Глава 5
Между войнами
1
Аустерлицкая битва, исключив из коалиции Австрию, поколебала стремление Александра к установлению справедливости в Европе. Россия, по крайней мере на некоторое время, оказалась не в состоянии вести активные боевые действия. Британия же, напротив, победой у мыса Трафальгар укрепила свое морское превосходство над всеми другими европейскими державами. Океанскому флоту Франции британские моряки нанесли невосполнимый урон, но у Франции оставался плоскодонный флот, которым император надеялся покорить Англию еще в текущем 1806 году. Десантная операция снова требовала многомесячной подготовки, разработки новых планов, в лучшем случае ее проведение возможно поздней осенью или в начале зимы 1806 года. «Я еще не принял окончательный план для моей флотилии, – писал император в конце января 1806 года морскому министру, – это будет зависеть от того, где мои войска будут расположены. План следующего похода (для океанского флота) уже принят. Я хочу пересечь море 12 крейсерами». Пока же, возвратившись в Париж, Наполеон с головой погрузился в текущие дела, изрядно запущенные за время войны, и важнейшее из них – стабилизация финансов.
Наполеон прибыл в Париж вечером 26-го января и еще ночью с 26-го на 27-е число он разослал ординарцев к министру финансов Годену, министру казначейства Барбе-Марбуа и директору кредитной кассы Мольену с приказами явиться рано утром на совещание. Даже для Наполеона, имевшего склонность к быстрому принятию решений, такая спешка была необычна, но серьезные причины тому имелись. Вследствие неудачных действий Барбе-Марбуа на финансовом рынке, с осени 1805 года во Франции бушевал финансовый кризис, который, как был убежден министр финансов, мог привести к краху империи, если бы Наполеон проиграл Аустерлицкое сражение и французские войска отошли бы к своим границам. Осенью имперская казна была пуста, как никогда. Золотой и серебряный запас национального банка составлял всего полтора миллионов франков, в то время как в обороте находилось 72 миллионов франков ассигнациями. Держатели бумажных денег, боясь, что завтра они обесценятся, осаждали банки и кассы не хуже чем армия Ульм. Все хотели поменять бумагу на надежную звонкую монету. Само собой разумеется, возможности такой не имелось, и поэтому император в октябре распорядился менять в день не больше 60 тысяч франков. Полумера эта еще больше обострила положение обмена ассигнаций на золото. Справедливости ради следует отметить, что не один Барбе-Марбуа был виновен кризисе. Император неожиданным отводом войск с побережья и началом войны с Австрией внес большую лепту в волнения вкладчиков, приведшего к штурму банков.
Третья причина кризиса – «Компания объединенных негоциантов». Эта кампания принадлежала друзьям Талейрана Уврару, Деспрецу, Ванлебергу и Мишелю старшему, которые обеспечили финансовую поддержку революции 18 брюмера. Талейран и финансисты свято верили, что Наполеон должен платить по счетам. Он и платил. Кампания заключила с правительством множество строительных подрядов и договоров на армейские поставки. Часть договоров была авансирована до 50%, часть проплачена полностью. Кампания вместо того, чтобы выполнять коммерческие контракты, большую часть денег заняла мадридскому двору под приличные проценты. Золотые и серебряные пиастры, долженствующий прибыть из Мексики и Перу из-за английского господства на море задерживались, задерживалась, соответственно, и прибыль компании негоциантов, зато кризис французских финансов не заставил себя ждать.
На утреннем совещании Барбе-Марбуа, воинственно настроенный против задумавших перехитрить весь мир купцов, взял на себя труд пояснить императору положение дел. Министр, чье ведение бухгалтерского учета оставляло желать лучшего, считал дефицит бюджета только 70 миллионов франков, тогда как Уврар и кампания должна казне не меньше, чем 141,8 миллионов франков. Следовательно, доказывал министр, не только нет дефицита, а напротив, бюджет исполняется с большим профицитом. Имелась, правда, одна маленькая проблема. Министр, занимая миллионы, редко правильно оформляя долговые обязательства компании перед государством, порой давал он деньги под честное слово банкира. Любой сколь-либо независимый арбитраж признал бы за компанией долгов на сущую безделицу – каких-то 10-15 миллионов. Это была не ошибка министра, а как считал Наполеон, соучастие вольное или невольное, что ничуть не лучше.
Выслушав доклады министров, император велел позвать из приемной Уврара, Деспреца и чиновника управления финансов, в особенности лоббировавшего интересы компании в министерстве. (Наполеон велел доставить их в самом начале совещания, спросив у министра, кто им может понадобиться. Банкиров и чиновника привезли в Тюильри в рекордно короткий срок). Деспрец рыдал, осознав низость поступка и уяснив, чем это может закончится лично для него в ближайшие пару дней. Бледный как мел чиновник молил о прощении или хотя бы о снисхождении. И только крепкий, как скала Уврар сохранял внешнюю невозмутимость. Он и начал торговлю с императором, если это можно назвать торговлей, а скорей, начал переговоры об условиях почетной капитуляции. Мужественный финансист сказал, что если его, как обещал император, бросят в тюрьму, то никто в мире не будет в состоянии вернуть государству утраченные деньги, останься же он и его сотрудники на свободе, они найдут средства погасить долг. Это предложение показалось Наполеону гораздо разумней, чем жестоко карать казнокрадов. Все остались на свободе, впрочем, под пристальным присмотром полиции. Компания негоциантов уладила это дело даже быстрее, чем изначально предполагалось. В течение следующих десяти дней в казну вернулось 87 миллионов франков. Финансовый кризис прекратился. Народ снял осаду банков и вновь зажил спокойно, не забывая регулярно выпивать за здоровье императора. Оставшуюся сумму компания вернула в течение первого полугодия. Если бы все финансовые кризисы могли быть так легко разрешимы. Подозреваю, что в каждом кризисе финансов есть свой Барбе-Марбуа и имеется своя «компания негоциантов».
Заседание финансистов продолжалось больше десяти часов. В конце заседания растроганный Барбе-Марбуа, считавший, что ему уже не выпутаться из паутины компании сказал, что готов положить голову к ногам императора. «Что я с ней буду делать, идиот? – грубо оборвал его Наполеон и... снял его с должности , передав его портфель Мольену, который оставался в должности министра казначейства до конца империи.
Следующей после финансов заботой Наполеона – укрепление государственности. Во время консульства он создал достаточно хорошо функционирующий госаппарат, сумевший без особых потрясений пережить долгое отсутствие императора. Несмотря на жизнеспособность государственной машины, Наполеон посчитал, что она нуждается в смазке. На другой день после финансового совета состоялось первое заседание госсовета с участием императора. Наполеон регулярно принимал участие в заседаниях совета вплоть до войны с Пруссией.
2
Зимой 1806 года во всех уголках Европы, кроме неаполитанского королевства, царило военное затишье. Наполеон посчитал неаполитанскую проблему слишком мелкой, чтобы лично ею заниматься. Неаполь должны усмирить маршалы.
В самом начале войны Наполеон, дабы привлечь колеблющегося курфюрста Баварии в союз, обещал ему австрийскую Венецию, и на большее он не рассчитывал. Однако военные дела пошли так хорошо, а Талейран на переговорах проявил такую твердость, что Бавария удовлетворилась Тиролем. Сполна получили и другие союзники. Три отобранные у Австрии провинции – Венеция, Далмация и Истрия – оказались как бы лишними. Можно их все без остатка – и это было бы логично – присоединить к Итальянскому королевству, но... и здесь начинается история, которую условно можно назвать – раздача княжеств родственникам; или, как ее чаще называют, – процесс становления Grand impere. Занимался этим император исключительно с Талейраном. «Я держу при себе все документы, касающиеся установления Великой империи, – писал император министру иностранных дел в марте 1806 года. – Чем больше я читаю, что Вы мне по этому делу подаете, тем лучше я вижу, что ничего не определено. Мне не хватает многих данных... Имеются ли в одной или другой стране уроки, которые связаны с княжествами? Некоторые исчезали в течение года. Я намереваюсь все поручить Вам...».
У Наполеона была большая семья. По нынешним меркам просто огромная: мать, ее непутевый брат, ставший к тому времени кардиналом Лиона, четыре брата, три сестры, их жены и мужья, родственники со стороны Жозефины – не счесть и всем хотелось пить и есть. Все они жужжали вокруг Наполеона, как трутни вокруг королевы улика. Все они требовали содержания, достойного высокого звания родственника императора, наград, почестей, а с некоторого момента и земель. Прецедент уже имелся – пасынок получил Итальянское королевство, что вызвало жуткую зависть женской половины семьи. Хотя Евгений назывался вице-король, но сестры полагали, что поскольку брату просто некогда управлять страной, то Евгений является настоящим королем Италии. Родственники требовали и требовали, а Наполеону, как истинному итальянцу, обремененному огромной семьей не приходило в голову, что может быть иначе. Взамен, правда, Наполеон требовал послушания в вопросах брака. Но если брак устраивался по его желанию, то потом братья и сестры рассчитывали только на доходную часть предприятия.
Из новых земель герцогство Гвасталла получила сестра Наполеона Полина, которая с 1803 года была замужем за князя Боргезе.
Евгений по приказу Наполеона женился на дочери курфюрста Баварии. Истрия и Далмация стали под его управление. А в начале мая 1806 года Наполеон написал пасынку, что он может принять титул князя Венеции. Безусловно, из всех родственников Наполеона Евгений был самый послушный и этим заслужил доверие императора управлять его королевством. Звучит как дурная шутка то, что Дюрок от имени императора писал Евгению в Милан: «Когда Вы спрашиваете его величество по поводу ремонта потолка в вашей комнате, должны Вы дождаться его приказа, точно так и если Милан стоит в огне, а Вы спросите ли тушить пожар?, должны оставить Милан гореть, но дождаться его приказа».
Весной 1806 года женатый на Каролине Бонапарт Иохим Мюрат стал герцогом Клеве и Берга. Кроме того, во время раздачи высоких придуманных титулов Мюрат получил свой. Гусар и рубака стал главным адмиралом Франции. Весь опыт его кораблевождения ограничивался пусканием в детстве деревянных корабликов вниз по весеннему ручью.
Едва вступив во владение герцогством, Иохим выказал желание его расширить. В марте император писал Талейрану, что новое герцогство он хотел бы округлить за счет аббатств Эссен, Верден и Эльтен при непременном условии, что Пруссия это поймет правильно. Незамысловатый Иохим видел это дельце много проще. Он просто приказал генералу Бомону занять упомянутые аббатства. В ответ прусский генерал Блюхер окружил значительно более слабого противника и ждал только приказа Берлина, чтобы его уничтожить. Дело уладили на высшим уровне: французы вывели войска, а Иохим получил очередной нагоняй от императора и наказ впредь не позволять себе таких действий. 10-го июня 1806 года Талейран и Луккезини подписали соглашение, по которому французы и пруссаки покинули аббатства. Пять месяцев спустя эти территории снова заняли французские войска. При основании Рейнского союза Мюрат вошел в него как Великий герцог. В 1808 году Наполеон присоединил к герцогству графство Марк, княжество Мюнстер, графство и город Дортмунд. С присоединенными землями герцогство насчитывало почти миллион жителей.
Голландия уже давно по факту утратила самостоятельность. Несмотря на то, что она по-прежнему называлась Батавской республикой, возглавляемая Шиммельпенинком, и Голландия как никакое другое государство принимала участие в совместной борьбе против Англии и потеряла в этой борьбе все, что могла потерять – колонии, торговлю и флот, Наполеон уже долго искал предлог решить голландский вопрос по своему усмотрению. Голландия повод не дала, но после Аустерлица он уже не был так необходим. 14-го марта 1806 года Наполеон принял посла голландского правительства адмирала Верюэля. «...я знаю только два пути, – сказал Наполеон на аудиенции, – Голландия войдет в состав Франции или трон займет французский принц, которому император может полностью доверять». Ну а кому больше, как не своему брату император может доверять? Вскоре после этой «беседы» Наполеон писал Талейрану: «Сегодня я виделся с господином Верюэлем. Весь вопрос я охватил в двух словах: Голландию без насилия извне, которое возможно, я передаю принцу Людовику. Будет заключен договор, согласно которого религия страны не изменится, а принц останется в собственной (очевидно, что посол, как последний аргумент против французского принца, смиренно заметил, что Голландия в основном протестантская страна, тогда как Людовик католик), также останется неизменной религия каждой провинции. Конституция останется прежней, только место великого наместника займет король. Я не вижу трудностей присвоить ему еще и титул государственного наместника. Шиммельпенинк будет председательствовать в высшем совете... укрепите господина Верюэля в этом взгляде на положение вещей и скажите ему, что послезавтра он уезжает. Разработайте проект и пошлите знающего человека в Гаагу, чтобы уладить это дело. Не позднее чем через двадцать дней Людовик должен прибыть в Амстердам».
