши перебегают от дома к дому через эти длинные узкие коридоры, они могут пробежать через весь город, даже не выходя на улицу.
  Но портной вышел из магазина и нетвёрдой походкой пошёл домой. Падал снег. Он жил почти рядом – во дворе колледжа, следующая дверь от Зелёного колледжа; и хотя это был не большой дом, портной был настолько беден, что нанимал только кухню.
  Он жил один вместе со своим котом, которого звали Симпкин.
  Весь день, пока портной был на работе, Симпкин присматривал за домом и он тоже любил мышей, хотя и не давал им атласа на пальто.
  «Мяу? – сказал кот, когда портной открыл дверь, – Мяу?»
  Портной ответил: «Симпкин, мы можем стать богатыми, но я совсем запутался. Возьми наши последние четыре пенса и, Симпкин, возьми фарфоровый горшочек; купи немного хлеба, немного молока и немного сосисок. И да, Симпкин, на последний пенни из наших четырёх пенсов купи немного вишнёвого шёлка. Но смотри не потеряй этот пенни, Симпкин, так как всё распорото и я зашил хлопчатобумажной ниткой, потому что шёлка у меня больше нет».
  Затем, Симпкин ещё раз сказал: «Мяу?», взял деньги и горшочек и вышел на улицу.
  Портной был очень усталым и уже начинал заболевать. Он сел у камина и стал рассказывать себе о том удивительном пальто.
  «Я могу стать богатым – режем по косой – мэр Глостера женится в рождественское утро, и он заказал пальто и вышитый жилет с подкладкой из жёлтой тафты и тафты достаточное количество; уже больше не останется лоскутков, которые пошли бы на палантины для мышей».
  Портной хотел сказать ещё что-то, но вдруг его прервал едва слышный шум, шедший от кухонного буфета на другой стороне кухни.
  Стик стук, стик стук, стик стук стик!
  «Что бы это могло быть?» – сказал портной, вставая со своего стула. В буфете было много фаянсовой посуды, глиняных горшочков, удлинённых тарелок, чайных чашек и кружек.
  Портной пересёк кухню и стал рядом с буфетом, прислушиваясь и всматриваясь через свои очки. И снова из-под чашки раздался тот весёлый едва слышный шум.
  Стик стук, стик стук, стик стук стик!
  «Это очень необычно»,  – сказал глостерский портной и поднял чашку, которая была перевернута.
  Наружу вышла маленькая живая леди-мышка и сделала ему реверанс. Затем она спрыгнула с буфета и спряталась за деревянную обшивку стены.
  Портной опять сел к огню, грея свои бедные холодные руки и бормоча самому себе: «Жилет разрезан из атласа персикового цвета, тамбурный шов и розовые бутоны на прекрасном флоссовом шёлке. Было ли это благоразумно, доверить мои последние четыре пенса Симпкину? Двадцать одна петля из вишнёвого цвета нити».
  Но в то же самое время с буфета послышался другой едва слышный шум.
  Стик стук, стик стук, стик стук стик!
  «Это становится странным», – сказал глостерский портной и перевернул другую чайную чашку, которая стояла вверх дном.
  Наружу вышла мышка-джентльмен, она сделала поклон портному.
  И тогда со всего кухонного буфета поднялся целый хор маленьких перестукиваний, они то звучали все вместе, то отвечали друг другу, как жуки-часовщики в старом изъеденном оконном ставне.
  Стик стук, стик стук, стик стук стик!
  И из-под чайных чашек, из-под чаш и мисок вышли другие ещё более мелкие мышки, которые тотчас же спрыгнули с буфета  и спрятались за обшивкой.
  Портной сел поближе к огню, сетуя: «Одна и двадцать петель из вишнёвого шёлка! Работа должна быть закончена в полдень субботы, а сейчас вечер вторника. Было ли это правильно, выпустить тех мышей, которые без сомнения собственность Симпкина? Увы, распорото, а нитки у меня больше нет!»
  Маленькие мыши опять вышли и слушали портного; они уделяли внимание модели того чудесного пальто. Они шептали друг другу о подкладке из тафты и о палантинах для маленьких мышей.
  И вдруг, они все вместе побежали вниз по проходу за деревянной обшивкой, торопясь и зовя друг друга, так они бежали от дома к дому и ни одной мыши не осталось в кухне портного, когда Симпкин вернулся назад с горшочком молока.
  Симпкин открыл дверь и влетел внутрь с недовольным: «Р-р-р-мяу», как кот, который был очень сердит, так как он ненавидел снег, а снег был у него в ушах, и снег был у него за воротником, сзади на шее. Он положил каравай и сосиски на буфет и стал принюхиваться.
