За простор чужеземных морей

               
                «…И я печаль свою переломил, как лезвне – у
                самого эфеса…».  (Арсений Несмелов).



   Недавно, около двух лет назад, пришла на моё имя посылочка, а в ней — девять номеров рукописного альманаха за 1997-2000 годы, изданного «Объединением кадет Российских кадетских корпусов в Венецуэле» и в США. Оговорюсь сразу же, что здесь и далее при цитировании буду сохранять (в отдельных случаях) правописание и язык оригинала. В нём нет ошибок: так писали и говорили в самом начале прошлого века в России. А грамотности авторам этих «Бюллетеней», как они их называют, не занимать.

  Один из последних редакторов этого издания, Юрий Ольховский, пишет: «Все эти годы редакция отдавала преимущество материалам, имеющим что-нибудь общее с кадетской жизнью, её прошлым и будущим, для того, чтобы в России, на нашей горячо любимой Родине, остался хотя бы маленький след такого редкого, необычного и исключительного племени, называемого «зарубежные кадеты»...

  Необходимо объяснить как и почему оказалась у меня столь неожиданная посылка. Наша преподавательница немецкого языка в Воронежском суворовском военном училище, в которое я попал в далёком 1943-м году, Галина Ивановна Черкасская, человек общительный, памятливый, давний хранитель многих наших училищных традиций, решила передать мне весь этот материал, который ряд лет получала из маленькой страны на юге Америки. Галина Ивановна познакомилась с издателями «Бюллетеня», когда они впервые посетили Россию в конце 80-х, а некоторые из них кроме Москвы и Санкт-Петербурга побывали и в Воронеже — городе, где после окончания Курской битвы было открыто наше училище... В приписке к посылочке Галина Ивановна выразила надежду, что я «сумею дать этому материалу ход, подобрав мостики из тогда в сегодня».

  Мы, воспитанники самой первой суворовской роты, издавна ведём переписку с нашими наставниками той суровой поры. Их, увы, почти никого не осталось в живых, как и многих моих соратников. Долгие годы мы один раз в пять лет старались встречаться на воронежской земле, в стенах своего училища, которого тоже давно нет «в живых» (сократили при Хрущёве). Тем не менее, стены-то остались! И мы во время очередных сборов каждый раз с прискорбием отмечаем свои редеющие ряды. На всех этих шумных сходках присутствовала и дорогая наша «суворочка» Галина Ивановна Черкасская... Не хотелось бы разочаровывать её, но задачу передо мной она поставила очень трудную по многим причинам. Некоторые из них попытаюсь объяснить, о других, надеюсь, благожелательный читатель догадается и сам... Кое-что, предвижу, может вызвать и читательское сопротивление, даже протест. Но не будем  торопиться: осудить легче, чем простить, тем более — понять. Должен заметить, что альманахи-бюллетени, пересланные из Воронежа, — лишь часть того объёмного материала, который мне удалось собрать за последние три десятилетия о русской, в основном, военной эмиграции и её отпрысках, выросших на чужбине.

  Это были дети преимущественно офицеров белой гвардии, покинувшие вместе с семьями или в составе кадетских корпусов своё отечество. А некоторые и родились там, где в первое время обосновались остатки армии генерала Врангеля, образовав вторую волну эмиграции... К первой волне всё же следует относить, по-моему, массовый исход из России в 18-м веке староверов, расселившихся по всему миру и образовавших целые посёлки даже в Латинской Америке.

  * «...Свою родину они чувствуют душой. Хозяйка оптического салона в центре Санта-Круса, бывшая жительница Кубани, рассказала мне, как к ней заходил поселенец из Табороче Игнат, и она ему показала изданный в Москве фотоальбом о русской природе. Ничуть не удивившись, Игнат пожал плечами и сказал: «Странно, но я всё это уже видел. Мне церкви и поля постоянно ночами снятся. И деревню деда моего я тоже во сне вижу...» Будучи вынужденными уехать из России в 1757-58 гг., предки этих поселенцев построили себе новый островок привычной им жизни в экзотической Боливии, создав здесь свою собственную Русь с кокосовыми пальмами и ягуарами в лесу... В этих маленьких островках старой России в Латинской Америке живут люди, которые гордятся тем, что они русские».
(Из свидетельства  корр. «АиФ» Г. Зотова.2005 г.)
   
  (Под знаком * я и в дальнейшем для удобства читателей буду делать вставки в основной текст. Символ этот будет означать, что данный текст остаётся без комментариев автора.)

  Но — к теме. С помощью короля нового образования в Европе — Королевства сербов, хорватов и словенцев — Александра I Карагеоргиевича, воспитанного в Пажеском корпусе, в 1921 году здесь расположились (открылись) русские кадетские корпуса, ни в чём практически не уступавшие в воспитании и образовании прежним.
Были сохранены даже некоторые старые наименования: Крымский КК, вобравший в себя два — Полтавский и Владикавказский. Возродились на новом месте Русский и Донской. Последний перебазировался сюда чуть позже, т.к. с незначительной волной эмиграции его прибило поначалу к берегам Египта. Но бывшие союзники России (англичане, французы) не очень-то были склонны раскошеливаться на нужды её детей. И корпус этот прекратил своё существование. Старшие кадеты были отправлены в Болгарию и Чехословакию. А в городе Горажда уже около двух лет стоял II-ой Донской корпус, созданный ещё в Евпатории по приказу Врангеля. Младшие кадеты, прибывшие из Египта, были зачислены в него…
 
  Поскольку мы несколько углубились в историю создания зарубежных корпусов (а где же ещё найти подобную информацию заинтересованному читателю?), стоит добавить, что и П-ой Донской был вскоре расформирован, а кадеты переведены в 1-й Русский Великого князя Константина Константиновича КК в г. Белая Церковь. Но и он позже стал называться просто — Русский КК... Сюда в 1925 году, между прочим, прибыли из Харбина и Шанхая 34 кадета Сибирского КК, провёзшие с собою через пять морей и два океана полный комплект духового оркестра и церковное имущество двух корпусов — Сибирского и Хабаровского.

  На этом, пожалуй, можно поставить точку. Деление и перебазирование корпусов продолжалось и позже. Так, если число воспитанников только в Югославии было около 700 в самом начале, то по мере размывания эмиграции все перечисленные корпуса были в конце концов сведены там в один КК... Отметим лишь отдельно морской корпус в Бизерте. Он функционировал там до 1927 года.

  Был ещё один корпус. На нём стоит остановиться хотя бы потому, что просуществовал он дольше других. Поначалу он носил названием «Лицей императора Николая II», располагался во Франции. Надо отметить, что французские власти довольно прохладно относились к деятельности эмигрантских военизированных организаций. Лицей был частным учебным заведением, существовавшим на взносы родителей, но при поддержке русского офицера-эмигранта, женившегося на богатой американской вдове. На их деньги был куплен дом под Парижем. Отремонтировали здание сами родители... Устройство этого кадетского корпуса было традиционным для русских военных учебных заведений. Из Югославии приехал генерал Владимир Валерьянович Римский-Корсаков, уже возглавлявший до этого два кадетских корпуса. Помимо него были приглашены хорошие преподаватели и офицеры-воспитатели – боевые командиры, прошедшие огонь двух войн.
 
  * «Как ни парадоксально это звучит, пожалуй, одним из лучших периодов для корпуса было время немецкой оккупации. Французы не разрешали кадетам носить форму. А германцы разрешили... Да и вообще сделали для корпуса кое-какие поблажки. Впрочем, это не помешало кадетам активнейшим образом поддерживать сопротивление. Даже четырнадцатилетние, как например, Миша Брокгаузен участвовали в боях. Все они болели за Россию, пусть в то время и большевистскую, и не допускали даже мысли о победе немцев"...

  В годы войны корпус размещался в Версале и вплоть до середины 50-х годов, когда он прекратил своё существование, так и назывался — Версальский...
 
  * "Председатель кадетского объединения во Франции (как и другие подобные объединения по всему миру, созданные после Второй Мировой войны) Андрей Дмитриевич Шмеман будто сошёл со страниц книг о том, «раньшем» времени. Высоченного роста старик с некрасовской бородкой, с выправкой гвардейского офицера и сочным баритоном. И с богатырским рукопожатием, неожиданным для его возраста. А ещё у Шмемана поразительный по чистоте и правильности русский язык...»
( Рассказ  корр. «Известий», Э. Гусейнова, 18 июля, 2000 г.)