Правительство Голландии из двух зол выбрало меньшее. 3-го мая правительство попросило французского императора позволить ему провозгласить Людовика королем Голландии. Наполеон отнесся к фантазии голландцев снисходительно, и уже 24-го мая состоялась трагикомедия учреждения королевства Голландия и провозглашения Людовика королем. Шиммельпенинку хватило мужества не признать договор, но все, что он мог сделать в его положении это подать в отставку. 5-го июня, прежде чем новость об отставке Шиммельпенинка достигла Парижа, Наполеон представил голландской делегации их нового короля. Речь Людовика была проникнута благодарностью к старшему брату и, между прочим, Людовик сказал, что он никогда не перестанет быть французским принцем. Другими словами он никогда не станет голландцем. Такой вот король им достался.
Людовик 31-го августа 1805 года стал губернатором Парижа. Должность губернатора двадцатисемилетнему Людвигу стала настоящей обузой, но перечить старшему брату, заменившему ему отца, он не смел. Не смел он ослушаться, и когда Наполеон в ноябре 1805 года назначил его на должность командующего Северной армией и приказал командовать не из Парижа, а из штаб-квартиры армии в Гааге. После подписания Пресбургского мира, Людовик оставил армию и вернулся в Париж. Коль мир подписан, полагал он, делать ему в армии и в этом скучной Гааге нечего. Мать чуть ли не силой вытолкала его из столицы в Страсбург просить прощение у брата за самовольное оставление вверенного ему войска, да отписала Наполеону не быть слишком строгим к «мальчику». Наполеон простил брата и, чтобы вознаградить Людвига за перенесенные в Гааге горе и лишения подарил ему миллион франков на карманные расходы, а в течение года еще четыре. 20-го февраля за заслуги перед отечеством брат наградил брата железным крестом и железной короной; 12-го марта назначил его командиром парижского гарнизона и, наконец, генерал-губернатором провинций по эту сторону Альп.
Когда Людовик получил голландскую корону, а вместе с ней полтора миллиона гульденов годового содержания и несколько дворцов. Получил он так же приказ брата, как можно скорей отправиться в Голландию, но он не торопился уезжать из Парижа. Приказ приказом, но была еще у Наполеона мама. Она топнула ножкой и сказала, что мальчику лучше находиться в Париже. Тогда Наполеон применил обходной маневр. Он начал действовать через жену Людовика, свою приемную дочь Гортензию. Та выторговала у императора условие, что выезд королевской семьи в Голландию состоится, если вместе с ними отправятся все их друзья и подруги – надо же, право, делать приличный двор. Условие император принял, и в августе вся дружная компания укатила в Амстердам. Кто не хотел ехать, тому приказал император.
Одновременно Наполеон устраивал судьбу старшего брата. Для него предназначался завоеванный Неаполь. Жозеф стал королем Неаполя и королем обеих Сицилий, временно оккупированных англичанами и прежними правителями Неаполя. Он, как и Евгений, Мюрат и Людовик остался французским принцем. Ничто так ясно не описывает независимость Неаполитанского королевства, как слова Наполеона: «Король Неаполя всю жизнь останется французским сановником».
Венчал новое создание Наполеона закон о династии от 31-го марта 1806 года. В первой статье этого закона определялись права императора, какие он посчитал нужным взять на себя. Для укрепления своего владычества император создавал вассальства трех типов. К первому типу относились королевства и великие герцогства – Италии, Голландия, Неаполь, Клеве и Берг, несколько позже – Испания. Эти земли занимали только близкие родственники Наполеона. Ко второму типу относились княжества, такие как Невшатель, Лукка, Риомбино, позже княжества Беневенто и Понтековро. Последние два вкраплены в Неаполитанское королевство. Во владения этими княжествами вступали тоже в основном родственники императора, но имелись исключения – Бертье, Талейран и Бернадотт. Последний, впрочем, тоже приходился Наполеону родственником. Его жена и жена Жозефа Бонапарта были родными сестрами. Кроме того жена Бернадотта, в девичестве Дезире Клари, одно время считалась невестой лейтенанта Бонапарта. Брак не получился. Родители посчитали, что небогатый корсиканец не слишком удачная партия для их дочери, но Наполеон на всю жизнь сохранил теплые чувства к Дезире. Таким образом, во всей империи всего два исключения – Бертье и Талейран.
9-го мая 1806 года император приказал занять княжество Невшатель. С самого начала Наполеон намеривался вознаградить им Бертье. Оставаясь всегда в тени, никто другой не сделал так много для военной славы Наполеон. С первой итальянской кампании Бертье при Бонапарте исполнял должность начальника штаба. Отношения у них сложились теплые, товарищеские. Когда Наполеон находился в ипостаси полководца, между ними было полное взаимопонимание, но когда генерал уступал место императору, Бертье становилось несладко из-за пристрастия Наполеона всех, кого он видел вокруг женить или выдавать замуж. Маршала много лет жил в согласии, фактически в супружестве, с маркизой Висконти, но кандидатура маркизы в качестве жены любимого маршала не устраивала императора. Первого апреля Наполеон послал к Бертье в Мюнхен (Бертье после войны с Австрией остался в Германии) корреспондента Монитер с радостной, как думал Наполеон, вестью – князь Невшательский может объявить свое княжество – признаться, княжество это кот наплакал, в России многие поместья были больше – независимым государством при условии, что тот, наконец, правильно женится. Больше двух лет маршал скрывался, как мог, от императорской милости. Он не вернулся в Париж после войны 1805 года, не вернулся с императором во Францию и после Тильзитского мира, но в 1808 году император все-таки додавил маршала. 9-го марта 1808 года состоялось бракосочетание Бертье с принцессой Марией Элизабет Амалией Франциской, дочерью герцога Вильгельма фон Пфальц-Цвайбрюкен-Биркенфельд. Никто не мог скрыться от всевидящего ока императора.
Второе исключение – Талейран. Он получил во владение княжество Беневенто, в котором князь никогда не бывал. Это только гордо называлось княжеством. На самом деле небольшой городок и несколько деревень вокруг. С 1806 по 1811 годы Талейран получил со своего владения 380500 франков. Учитывая траты князя, сумма эта выглядит просто смешной. Совсем не на такое владение рассчитывал Талейран осенью 1799 года, договариваясь с Бонапартом о государственном перевороте.
Наконец третий тип представлял собой титульные герцогства, созданные, по большей части, из отобранных у Австрии территорий и связанные со своим князем только обязательством выплачивать ему ренту. Поскольку титульные герцогства предназначались как вознаграждения высших офицеров, то император придумал создавать их в местах славных побед и называть их именем этих побед. Так, например, Ланн стал герцогом Монтебелло в честь его победы над австрийцами в 1800 году у городка Монтебелло; или Ней стал герцогом Эльхингенским, поскольку в 1805 году внес основной вклад в победу над австрийцами под Ульмом. Императору было угодно назвать эту победу не Ульмской, а Эльхингенской. В 1806 году новые герцогства образовались на территории Венеции: Истрия, Далмация, Фриули, Кадоре, Беллино, Конельяно, Тревизо, Виченца, Падуя и Ровиго. В Неаполе: Гаэта, Отранто, Тарент, Реджо. Позже титульными герцогствами стали Парма, Пьяченца, Кастильоне, Монтебелло, Риволи, Масса, Каррара и Рагуза. И, наконец, Вальми, Ауэрштедт, Эльхинген и Абрантиш. Титульными герцогами стали: Ланн, Ней, Сульт, Бессьер, Серюрье, Сен-Сир, Монсей, Мортье, Савари, Удино, Даву, Коленкур и Фуше. Особое положение занимали Камбасерес и Лебрен, в прошлом второй и третий консулы. В 1808 году они получили герцогские титулы, но без земельного подкрепления.
Всеми средствами старался император упрочить свою власть. Один из путей ее укрепления видел он в слиянии старой и новой аристократии. Слияние в буквальном смысле слова. Женитьба или выдача замуж стали при нем делом государственным и никаких других мотивов кроме государственной необходимости в вопросах брака сановников и аристократии император не признавал. Хорошо кому повезло, и он женился или она вышла замуж до 1805 года. В 1802 году даже Талейран, перешагнув свою сущность, женился, дабы избавить себя от назойливости первого консула в подборе ему невесты. Хотя и до 1805 года Бонапарт любил устраивать браки. Так он выдал замуж своих сестер. Одну за Мюрата, другую за Леклерка и, как ему казалось, укрепил семейными узами свое положения в армии. Или чего стоит его попытка женить Моро на своей приемной дочери Гортензии. Но до 1805 года сватовство носило хаотичный, случайный характер и ограничивалось по большей части кругом своих родственников, а после победы над австрийцами император поставил брак на добротную государственную основу. Наполеон рекомендовал королю неаполитанскому Жозефу женить своих офицеров на неаполитанках высокого происхождения, подводя теоритическую базу под этот совет, что: «...произойдет смешение наций и это создаст основу спокойного правления». В своей политике он зашел так далеко, что сам развелся с Жозефиной – а это было нелегко и морально и технически – и женился на дочери австрийского императора. Не то чтобы французский император изобрел что-то новое. Испокон веков брак государей и владетельных князей был акт политический, нежели движение сердца. Браки создавали перекрестные родственные связи между монархами, и они создавали основу политической стабильности Европы. Но во Франции во времена империи процесс этот принял поистине глобальный характер.
Первым в ряду государственных браков стала женитьба Евгения на дочери короля Баварии. Ей последовал брак принцессы Стефании Луизы, племянницы Жозефины и приемной дочери императорской четы, с сыном короля Бадена Карлом Людвигом Фридрихом. Престарелый курфюрст Бадена (в 1806 году Баден стал королевством) раньше удачно выдал своих дочерей замуж. Одна стала женой царя Александра, вторая была замужем за шведским королем и третья – за королем Баварии. Таким образом, династия Бонапартов этим браком роднилась с русским, шведским и баварским домами. Затем последовала целая серия браков наполеоновских новых высших дворян на немецких принцессах. Благо Германия раздроблена, так много имелось малых и вовсе крохотных княжеств, что недостатка в невестах не ощущалось. В 1807 году младший брат Наполеона Жером, которого церковь к тому времени благополучно развела с безродной англичанкой, на коей он имел неосторожность жениться в Америке, женился на принцессе Катерине Вюртембергской...
2
Во время пребывания Наполеон в Мюнхене в январе 1806 года, Талейран встретился и провел первичные переговоры с представителями южно-германских государств: Баварией, Вюртембергом и Баденом. Цель консультаций – создание на территории Германии конфедеративного союза. После отъезда Талейрана в Париж переговоры продолжил Отто. В апреле 1806 года Отто отослал императору проект союзного договора. Однако этот проект не нашел одобрения императора прежде всего потому, что в нем все государства, за исключением трех названных, значительно расширившихся за счет Австрии, оставались в своих границах. В проекте сохранялся принцип незыблемости границ и раздробленности Германии и это принцип не устраивал императора.
Осенью 1805 года германские князья по-разному вели себя по отношению к Франции и к коалиции. Сейчас пришло время примерно наградить отличившихся верностью Франции и сурово покарать, чтобы впредь ни кому неповадно было, колебавшихся и усомнившихся в силе французского оружия. Следовало наказать князей тайно сочувствовавших коалиции. В конце апреля Наполеон писал Талейрану, что сомневается, стоит ли оставлять существовать карликовые государства. «Это соответствует сложившийся к настоящему времени системе, – писал он дальше, – заключить тайное соглашения с тремя мною упомянутыми государствами (Баварией, Вюртембергом и Баденом) и увеличить каждое из них на 150-200 тысяч душ, таким образом, чтобы я прямо в это не вмешивался. Словом, оставить это дело им самим и запретить даже упоминать мое имя...».
Талейран довел концепцию императора Отто, а тот обнародовал ее на очередном заседании представителей. Мюнхенские переговоры, до этого протекавшие довольно вяло, сильно оживились. Между представителем Баварии бароном Кетто, Вюртемберга графом Винцингероде и представителем Бадена бароном Райтценштейном дискуссии доходили разве что не до рукопашной. Каждый из высокопоставленных особ старался перетянуть немецкое лоскутное одеяло на себя. Мир не видел такой горячности, такой неистовости, такой непримиримой принципиальности ведения переговоров, как на мюнхенских заседаниях. Отто не хватало всего его дипломатического искусства, чтобы удержать еще недавно спокойных солидных господ в рамках политической этики. Конечно, Наполеон хотел до поры до времени удержать в тайне предмет «обсуждения». Но не тут то было. Посланники так кричали, что их услышали даже в самых дальних, медвежьих углах Германии. И... началось.
Среди немецких князей невинная затея Наполеона вызвала такое беспокойство, какое не вызывали ни война, ни чума, ни голод. Каждый курфюрст, князь, владетельный граф, независимый барон боялись как никогда за сохранения своих владений и втайне мечтали увеличить их за счет соседей. Мгновенно забылись все родственные связи, забылось, кто кому и кем приходится. Главными врагами стали ближайшие соседи. Речь идет о выживании и тут не до реверансов и благородства, пусть даже сосед приходится тебе кровным родственником.