  «Симпкин, — сказал портной, — где же моя нитка?»
  Но Симпкин поставил горшочек с молоком на буфет и подозрительно смотрел на чайные чашки. Ему хотелось своего ужина — маленькой толстой мыши.
  «Симпкин, — сказал портной, — где моя нитка?»
  Но Симпкин незаметно спрятал в заварочный чайник маленький свёрток и зашипел, и зарычал на портного, и если бы Симпкин мог говорить, он бы спросил: «Где моя мышь?»
  «Увы, распорото!» – сказал портной и печально пошёл спать.
  Всю ту ночь Симпкин охотился и искал по всей кухне, заглядывая в буфеты и за деревянную стенную обшивку, и в заварочный чайник, куда он спрятал нитку, но он так и не нашёл ни одной мыши.
  Всякий раз, когда портной бормотал и разговаривал во сне, Симпкин говорил: «Мяу-гр-р-р» и странно, страшно мяукал, как кошки делают ночью.
  А бедный старый портной был очень болен, в лихорадке, метаясь и поворачиваясь в своей кровати с балдахином; но даже во сне он бормотал: «Больше нет нитки!  Больше нет нитки!»
  Весь тот день он был болен и на следующий день, и на следующий и что же стало с вишнёвым пальто? В магазине портного на улице Западных ворот вишнёвый шёлк и атлас лежат разрезанными на столе, одна и двадцать петель, и кто же сможет прийти и сшить их, когда закрыто окно и дверь крепко заперта.
  Но это не мешает маленьким коричневым мышкам; они вбегают и выбегают совсем без ключей во все старые дома в Глостере!
  А на улице народ с трудом пробирался по снегу для того, чтобы купить индеек и масла, печь рождественские пироги, но для Симпкина и бедного глостерского портного не будет рождественского обеда.
  Портной лежал больной три дня и три ночи, и когда был канун Рождества и очень поздняя ночь. Луна взобралась над крышами и трубами и смотрела на ворота двора колледжа. Там не было ни огонька в окнах, ни одного звука в домах, весь Глостер крепко спал под снегом.
  Симпкину же всё хотелось поймать его мышь, и он мяукал, стоя рядом с кроватью с балдахином.
  Это старая история о том, что все животные могут разговаривать в ночь между кануном Рождества и рождественским утром (однако немногие могут их слышать или знать о чём они говорят).
  Когда кафедральные часы пробили двенадцать, им ответило, словно эхо колоколов и Симпкин слышал это, и вышел на улицу, и побрёл по снегу.
  Со всех крыш и фронтонов, и  старых деревянных домов в Глостере слышалась тысяча весёлых голосов, поющих старые Рождественские гимны – все старые песни, которые я когда-либо слышала и некоторые, которых я совсем не знаю, например Витинтонские колокола.
  Первые и самые громкие петухи закричали: «Эй, дама, вставай и пеки свои пироги!»
  «Ох, не торопится, не торопится, не торопится», – ответил Симпкин.
  А в это время на чердаке, где был свет и звуки танцев и кошки собирались со всех сторон.
  «Эй, обманываешь, обманываешь, кот-обманщик! Все коты в Глостере – кроме меня», – сказал Симпкин.
  Под деревянными навесами скворцы и воробьи пели Рождественские песни; галки проснулись в кафедральной башне; и хотя была только полночь дрозды и малиновки пели, воздух был полон тихих щебечущих мелодий.
Но всё это было немного досадно бедному голодному Симпкину.
  Особенно его сердили тонкие пронзительные голоса из-за деревянной решётки. Я думаю, что это были летучие мыши, потому что у них всегда очень тихие голоса – особенно в сильный мороз когда, также как и глостерский портной, они разговаривают во сне.
  Они говорили что-то таинственное, которое звучало так:
«Жужжи, говорит синяя муха; гуди, говорит пчела;
 Жужжи и гуди, кричат они, и тоже делаем и мы!»
И Симпкин пошёл от них, тряся ушами, словно был ненормальным.
  От магазина портного, что у Западных ворот шёл свет и когда Симпкин подполз чтобы заглянуть в окно, оно было полно свеч. Там было стучание ножниц и трещание нитки, и тонкие мышиные голоса пели громко и весело:
«Двадцать четыре портных
Пошли ловить улитку,
Самый смелый из них
Не решился дотронуться до её хвоста;
Она выпустила свои рожки
Как маленькая коровка,
Бегите, портные, бегите! Иначе сейчас она всех вас
                съест!»