  Попутно стоит, наверное, добавить, что эти кадеты пели гимн французского Сопротивления, слова и музыка к которому написаны дочерью русского офицера-эмигранта. Анна Юрьевна Смирнова-Марли имеет награды, которые ей вручали де Голль и Миттеран. Она скончалась в 2006 году в Канаде.

  Благодаря подобным свидетельствам, журналам, кадетским альманахам, выходившим несколько десятков лет за рубежом, невольно убеждаешься в высокой выучке кадет. По крайней мере как суворовец, обучавшийся в те же военные годы у высококвалифицированных наставников, могу лишь подтвердить, что по истории, русскому языку, истории военного искусства знания их были на высоте. А историю обеих российских столиц кадеты знали, пожалуй, лучше нас. Прибавим к этому ежедневное общение на двух-трёх языках... Встретившись в конце минувшего века с некоторыми из них в России, мы убедились в их интеллектуальной многогранности и жёсткой позиции ко всякой неправде...

  Наверное, я не приступил бы к данной теме, если бы меня хоть в какой-то мере устраивал градус «нашей общественной жизни». Не секрет ведь, что слова и понятия «отечество», «патриот», «обязанность», «честь» всё меньше стали появляться в своём изначальном смысле на страницах наших газет и журналов, на телеэкране. И наоборот, эти же слова бездумно и запросто отданы на откуп различным экстремистским сообществам и стали терять свою высокую суть...

  Вступив в новое тысячелетие, мы всё стараемся обходить трещины, расколовшие на части судьбы миллионов людей. Не хотелось бы думать, что мы очень быстро забываем наше недавнее прошлое, подменяя его сладенькими легендами о белом воинстве или о красном, о непобедимых стратегах или о той же, чуть ли не идиллической царской семье... Оно что, куда-то делось почти вековое наше лихолетье, голод, холод, неустроенность и многое другое? Без осмысления всего этого мы по-прежнему будем напоминать картинного Илью Муромца, раздумывающего у перекрёстья дорог, по какой из них податься.

              «Жизнь — Родине. Честь — никому!»

  Этот единый девиз был начертан во всех кадетских корпусах. Воспитанники, как и их наставники, жили на чужбине верой в скорое возвращение на родную землю... Сейчас мы пишем и говорим об этом спокойно, без надрыва и ругательств, но и без сожаления. Между тем, за необычным явлением этим стояли тысячи российских детей и юношей, оказавшихся волею судеб за пределами отечества, но продолжавших любить его, скучать по нему... Как и что произошло применительно к их судьбе в том далёком 1920-м? На фоне чего всё это случилось? Вот всего лишь три коротких отрывка из того, что было написано в ту пору:

  * «...Надо безпощадно раздавить мозолистой рукой контрреволюционные гады на фронте и в тылу... Надо отобрать у буржуев излишек денег, одежды, взять заложников!..» Далее комментарий: «Всё это, вместе с «мозолистой рукой» и «раздавить гады» — уже не из газет, а из воззвания Наркомвнудела Украинск. Социалист. Сов. Республики...»
  Или вот, из «Одесского коммуниста»: «Зарежем штыками мы алчную гидру, тогда заживём веселей!» Далее комментарий: «Конечно, чепухи всего этого не может не понимать самый паршивый, самый тупой из большевиков...»
  Ещё: «...от недоедания всё время голова кружится... Урожай в нынешнем году вокруг Одессы прямо библейский. Но мужики ничего не хотят везти, свиньям в корыто льют молоко, валят кабачки, а везти не хотят...»
  (Все три отрывка взяты из «Окаянных дней» И. Бунина,т.10, «Петрополис», Берлин, 1935 г.)

  Мы вообще любим доверять комментариям и уходить от первоисточников. Такова уж наша привычная образованьщина. Горы изданий нагромождены у нас о Гражданской войне, написаны тысячи кандидатских и докторских диссертаций. Но до сих пор не встретишь правдивого исторического труда с цифрами, фактами, сравнительной статистикой об ущербных действиях громадного противостояния, о миллионах крестьян, пытавшихся воспрепятствовать грабительской политике обеих сторон, выметающих подчистую продовольственные запасы не только у богатой деревенской верхушки, но и в каждом подворье. Мы до сих пор это сопротивление крестьянской массы называем в своих учебниках «кулацкими мятежами», особенно в более зажиточной Сибири. Значит, не желаем признать, что это всего лишь миллионы селян во всех концах большой страны пытались активно защитить своё, и без того порушенное двумя войнами, хозяйство. Они слабо или совсем не разбирались в новых кричащих лозунгах с неизменным призывом: «Даёшь!..»

  Вспомним хотя бы хрестоматийные кадры из фильма «Чапаев», где старый хлебопашец жалуется: «Белые придут — грабят, красные придут — грабят. Куды бедному крестьянину податься?..» Вот и подавался он к Махно, к Антонову, к атаманам Дутову и Семёнову, к другим «защитникам», становясь объектом карательных действий, расстрелов, а то и мытарств по тюрьмам и лагерям новой России...
      
  Продолжая экскурс в начало 20-х годов ушедшего века, заметим лишь, что создание русских кадетских корпусов в условиях эмиграции было отнюдь не детской игрой. Восстановленные на новом месте, они чётко встраивались в привычную военную иерархию русской армии, стоящей у ближних рубежей своего Отечества... Воинское соединение генерала Врангеля в королевстве сербов, хорватов и словенцев было в те годы значительной боевой силой — около 30 тысяч вышколенных бойцов, в большинстве своем — офицеров. Здесь сохранялись жёсткая дисциплина и боеспособность, начиная от всеобщей утренней побудки и кончая занятиями и боевой учёбой в ротах, батальонах и полках, носивших старые наименования. Изучался опыт поражений и побед в только что окончившейся войне — неудача белоказачьего мамонтовского рейда в 1919 году, причины поражения красной конницы Будённого и Гая под Львовом и Варшавой... Смотрами и парадами отмечались российские праздники. Возродились даже дуэли: за оскорбление офицерской чести — к барьеру и — только на винтовках!.. Напомним, что русская трёхлинейка конструкции Мосина имела убойную силу до трёх с половиной тысяч шагов (по инструкции). А на практике — и того больше. Так что исход подобных дуэлей был предрешён заранее.
 
  Такой армии нечего было терять и не на что было надеяться за пределами России. Они хорошо умели драться, эти офицеры в солдатских гимнастёрках с трёхцветным шевроном на рукаве. Они тренировались. Они приглашались на встречи с воспитанниками кадетских корпусов, пытавшихся подражать им во всём... Они надеялись и ждали. Эту боевую массу, кучно сосредоточенную в одном месте, побаивались и так называемые союзники по Антанте.

   * "Значение морального кодекса для офицеров русской армии имела присяга, нарушение которой нетерпимо ни при каких обстоятельствах... Так, контр-адмирал Небогатов, сдавший в цусимском бою корабли 3-ей Тихоокеанской эскадры, получил в 1920 году отказ в пенсионном обеспечении от барона П.Н. Врангеля, с гневом заявившего, что «адмирал, спустивший перед неприятелем Андреевский флаг, не может получать пенсию от Русской армии...»
   (Из «Бюллетеня» № 50. Каракас. Венецуэла, 1997 г.)

 Состав русской эмиграци(и в Европе тех лет, как известно, был разнороден. В Белграде и в Варшаве, в Софии и в Берлине, в Париже и в Брюсселе бывшие полковники генштаба и молодые генералы Добровольческой армии, заблудившиеся приват-доценты, актёры, музыканты, студенты, купцы и поэты придерживались разношерстных взглядов по поводу обустройства покинутой родины. Но многие были едины в главном: реставрация. Программа была простой и ясной: в благоприятный момент вторгнуться в Советскую Россию и — под малиновый звон колоколов — в Белокаменную1

  Существовала, правда, ещё одна сила. Планы её были более хитросплетёнными. Она ратовала (после Февральской и Октябрьской) за третью революцию. О ней кричал на всех перекрёстках Европы бывший председатель однодневного Учредительного собрания Чернов. Поддакивал ему и Савинков. А вместе с ними — Мережковский с Гиппиус, Мартов, Минор, Либер, Дан, Гоц, да и многие другие... Об этой силе саркастически выразился на одном из воинских праздников начальник Русской армии, принявший её от Врангеля, генерал Кутепов. Сентенция его сводилась к следующему: фамилии этих социалистов ему известны и давно надоели, мелькая во всех русскоязычных газетах. А собранные вместе, они, мол, превышают некую критическую массу, от которой не жди ничего хорошего. Поэтому, в случае его въезда в Москву, он сначала повесит «на полчасика» Горького, а потом вздёрнет на фонарных столбах и всех этих — скопом и без разбирательств...