Решение проблемы находилось в Париже. Никого не обмануло неупоминание имени Наполеона на мюнхенских переговорах. Все понимали, что ветер дует именно из Парижа. Представители немецких государей с туго набитыми кошельками осадили французскую столицу. Для министерских чиновников, в особенности для чиновников министерства иностранных дел, наступила золотая эпоха в прямом смысле этого выражения. Потом они долго с умилением вспоминали три месяца непрекращающегося золотого града. Стоило пошевелить пальцем и талеры сыпались, как из рога изобилия. Само собой разумеется, главным актером представления стал Талейран. Ему несли, и несли много. Некоторые князья проявили настоящую изобретательность. Так князь Витгенштейн молил императора оказать опеку своему так вовремя родившемуся сыну.
Наполеон торопил Талейрана, а по нему так этот интереснейший процесс никогда бы не прекращался. Император даже вмешался во внутренние дела министерства, что он делал крайне редко. Он лично приказал шефу второго отдела Ла Беснардье, в ведении которого находились Швейцария, Голландия, Австрия, Пруссия, Германия, Дания, Швеция и Россия, непосредственно заняться договором и совместно с Талейраном закончить его к концу мая – началу июня. Когда план, несмотря на напряженную работу Талейрана, был почти готов, император пожелал внести некоторые изменения. В письме от 31-го мая он писал министру: «Сдается ландграф Гессен-Кассель хочет остаться прусским фельдмаршалом, сдается он никак не хочет освободиться от этого ига. Поэтому необходимо заставить Пруссию вернуть Ганновер Англии. Некоторые принцы Вальдека и некоторые саксонские князья склонны отдать ему (королю Пруссии) Фульду и Нассау как компенсацию за потерю Ансбаха и Клеве.
Я думаю, что такие предписание должны действовать только для Баварии, Вюртемберга, Бадена, Гессена-Дармштадта, Гогенцоллерна Клеве и эрцканцлера (Дальберга), но не для Гессена-Касселя; так как все, что делается для Гессена-Касселя будет, определенно, сделано для Пруссии, которая одним прекрасным днем займет графства за потерю Ансбаха. В будущем политикам Гессена-Касселя и Саксонии будут решительней... Итак, я желаю, чтобы Вы составили новый доклад, в котором опишите положение дел в этих землях...».
Чем же провинился ландграф Гессена-Касселя, за что его так невзлюбил Наполеон? Во время войны 1805 года ландграф выказал недостаточное рвение по вступлению в союз с Францией и, как подозревал Наполеон, имел тайные сношения с Пруссией. После победы император отозвал из Касселя своего посла. В январе 1806 года ландграф, заставив временно замолчать свое немецкое сердце, написал императору смиренное письмо, в котором от всей души поздравил Наполеона с замечательной победой. Три месяца спустя Наполеон поблагодарил Вильгельма I за поздравление. Мир между государствами, по крайней мере внешне, был восстановлен. Тайно же император рассматривал возможность отдать графство Пруссии в случае, если англичане потребуют Ганновер в обмен на выгодный мирный договор. Когда начался большой передел Германии, Вильгельм, несмотря на неприятие французского императора, послал в Париж барона Мальсбурга с заданием попросить у французов за свою лояльность и за вступление в союз: 1 – признать графство королевством; 2 – расширить территорию королевства до Рейна на запад и до Ганновера и Миндена на север. При этом Вильгельм ни в коем случае не хотел отказываться от прусского маршальского звания. За нахальство, и невзлюбил. Наполеон мог сделать королевский подарок, но взамен требовал безусловного подчинения, а какое же подчинение, если ландграф остается прусским маршалом? Мальсбург сразу по приезду сделал подарок Талейрану в 200 тысяч франков и обещал еще два миллиона, если его вопрос решится положительно – и об этом тоже узнал император.
Похоже развивались отношение Наполеона с ландграфом Гессена-Дармштадта Людвигом X. В январе 1806 года Наполеон писал Людвигу из Мюнхена: «Вы правы, предполагая, что я недоволен вашей политикой. Вы позволили женским фантазиям оказать влияние на вашу политику...». Людвиг оказался умнее Вильгельма, он решительно порвал с Пруссией. После всех треволнений и множества подарков ландграф был рад, что его владения поднялись до статуса великого герцогства и увеличились на 122 тысячи человек.
Идея заключения союза силами самих немцев полностью провалилась. Более того, посланники в Мюнхене так поругались, что ни король Баварии, ни король Вюртемберга, ни курфюрст Бадена и слышать не хотели ни о каком союзе с этими негодяями, которые так бесчестно вели себя на переговорах. Париж должен был договариваться с каждым контрагентом отдельно. Французский посол в Штутгарте пообещал королю Вюртемберга за его вступление в союз увеличения его королевства на 180 тысяч жителей. Король нехотя согласился принять под свое крыло новых вюртембергцев, а вместе с ними соответствующею этому числу ежегодные налоговые поступления в казну, но строго-настрого запретил министру Винцингероде подписывать договор.
Курфюрст Бадена вообще разинул рот на Швейцарию. «Лучшие части этой страны, – писал он императору, обосновывая свое желание, – принадлежали раньше предкам баденского правящего дома». Но и это не все. Курфюрст Бадена, находившийся в мае в Париже по причине свадьбы Стефании со своим сыном, по совету барона Райтценштейна выдвинул гигантские условия своего вступления в союз. Кроме доброго куска Швейцарии, курфюрст хотел герцогство Берг, княжества Ашаффенбург, Невшатель, части от Гессен-Дармштадта и Гессен-Нассау, города Франкфурт и Нюрнберг и даже города Бремен и Вердер. В результате этих мероприятий население курфюрства должно увеличиться на 570 тысяч человек. Короли Баварии и Вюртемберга даже поперхнулись от такой наглости курфюрста, которого они считали до недавнего времени не то чтобы без недостатков, но все же вполне приличным человеком, а сейчас ясно увидели его волчью сущность.
Наконец после многих, многих переговоров, обид и примирений, после многих, многих сотен тысяч, перешедших в карман парижских чиновников процесс этот закончился союзным договором. 11-го июля состоялись последние чтения у Наполеона. 12-го числа первым подписал его представитель Баварии барон Кетто. На другой день его подписали все, кого пригласили в этот союз, включая представителя Вюртемберга. Рейнский союз под покровительством императора Франции и во главе с бароном Карлом фон Дальбергом, носящем титул первого князя союза, состоял из:
1. король Максимилиан Жозеф фон Баварский;
2. король Фридрих I фон Вюртембергский;
3. курфюрст, в союз вошел как великий герцог, Карл Фридрих фон Баденский;
4. герцог, как великий герцог, Иохим I фон Бергский;
5. герцог, как великий герцог, Людвиг I фон Гессен-Дармштадский;
6. князь, как герцог, Карл Вильгельм фон Нассау-Узингенский;
7. барон, как первый князь, Карл фон Дальбергский;
8. князь, как герцог, Фридрих Вильгельм фон Нассау-Вайльбургский;
9. князь, как герцог, Герман Фридрих Отто фон Гогенцоллерн-Гехингенский;
10. князь, как герцог, Антон Алоис Мейнрад Франц фон Гогенцоллерн-Зигмарингенский;
11. герцог Дростер Людвиг фон Аренвергский;
12. князь Константин Александр фон Сальм-Сальмский;
13. князь Фридрих IV фон Сальм-Кобургский;
14. князь Вольфганг Эрнст II фон Изенбург-Бирштайнский;
15. князь Карл фон Лихтенштейнский;
16. граф, как князь, Филипп Франц фон Лейенский.
Каждый член союза оставался полностью суверенным государством. Население стран участниц союза составило 7,5 миллиона человек. Страны увеличили свое население за счет поглощения соседей на 1,2 миллиона человек. В случае войны союз – в этом состоял для Наполеона смысл союза – должен в помощь Франции выставить войско общей численностью 63000 солдат: Бавария – 30000 солдат; Вюртемберг – 12000; Баден – 8000; Берг – 5000; Гессен-Дармштадт – 4000; Нассау-Узинген – 1680; Дальберг – 968; и т.д. последним шел Лейен – 29 солдат.
В августе 1806 года в Регенсбурге все шестнадцать государств союза приняли декларацию о выходе из-под покровительства австрийского императора и выходе из империи германской нации. Вскоре французский посол в Вене Ларошфуко-Лианкур передал Францу ноту Наполеона, в которой тот в самых дружеских выражениях сообщал австрийскому императору, что отныне он не может признать его как императора германской нации.
Остается добавить к этой истории интересную деталь. Глава союза Дальберг разменял шестой десяток. Человек далеко не старый и довольно крепкий, но всякое может случиться. Во избежание недоразумений, в случае если Дальбергу все земные недоразумения станут безразличны, Наполеон рекомендовал ему назначить приемника. Весной, в мае, Наполеон определился с приемником, определился, естественно, и Дальберг. Им стал кардинал Феш, дядя Наполеона, исполнявший в то время обязанности посла в Ватикане.
Недавнего своего сюзерена, австрийского императора, немецкие князья забыли, как забывают зимний холод жарким летом. Никто не испросил у Франца признания союза. Князья забыли бывшего господина, но Наполеон учел возможный демарш Австрии в ответ на шалости бывших вассалов. 11-го июля, за день до подписания союзного договора, он писал Бертье, что следует привести войска в повышенную боевую готовность и в случае хоть малейшего нарушения Австрией статей Пресбургского договора маршировать в Вену.
3
И суета вокруг союза, и приведение французских войск в боевую готовность не остались не замеченными в Вене. Всю весну напряжение между странами нарастало, и Вена меньше всего была повинна в том. Император Наполеон всегда находил причины быть недовольным поведением Австрии, хотя она сидела тихонько, как мышь в кладовке. Первый скандал разразился вокруг бухты Котор. В дипломатических отношениях 1806 года бухта Котор вдруг стала играть важную роль. Чарторыйский придавал этому пункту в Адриатическом море очень большое значение для русского флота. По Пресбургскому мирному договору бухта должна отойти Франции. Австрийский имперский комиссар Хиселири, несмотря на прямое указание Вены, передал эту бухту командующему русским флотом в Средиземном море адмиралу Сенявину. Наполеон был очень недоволен, когда эта новость достигла Парижа, и поэтому приказал Бертье не передавать Браунау австрийцам, более того, привести войска в боевую готовность. Император пошел еще дальше и 6-го мая приказал вице-королю Италии занять всю республику Рагуза. В июне напряжение несколько спало. 7-го июня австрийцы сообщили Бертье, что русские вернули им бухту. Задолго до этих событий комендантом бухты был назначен генерал Барбу, стоявший в подчинении губернатора Албании и Рагузы генерала Лористона. Во время австро-русско-французского конфликта вокруг бухты Наполеон поставил Барбу в прямое подчинение командующему войсками в Далмации маршалу Мармону. Еще 16-го июля Бертье писал императору: «Котор мне до сих пор не передали. Если император (Австрии) хоть в малейшей степени будет мне мешать, имею я намерения объединить все мои войска, находящиеся между Инном и Линцом». Только 10-го августа смог Барбу занять бухту.
Затем французскому императору понадобился проход через австрийские территории в свои новые владения, упущенный по Пресбургскому мирному договору. Только в апреле уладили это дело подписанием нового соглашения, как Наполеону не понравилось назначение графа Кобенцля послом в Париж. Пришлось срочно менять его на графа Меттерниха, но император окончательно успокоился, только тогда когда Франц обратился к нему личным посланием. В нем он заверил Наполеона, что Австрия и впредь собирается неукоснительно выполнять все пункты договора. В августе новое требование Наполеона – отказаться от немецкого императорства. Пусть этот титул скорей номинальный, но отказаться от него было психологически трудно. Все-таки тысяча лет истории не пустой звук. Канцлер Стадион и эрцгерцог Карл советовали сделать это добровольно, но Франц не мог так быстро сдаться. Он не решался, пока не пришла срочная депеша от генерала Винсента. Генерал писал: в личной беседе Наполеон сказал ему, что французские войска не освободят Браунау, пока Франц не признает Рейнский союз и не низложит с себя германскую корону. Это было нарушение Пресбургского договора, да еще какое, но кто будет спрашивать с победителя выполнения буквы и духа договора. Почетное право буквального выполнения всех статей соглашения предоставляется побежденному.
10-го августа австрийский посол в Регенсбурге обнародовал декларацию Франца, в которой он отказывался от немецкой короны, признавал Рейнский союз и признавал Жозефа Бонапарта королем Неаполя.
Образованием Рейнского союза исчезла империя германской нации. Как не иллюзорна была эта империя, все же она давала возможность существовать малым и средним немецким государствам. Рейнский союз, даже в его окончательном виде, состоял из 33 государств. Всего же до образования союза Германия насчитывала около 300 государств. Конечно, часть карликовых стран в процессе образования союза исчезли, будучи поглощенными соседями, но главное: Рейнский союз объединял южные и западные территории Германии. Князья северной и восточной частей с падением немецкой империи остались без защиты, поэтому идея объединения северных княжеств в союз подобный Рейнскому витала в воздухе.