  Потом, совсем без паузы, тонкие мышиные голоса продолжали:
«Просей толокно моей госпожи,
Смоли муку моей госпожи,
Положи всё в каштановую скорлупку
И оставь на час».
  «Мяу! Мяу!» – перебил их Симпкин и стал царапаться в дверь. Но ключ был под подушкой у портного и он не мог попасть внутрь.
Маленькие мыши только рассмеялись и запели другую песенку:
«Три маленькие мыши сели за работу,
Киска проходила мимо и заглянула в окошко.
Что вы здесь делаете, мои малыши?
Шьём пальто для джентльменов.
Могу ли я выйти и отрезать вам нитки?
Ох, нет, мисс Киска, ты откусишь нам головы!»
  «Мяу! Мяу!» – закричал Симпкин. «Эй, обманываешь милый? – ответили маленькие мыши, –
Эй, обманываешь милый, котик-крошка!
Купцы в Лондоне ходят в алом;
С шёлковыми воротничками
И золотыми каёмками,
Так что весело плыви отсюда, торговый корабль!»
  Они щёлкали своими напёрстками для того, чтобы отмечать время, но ни одна из песенок не понравилась Симпкину, он принюхивался и мяукал у дверей магазина.
«И когда я принёс горшочек и гуршочек,
Слипшочек и слопшочек,
Всего лишь на один фартинг
и поставил на кухонный буфет!» – добавили невоспитанные маленькие мыши.
  «Мяу! Царап! Царап!» – бился Симпкин на подоконнике; в то время как внутри мышки вскочили на ноги и все разом закричали тонкими пискливыми голосами: «Больше нет нитки! Больше нет нитки!» И они закрыли оконные ставни и спрятались от Симпкина.
  Но через зарубки в ставнях он мог слышать щёлканье напёрстков и мышиные голоса, которые пели:
«Больше нет нитки! Больше нет нитки!»
  От магазина Симпкин пошёл домой, думая о чём-то. Он нашёл бедного старого портного уже без лихорадки, мирно спящим.
  Тогда Симпкин прошёл украдкой и достал из чайника маленький свёрток с нитками, и стал смотреть на него в лунном свете; и ему стало стыдно своего плохого поступка в сравнении с теми хорошими маленькими мышками!
  Когда портной проснулся утром, первая вещь, которую он увидел на лоскутном одеяле, была моток вишнёвого плетёного шёлка, и рядом с кроватью стоял раскаивающийся Симпкин!
  «Увы, я совсем запутался, – сказал глостерский портной, – но у меня есть моя нитка!»
  На снегу уже сияло солнце, когда портной встал, оделся и вышел на улицу. Симпкин бежал перед ним.
  Скворцы свистели на каминных трубах и дрозды, и малиновки пели, но они пели своими голосами, а не человеческим голосом, как ночью.
  «Увы, – сказал портной, –  у меня есть моя нитка; но нет больше сил, нет больше времени даже на одну петлю; потому что уже утро Рождества! Мэр Глостера женится в полдень и где же его вишнёвое пальто?»
  Он открыл дверь маленького магазина на улице Западных ворот и Симпкин вбежал внутрь так, словно ждал чего-то.
  Но там никого не было! Ни одной маленькой коричневой мыши!
  Всё было чисто убрано, маленькие обрывки нитки и маленькие шёлковые лоскутки сметены со стола и пола.
  Но на столе – о радость! Портной вскрикнул, там, там, где он оставил простые куски разрезанного шёлка, лежало самое красивое пальто и вышитый атласный жилет которые когда-либо носил мэр Глостера.
  Там были розы и анютины глазки на отделке пальто, а жилет был расшит маками и васильками.
  Всё было закончено, за исключением одной единственной вишнёвой петли и там где она была прорезана, приколот кусочек бумаги с такими словами, написанными мелким-мелким почерком –
БОЛЬШЕ НЕТ НИТКИ.
  И с тех пор к глостерскому портному пришла удача, он стал богатым и пополнел.
  Он шил самые замечательные жилеты для всех богатых купцов Глостера и для всех прекрасных джентльменов из окрестностей города.
  Никогда не видели раньше таких кружев или вышитых манжет  и воланов! Но  его петли были величайшей победой.
  Стежки тех петель были такими аккуратными – такими аккуратными. Я хотела бы знать, как они могли быть сделаны старым человеком в очках, со скрюченными пальцами и напёрстком портного.
  Стежки тех петель были такими мелкими – такими мелкими, они смотрелись так, словно их делали маленькие мыши!
                КОНЕЦ