  На таком вот общем фоне и были созданы за рубежом русские кадетские корпуса. Юные кадеты * «...мечтали о производстве в офицеры и службе в возрождённой армии России, той потерянной России, которую они себе представляли по рассказам своих родителей и своим детским впечатлениям. Увидеть эту Россию предстояло, увы, лишь некоторым из них, и то на склоне лет...» («Бюллетень» №20, Каракас, Венецуэла).
               
  Переворошив в библиотеках и архивах кучу подсобных материалов, я пришёл к убеждению, что «Бюллетени» эти несут в себе порой больше фактического и исторического материала, чем некоторые труды наших авторов по истории эмигрантского движения... И не стоит забывать, что покидали свою страну почти дети, по-детски болезненно восприимчивые к любой неправде, притеснениям, недоброжелательству. Того и другого в их судьбе хватало с избытком, они видели свинцовую тоску в глазах своих близких, а часто и отчаяние от невозможности трудоустроиться, накормить семью. Да и в глубине души скребли кошки: мужество или трусость — отъезд за границу? Подвиг или измена?.. Извечные вопросы эмигранта и — к эмигранту...

  Вспомним, что тот же Куприн, признанный знаток человеческих душ, не смог, не сумел до конца разобраться в том, что происходило тогда в русском зарубежье: грызня многочисленных эмигрантских партий -  монархисты, кадеты, эсеры, эсдеки, либералы — и все разбиты на фракции, группировки, группки... Писатель восклицал: «Существовать в эмиграции, да ещё русской, да ещё второго призыва — это то же, что жить поневоле в тесной комнате, где разбили дюжину тухлых яиц!..»
Похожие чувства испытывал и другой именитый россиянин, будущий нобелевский лауреат Иван Бунин. У него вообще отношение к только что минувшей войне было категоричным: «...средоточие всех мерзостей, расцветших в Октябрьской революции. Есть два типа в народе, - говорил он, - в одном преобладает Русь, в другом - чудь, меря. Но и в том, и в другом есть страшная переменчивость настроений, обликов — «шаткость», как говорили в старину. Народ сам сказал про себя: «из нас, как из древа — и дубина, и икона...» Бунин называл Россию «блудницей» и восклицал: «Народ мой! На погибель вели тебя твои поводыри...»

  Но и сам он повторил в точности маршрут, которым ушли из Крыма с оружием в руках десятки тысяч участников белого движения — в Константинополь, оттуда — в Болгарию, Сербию, Германию, Бельгию, Францию. Но и в Париже, а потом в Грассе (Приморские Альпы), как и Куприн, он старался не примыкать ни к одной из эмигрантских политических группировок. Обоим писателям до конца жизни, как известно, были антипатичны «петербургские» парижане во главе с Дмитрием Мережковским и Зинаидой Гиппиус, и как и вся их «Зелёная лампа», симпатизирующая нарождающемуся в Европе фашизму в той мере, в какой она надеялась на сокрушение с его помощью «большевистского засилья» в России... Как говорится, надежда умирает последней. Поэтому их много было (и не только в Европе), мечтавших о том же.

  Не все эти мечтатели, как Куприн, «познали окопную жижу», но исход их из России, состояние в первые часы и дни, когда они ещё только двигались в неизвестность, за простор чужеземных морей, очень точно и образно выразил другой эмигрант — офицер и поэт Арсений Несмелов:

«Россия отошла, как параход
От берега, от пристани отходит.
Печаль, как расстояние, растёт —
И лиц не различить па пароходе.
Лишь взмах платка и лишь ответный взмах...
Басовое взвывание сирены...
И вот корма. И за кормой — тесьма
Клубящейся, всё уносящей пены.
Сегодня мили и десятки миль,
А завтра — сотни, тысячи... Завеса!
И я печаль свою переломил.
Как лезвие. У самого эфеса...»

  Да, под корень ломались судьбы тысяч и тысяч русских людей только из-за того, что они мыслили иначе, чем «атакующий класс», имели собственное мнение о чести и достоинстве, верили в здравые силы своего народа. Это была хорошая привычка, воспитанная веками: верить и доверять...

  * «По окончании войны с Японией генерал от артиллерии Ирманов, герой Порт-Артура, был назначен комендантом Владивостокской крепости. Прибыв на место, он отдал Приказ №1 с обращением к гарнизону крепости, в котором были и такие слова: «...Сего года 5 мая я вступаю в командование Высочайше вверенной мне крепостью... Вы, русские воины, плоть от плоти победоносного русского воинства, я верю в вас, вашу честь, вашу доблесть. Я привёз с собой самое дорогое для меня — семью, которую вверяю вашей воинской чести...»
   (Из «Бюллетеня» №З, Каракас. Венецуэла.)

  Конечно, верить, тем более — доверять можно только в обстановке для этого подготовленной. К сожалению, сама обстановка в ту смутную пору являла совсем другие примеры... Передо мной любопытная книга, напечатанная в 1925 году в Праге. Издатель — «Педагогическое бюро по делам средней и низшей русской школы за границей». В книге собраны ученические сочинения об «окаянных днях» России. Отсюда и название: «Дети эмиграции». По сути, это детские мемуары о революции и гражданской войне, написанные в чешском городе Моравска-Тршебова после ухода русских детей из России.
 
  Не буду выбирать цитаты из написанного. Они ужасны приводимыми в них фактами. Но с некоторыми заголовками и подзаголовками ознакомлю: «Через минуту меня, хабаровского кадета, должны были расстрелять...», «Жестокая расправа с офицерами пьяной матросни...», «По разные стороны баррикад, сооружённых взрослыми...», «Кто снимет с меня кровь?,.», «Утешаю себя мыслью, что отомщу когда-нибудь за Россию...»

  Писали эти сочинения в один и тот же день, без всякого предупреждения заранее, около 2,5 тысяч русских подростков. Они искренне рассказали о пережитом, о революции, пожирающей всех без разбору. Жизнь втиснула их в заколдованный круг смерти, страданий, крови и лишений, в круг взаимного истребления. Эти дети видели всё, даже человека, который после выстрела в упор с любопытством совал палец в раскроенный череп и нюхал мозг им же добитого раненого. Другой, совсем малыш, кричал в ужасе: «Бабушка, не хочу умирать!..»

  Выло бы кощунством, согласитесь, рассуждать здесь о литературных достоинствах юных мемуаристов, у многих из которых замучили на их глазах отца, мать, деда. Прислушаемся лучше к состоянию их душ в то ужасное время. Прислушаемся и спросим прежде всего себя: «А откуда мы сами родом? Когда с нами случился этот 1937-й год? Не в том ли ещё 1917-м ?..»

  А ведь эти просеки, прорубленные в генофонде нации, не заросли до сих пор. Тремя годами ранее в той же Праге вышла книга Питирима Сорокина «Современное состояние России». Известнейший у нас и за рубежом социолог писал в ней: «Важнейшим следствием обеих наших революций считаю потрясающую деградацию населения России».

  О Питириме Сорокине, потомке зырян (коми), вне России написано очень много. Выдающегося учёного заслуженно считают автором теории конвергенции (эволюционного сближения, схождения), которую у нас поддерживал не менее выдающийся учёный Андрей Сахаров. Между прочим, Сорокин мечтал о том времени, когда правительство политиков уступит своё место правительству учёных, святых и поэтов...

  Согласимся, что даже в юношеских воспоминаниях или в рукописных альманахах тех лет «русские без России» знали о своих именитых соотечественниках гораздо больше нас, россиян в России, бережно сохранили эту информацию и донесли её до нас на прекрасном родном языке, чуть старомодном, но чистом — без сомнительных синонимов, заимствованных ради красного словца в чужих кладовых.
               
                Чужеземные корни России

   
  У нас, в отечестве, до сих пор бытует мнение, что за рубежом оказались разные подонки, предавшие Родину, что нечего об этом жалеть: они знали, на что шли! Нечего, мол, пускать сопли по Колчаку, Деникину и иже с ними. А вот те, кто остался, не бросил отчизну в час суровых испытаний, вот они-то и есть настоящие герои, им нужно петь гимны!
   