24-го июля Лафорест в Берлине провозгласил создание Рейнского союза и в тот же день в прусскую столицу приехал Луккезини. Он привез Вильгельму предложение французского императора образовать союз в Северной Германии. Проблема с северным союзом состояла в том, что все сколь-либо значительные северные германские страны разрабатывали свой вариант союзного договора. Прусский вариант союза сильно отличался от гессенского. Легко догадаться, в чем были несовпадения; автор варианта получал наибольшие территориальные приращения. Два варианта можно еще привести к чему-то среднему, но был еще саксонский вариант и он кардинально отличался от первых двух. Даже не количество вариантов стало главным препятствием. Париж мог согласиться на любой вариант кроме прусского, а без Пруссии союз немыслим. Поэтому эта затея с самого начала была обречена на провал. Так и вышло. Уже осенью 1806 года все переговоры по созданию северного союза прекратились. Прекратились они после того, как сумевшие договориться между собой Пруссия и Гессен обратились в Дрезден войти с ними в закрытый союз. Саксонский вариант настолько отличался от предложенного, что точек соприкосновения найдено не было. В подоплеке же неудачи союза лежало крайнее недовольство Франции действиями этих государств. Париж был категорически против союза в таком виде, больше смахивающий не на политическое объединение, а на военную антифранцузскую коалицию.
А Рейнский союз, между тем, продолжал расти. 25-го сентября 1806 года в него вошел курфюрст Вюрцбурга. В декабре, после падения Пруссии, Саксония, с повышением статуса от курфюрства до королевства, стала членом союза. В апреле следующего года в союз вступили сразу семь государств. В августе 1807 года присоединилось недавно образованное королевство Вестфалия, феврале и марте 1808 года в союз вошли герцог Мекленбург-Стерлиц и герцог Мекленбург-Шверин. Завершил процесс образования союза 14-го декабря 1808 года герцог Ольденбурга. Из новых приобретений самыми большими стали королевство Саксония и королевство Вестфалия.
4
23-го января 1806 года скоропостижно скончался премьер-министр Великобритании Питт младший, многолетний и самый последовательный враг французской революции и ее преемника, императора Наполеона. Король Георг доверил Гренвилю образование нового кабинета. В новом кабинете пост министра внешних сношений занял Фокс. В новом правительстве постепенно победило мнение, что с Францией следует договариваться мирным путем, тем более что военная коалиция разгромлена. Однако начать мирные переговоры оказалось не так просто, ибо официальных отношений между странами не существовало. Удобный повод первого контакта правительство изыскало.
Один французский эмигрант предложил прежнему правительству план покушения на Наполеона. Правительство одобрило план, и в январе 1806 года киллер отправился на дело, снабженный оружием и достаточными финансами. Вектор приоритетов в феврале изменился кардинальным образом, правительство решило сдать своего агента в обмен на возможность начать мирный диалог с французским императором.
20-го февраля 1806 года Фокс при посредничестве прусского посла в Лондоне Якоби-Клеста сообщил Талейрану имя убийцы и его приметы с тем, чтобы французские компетентные органы могли принять меры для его обезвреживания. Наполеон намек понял и поблагодарил через Талейрана английского министра. В начавшейся переписке между Фоксом и Талейраном английский министр попросил освободить нескольких важных правительству людей, арестованных французской полицией во Франции и на сопредельных территориях в первые дни войны. Фокс просил о четырех: об английском после в Турции лорде Элгине, о лорде Ярмуте, о генерале Аберкромби и капитане Левесон-Гувере. Талейран получил позволение императора освободить англичан. В мае они уехали в Англию, а уже 17-го июня Ярмут вернулся в Париж, как полномочный представитель правительства Англии по проведению мирных переговоров.
На первом же заседании переговаривающихся сторон (с французской стороны переговоры вел генерал Кларк) Ярмут заявил, что основой переговоров станет согласие Франции вернуть Англии курфюрство Ганновер. Англичане знали, что по франко-прусскому договору Ганновер должен отойти Пруссии, но были вполне уверены, что Наполеон в состоянии урегулировать этот вопрос. Однако Наполеон вовсе не рвался вновь начинать долгие переговоры с Пруссией ради удовлетворения английских желаний. Кларк заявил: Франция не против, чтобы Ганновер вернулся прежним владельцам, но при условии, что Пруссия откажется от него добровольно; Франция не будет возражать, если Пруссия, в качестве замены, удовлетворится Гессен-Касселем, который по площади примерно соответствует Ганноверу.
Второе желание англичан – проведение переговоров совместно с русскими. Трехсторонние переговоры, где Франция изначально окажется в меньшинстве, совсем не отвечал принципу «разделяй и властвуй», тому принципу, которому Наполеон неукоснительно следовал во внешней политике со времен консульства. Император приказал Фуше под благовидным предлогом задержать русского посла, торопящегося в Париж, чтобы успеть к началу переговоров, на несколько дней на границе. Естественно приказ был тайным. Английский посол не подозревал о его существовании, а Кларк предложил: чтобы не терять время в ожидании русского посла, начать переговоры, касающиеся только французской и английской сторон, вопросы же, относящиеся к трем сторонам отложить до прибытия русского посла. Ярмут согласился, и в этом была его ошибка, поскольку в политике нет вопросов, касающихся только Франции и Англии и не имеющих отношений к России. Поступок Ярмута, его согласие начать переговоры без русских, противоречил принципу союзнических отношений. Эта хитрость, совершенно ненужная в данной ситуации, явилась одной из главных причин неудачи переговоров.
Когда Убри, в начале июля, допустили в Париж основной вопрос – Ганновер в обмен на Гессен-Кассель был оговорен и шли переговоры с Пруссией о возможности осуществления этого проекта. И этот вопрос был решен без участия русской стороны. «Я не позволю задержать меня долго на ганноверском вопросе...», – писал император Талейрану 4-го июля.
Но и приехав, Убри не был допущен на франко-английские переговоры. За него взялся лично Талейран, и через две недели (20-го июля) они подписали проект договора очень невыгодный для русской стороны.
17-го июля, ровно месяц спустя начала переговоров, Наполеон был настроен весьма скептически. «Я не верю, что начавшиеся переговоры с Англией приведут к хорошему результату, – писал он в этот день Жозефу. – Они взяли себе в голову, Сицилию удержать за прежнем королем Неаполя». Но с подписанием франко-русского договора император с оптимизмом стал смотреть на переговоры с Англией. В конце июля проект договора был готов. Хотя проект весьма приблизился к тому, что изначально хотел Наполеон, он остался им недоволен, англичане же по договору теряли несравненно больше. Как Талейран обманул Убри, так и Кларк надул Ярмута. По этому проекту:
• Наполеон признавал английского короля курфюрстом Ганновера;
• Пруссия получала в компенсацию за Ганновер территорию с населением 400000 человек;
• Мальтийский орден объявляется низложенным, а Мальта остается на веки вечные во владении Англии;
• Неаполитанские Бурбоны за Сицилию получали компенсацию – Франция была готова сына изгнанного неаполитанского короля Фердинанда IV признать господином Балиарских островов, по недосмотру все еще находящихся во владении Испании.
Стремление Наполеона, его внутренняя установка не отдавать ни пяди от уже завоеванных земель, сыграла против Франции. С англичанами действительно ни к чему не пришли, зато поссорились с Пруссией, с которой совсем недавно был заключен мирный договор и с верным союзником Испанией. В сентябре испанский посол в Берлине выразил готовность поддержать антифранцузскую коалицию. Парижские переговоры отличный пример тому, как легко можно добиться результатов противоположных намеченным, как из нейтралов и союзников можно сделать врагов. Трудно назвать действия Наполеона взвешенным внешнеполитическим курсом. Зато результаты переговоров полностью отвечали желанию Талейрана. Европа должна воевать против Наполеона.
Наконец Англия за эти подачки, не стоившие Франции ничего (Балиары были испанские, Ганновера был обещан Пруссии, а Мальта с захватом Неаполитанского королевства теряла для Франции стратегическое значение) должна была отдать все захваченные с начала войны колонии, кроме мыса Доброй Надежды. Мог ли быть такой договор признан английским правительством? Безусловно, нет. Однако Гренвиль и Фокс все еще надеялись утрясти недоразумение. 2-го августа Фокс на помощь Ярмуту прислал в Париж своего друга, барона Лодердала, но и Кларк получил подкрепление в лице Шампаньи, будущего приемника Талейрана. Переговоры вспыхнули с новой силой. Барон Лодердал привез, как казалось Фоксу, очень разумное предложение. Англия согласна признать Сицилию за Жозефом, если король Фердинанд, а не его сын, получит компенсацию, отвечающую площади Сицилии. Балиары – объясняли англичане свою позицию – ни в коей мера не соответствуют Сицилии.
Все усилия англичан уходили в песок французских отговорок. Французы находили тысячи причин, почему нельзя выполнить то или иное предложение английской стороны. Наконец, как последнюю меру, английские послы попросили выдать им выездные паспорта. Но даже это не заставило Наполеона, которого Талейран убеждал, что англичане блефуют и вот-вот согласятся, смягчить свою позицию. Послам сначала было отказано и объяснили отказ тем, что император хотел бы продолжить переговоры. Послы настаивали, и паспорта с недельной задержкой они получили. Ярмут выехал из Парижа, а Лодердал остался продолжать переговоры.
Между тем, в Париж пришло известие, что царь не признал франк-русский договор. В конце июня всесильного Чарторыжского за провалы во внешней политике Александр отправил в отставку. Пост министра иностранных дел получил барон Будберг. Это был сигнал того, что Россия корректирует свой внешнеполитический курс в сторону более жесткой позиции к Франции. И новость о непризнании царем договора, и известие о смене министра в Петербурге Лодердал узнал из дипломатической почты, пришедшей из Лондона; французы ничего не сказали об этих важнейших для него новостях.
Твердая позиция русских создавала надежную основу для новых переговоров. 13-го сентября Лодердал, наконец, сделал то, что Ярмут обязан был сделать с самого начала. Он заявил французам, что Англия не может отделить свои интересы от интересов России. Новая позиция Англии вызвала внешнее недоумение Наполеона и внутреннее его беспокойство. В сентябре к нему поступали донесения о спешном вооружении Пруссии и вдруг ужесточившиеся позиция Англии говорили ему, что против Франции готовится новая коалиция в составе Пруссии и России при закулисной, обычной поддержке Британии. На сей раз коалицию под влиянием Талейрана в значительной степени создал он сам крайне жесткой манерой парижских переговоров. Но даже после заявления английского посланника существовала возможность избежать войны. Достаточно было согласиться на переговоры с участием русских. Пока Наполеон тянул с ответом, из Лондона пришла весть (17-го сентября) о скоропостижной смерти Фокса, одного из немногих ведущих государственных деятелей, выступающих за мирное существование с Наполеоном. Именно с Наполеоном, а не с Францией, ибо с некоторых пор английские политики начали делать различия между Францией вообще и Наполеоном, как императором Франции. Со смертью Фокса всякие переговоры прекратились. Понадобилась вся «гениальность» Наполеона и талант Талейрана, чтобы поссориться со всеми, с кем только можно было поссориться, включая союзную Пруссию и союзную Испанию. Достаточно было заключить мир с Англией, или не вести себя так жестко по отношению к России или просто выполнить уже имеющиеся договоренности с Пруссией; достаточно было исключить из игры хотя бы одного из трех контрагентов, и следующая война стала бы невозможной, стала бы невозможной следующая антифранцузская коалиция. Этого не произошло. А произошло то, что хотел Талейран – Европа снова вооружалась против Франции.
В конце сентября английский посол выехал из Парижа к себе в Лондон, а французский император вскоре выехал из Парижа на очередную войну. На сей раз с Пруссией.
5
Прежде чем мы вместе с императором Наполеоном отправимся побеждать неосторожно подставившихся пруссаков, глянем ещё раз на королевство Неаполь, ставшего по прихоти проведения и королевы Каролины очагом глухого сопротивления воли французского императора.
Заключение мира в Люневиле в феврале 1801 года привело к мирному договору между королевством Неаполь и Французской республикой, подписанному в марте того же года во Флоренции. Договор подписали с французской стороны Алькье, с неаполитанской – кавалер Михерокс. По этому договору королевство теряла Пьомбино и остров Эльба. Остров отошел Франции, а провинция Пьомбино Тоскане, которая с июня 1801 года стала называться королевство Этрурия. Кроме территориальных потерь, все неаполитанские порты закрывались британскому военному флоту, и это навязанное обязательство для королевской четы стало хуже потери Пьомбино и Эльбы. Мучительно и стыдно было отказывать английским морякам, так много сделавшим для королевства, заходить в Неаполь, Салерно или Бари. И, наконец, согласно тайной статье французские войска до заключения общего мира располагаются в Апулии и Пескаре.
В короткий период Амьенского мира, когда супердержавы пытались дружить, первый консул приказал вывести войска из Неаполитанского королевства. Только после этого решились Фердинанд и Каролина покинуть Сицилию и вернуться в столицу. В стечении сотен тысяч неаполитанцев и жителей близлежащих городов и деревень король и королева триумфально въехали в Неаполь. Такого приема не знал Бонапарт после Маренго, не знал Наполеон и после Аустерлица. Толпы приветствовали просидевшего все неспокойное время в Сицилии Фердинанда, как «непобедимого» воина и как мудрого «миротворца».