  Что ж, и пели, и писали, и возвеличивали. Подчас мы всё ещё открываем для себя имена новые или мало знакомые. Но почти не задумываемся над тем, что многие из них позже были прибиты на родной земле тем режимом, которому они старались служить верой и правдой. По-другому они и не могли служить: честь не позволяла... Взять хотя бы оставшегося в отечестве генерала Василия Георгиевича Болдырева, возглавившего в период безвременья в 1918 году вооружённые силы так называемой Уфимской директории.

  В последние годы перед арестом Болдырев проводил изыскания в Горном Алтае на малых реках — Бии и Катуни — с целью дальнейшего строительства на них малых гидро - и ветроэлектростанций. Болдырев принимал самое активное участие в создании так и не завершённой тогда «Истории Сибири». На 4-м томе дело прихлоп-нулось: почти весь коллектив авторов был репрессирован и расстрелян. В те годы вместе с Болдыревым были казнены тысячи бывших офицеров царской армии, которые активно участвовали в преодолении послевоенной разрухи, обучали сибирские и дальневосточные красноармейские полки, создавали курсы младших командиров... Все они были объявлены врагами народа (с приставкой — «трудового») и приговорены к высшей мере. Никто из них, как и Болдырев, не помышляли об уходе за рубеж.

  Другие и помышляли, и уходили. Но чем так уж провинился перед отчизной бывший поручик Фанагорийского полка Арсений Несмелов, более трёх лет просидевший в окопной грязи на Западном фронте, участник тяжелейшего ледового похода на Восток с отступавшими частями генерала Каппеля зимой 1919-го?.. Несмелов, выпускник П-го Московского кадетского корпуса, в котором учился до него и Куприн, написал позже, в Харбине, десятки пронзительных стихотворений о своей России. Но в 1945-ом году поэт был насильно извлечён из эмиграции и замучен вскоре в пересыльной тюрьме на Дальнем Востоке... Да, не печаль, а жизнь таких, как он, была переломлена в расцвете лет, как лезвие офицерского клинка — «у самого эфеса».

  Это он, Арсений Несмелое, предвидя свой конец, адресовал нам одно из последних своих стихотворений с заглавием «Потомку»: «Не суди. Из твоего окна// Не открыты канувшие дали.// Годы смыли их до волокна.// Их до сокровеннейшего дна// Трупами казнённых закидали!..».
 
  «Канувшие дали» минувшего столетия ещё долго будут тревожить нашу память. Когда-нибудь время всё же поможет нам окончательно отделить зёрна от плевел. Главное, не уподобиться бы тем грешникам из Дантова «Ада», которые, обратив лица назад, механически продвигаются вперёд… Нет, далеко не каждый может взирать на своё настоящее сквозь призму исторического опыта, тем более — связывать воедино звенья многократно разорванной исторической цепи. Этому тоже надо учиться. И далеко не каждый, заметим, имеет желание это делать, вникать в какие-то злободневные проблемы, находить способы их устранения.

  * «Патриотизм, честь, порядочность,верность долгу и родному полку были высочайшими нравственными ценностями русского офицерства. Весь мир знает русских офицеров, генералов и адмиралов: путешественников Беллинсгаузена, Беринга, Пржевальского, Седова, Колчака, Челюскина, Арсеньева, учёных — Яблочкова, Попова, кораблестроителей — академика Крылова, Шокальского; деятелей литературы и искусства — Клодта, Державина, Лермонтова, Толстого, Кюи, Верещагина, Римского-Корсакова, Федотова, Гумилёва и др.» (Журнал «Кадетская перекличка», Нью-Йорк, 1974 г.)

 ...Задаюсь вопросом: сколько было в дореволюционной России кадетских корпусов? Но точного ответа пока не нахожу. Судя по Энциклопедическому словарю Брокгауза и Ефрона, их насчитывалось к 1908 году 28 (в Петербурге — Пажеский и 4 обычных, в Москве — 3, в Оренбурге — 2, по одному — в некоторых губернских городах, за Уралом два — в Омске и Хабаровске). 90 процентов учащихся — дети потомственных и частично личных (за заслуги перед государством) дворян. Во всех корпусах обучалось ежегодно 11 тысяч кадет.

  Цифры взяты из словаря, но сверены с теми же «Бюллетенями». Появились разночтения. Так, по сообщению парижского журнала «Кадеты» явствует: до 1917 года в России насчитывалось 32 корпуса. Ошибка? Из телефонного разговора с Парижем удалось выяснить, что перед Февральской революцией был открыт один корпус в Воронеже, но в справочную литературу тогда это не вошло... Мне же и без того было известно, что в Воронеж в 1917 году перебазировался корпус из Прибалтики, а не открылся вновь. Короче говоря, поиски истины продолжаются. Скорее всего, путаница произошла из-за количества корпусов, создаваемых в зарубежье - в самом начале двадцатых годов минувшего века.

  Но всё равно нужно отдать должное авторам рукописных изданий: они хоть и многословны подчас, но скрупулёзны в датах, названиях, в интерпретации некоторых исторических фактов... Из наших учебников, например, мы знаем о Петре 1-ом многое. Но вот, читаю в одном из альманахов подробности, о которых я, историк по образованию, почему-то не знал. Оказывается, «по сердечному согла-сию сторон» Пётр даже назначался командующим флотами Англии, Голландии, Дании и России. Временные союзники, признав в молодом царе «не мальчика, но мужа», предоставили ему права и корабли с целью «сломать шведов на море...» Давно не секрет, что все союзники России во все времена главную работу в ратных делах предоставляли всегда ей, матушке! И каждый раз надеялись, что «русская медведица» сломает себе хребет.
   
  В этом контексте, пусть в неизмеримо меньшем масштабе, стоит поразмышлять над другим сообщением альманаха: «...он, наш историк и литератор, всегда поправлял кадет, когда разговор заходил об Аляске. Он просил нас неизменно добавлять следующее: «которая принадлежала России...» Как говорится, «пунктик»! Но за ним прослеживается гораздо большее: целенаправленная, постоянно поддерживаемая на уроках любовь к Родине, к её истории, к её державности.

  Сомневаюсь, что подобные задачи неуклонно, постоянно ставит перед собою преподаватель истории в наших учебных заведениях, вряд ли он может делать это хотя бы потому, что и сам он, к великому сожалению, не уверен в твёрдой позиции государства по защите своих границ. Он даже не может ответить на вопросы учащихся: «Отдаст или не отдаст Россия Японии часть Курильских островов, или почему мы вдруг соглашаемся не в свою пользу на изменение границ по Амуру?»

  Эти и другие вопросы можно было бы и продолжить. Но беда в том, что мы заранее знаем: в ответ на них нам будут «казать по телеку» всё тех же примелькавшихся политиков, пространно рассуждающих о том, что у нас, мол, к великому сожалению, нет до сих пор чётко обозначенной национальной идеи, а раньше всё-таки была... Какая? «Мир хижинам, воина дворцам»? Или «Кто был ничем, тот станет всем»?..

  Увы, ныне далеко не все сумели «прилабуниться» к централизованной дойной корове. А те, которые успели, теперь чего-то ищут. Перефразируя детский стишок, ищет парламент, ищет правительство...Ищут, оказывается, некую общенациональную идею. Но поскольку фантазии у наших рулителей не хватает, вернули пока лишь прежний гимн, словесно истёртый одним и тем же придворным автором до самого волокна... Вот так! Гимн есть, идеи нету. Поиски продолжаются.

  А учитель истории в русском кадетском корпусе за рубежом не гонялся за эфемерными лозунгами. Он честно придерживался того главного, чему был и сам обучен в кадетском корпусе старой России... Его, больного и немощного, расстреляли в 1945 году. За то, наверное, расстреляли, что он прививал своим воспитанникам непреходящую идею: беречь своё отечество, готовность защищать его до последней капли крови... Его, не церемонясь, полоснули из автомата соотечественники, пришедшие в Югославию с освободительной миссией. Поставили к стенке и — полоснули за то, что он вышел к ним, облачённый в старую форму русского офицера.

                ВОСПИТАНИЕ ЧУВСТВ ИЛИ ТРИ ВЕКА С РОССИЕЙ

  Кто же обучался у этих наставников? Сделаем некоторые выборки из большой статьи об одном, всего об одном воспитаннике, прошедшем вместе с другими путь от Крыма до Венесуэлы.

  Бодиско Владимир Васильевич. Профессор в трёх университетах Южной Америки. Потомок русских адмиралов, правнук декабриста. Сын капитана морской артиллерии. Старший брат отца — Алексей Бодиско, капитан 2-го ранга... Все они окончили различные кадетские корпуса. И вся эта большая семья некогда голландского рода верой и правдой прослужила России 300 лет... Восемнадцатилетний Бодиско в 1930 году окончил Крымский кадетский корпус. Позже поступил на агрофак Белградского университета. Жена его, Наталья Владимировна, внучка генерала Ставровича, отличившегося в Русско-Японской войне, окончила тот же университет. Сам Бодиско вспоминает, что в 1941 году, после получения диплома, он был зачислен по призыву в ветеринарный отдел «Русского корпуса», воевавшего против Тито:
«... всей правды того, что происходило на далёких от нас фронтах на Востоке, мы не знали...»

  Не знал Владимир и того, что двоюродный брат его отца, в прошлом Георгиевский кавалер, советский капитан-лейтенант Владимир Михайлович Бодиско, сражался в это время в Онежской военной флотилии и в ночь на 31 июля 1941 года принял свой последний бой на канонерской лодке «013»... Позже ушёл на фронт воевать с немцами двоюродный брат Дмитрий...Трагедия, расколовшая Россию в 1917 году, продолжалась и спустя четверть века, «втягивая в свой братоубийственный огонь следующие поколения русских людей...» Не будем суровы ни к тем, ни к другим! Затевают войны не солдаты. А молодёжь, погибающая на той или другой стороне, всегда достойна сожаления и скорби.


  1945 год Владимир Бодиско встретил в американском лагере для перемещённых лиц. В Югославии оставаться было нельзя: Тито разогнал всех кадетов, а тех, кто остался, всё ещё сомневаясь, в какую сторону податься, передал советским органам... Подобная участь постигла и некоторых преподавателей. Многим из них пришлось пройти извилистыми дорогами с остановкой в ГУЛАГе.

  * "Полковник Даниил Данилович Данилов («Д в кубе») как мы его звали,преподавал математику. Владимир Николаевич Кожин преподавал немецкий... О них подробно написано мною в одном из моих рассказов для издания «Кадетские корпуса за рубежом», 1920-1945 гг, Нью-Йорк, США, 1970 г. Сейчас лишь добавлю о постигшей их печальной участи. Когда советские части пришли в Белую Церковь, В. Н. Кожин был расстрелян, а Д.Д. Данилов повесился на собственном поясе, лишив следователей СМЕРШа удовольствия допрашивать его, а потом расстрелять".
     (Михаил Лермонтов.«Бюллетень №62, Каракас.Венесуэла).

  Получить въездную визу в США или Канаду и тогда было тяжело.Куда
гостеприимнее «оказалась бедная Венесуэла, чей консул в Европе просмотрел документы Бодиско и решил вопрос незамедлительно...» В дальнейшем Владимир Бодиско сумел с блеском оправдать доверие: здесь он вывел новую породу коров, распространившуюся по всей Южной Америке. За это он был награждён орденом «Андре Бельо» (учёный просветитель 19 века, поэт, написавший оду «В честь земледелия в тропиках»)...Кроме того, Бодиско стал автором ста с лишним научных работ и статей по генетике молочного скота, написанных на английском, испанском, сербском и русском языках.
   
  Да, многое вместили в себя поколения Бодиско за 300 лет! Они строили вместе с Петром I корабли, захватывали в морских сражениях парусники неприятеля, обороняли крепости на Балтике и брали их штурмом во славу России. Ходили они и под пули горцев Кавказа, выводили матросов на Сенатскую площадь — «в силу своих убеждений о лучшем будущем новой своей родины и... увы, многим из них не нашлось места в этом будущем...»

  Давно замечено, что в большинстве случаев духовное начало человека, загнанное в тупик, всё равно обнаруживает свою неистребимость вопреки торжествующей пошлости и насилию. Эти насилие,пошлость, да ещё и неизвестность, однажды уже двигались вслед за волной беженцев по дорогам Европы. Теперь же предстояло двигаться за моря и океаны. И они, скрепя сердце, сделали этот выбор. Как писал всё тот же поэт-эмигрант Арсений Несмелов:«И ухожу... И сердце всё в слезах от злобы, одиночества и муки...»

  Тем, кто выбрал Венесуэлу, было выдано на обустройство по 10 долларов на каждого члена семьи (практически — еды на два дня) и выделены участки на гористых склонах. Дальнейшее зависело только от них самих. К этому времени бывшим кадетам было, в основном, от 15 до 30 лет. Некоторые ещё в Европе, как Бодиско, успели получить специальное образование. Другие же, засучив рукава, стали обживаться на новом месте, создавая, где только было возможно, свою собственную Русь под кокосовыми пальмами... И всё же отметим, что просвещённый дилетантизм этих новосёлов был не тем поводырём, который помогал бы им в борьбе за существование. Поначалу они становились шоферами, чертёжниками, поварами, строителями и даже нанятыми распорядителями, зачастую приучая к порядку представителей коренного народа.

  * "Здесь часто говорили на двух-трёх языках. Некоторые бравировали своим английским. Идут, улыбаются тебе: «Лукин гуд!»- («Хорошо выглядишь!»), а мне слышится по-русски: «Сукин кот!» Потеха!.. Здесь я и года не прожил, уехал в Австралию...»
   (Из письма к автору повествования П.Соловьёва. Хабар.КК ).    


  ...Венецуэла. Так это произносится на испанском языке. Само название (из воспоминаний Бодиско) происходит от Венеции. В средние века Венецианская республика размещала в своих портах на Адриатике суда всего мира, была торговым посредником между Западом и Востоком. Здесь были крупнейшие банки, низкие ссудные проценты, множество игорных и увеселительных заведений. На ста с лишним крохотных островках, изрезанных каналами и горбатыми мостиками, царили красота, богатство, экзотика. Они притягивали в Венецию, как магнитом, морских бродяг.
Но посещали этот уголок и другие мореходы. Они стремились попасть сюда (пусть всего на денёк!) и дать присягу морю. Это стало некоей традицией у европейских, в том числе и у русских военных моряков, заходивших на учебных парусниках или в составе отряда кораблей в порты Адриатики: произносить у Дворца венецианских дожей слова трогательной, почти мистической клятвы: «Мы берём тебя в жёны, о море, в знак нашего истинного союза!..» Верны были этой традиции и предки Владимира Бодиско. Сам-то он говорил о себе, что он «совсем не моряк»...

  Что ж, в отличие от своих дедов и прадедов, он успел сделать много полезных мирных дел на суше, в далёкой стране, получившей своё название от славной Венеции... Жизнь продолжалась! Авторы воспоминаний о Владимире Васильевиче Бодиско заключают свою пространную статью следующими словами: «...они, Бодиско, разведённые войной по разные стороны баррикад, всегда были с Россией на самых крутых изломах её истории...»

  Добавим, что в 1998 году В.В. Бодиско скончался в возрасте 86-ти лет. Более полувека, до самой смерти, он был одним из самых активных участников Венесуэльского объединения русских кадет. Оно было создано 23 марта 1948 года под общекадетским девизом: «Рассеяны, но не расторгнуты!». Бодиско избирался неоднократно секретарём правления, редактором альманаха и трижды — председателем на общекадетских съездах, проводившихся в разных странах, в том числе и в России.
 
 Долгое время руководил Венесуэльским объединением Георгий Волков, деятельный и, скажем так, мудрый человек. Все добровольно поступающие взносы он превратил в благотворительный фонд при объединении, и эти суммы не облагались налогами. А в дальнейшем, при  расформировании, передал  оставшиеся суммы в Союз чинов Русского корпуса. Появилась возможность оказывать иногда помощь неимущим старикам, а то и студентам русских семей.

  Чего не отнять у зарубежных кадет, так это дотошности и, как говорил известный классик, «порядка в головах». В самом деле, с первого дня здесь была заведена приходно-расходная книга, которую 50 лет (до своей кончины) вёл А. Слёзкин, бессменный казначей... Благодаря этому сохранилась память обо всех до одного членах объединения — пофамильно, поадресио, в том числе имена их жён и детей.