Недолго продолжалась спокойная жизнь неаполитанских Бурбонов. Амьенский мир рухнул, а с ним рухнула непобедимость Фердинанда. Французский посол поставил двор в известность: в течение короткого времени части корпуса Сен-Сира вернутся и займут Пескару, Отранто, Тарент и Бриндизи. Тем самым французы пытались взять под свой контроль все побережье королевства. В июле 1803 года французские войска стали на постой в перечисленных городах.
Премьер-министр неаполитанского двора Джон Актон, англичанин по рождению, делал все возможное, а порой и невозможное, чтобы осложнить жизнь оккупационным войскам. Позиция Актона возмутила французского посла Алькье, через него стала известна первому консулу, а уже из Парижа в Неаполь пришла «рекомендация» заменить Актона на Марше ди Галло. Пришлось подчиниться рекомендациям Парижа, но сделала это королева демонстративно бунтарски. В июне 1804 года Актон был уволил. Проводы милого сердцу королевы министра вылились в грандиозный праздник тайного неповиновения ненавистному Парижу. На место Актона король назначил кавалера Михерокса, героя антифранцузского восстания 1800 года. Этого назначения показалась недостаточно, чтобы унять гнев Бурбонов за бесцеремонное вмешательство Бонапарта во внутренние дела королевства. В пику французам генерал-инспектором неаполитанской армии был назначен приглашенный из Вены эмигрант-роялист граф Роже Дамас. Про него говорили, что он объединяет в себе лучшие качества французского дворянства последних трех веков: умение хорошо держаться в седле, грацию и веселье.
Полтора года из Неаполя шли в Париж сообщения о глухом противодействии королевской династии, а вслед за ней всего государственного аппарата. Считалась за честь сделать какую-нибудь гадость французам, но так, чтобы формально ни в чем нельзя было обвинить. Неаполитанские чиновники устроили настоящее соревнование в этом деле, показывая истинную изобретательность.
Наполеон, считавший, что женщина в политике это слишком, относился к деятельной королеве, в целом женщине неглупой, но страстной и безрассудной, со смесью презрения и удивления. Уже давно никто на континенте, по крайней мере на контролируемой французскими войсками его части, не смел противостоять воли Наполеона; никто кроме этой женщины, чье королевство так жестоко били дважды: в 1797 и в 1799 годах. 2-го января 1805 года французский император написал ласковое письмо королеве: «Позвольте, Ваше величество, сделать следующее предсказание и выслушайте его спокойно: при первой войне, на которую Вы решитесь, Вы и ваши потомки прекратят править. Ваши дети должны будут бродяжничать по всей Европе и вымаливать содержание у родственников. Вы сами своим необъяснимым поведением разрушаете вашу династию, в то время как проведение и моя снисходительность могут сохранить за вами королевство. Не отказывайтесь так легко от самого красивого в мире королевства. Мне будет очень жаль, если Ваше величество воспримет мою открытость, как угрозу. Нет, если бы я намеривался воевать с королем Неаполя, сделал бы это тотчас, как только первые русские высадились на Корфу, как это диктует осмотрительная политика. Но я хочу мира с Неаполем, со всей Европой и даже с Англией...».
При прочтении сего послания королева стала вне себя от бешенства. Она разорвала его на мельчайшие кусочки, бросила на пол, топтала ногами, пока не запыхалась. Весь этот день она была больна, никого не принимала, а слуги старались не попадаться ей на глаза. На другой день Мария Каролина ответила Наполеону так вежливо, насколько позволяла ей клокочущая ненависть.
Королеве все приходилось делать самой, не надеясь на мужа, интересы и кругозор которого состоял из охоты и рыбалки. Большой поддержкой был Актон, но с ним пришлось расстаться и после его отставки государственные дела не давали продохнуть бедной королеве. Английский посол сэр Хуг Эллиот и находящийся в Неаполе Нельсон советовали королеве восстановить Актона, но Мария Каролина знала, как опасно дразнить парижских гусей. К тому же посол в откровенном разговоре сказал, что если гарнизоны Сен-Сира изменят свое местонахождения или он получит существенное подкрепление, то Англия будет вынуждена оккупировать Сицилию и не освободит ее, прежде чем французские войска не покинут королевство. Так что королева не надеялась на Англию. Нельсон, правда, обещал поддержку флотом, если в том будет необходимость. Но какая необходимость в английских крейсерах может возникнуть в горах Калабрии или в лесах Апулии? Нет, на континенте англичане не помощники. Тогда на кого, на кого положиться несчастному королевству, у кого искать защиты? Не у австрийцев же, в самом деле! Их Мария Каролина после позора Мака в 1799 году ненавидела едва ли меньше, чем французов. Оставались русские. Эти северные рыцари спасут маленькое южное королевство. Правящий дом Романовых всегда питал расположение к легитимным владыкам Италии. Королева написала послу Неаполя в Петербурге, чтобы тот прощупал почву по созданию русско-неаполитанского союза.
Когда Наполеон весной 1805 года провозгласил себя королем Италии, неаполитанский двор через ди Галло пытался возражать этому решению и Неаполь не спешил признавать легитимность Наполеона, как короля Италии. В мае в Милан на коронацию Наполеона Неаполь все-таки прислал князя Карбито, но он явился с пустыми руками. Собравшийся в Милане дипломатический корпус вообще не понял этого демарша Неаполя. Уж коль приехал с поздравлениями, то и признавай легитимность, а если не хочешь признавать, то и не приезжай. Многим послам тоже не нравился этот театр с коронацией, но коль они приехали, то тем самым признали законность ее проведения. А Неаполь хочет быть умнее всех; хочет и в хороших отношениях с могущественной Францией остаться и показать всему миру невиданную принципиальность и пугающее благородство.
Упрекам императора не было конца: «Известно, что Вы относитесь к окружению королевы, – отчитывал Наполеон в присутствии многих посланников, и к их огромной радости, ни в чем неповинного князя. – Вы ей скажите, что император знает оскорбительные и угрожающие речи, которые она постоянно произносит против французов, и ее желание, которое она открыто выражает, убить всех французов в ее королевстве. Но она должна знать, что все предусмотрено, чтобы их защитить, и что английские крейсеры в Неаполе не спасут ее от кары». 10-го июня, после долгого колебания, Фердинанд решился признать легитимность Наполеона. Впрочем, сделал он это в достаточно расплывчатых выражениях.
Император, во время своего пребывания в Италии, вызвал в Болонью посла Алькье и генерала Сен-Сира, чтобы от них получить точное представление о положении дел в Неаполе и при неаполитанском дворе. Он нашел их обоих слишком уступчивыми, ослепленными блеском королевского двора. Ди Галло сказал он примерно следующее: «Передайте вашему сицилийскому величеству, что я не хочу их корону, что мною не владеет честолюбие там делать завоевания или что-нибудь в этом роде и что Франция может быть другом. Должен же я буду, против моей воли, из-за ее поведения вести против нее войну, будет она противостоять в одиночестве. Захватив Неаполь, я не буду удерживать его для себя. Я передам королевство ее сыну или, как это мне не жаль сказать, испанскому принцу».
Осенью 1805 года третья антифранцузская коалиция начала активные боевые действия. Мария Каролина хотела бы тут же ввязаться в драку, но печальный опыт последней войны научил ее многому, и она решила выждать. Наполеон в начале войны всячески старался уменьшить количество врагов. После некоторого колебания император решил вывести из Неаполя корпус Сен-Сира, поскольку корпус был ему нужен для усиления армии Массены, действующей против войск эрцгерцога Карла. Как плату за отвод войск из королевства Наполеон потребовал от Неаполя подписания договора о нейтралитете. 21-го сентября в Париже Талейран и ди Галло подписали декларацию о неаполитанском нейтралитете. По этому соглашению Неаполь брал на себя обязательства закрыть свои порты для флотов воюющих стран. Месяц спустя, 19-го октября, король ратифицировал соглашение. При дворе в открытую говорили, что декларация ничего более, как клочок бесполезной, бессмысленной бумаги и нужен только для того, чтобы провести французов, а они, видит бог, этого заслуживают. Эти разговоры привели к подписанию 10-го октября соглашения между русским послом Татищевым и неаполитанским правительством, по которому Неаполь участвует в войне на стороне коалиции, а командующим неаполитанскими вооруженными силами становится русский генерал Ласси. Таким образом, Неаполь одновременно заключил два договора, один исключающий другой.
Осенью при неаполитанском дворе царило возбуждение радостного ожидания. Центром этого оживления была королева. Фердинанда же, казалось, вовсе не заботили политическое положение королевства. Уже знакомый нам по характеристикам прусского двора граф Головкин побывал и в Неаполе и дал замечательный портрет Фердинанда: «Фердинанд высок неприятен лицом и очень красивого сложения. Ко времени своей женитьбы он едва мог написать свое имя. Природная энергия его натуры ограничивалась усилиями на охоте и рыбалке. Но его душа была благородная, а суждения здравыми». Дальше Головкин рассказывает, что уж если министры и обстоятельства заставляли браться его за дела, то в одно утро мог он разрешить множество сложнейших и запущенных вопросов. Происходило это следующим образом: он брал перо в руки и, раздавая пинки своим министрам направо и налево, подписывал за один присест все накопившиеся бумаги. Если королева в эту минуту попадала под горячую руку, и она получала свою порцию тумаков. Победив таким манером все дела, «благородная душа» отправлялась удить рыбу.
19-го октября новый командующий русско-неаполитанскими войсками генерал Ласси покинул Неаполь, чтобы привести русский экспедиционный корпус, ожидающий его на Ионических островах. 22-го октября 38 транспортных кораблей в сопровождении шести линейных кораблей девяти фрегатов Черноморского флота вышли из Корфу. На бортах транспортников находились 13000 русских солдат, командовал коими генерал Анреп. Сначала флот пошел на Сиракузы, чтобы дождаться там прибытия англичан с Мальты. 7-го ноября 6000 английских солдат под командованием генерала сэра Джеймса прибыли в Сиракузы. В ночь с 19-го на 20-е ноября союзный флот стал на якорь в порту Неаполя. Король не нашел возможности встретить союзников. В это время он близь Казерты охотился на оленей. Король приехал с удачной охоты 29-го ноября и на другой день состоялся смотр войск. Объединенная армия состояла из 13000 русских, 7000 англичан и 30000 неаполитанцев, не менее половины из которых были новобранцы. В начале декабря войска выступили в поход на север. Солдаты маршировали тремя колоннами, разделенные по национальному признаку. Русскую колонну вел генерал Анреп. Английскую – сэр Грей. И неаполитанскую – вернувшийся с русским десантом из Сицилии Дамас. Как и в прошлую кампанию, целью похода грозного воинства являлся Рим, где трусливо засел Сен-Сир, успевший туда отвести войска из Неаполитанского королевства. Союзная армия прошла, правда, недалеко. Подоспело известие об аустерлицком разгроме и войска замерли в нерешительности примерно на границе с Лигурией.
Наполеон, узнавши о наступлении неаполитанской армии, понял, что не так трудно быть Нострадамусом. Его пророчество сбывалось. «Королева Неаполя прекратила править», – коротко и емко сказал он по этому поводу в 37 бюллетене от 26-го декабря. Император приказал ответить ударом на удар. 31-го декабря Наполеон сообщил Жозефу, что по его приказу в Рим на помощь Сен-Сиру марширует корпус Массены и что старшему брату следует в течение сорока часов по получению этого сообщения выехать в Рим, ибо воля императора, чтобы Жозеф возглавил неаполитанскую кампанию в качестве его заместителя. В ночь с 8-го на 9-го января 1806 года Жозеф выехал из Парижа, а 11-го января он прибыл в Рим, где его уже ждал Массена.
Наполеон поставил в подчинение Жозефу маршала Массену, генерала Сен-Сира и генерала Ренье, но это – политическое руководство, а не военное командование. Жозеф не был профессиональным военным, и он не мог ни в силу низкого военного звания (полковник), ни в силу отсутствия военного опыта, быть главнокомандующим войсками, да он и не стремился им быть. Главнокомандующего просто не было. Император сам, находясь за тридевять земель, пытался руководить кампанией. Он буквально засыпал советами старшего брата: «Доверьте генералу Ренье – он закрытый, но из троих самый способный – разработать план кампании, и он даст Вам хорошие советы». Старшему по званию, маршалу Массене, Наполеон не доверял. Официально из-за своекорыстия маршала. Массена в Венеции много украл – не раз писал Наполеон Жозефу в январе и марте. «Массена ненавидит вся армия. Сейчас вы убедились, что этот человек, как я вам уже много раз говорил, не соответствует высокому званию французского командующего». В следующем письме император развил тему вороватости маршала: «Массена и Солиньяк растратили шесть миллионов бюджета итальянской армии. Они должны все вернуть до последнего су...». Неофициально же – то есть то, как было на самом деле – Наполеон не хотел роста популярности маршала. Не хотел, чтобы успех неаполитанской кампании был записан на его счет. И так у Массены в активе имелось достаточно громких побед: разгром русских в Швейцарии в 1799 году; героическая оборона Генуи в 1800 году; вполне качественная прошлогодняя кампания против эрцгерцога Карла – довольно и того. Спору нет, маршал был не чист на руку, но не в этом причина не назначения его главнокомандующим. Воинская слава и доблесть, победы и прекрасные военные операции допускались только в тепле слепящего военного гения Наполеона. Появление другой звезды на небосклоне, пусть много тусклей и меньше, было нежелательно и даже вредно.
Сен-Сир тоже, по мнению Наполеона, не подходил на роль командующего. Он не был из его школы, а это в глазах императора серьезный недостаток. Маршал Ней, впрочем, как и Сен-Сир принадлежал к школе генерала Моро, но Ней сумел удачно жениться и стоял с императором в каком-то отдаленном родстве. И Ней вытравил в душе привязанность к старому командиру, чего Сен-Сир, человек гораздо интеллигентней Нея, до конца сделать не сумел. И потом, он стоял по званию ниже Массены. Ренье Наполеон хорошо знал еще по египетской кампании. Он его считал смелым и решительным генералом, но тому не хватало качеств, необходимых командующему. И он был по званию ниже всех. Словом, командующего в неаполитанском походе не было. Сказалось это обстоятельство на проведении кампании? Ни в малейшей степени, ибо сражаться было не с кем. 12-го января 1806 года, когда французские войска числом 29 тысяч тремя колоннами выступили в поход, русские и английские войска грузились на корабли в Неаполе.
В этой кампании план начальника штаба Сезара Бертье, младшего брата маршала Бертье, был так же хорош, как был бы любой другой. Правую колонну вел генерал Ренье, центром командовал маршал Массена, а левая колонна находилась под началом генерала Лешеля, занявший место вызванного в Париж Сен-Сира. Кроме этих войск, из Германии маршировали резервы общей численностью 10000 человек – дивизия драгунов Мерме и пехотная дивизия Дюэма.
Мария Каролина злилась. В который раз все ее оставили в беде. Русские и англичане ушли, собственное войско частью отправилось вместе с русскими, частью разошлось по домам, но всех гаже австрийцы. «Император Австрии больше не является моим племянником, поскольку он стал слугой Наполеона», – сказала она в сердцах австрийскому послу. Она сама, отправив мужа охотиться в Сицилию, оставалась в Неаполе до 11-го февраля. Как и в 1799 году, при отплытии королевы случился сильный шторм, словно сама земля не хотела ее отпускать. 26 кораблей со всей артиллерией, мебелью, государственным архивом и другими ценностями пошли ко дну. Фрегат Архимед с королевой на борту полузатонувшим едва добрался до Палермо.
В день отплытия королевы войска правой колонны подошли к крепости Гаэта. Ренье потребовал сдачи крепости, но получил отказ командира гарнизона крепости. 15-го февраля Жозеф прибыл в Неаполь. Он приказал Массене взять Гаэту в осаду, Дюэм занять Абруццо и Апулию, а Ренье получил задание захватить Калабрию, куда неаполитанские принцы и генерал Дамас отвели остатки своего воинства. Вовсе не простое задание, учитывая гористую, сложную для захвата местность и мятежные традиции этой неаполитанской провинции. Все же Ренье удалось исполнить поручение Жозефа. Между 1-м и 20-м мартом он занял основные населенные пункты Калабрии.
Для Наполеона кампания развивалась недостаточно быстро. 31-го января он рекомендовал брату, как можно раньше занять Реджо, оттуда немедля переправиться на Сицилию и захватить остров. Возникшие трудности не позволили Жозефу исполнить волю императора. Дело в том, что в это время года из-за дождей дороги становились непроходимыми. Местные жители Калабрии и Апулии в эту пору пользовались в основном лодками. У французов было очень мало транспортных и военных кораблей, а те что и имелись не могли быть использованы, поскольку английские и русские эскадры совершали патрульные рейсы вдоль побережья королевства. Любой французский корабль или корабль союзников Франции, если ему не повезло, и он встречался с патрульными эскадрами, захватывался, а в случае малейшего сопротивления немедленно топился.
Жозеф намеревался привнести в страну спокойствие и мир. Он хорошо понимал, что насилием можно породить только насилие и всячески старался избежать, чтобы события не пошли по сценарию 1799 года, когда из-за жестокости оккупационных властей все Неаполитанское королевство охватило восстание. Разумность такого подхода признавали даже враги Франции: «Жозеф Бонапарт очень разумный, скромный, благородный человек полностью свободный от дипломатического зазнайства и шика и открытый по натуре», – писал лорд Корнуоллис своему другу генералу Розу. А 19-го февраля 1806 года, то есть несколько дней после приезда Жозефа в Неаполь, агент республики Рагуза аббат Бенвенути писал в Рим: «Когда принц Жозеф занял Неаполь, первое, что он сделал, это втрое поднял налоги. Его войска на марше и на биваках не вызывают тягот или озлобление населения. Все оплачивается наличными. Не было случая, чтобы к кому-нибудь применяли насилие».
Жозеф намеривался оставить все управление в руках существующего административного аппарата, только военным министерством и министерством иностранных дел королевства должны были руководить французские чиновники. К сожалению в этой разумной политике, политике, рассчитанной на долгосрочную перспективу и стабильность режима Жозеф, ставший по решению сената от 30-го марта 1806 года королем Обеих Сицилий, был одинок. Он не находил понимания ни у брата, ни у военного руководства. «Прикажите расстреливать без пощады лаццарони, которые легко пускают в ход ножи... – писал в марте Наполеон брату. – Прикажите расстреливать главарей банд... Ваше правление в Неаполе очень слабое. Мне кажется, что Вы слишком щадите неаполитанских хамов. Я не могу понять, почему Вы не используете закон: каждый шпион должен быть расстрелян, каждый главарь восстания должен быть расстрелян, каждый лаццарони, пустивший в ход кинжал должен быть расстрелян».
Новый король Неаполя как мог сопротивлялся принуждению к насилию, но в его отсутствие в Неаполе заменявший его Массена сделал много, чтобы удовлетворить кровавую жажду императора. За это Наполеон удостоил похвалы Жозефа: «С удовольствием узнал, что деревня повстанцев сожжена, – писал император 22-го апреля. – Строгие меры необходимы. Я предполагаю, что эта деревня прежде была разграблена солдатами. Так необходимо поступать со всеми восставшими деревнями. Это не только закон войны, но и обязанность, диктуемая политикой».
Вторая тема почти каждого письма императора к Жозефу – это завоевание Сицилии. «Вы уже должны быть господином Сицилии», – неоднократно в течение всей весны 1806 года писал Наполеон брату. Король же неаполитанский отвечал, что у него недостаточно войск для десанта и, что важнее, недостаточно транспортных кораблей.
Плохо ли, хорошо ли – слишком медленно, как полагал Наполеон – французы к концу весны завоевали королевство, за исключением Сицилии. Однако неаполитанская война на этом не завершилась, а только началась, перейдя в фазу партизанской. Почти ежедневно Наполеон писал брату, сколько у него войск и как их использовать. Казалось император предусмотрел всякую мелочь и любую неожиданность, но о возможности русского или английского десанта Наполеон ни разу не предупреждал Жозефа в силу абсолютной бессмысленности этой операции для противника. Как раз это и случилось. 1-го июля в заливе святого Эуфемия высадился английский отряд численностью 6000 человек под командованием генерала сэра Джона Стюарта. Одновременно неугомонный контр-адмирал Сидней Смит, которому командующий средиземноморским флотом адмирал Коллингвуд доверил эскадру из пяти линейных кораблей, неожиданным ударом с моря отобрал у французов форт Амантея.
Высадка английских войск прошла без помех со стороны французов. Она вызвала огромный энтузиазм местного населения. Когда Ренье узнал о десанте, он собрал все находящиеся под рукой войска и, как делал это Бонапарт в Египте, непромедлительно атаковал неприятеля. Англичане ждали нападения и очень хорошо подготовились. Они встретили наступающих французов шквальным огнем. Собственно бой продолжался четверть часа. Французы бежали, оставив на поле боя множество убитых и раненых. Англичане их не преследовали. В задачу десанта не входило победить французов, отвоевать страну, или хоты бы захватить одну из провинций; для этого им не хватало сил. Но развязать партизанскую войну, вооружив местное население, для этого у них имелись в достатке и силы и средства. Партизанская война 1799 года показала очень хорошие результаты, она показала бессилие французской армии против подобного рода военных действий. В дальнейшем англичане еще дважды применяли партизанскую войну, как средства борьбы против войск Наполеона – в Испании в 1808 – 1813 годах и в России в 1812 году.
В течение июля английские войска захватили крепости Реджо и Шилла. Примерно 1200 человек гарнизонов обоих крепостей по соглашению англичане на своих кораблях доставили в Тулон. Уже в июле появилось множество партизанских отрядов. 30-го июля повстанцы захватили большой город Кротоне.
Когда на юге вызревало повстанческое движение, на севере французы добились несомненного успеха. После четырехмесячной осады пала крепость Гаэта, важнейший опорный пункт остатков регулярной неаполитанской армии. Взять ее было очень сложно. Она расположена на косе, вдающийся в море на 200 метров. Самое неприятное для французов стало то, что крепость можно было снабжать с моря, что и делали, начиная с мая, корабли Сиднея Смита, который в 1798 году в подобных условиях успешно помогал туркам защищать крепость Акр в Сирии. Командовал гарнизоном крепости генерал принц Людвиг фон Гессен-Филиппшталь, склонный к чудачествам человек. Жозеф писал брату: «Принц фон Гессен принадлежит к совершенно особому типу дураков. Он отдал ключи от винного подвала епископу города и строго-настрого приказал тому не выдавать ему больше одной бутылки вина в день. С вала он имеет обыкновение кричать в раструб, так что можно оглохнуть: «Гаэта вам не Ульм, а Гессен – не Мак!»». В середине июня осадой крепости стал руководить лично Массена. В конце месяца осаждающим доставили тяжелую артиллерию. Вечером 7-го июля начали все 89 мортир обстрел крепостных стен. В первый же день канонады взобравшийся по своей привычки на вал, слегка нетрезвый комендант был тяжело ранен и его пришлось срочно эвакуировать на борт английского крейсера. Десять дней не прекращалась артиллерийская дуэль. Французы выстрелили примерно 70000 раз, а неаполитанцы выпустили более ста тысяч ядер. 16-го и 17-го июля в стенах крепости ядра пробили две огромные бреши. Французы уже готовились к штурму, когда над крепостью поднялся белый флаг. Французы взяли в крепости 140 пушек, 21 мортир и семь гаубиц.
После падения Гаэты Жозеф решил освободившиеся войска направить в Калабрию, которая большей частью находилась в руках англичан и вооруженных англичанами партизанских отрядов. Не секрет, что предстающую операцию рассматривали не как обычный военный поход, а, скорее, как карательную экспедицию и Массена подходил для подобного рода операций, как нельзя лучше. В первых числах августа войска выступили на зачистку Калабрии. Уже возле Лаурии французов встретили выстрелами. Несколько горячих итальянских парней обстреляли французскую колонну с безопасного места и быстро скрылись в горах. Бесстрашный маршал нашел этот инцидент прекрасной возможностью показать «канальям», кто здесь хозяин. Город был отдан на растерзание солдатам. 15-го августа Жозеф со скрытой горечью писал императору: «Семитысячный город Лаурия сейчас только развалины. Мужчины, женщины, дети – все погибли в огненном море, но этот ужасный пример, кажется, вновь восстановил порядок». В этом король Неаполя ошибался. На место каждого сгоревшего жителя Лаурии стало два, три новых повстанца. Насилие порождает насилие, особенно это верно в такой стране как Италия, с ее многовековой традицией вендетты.
В Кастровиллари войска Массены соединились с отрядами Ренье. Почти 14 тысяч человек медленно продвигались на юг, повсюду встречая засады и ловушки, повсюду применяя законы военного времени – расстрел и виселицу. «Со времени нашего соединения с Массеной, – рассказывал в письме своему другу писатель Пауль Курье, принявший участие в этой экспедиции, – маршируем мы гордо и наше положение менее прискорбно, чем прежде. Мы возвращаемся той самой дорогой и образуем авангард нашей маленькой армии. Мы убиваем немногих, еще меньше берем в плен. Вследствие природы этой страны, вследствие знания местности, уходят они от нас легко, но мы от них не можем уйти, если они нападают неожиданно. Кого мы поймаем, мы вешаем на ближайшем дереве, но если кто-то из нас попадается к ним, сжигают того так медленно, как это возможно...».
8-го сентября карательная экспедиция дошла до Монтальято и там остановилась. Жозеф решил любой ценой прекратить этот ужас. Он вызвал Массену в Неаполь, наградил его сотней тысяч франков, попросил навсегда покинуть его королевство. Король Жозеф назначил Ренье, как наименее кровожадного, губернатором Калабрии.