 * Бодиско о кадетских традициях как о "неписанных правилах":соблюдение их в поколениях кажется совершенно правильным." Всякая организация, будь то церковь, класс или иное сообщество, не говоря уже о воинских частях, сами вырабатывали свои традиции и потом свято их выполняли... В военно-учебных заведениях России первым училищем, создавшим свои традиции, было известное Николаевское кавалерийское — «Славная Гвардейская школа». А одним из законодателей её традиций считают знаменитого юнкера этой школы, поэта М. Ю. Лермонтова. Для своих сверстников он был просто — Маёшка Лермонтов...»

  "Основным было безоговорочное подчинение младших старшим, т. е. «зверей» — «корнетам». Обязанностью «корнетов», прежде всего, было наблюдение за неукоснительным выполнением традиций «зверями», начиная, скажем, с перечисления подробной дислокации всех полков российской кавалерии, включая их стоянки, краткую историю, награды... «Корнет» имел право в любой момент остановить младшего и задать ему вопросы, среди которых были и шутливые, вроде: «Что такое прогресс?» — Тот обязан был ответить установленной фразой: «Прогресс есть константные эгзибиции секлярных неоврантов в сублимации мнемосивогальных кублофаров терменбюста». (Эта «сугубо научная фраза» после первых четырёх слов заимствована далее из другого источника — воспоминаний хабаровских кадет, которые, в отличие от Бодиско, не забыли её окончания. — В.М.) За неправильный ответ старший мог «расцукать» того, приказав ему приседать или вращаться на месте... Традиции никогда не вступали в конфликт с начальством. Кадетское воспитание на фоне этих традиций исходило от старших к младшим и было, по-своему, не менее значительным, чем влияние педагогов и офицеров-воспитателей... В моём кадетском прошлом огромную роль сыграли мои старшие товарищи -  такие, как Серёжа Максимович, Коля Хартулари, Коля Казякин, Серёжа Миржинский, Шуша Лермонтов и другие...»

  Старшие кадеты вспоминали, что разразившаяся война ещё резче разделила на два лагеря русскую эмиграцию. Но, что характерно, девиз «Жизнь родине, честь — никому!» стал постепенно проникать в среду более или менее благополучных россиян зарубежья, трансформируясь как бы в нечто общее: «Мы всей душой на стороне России!»

  Нет, конечно, не все так говорили и думали. Если, к примеру, Иван Бунин стал автором раздражительной статьи-телеграммы в адрес Муссолини, то эта его позиция вызвала в некоторых русскоязычных газетах Европы брань и угрозы.
Подобные письма доходили и в далёкую Калифорнию к музыканту и композитору Сергею Рахманинову: он решился на открытые публичные выступления, вырученные средства от которых пошли бы в пользу родной страны. Волны протеста от одного ещё только намерения Рахманинова, озвученного накануне, поднялись в эмигрантских кругах Америки и Канады. Но приходили и восторженные письма со словами «честь», «достоинство», «обязанность»...
 
  Каждое известие, даже о самых малых успехах России на Восточном фронте, вызывало прилив творческих сил и у другого «чужеземца» — Николая Рериха, проживающего с семьёй в Индии. Они хорошо знали друг друга ещё с самого начала ХХ-го века. Рахманинов с чувством глубокого удовлетворения прочитал в одной из американских газет о встрече Рериха с Джавахарлалом Неру и его дочерью Индирой Ганди с целью создания в будущем Индо-русской культурной ассоциации... Ещё не было Сталинградской битвы, ещё многие за рубежом верили (а некоторые и ждали!) в победу гитлеровцев, а русский художник-философ обсуждал с борцами за свободу угнетённых народов судьбы нового мира.

  Не стоит удивляться, что все они, эти люди, составившие уже в то время гордость и славу России, люди большой духовной культуры и больших поступков, сумели (за редким исключением) реализовать себя и за рубежом. Больше того, многие идеи, возникшие ещё на родине, они сумели, спустя годы, осуществить на чужбине: всевозможные творческие школы, музыкальные, инженерные, строительные центры, общества, фирмы, издательства, кафедры, институты... Помимо названных выше, необходимо, наверное, в этом контексте просто озвучить имена Сергея Дягилева, Игоря Сикорского, Николая Бердяева, Николая Ильина, Игоря Стравинского, Фёдора Шаляпина и многих, многих других...

                Параллели сходятся?

   В тяжёлое время, сразу после Курской битвы, в СССР стали открываться Суворовские и Нахимовские военные училища, похожие во многом на старые кадетские корпуса. Одним из первых создано было такое училище в Воронеже — ВжСВУ. Город был полностью разрушен, как и Сталинград. Здесь два года прямо через центр проходила линия фронта. Лишь на левом берегу реки, в заводском районе, который звался «Придача», уцелели два корпуса военного городка, построенного ещё в царское время. В нём и разместилось Суворовское, начальником которого был назначен бывший выпускник Псковского кадетского корпуса, сын Георгиевского кавалера, генерал-майор Баланцев... Начало войны он встретил в Сибирском военном округе и в составе одной из сибирских дивизий отстаивал в 1941-м Москву.

 Первое знакомство начальника училища с будущими подопечными состоялось на моих глазах. Поэтому рисую картину так, как она мне запомнилась... Перед широкоплечим, плотным генералом стоит худенький отрок в залатанной стёганке и в широких лаптях. Между ватником и лаптями — светло-серая полоса онучей, перевитых до колен домотканной верёвкой. Отрок словно шагнул из  дореволюционной картинки в букваре под названием «Крестьянские дети».
 -Фамилия,имя?— спрашивает генерал.
 -Вася я, шмыгает носом отрок.
 —Пахать приходилось, Вася?
 —Пахали мы, сеяли и сена косили, — с расстановкой отвечает тот, поджав губы.
 - Правильный ты человек, Василий, из тебя хороший офицер получится!
 - Фашистов бить будем! — снова сжимает губы отрок.
 —Побеждать врага надо уменьем. Учиться этому надо. Не подведёшь?
 —Ничего, обучимся. Мы способные, — продолжает говорить о себе Василий во множественном числе.
 —Ну что ж, это здесь приветствуется — и желание, и способности...- К тебе, в первую роту? — оборачивается генерал к стоящему позади высокому, стройному капитану с орденом боевого Красного знамени на кителе...

   Автор этих строк, как и Вася, прибыл в ВжСВУ с одной из самых первых групп в октябре 1943 года. В старшей, первой роте, которой командовал капитан-краснознамёнец Василий Тимофеевич Борисенков, уже находилось десятка полтора ребят. Все — тринадцатилетние, почти все успели поработать в колхозах и совхозах, на заводах и военных мастерских, некоторые были сыновьями полков, почти все прошли через голод и холод военной поры, эвакуацию, блокаду...
    
   И вот мы здесь! Остриженные после бани наголо, в одинаковом обмундировании с малиновыми погонами, отороченными белым кантом, мы все походим друг на друга как один выводок у клушки. У всех после стрижки «под Котовского» торчат уши — и у Лёвы Лопуховского, и у Славы Халипова, и у Рэма Голубева, и у Васи Жихарского...

  Потом, чуть позже, мы постепенно определимся с дружбой, выявим общие интересы, решим сами, с кем «можно идти в разведку, а с кем погодить...» Ровно через 40 лет я напишу в своей поэме «Память"о нас, суворовцах, ступивших на новый, никем не проторенный до этого путь:

"Сменивши лапти и опорки
На хром ботинок дорогих.
Мы всё ещё несли в подкорке
Себя — полураздетых, злых.
И были драки в кровь и в синь:
На то они и есть — мальчишки.
Но чаще синяки и шишки
Носили те, кто их просил...

  А ещё позже, в год своей кончины, комментируя мои воспоминания в журнале «Новосибирск», бывший начальник политотдела ВжСВУ, полковник в отставке Михаил Минаевич Гамаюнов отмечал:

  «Это было трудное поколение, пришедшее сюда с трудовой, военной или беспризорной стези. Отцы многих из них к тому времени покоились в братских могилах. Мы, воспитатели, сами прошедшие дороги войны, были в большинстве своём на 10-15 лет старше своих подопечных. Как достучаться до их сердец, опалённых войной? Они, эти мальчишки, долго оттаивали после сурового лихолетья. И одним из средств, действенных и популярных в этих обстоятельствах, был спорт...»

  Сейчас бы я добавил: и были очень хорошие учителя. Их, ушедших на фронт из школ, в том числе и с институтских кафедр, направили в конце 1943 года в суворовские и нахимовские училища для организации учебного процесса. А организовывать было что! Не было совершенно никакого оборудования для учебных кабинетов, ни самих учебников, ни библиотек... Прибавим ко всему этому очень слабые знания подопечных, забросивших учёбу с начала войны... И они, эти наставники, имена которых с благодарностью вспоминают до сих пор все мои побратимы, в короткое время сумели дотянуть нас до стартовых позиций, с которых продолжился наш жизненный путь. А год был такой трудный, вытянувший почти все жилы из народа, переламывавшего эту войну!.. Тогда и родились эти мои строки:

«Страна моя, в каких сусеках
И по каким скребла углам,
Чтоб нам, голодным пацанам,
Шагать и дальше вровень с веком?..»

  Наши замечательные наставники учили нас не просто читать, но и думать о прочитанном, анализировать, рассуждать. В определённом смысле вольнодумство, так сказать, в нашем училище поощрялось... Наверное поэтому свою поэму «Память» я начинал не с констатации общеизвестных положений и фактов, и не со славицы отдельных маршалов, а с конкретного призыва к энциклопедистам нынешним и будущим:

«…Историк, надолго склонись!
Тома и тысячи страниц
Энциклопедий, изысканий,
Альбомов и воспоминаний.
Почти что сказочных преданий,
Где правда с вымыслом сплелись,
Перетряси и разберись...
Не именами генералов,
Не блеском орденов и звёзд
Держался тяжеленный воз,
Который вся страна толкала,
Работавшая на износ.

И я в свои двенадцать лет
Чинил обшивку самолётов.
«Потрясная» была работа,
Сейчас такой в помине нет:
Снаружи мастер молотком
В заклёпку колотил добротно,
А я внутри держал плечом
Удары, керн прижавши плотно.
Заклёпка сплющена,
К другой ползу я в тесном фюзеляже.

Дуэт наш с мастером отлажен:
Он — бух! — в железо, я — глухой..-
Мы, как в немом кино, рукой
С ним разговаривали даже.
В часы обстрелов я не слышал,
Как дробь осколков била в крышу...

Да, вот она была такая –
Прифронтовая мастерская.
Я в тех дюралевых сигарах
С керном проползал ровно год.
Вполне и «мой» мог самолёт
Под Курском наносить удары...
Так что историк пусть учтёт:
На истребителях «Ла-5»,
Блестевших новыми боками,
Стояла и моя печать.
Оттиснутая синяками...»
   
  Подобные печати первых лет войны пронесли через всю жизнь многие из моих товарищей по суворовскому. А некоторым из них пришлось потратить десятки лет на неустанные поиски своих отцов, втиснутых в безымянные братские могилы. Подчеркиваю: десятки лет! Но всё это случилось потом, в зрелом возрасте. А в то время приходили в училище новые повестки о смерти близких. Офицеры-воспитатели как могли успокаивали нас. Но разве можно словами вот так, сразу, смягчить неожиданно свалившуюся беду?
 
  В 1944году меня вызвал к себе командир роты капитан Борисенков, тот самый краснознаменец. Свой орден он получил в тяжёлом бою в составе бригады морских пехотинцев. Он видел много смертей, сам чуть не оказался в братской могиле, оглушённый разрывом мины. Несколько часов пролежал у воронки без признаков жизни. Очнулся только тогда, когда санитары начали стаскивать с него бушлат...
 
  — Вот так это было, Володька, — вздохнул он и протянул мне узенькую полоску серенькой бумаги. В ней сообщалось о героической гибели моего дяди — капитана Слинкина...
 
  Через много лет удалось выяснить, что командир батареи «сорокапяток» Пётр Васильевич Слинкин сложил свою голову вместе с батарейцами под
гусеницами «Тигра», тщательно проутюжившего позицию двух орудийных расчётов. Пушечки эти на всех фронтах называли: «Прощай, Родина!». Снаряды такого калибра прошибали броню лёгких танков, но не могли причинить вреда тяжёлым машинам...

  Полузаросшая могилка отважных батарейцев была ещё опознаваема спустя четверть века. На блеклой табличке еле прочитывалось, что здесь погибли советские артиллеристы, освобождая братскую Литву... Не хотелось бы думать совсем уж плохо о бывшей «родне», но теперь там в чести фашистские штандарты да бывшие «лесные братья», которых ныне перекрестили из бандитов в национальных героев... Бог с ними! Время всё расставит по своим местам.

  Между прочим, двух старших братьев дяди, воевавших на Дальнем Востоке в Гражданскую под командованием Лазо, позднее крупных советских работников, расстреляли в 1937-м... «Запомни, племяш, — произнёс дядя, уходя на фронт, — эти дядья твои были вот такие люди!» — и он поднял вверх большой палец...

  А в училище до последних дней войны продолжали приходить извещения о гибели близких. По этому поводу я писал:

«Нам, старшим, было по тринадцати
И по восьми лет малышне.
Отцы одних — в могилах братских,
Оставшиеся — на войне.
И будут новые повестки,
И боль в мальчишеских глазах,
И ночь в иссушенных слезах,
И клятвы жаркие о мести.
Побеги будут на фронты
И очень скорые возвраты...

Там взрослые нужны солдаты!
А кто такие — я и ты?
Пока ещё мы мальчики,
В чернилах наши пальчики,
С погонами, но мальчики,
Коснувшиеся зла...
Война не только мачехой —
Наставницей была...».

  Признаться, с самого начала я не ставил перед собой цель рассказать о нас в те суровые дни, о нашей самой первой суворовской роте. На это потребовалась бы целая книга. Но подобная уже была создана. Автор «Алых погон» — преподаватель Новочеркасского СВУ, капитан Борис Васильевич Изюмский. По ней и фильм с одноименным названием был поставлен... Много позже появился
трёхтомник «Суворовцы» — о Воронежском СВУ (Изд. «Молод, гвардия*, Москва, 1988 г.). Борис Полянский, потерявший зрение в тяжелейшей катастрофе на армейских учениях, сумел, как и Николай Островский, закалить свою волю, презрев все невзгоды, и сесть за писательский стол. В изнурительном труде родилась эта книга, которую Борис замыслил ещё на службе в Сибирском военном округе. Штангист, мастер спорта, Полянский всей своей жизнью явил пример стойкости и несгибаемости нескольким поколениям суворовцев, многие из которых стали блестящими офицерами и генералами.

  Глубоко уверен: если бы не Хрущёв с его непродуманным, поспешным сокращением армии, в результате которого пришлось покинуть службу чуть ли не каждому пятому суворовцу, в армии не сумела бы прижиться такая беда как «дедовщина». И не было бы сейчас этих «Комитетов солдатских матерей», само существование которых опровергает доброе отношение народа к армии.
 
  К слову сказать, офицеры-суворовцы и позже, как могли, боролись с этой нарастающей год от года эпидемией. По свидетельству генерала в отставке Станислава Корнеева (третий выпуск), его однокашник Евгений Марачёв, будучи уже командиром полка, «драл три шкуры» с сержантов, прапорщиков, особенно с офицеров, в чём-то ущемлявших права и достоинство солдат. Марачёв говорил: «Солдат вам звания даёт, награды и поощрения по службе, а кое-кто ухитряется за счёт него набить себе брюхо и мошну. Узнаю — морду набью! И только после этого предстану перед судом...». Марачёва любили солдаты, уважали офицеры, боялись прапорщики. Увы, такие люди долго не живут, пропуская через себя чужие беды. Марачёв рано ушёл из жизни.
 
  Тот же Станислав Корнеев, работавший до последнего времени на военной кафедре Воронежского университета, писал в 2003 году (Сборник «Мы из Воронежского суворовского»):

  «Кем сегодня наводнены наши вооружённые силы? Одних генералов больше, чем младших командиров. Камуфляжная и офицерская формы стали общедоступными от бомжа до маршала. Всё это, как и звания, можно купить в частных лавочках... Недавно встретился мне генерал, в бытность недавнюю — сержант. Оказывается, высокое это звание присвоил ему атаман казачьего войска... Работник райвоенкомата за три года вырастает от лейтенанта до подполковника! Кто же командует войсками? В основном выпускники военных кафедр гражданских вузов».
 