Англичане не раз и не два пытались обострить ситуацию, высаживая то тут, то там небольшие отряды повстанцев, в составе которых обязательно присутствовали английские специалисты по ведению партизанской войны, однако Ренье был начеку. Французы сражались, и весьма успешно сражались, с вооруженными отрядами, но мирное население уже никто не трогал. Постепенно обстановка нормализовалась. Крестьяне, чтобы жить, чтобы кормить свои семьи, должны были вернуться к своим виноградникам, к своим козам и оливкам. Французы ни их, ни их собственность не покушались и постепенно готовность схватиться за ножи, сменилось угрюмым признанием факта французского присутствия, как неизбежного зла.
Только через два года Ренье удалось захватить крепости Реджо и Шилла и полностью взять под контроль Калабрию. И то только потому, что в это время началась и набирала силу партизанская война в Испании и английские специалисты все были откомандированы туда.
5
Будучи в гостях у Вильгельма в Берлине в октябре 1805 года, Александр договорился с ним, что канцлер Гаугвиц отправится в ставку Наполеона, как чрезвычайный посол, чтобы потребовать у французского императора соблюдения европейского равновесия, того равновесия, о котором уже договорились русский и прусский государи. Отказ от итальянской короны, отвод французских войск из Германии, Неаполя, Голландии и Швейцарии и в перспективе упорядочение франко-австрийской границы в Италии. В силу того, что требования эти были изначально неприемлемы Наполеону – и об этом знали как Александр, так и Вильгельм, – Гаугвиц ехал предъявлять ультиматум. 14-го ноября канцлер выехал из Берлина на поиски штаб-квартиры французского император.
Следует сказать о подготовке Пруссии к войне. Понятно, что всякая подготовка начинается с поисков союзников и Пруссия не была в этом вопросе оригинальна. В октябре 1805 года король уполномочил офицера генерального штаба майора Камптца попытаться склонить курфюрста Гессен-Кассель к союзу. Но курфюрст ни в коем случае не хотел выходить из относительно безопасного нейтралитета. Осторожность диктовала подождать, посмотреть, чью сторону примет Фортуна и только потом примкнуть к побеждающей стороне. Такую же выжидательную позицию заняли курфюрст Саксонии и король Дании. Миссия Камптца оказалась неудачной, Пруссии не получилось втянуть соседей в военную авантюру.
В ноябре прусские войска начали наступление. Правда не в ту сторону, в какую желали русские и австрийцы, не в Австрию на соединение с русско-австрийскими войсками, а в сторону Ганновера. Численность прусских вооруженных сил, включая части, сформированные в сентябре-октябре, составляла 126 тысяч пехотинцев и 35 тысяч кавалеристов. Армия имела на вооружении 420 пушек. В конце ноября положение прусских войск стало следующим: корпус герцога Брауншвейгского находился недалеко от города Ганновер; корпус князя Гогенлое располагался под Эрфуртом; авангард под началом генерала Блюхера находился в Мюнстере и Хамме; первый резервный корпус фельдмаршала Меллендорфа стоял в Берлине; второй резервный корпус герцога Евгения фон Вюртемберга находился на марше на подходе к Кюстрину; и третий резервный корпус генерала Рюхеля стоял под Познанью. Из такого положения войск удобно западной группировкой (корпуса Брауншвейга, Гогенлое и Блюхера) наступать на курфюрство Ганновер, но очень неудобно прийти на помощь союзникам. Находящиеся в Польше второй и третий резервные корпуса были бесконечно далеки от театра боевых действий союзников.
Гаугвиц не доезжая до Йиглаву, наткнулся на расположения баварского корпуса генерала Вреде. На вопрос Гаугвица, как найти императора, генерал ответил, что завтра император и маршал Бернадотт должны прибыть в Йиглаву, и поэтому, ежели граф желает встретиться с Наполеоном, ему следует никуда не ехать и ждать в Йиглаву. Гаугвиц так и поступил. На другой день действительно в Йиглаву приехал Бернадотт. Наполеон, узнав о появлении прусского канцлера, дал указание Бернадотту, задержать Гаугвица в Йиглаву на 26-е и 27-е ноября. В эти дни Наполеон встречался с австрийцами и не хотел, чтобы Гаугвиц узнал о факте этих переговоров.
Находясь в Йиглаву, Гаугвиц довольно быстро сообразил, что французская армия готовится к генеральному сражению, которое, судя по всему, должно состояться в ближайшие дни. 27-го ноября пришло приглашение Наполеона посетить его в Брюнне, и министр поторопился на зов французского императора. На другой день в три часа дня пополудни прямо с дороги Гаугвица тайно провели в покои императора. Граф три дня общался с французскими генералами. От них он узнал последние новости, и эти новости очень не понравились ему. Во французской армии – это было видно невооруженным глазом – царило приподнятое настроение, решительность и твердая уверенность в скорой победе. Учитывая все это, Гаугвиц решил повременить с ультиматумом, и это было мудрое решение.
Вместо ультиматума, вместо негодования по поводу деспотизма Наполеона в Европе, Гаугвиц предложил себя, как представителя нейтральной Пруссии, посредником мирного урегулирования конфликта Франции с Россией и Австрией. Эдакий голубь мира прилетел из Берлина. Наполеон уже знал о существовании Потсдамского договора, частично знал его содержание и ему смешны были маневрирования графа. Император ясно понимал, что министр ждет сражения и по результатам битвы он займет окончательную позицию. В случае победы союзников Гаугвиц выложит требование короля – Наполеон предполагал их существования с высокой степенью вероятности – и может добавит что-то от себя. Ежели Фортуна будет благосклонна к французам, как верил император, прусского министра можно будет склонить к заключению союзного договора, которого Наполеон тщетно добивался весь 1805 год. Сейчас же, в преддверии сражения, разговор государственных мужей принял характер светской беседы с легким, почто незаметным прощупыванием позиций. В конце встречи Наполеон еще раз поблагодарил министра за желание принять на себя посредническую миссию, посетовал на невозможность этого, в силу нежелания Александра, и предложил Гаугвицу, ввиду скорой битвы, отправиться в Вену и подождать его там.
Стороны остались очень довольны друг другом. Наполеон писал Талейрану об этой встречи: «Он в разговоре со мной выказал много утонченности, я бы даже сказал, много таланта...».
Император сдержал слово. 14-го декабря в Вене Наполеон принял прусского канцлера. «Господин граф, в Брюнне вам был оказан прием, как подобает министру великой державы, – начал Наполеон раздраженную речь, едва увидав Гаугвица, – тогда я не хотел верить, что не могу положиться на вашу дружбу. Собственно, если один жаловался на другого, оставались мне старые воспоминания и свежая память об обязательствах, которые король возложил на себя. Но сегодня! Сегодня! – император на глазах раскалялся, – я знаю о договоре, который вы заключили с врагами Франции. И я знаю, что вы с ними условились, если я отклоню ваши требования, которые Вам поручены мне представить, то ваши 180 тысяч или больше набросятся на меня. Недостаточно того, что себя вы объявили моим врагом, Но в своей ослепленности против Франции вы втянули бы, если бы вам это удалось, другие европейские государства, зависящие от вас. И Вы, господин граф, Вы подписали этот договор!». Каково! Наполеон не только любил театр, но и сам ставил порой чудные, совершенно волшебные пьесы. Слабые извинения министра встретили бурю упреков императора. Наполеон упрекал короля, упрекал правительство и Пруссию; он перечислил все грехи Пруссии, и список этот оказался на удивления длинным. Выговорившись, облегчив душу, Наполеон отпустил Гаугвица, не простившись с ним.
Подавленный канцлер поехал в гостиницу, по дороге прикидывая как можно выйти из этой, прямо скажем, двусмысленной ситуации. Не прошло и пяти часов по приезду в отель, как министру доложили о прибытии гофмаршала Дюрока. Дюрок попросил министра без промедления прибыть к императору в Шёнбруннер. Гаугвиц отправился в одной карете с Дюроком. В пути гофмаршал обрабатывал министра, и так мягкого как воск после первой аудиенции. Гаугвица сразу провели к императору, и Дюрок увязался за ним. На этот раз император был вежлив, но холоден. На сей раз он играл роль всезнающего мудреца, готового простить покаявшегося грешника. Покаянием стал франко-прусский договор. О переговорах, как таковых, речи не было. Наполеон просто начал диктовать гофмаршалу текст оборонительно-наступательного договора между Францией и Пруссией.
Гаугвиц слушал отрешенно и удивлялся как здорово, как талантливо его провели. К середине текста он слегка оправился, начал подавать замечания и предложения. Они либо легко, без дискуссий принимались, либо безапелляционно, даже как-то обиженно, отвергались. В этих случаях министр не настаивал. Император был, безусловно, талантливый дипломат, но талант этот был артистический. Пока договор переписывали набело в нескольких экземплярах, наступило утро 15-го декабря. Утром договор подписали, не колеблясь, Наполеон и Гаугвиц.
Согласно соглашению стороны обязывались:
1. Выступить всеми своими вооруженными силами в случае нападения на одну из стран или если нападению подвергнется Бавария или Турция.
2. Пруссия получает курфюрство Ганновер. Наполеон точно рассчитал, что Ганновер это та самая морковка, за которой прусский осел будет бежать туда, куда надо.
3. За Ганновер Пруссия должна отдать Баварии маркграфство Ансбах; одному из имперских князей герцогство Клеве: и Франции княжество Невшатель.
4. Подтверждение договора должно состояться в течение трех недель, считая со дня его подписания.
В тот же день, 15-го декабря, Гаугвиц, имея при себе кроме договора личное послание Наполеона прусскому королю, покинул Шёнбруннер и, сделав трехдневную остановку в Вене, 25-го декабря прибыл в столицу Пруссии.
В грязи и крови аустерлицких полей погибла третья коалиция, прострелянная пулей, заколотая французским штыком. В Петербурге царила меланхолия, Вена пребывала в угрюмой растерянности, словно в доме лежал покойник, а в Берлине этой зимой было весело, как никогда. Балы следовали за балами, праздники за праздниками. Бравые офицеры волочились за хорошенькими барышнями и на этом поле боя прусские рубаки не знали поражений. На этот праздник жизни приехал канцлер Гаугвиц. Воротился он не один, а в сопровождении генерала Пфуля. Осенью офицер генерального штаба, военный теоретик полковник Карл Пфуль с английским полковником Анструтером и австрийским генералом Гренневиллем разработали план совместной кампании против французов, и Пфуль ехал в ставку Александра, дабы обсудить с русским военным командованием некоторые вопросы, касающиеся курфюрства Ганновер. Подписанный договор сделал бессмысленной его миссию, и он присоединился к Гаугвицу.
На другой день по приезду Гаугвица собрался государственный совет, заседание которого вел сам король, оторвавшись от повседневных развлечений. На совете царило большое смятение умов. Никто из собравшихся государственных мужей не хотел отказываться от договора. Французский император правильно рассчитал, что пруссаки просто не в силах будут устоять перед соблазном заполучить Ганновер. Однако и от английского договора тоже никто не хотел отказываться. Речь шла о больших деньгах, об английских субсидиях. Дело в том, что по прусскому обыкновению в любое дело вносить орднунг граничащий, иногда, с идиотизмом, деньги эти были давно учтены и расписаны по различным статьям бюджета. Их неполучение – говорили на совете – поставит экономику страны в трудное положение. Прусское правительство имело на руках два договора. Месяцем ранее такая же ситуация сложилась в Неаполе. Но если Мария Каролина попеременно впадала то в страх перед французами, то ее побеждала жгучая ненависть к ним, то прусское правительство и прусский король боролись между жадностью и еще большей жадностью. Казалось бы, неразрешимая дилемма. Исполнение одного договора означает автоматически отказ от другого и наоборот. Но это могло бы быть безвыходным положением для обычных людей, вроде нас с вами, а многомудрые мужи прусского госсовета (они стоят того, чтобы быть назваными – это граф Гаугвиц, барон Гарденберг, герцог Брауншвейгский, граф Шуленбург, барон Ламберт, Бейм, Кёкритц, Клейст и сам король) нашли поистине соломоново решение, перед которым я снимаю шляпу. Было принято: в исполнение английского договора к войне продолжать готовиться, но никогда не быть готовыми, а французский договор не ратифицировать так долго, как это возможно.
Александр сразу после Аустерлицкого сражения послал в Берлин князя Долгорукого и вслед за ним Великого князя Константина. Долгорукий вез Вильгельму письмо царя, в котором Александр обещал подчинить прусскому командованию корпус графа Толстого и армию генерала Беннигсена. Александр считал так: эти войска, плюс прусская армия, плюс английские и шведские войска в Ганновере – итого набирается триста тысяч войск коалиции. Достаточно, чтобы продолжить партию. Месяц спустя Александр нехотя уяснил себе, что друг Вильгельм передумал воевать с «корсиканским чудовищем». Боле того, благодаря несдержанности Наполеона, который вовсе не скрывал факт заключения союза с Пруссией, Александр узнал о предательстве друга и отдал приказы русским войскам Толстого и Беннигсена возвращаться в Россию. Командующий английскими войсками генерал Джордж Каткарт тоже получил приказ своего правительства покинуть курфюрство Ганновер.
Тем временем в январе подошел срок ратификации договора. Срок подошел и даже прошел, а в Берлине все еще не решили, кому ехать в Париж. Министр иностранных дел Гарденберг сказался больным, и король снова обратился к Гаугвицу. Мол, ты заварил эту кашу, ты и расхлебывай. Только 14-го января 1806 года министр выбрался из Берлина. С собой он вез ратифицированный договор. С англичан что-то удалось получить, меньше чем рассчитывали, но что-то перепало. Король попросил Гаугвица беречь себя и не мчаться в Париж сломя голову. Может за время пути еще что-нибудь от англичан отломится. Гаугвиц ехал восемнадцать дней, в дороге предаваясь своей излюбленной мечте, что король Пруссии станет императорам Северной Германии. Вполне возможно, ведь повысился статус курфюрстов баварского и вюртембергского. Все в руце Божий и императора Наполеона. Одно дело король Пруссии и совсем по другому звучит кайзер Германии. Так в розовых мечтаниях об алмазном будущем, первого февраля Гаугвиц приехал в Париж.
К удивлению канцлера в столице его не встретил Наполеон с раскрытыми объятиями. Только через два дня граф был принят Талейраном. Это плохой знак, но много хуже была нота, которую передал ему французский министр пятого февраля. В ней говорилось, что, поскольку срок ратификации договора прошел, император не может его признать. Что называется, доигрались. Напрасно Гаугвиц дрожащим пальцем показывал Талейрану дату ратификации договора, напрасно он объяснял министру, как трудна и долга была дорога; нота осталась в силе.
Шесть дней продержали несчастного Гаугвица в неизвестности. Наконец, 9-го февраля министра принял сам император. Наполеон повторил то, что уже раньше говорил Талейран и когда Гаугвиц уже дошел до высшей степени отчаяния, император предложил заключить новый договор. Наполеон потребовал ко всем прочим обязательствам Пруссии еще закрыть свои порты английскому флоту. 15-го февраля новый договор был подписан в Париже Гаугвицем и Дюроком. В этот раз дело пошло гораздо быстрее. Гаугвиц попросил прусского посла в Париже Луккезини отвезти договор в Берлин. 23-го февраля Луккезини приехал в Берлин и, не теряя время попусту, уже на следующий день собрался государственный совет для обсуждения новых условий. Собрались Гарденберг, Рюхель, Ламберт, Бейм, Кёкритц, и Клейст. Отсутствовали сам Гаугвиц, Шуленбург, находившийся в то время в Ганновере, и герцог Брауншвейгский, который пребывал в Петербурге. Гарденберг за ночь подготовил докладную записку. В ней он с поразительной добросовестностью перечислил все аргументы за и против заключения соглашения. Сам Гарденберг склонялся к его заключению. После долгого обсуждения большинство членов совета также высказались за его подписания. Два дня спустя король ратифицировал франко-прусский договор, о чем он написал в тот же день Гаугвицу в Париж.
Королева была одна из немногих, кто решительно воспротивился новому союзу. «Я нашел королеву прекрасной, такой милой, как никогда прежде, но, между нами говоря, ничего не смыслящей в политике», – писал Луккезини своей жене в Париж.
Как же так случилось, что заключив союз феврале, через восемь месяцев, в октябре, партнеры стали убивать друг друга? Какой злой гений заставил воевать Францию и Пруссию, если оба государя не хотели того? Фридрих Вильгельм был известен, как противник всякого насилия. «Мне отвратительна война; это знает весь мир, – писал Вильгельм своему дяди год спустя после коронации. – Я не знаю большей ценности на земле, чем сохранение мира и спокойствия – единственный путь человечества к счастью».
Наполеону, конечно, не были свойственны столь пацифистские взгляды. Он допускал войну вполне возможной, более того, иногда необходимой. Но и он меньше всего хотел войны с Пруссией, союза с которой он добивался со времени консульства. Император был крайне недоволен самоуправством Мюрата и писал ему в апреле 1806 года: «Вы маршируете с такой поспешностью, что я не сомневаюсь – Вы будете вынуждены отступить. Вы поступили очень легкомысленно... Моя политика совсем другая, как отдаляться от прусского короля. Моя политика преследует совсем другие цели... Я Вам советую впредь больше думать...». Уже летом император опять написал герцогу Берга и Клеве по поводу Пруссии: «...больше ума по отношению Пруссии; не делайте неосторожных шагов... Будьте осторожны в ваших высказываниях». У Мюрата имелись большие проблемы по части ума. Хитрости и сметливости хоть отбавляй, а вот ума – кот наплакал. Намучился Наполеон тем летом с родственником, сдерживая его амбиции по расширению своего великого герцогства за счет Пруссии.
В конце августа, когда стало известно, что Пруссия вооружается, Наполеон не мог поверить в серьезность их приготовлений. «Берлинский кабинет объят паникой, – писал он Бертье. – Он возомнил, что находится в договоре с Россией, по которому получит различные провинции. Это обстоятельство вызвало смехотворное вооружение, которое не следует принимать во внимание... Я действительно имею намерение возвратить войска обратно во Францию». В начале сентября император разрешил отпуск маршалам Нею и Даву. Однако когда Наполеон узнал, что царь не ратифицировал франко-русский договор, что создавало принципиальную возможность союза против него, он стал серьезней относиться к прусской опасности. 7-го сентября 1806 года в разговоре с прусским послом Наполеон сказал, что не выведет войска из Германии, пока он не подпишет мир с Россией и пока Фридрих Вильгельм не приведет свои армии в состояние мирного времени, но внутренне император все еще не верил, что Пруссия решится напасть на Францию. 9-го сентября император писал Бертье: «Если мне придется сразиться с Пруссией, во что я не верю...». Наконец 12-го сентября император поручил Талейрану устранить все недоразумения с Пруссией: «Не в моих интересах разрушать мир на континенте... Идея Пруссии в одиночку померяться силами со мной кажется мне настолько смешной, что не заслуживает внимания. Я не могу иметь настоящий союз ни с одной из великих европейских держав. Пруссия заключила его только из-за страха. Прусский кабинет так презренный, государь так слаб, а двор так полон молодыми офицерами, готовыми всем рискнуть, что эту державу больше можно не принимать в расчет. Они будут всегда делать то, что делали до сих пор, а именно: вооружаться, разоружаться, во время драки оставаться в стороне примыкать к победителю... Прежде всего, я должен сделать два дела: первое – найти простые средства успокоить Пруссию, и второе – усилить мои войска в Германии...».
Простое средство успокоить Пруссию Наполеон нашел тут же, не отходя от письменного стола. «Мой господин, любезный брат, – писал он прусскому королю, – я получил письмо Вашего величества. Уверения в Ваших дружеских намерениях для меня тем более приято, что я, в виду произошедшего в последние 14 дней, начал сомневаться в том. Если меня вынудят взяться за оружие, мне будет неприятно направить его против войск Вашего Величества. Я бы рассматривал эту войну как братоубийственную, так тесно связанны друг с другом наши государственные интересы. Я не хочу ничего требовать от Вашего Величества. Так как враги континента часто распространяют фальшивые слухи, хочу дать Вам особое заверения постоянно держаться нашего союза... С Вашим Величеством я больше чем сердцем; я с Вами рассудком... Я стою за союз, который я с Вами заключил, непоколебимо...».
Через восемь дней, 20-го сентября, Наполеон, против своей воли, решил начать войну с Пруссией и это решение, как он полагал, едва не опоздало.
Как видно Наполеон не хотел войны. Может быть, война лежит на совести прусского правительства? Попытаемся разобраться.
В каждой стране имеется группа недовольных и обиженных. Обычно на них мало обращают внимания, но в переломные времена они выходят на первый план. В Пруссии, точнее сказать в Берлине, в 1806 году образовалась группа недовольных политикой государства вокруг тридцатичетырехлетнего принца Людвига Фердинанда, человека умного и образованного, но, с другой стороны, пьяницы и заядлого картежника. Он любил войну, как люди подобного сорта любят любой риск. Компания часто собиралась в доме Людвига или в замке Бельвю у его сестры Луизы Радзивилл. Они спорили о текущих событиях, ругали кабинет и слушали доклады генерала Пфуля о научных методах ведения войны. Из серьезных людей партию войны, как их называли при дворе, поддерживали явно или тайно барон фон Штейн, генерал Рюхель и герцог Брауншвейгский. Второй патриотический центр сгруппировался вокруг королевы Луизы. Она объединила в основном придворных дам. Дамский патриотический клуб называли русской партией, ибо со времени встречи с Александром, с тех незабываемых минут в склепе Фридриха Великого Луиза была слегка влюблена в царя и на самом деле считала его спасителем Европы от «корсиканского разбойника». «Я верю в Вас, как в Бога», – писала Луиза царю; называла его «мой дорогой, глубоко любимый кузен». Наполеона же она называла не иначе как чудовищем, убожеством или исчадьем ада. Летом обе партии объединили свои усилия, постепенно подталкивая правительство к «решительным действиям».
Но, несмотря на много шума, поднятого партией войны, все же на правительство оказала она второстепенное влияние. В основе франко-прусского конфликта лежали политические причины: образование Рейнского союза, кавалерийская атака Мюрата на прусские провинции и, главное, парижские переговоры с Англией и Россией.
Следствием франко-прусского соглашения, следствием стремления Пруссии заполучить Ганновер любой ценой стало объявление Англией 20-го апреля 1806 года войны прусскому королю. Неделю спустя и Швеция объявила Пруссии войну. Прусские порты заблокировал британский флот. Морская торговля практически остановилась, промышленность терпела убытки, налоговые поступления заметно сократились и, как следствие, финансовое положение страны ухудшилось до опасной черты. Ради чего Пруссия взвалила на себя эту непосильную ношу?! Ответ очевиден – ради курфюрства Ганновер. Но в мае в Париже начались франко-английские переговоры. Первым, непременным условием подписания мира английская сторона выдвинула требование возвращения курфюрства Ганновер английской короне и... французская сторона, в принципе, согласилась с такой позицией. Вот тут в Берлине по-настоящему всполошились.
Предложенный французами взамен Ганновера Кассель ни в коей мере не устраивал берлинский кабинет. Одно дело получить богатейшие ганзейские порты и совсем другое срединные территории. Кроме того, аннексия Касселя неминуемо приведет к разрыву отношений с немецкими государствами, приведет к невозможности заключения с ними союзов и приведет к принципиальной невозможности превращения королевства в империю. Если бы Наполеон сразу предложил Кассель, союза никогда бы не случилось. В Берлине были твердо убеждены, что Пруссию пытаются обмануть. В общем, так оно и было. Кабинет анализировал причины, по которым Пруссия попала в такое неприятное положение, и нашел, что носят они субъективный характер. Нашел, что Наполеон считает Пруссию слишком слабой, чтобы всерьез с ней считаться. Мир уважает только грубую, первородную силу с горечью констатировали в Берлине.
Найти причины полдела. В Берлине задались вопросом: какие шаги следует предпринять, чтобы заставить Наполеона считаться с Пруссией, чтобы заставить французского императора выполнить достигнутые договоренности по Ганноверу. Кабинет придумал, что если Наполеон поставить перед дилеммой война Франции против Пруссии и России или Ганновер, то, в виду несоразмерности проблем, он войне предпочтет простое выполнение уже принятых обязательств. Надо сказать, что принятая тактика была весьма и весьма не глупа. Летом кабинет начал проводить эту тактику в жизнь. 1-го июля Гарденберг и Чарторыйский подписали русско-прусскую декларацию, важнейшая статья которой определяла нейтралитет Пруссии (пока только нейтралитет) в случае войны между Францией и Россией. Со своей стороны Александр 24-го июля взял на себя обязательство предоставить в распоряжение Пруссии все свои вооруженные силы для сохранения ее независимости и целостности. Эти две договоренности с Россией входили в явное противоречие с духом и буквой парижского договора, но они яснея-ясного говорили Наполеону – отдай Ганновер и все опять успокоится. Шагов во внешней политике, по мнению прусского правительства, было явно недостаточно. Необходимо сделать так, чтобы блеф ничем не отличался от действительности. Летом Пруссия снова стала вооружаться. Внутри страны правительство разрешило резвиться партии войны, и даже негласно поддерживала милитаристические устремления молодежи.
Что же Наполеон? Как он реагировал на действия Пруссии? Совсем не так, как рассчитывало прусское правительство. Возможно несколько версий, объясняющих такое поведение французского императора. Первая – Наполеон просто не понял тонкости игры Пруссии, принял ее военные приготовления за угрозу и упреждающим ударом напал на Пруссию. Вторая – Наполеон предпочел не понять тонкости игры Пруссии, воспользовался, как поводом, ее военными приготовлениями, чтобы захватить Пруссию. Третья – Наполеон спровоцировал военные приготовления Пруссии, воспользовался ими, как поводом, чтобы захватить Пруссию. И наконец, смею предложить четвертую, представляющей собой компиляцию из первой и третьей версий – Талейран парижскими переговорами вокруг Ганновера спровоцировал действия Пруссии, а Наполеон просто не понял тонкости игры Пруссии, принял ее военные приготовления за угрозу и упреждающим ударом напал на Пруссию.