  Наш великий предок А.В. Суворов говаривал: «Крепостей сиденьем не возьмёшь!..» Ан нет, в наше время берут! Подкупом берут, лизоблюдством, наглостью. Суворовцам тоже приходилось брать некоторые крепости. Но всей правды мы на эту тему до сих пор не знаем. А было!.. Коснёмся, хотя бы, вооружённого мятежа в Венгрии в 1956 году. Только после воссоединения Германии приоткрылась часть архивов бывшей Западной Германии. Именно из них, а не из наших источников узнали мы, что к началу мятежа через территорию Австрии было переброшено по воздуху свыше 12 тысяч бывших недобитков хортистской армии Венгрии, хорошо вооружённых, специально подготовленных к данному выступлению. Фактически при поддержке НАТО в Будапеште начались жестокие уличные бои. Потери? Только с нашей стороны около 10 тысяч солдат и офицеров.

  ...Со своей ротой шёл в бой и Василий Съедин, выполняя присягу, данную им ещё в 1943 году на плацу ВжСВУ. Шли в бой рядом с ним его побратимы по училищу — Пётр Гостев, Юрий Исаев, Николай Потоцкий. Им страшно было не за себя, а за ребят в серых шинелях, которые гибли, не смея отвечать на огонь мятежников, засевших в подвалах и подъездах жилых домов, где находились старики, женщины, дети. Вдруг внимание Съедина привлекли две женские фигурки, прижавшиеся к стене дома. Приказав прикрыть себя огнём, Василий быстро перебежал площадь. Одна из пуль задела его. Отдышавшись, он увидел перед собой женщину и девочку. Метрах в тридцати от них виднелась арка ворот. Жестом указав своему взводу направление огня, офицер подхватил девочку, взял за руку женщину и бросился к спасительному укрытию.
 
  — Странно, — вспоминал Съедин, — из окружающих домов перестали стрелять.
 
  В это время к роте подошёл танк. Из подъездов стали выскакивать одетые в полувоенную форму мятежники и бросились наутёк. Каково же было удивление солдат и их раненого в руку командира, когда, ворвавшись в подвал, они увидели пьяных мальчишек и девчонок лет четырнадцати. Они беспорядочно стреляли, горланя хортистские песни...
 
  После одной из наших традиционных встреч на воронежской земле, когда оказалось, что пофамильный список нашей роты поредел больше, чем наполовину, у меня невольно родились строчки, обращенные к моим однокашникам, погибшим в различных горячих точках — от Анголы и Египта до Вьетнама, Кореи, Кубы и Афганистана:

«Где вы, братья-кадеты,
Самой первой волны,
Кто со мной в 43-м
Прорастал из войны?
Прорастали и смело
В жизни шли до конца,
И не раз под прицелы
Подставляли сердца!»

  Как ни горько это говорить, но ничего не изменилось в этом плане и полвека спустя! Не думаю, что за это время поумнели военачальники и политики. Устраивая локальные войны и так называемые оранжевые революции, взрослые дяди из вполне респектабельных государств толкают на гибель кого угодно, только не себя и своих отпрысков. Зато очень громко рассуждают в парламентах и прессе о свободе, равенстве, демократии, плюрализме, толерантности и прочем словоблудии, за которым стоят искалеченные ими же души молодых людей. Те пока ещё верят громким фразам, пока ещё не сомневаются в красиво звучащих лозунгах, ни в том, что они совершают по указке со стороны.

  * «Для того, чтобы государство благоденствовало, чтобы народ был счастлив в этом государстве, им должны управлять специально подготовленные граждане. Для этого обязательны следующие условия:
1.Эти граждане должны быть хорошо воспитаны и хорошо образованы.
2.Воспитываясь, они должны жить вместе. Воспитывает коллектив!
3.Воспитание должно быть всеобъемлющим — моральным, религиозным, 
  художественным, музыкальным,спортивным.
4.После получения такого образования воспитанник должен служить государству как воин.
5.Лучшие из воспитанников в последующем должны обучаться ещё и философии, в том числе и государствоведению. Лишь после этого они должны управлять государством, а лучшие из лучших возглавлять его».
  (Из бесед Платона с учениками о «Законах» и «Государстве».)

  Останавливаю внимание читателя на том, что под философией Платон подразумевал, по его выражению, «высочайшую из всех наук, венец человеческого познания — диалектику, науку об идеях...» Надеюсь, читатель не попрекнёт меня за то, что я коснулся платоновской системы воспитания гражданина, озвученной им около 2500 лет назад. Нет-нет, я не призываю к строительству по Платону чуть ли не военной республики. И всё же что-то рациональное в этом есть, что-то есть!.. Недаром Чернышевский говорил, что Платон «не был праздным мечтателем, думал не о звёздных мирах, а о земле, не о призраках, а о человеке. И, прежде всего, он думал о том, что человек должен быть гражданином государства». («Статьи по эс-тетике», стр. 263-64, М. 1938 г.)

   Мы, суворовцы, тоже частенько называли себя кадетами. Обучение в суворовских и нахимовских училищах образца 1943-1953 гг. начиналось до 10 лет. В этом возрасте, как известно, целенаправленное воспитание особенно плодотворно. Классическая фраза «гражданином быть обязан» не для лоботрясов писана... Так воспитывались мальчики в кадетских корпусах старой России. Обучение в них, как и в СВУ первого десятилетия, было гармоничным. Для развития интеллекта помимо основных дисциплин вводились художественные, музыкальные, нравственные, физкультурные и военные уроки. Очень хорошо работали и отдельные секции по интересам, углубляющие знания и специальную подготовку.
 
  Но в хрущёвскую перестройку армии число суворовских училищ  умудрились ополовинить, к тому же перевели их на трёхлетнее обучение. И в СВУ стали поступать 14-15- летние юноши, успевшие пройти, к сожалению, «подъездно-дворовую» школу. В училищах стали насаждаться бурсацкие порядки. В дальнейшем это привело к снижению морально-волевых и деловых качеств будущих офицеров и, естественно, к падению авторитета армии.
               
                С НАДЕЖДОЙ, НО И С ТРЕВОГОЙ

  Я, суворовец первой волны, с надеждой, но и с тревогой слежу за созданием и развитием кадетских корпусов в нынешней России. Приходится отмечать, что в систему создания КК, особенно поначалу, проникли люди, не обладающие ни высокими моральными принципами, ни знаниями, ни умением воспитывать детей... «Почуяв возможность нажиться на любви родителей, отдельные горе-воспитатели и педагоги вносят отсебятину в исторически оправданную систему кадетских корпусов. Огульное присвоение самим себе орденов и воинских званий имперской России, а корпусам — имён самодержцев и членов императорской семьи, в большинстве своём не сыгравших видной роли в истории отечества, — всё это дискредитировало с самого начала, в какой-то степени, значение новых кадетских формирований». (Из статьи «Воронежский курьер, № 23, 2001 г.)

  ...Звоню в кадетский корпус, организовавшийся в Новосибирске. С большим трудом добиваюсь того, чтобы к телефону подошёл начальник нового для города учебного заведения. Представляюсь ему, так, мол, и так, готов выступить перед новобранцами, рассказать молодым собратьям о суворовцах военной поры, о наших традициях.
 
  —Не требуется! — коротко обрубает меня г-н Бордюг. — У нас другие задачи, мы возрождаем всё то хорошее, что было в старых корпусах, всё — вплоть до бальных танцев и даже правильной сервировки праздничных столов.

   —А почему вы о конной выездке, о джигитовке умалчиваете? У нас, в суворовском, помимо перечисленного вами, было и это.

   —Я всё сказал. Честь имею!.. Телефонная трубка коротко пикает. Вопросы остались. Сомнения прибавились. Особенно — по поводу чести и достоинства...

  А о чём и о ком мог бы рассказать я кадетам? Наверное, прежде всего, о моих побратимах — тех самых ушастиках после стрижки «под Котовского» в далёком 1943 году. О Льве Лопуховском мой рассказ был бы в первую очередь.
 
  Итак, Лев Лопуховский. Окончил ВжСВУ с золотой медалью, с отличием — Ленинградское пехотное. Мастер спорта по стрельбе. После окончания в 1962 году военной академии им. Фрунзе стал вскоре командиром ракетного полка. Потом преподавал общую тактику в той же академии. Учёный, полковник в отставке. Мно-го лет провёл он в архивных изысканиях и на месте бывших сражений, выясняя обстоятельства и место гибели отца, командира артполка и его боевых товарищей. Нашёл в конце концов и место гибели, и останки более 100 артиллеристов. На основе собранных им материалов многие ветераны смогли подтвердить своё участие в боях с первого дня войны (документы полка были уничтожены перед прорывом из окружения). В конце 80-х — начале 90-х руководил группой «Поиск» с той же целью. Редактор третьего тома «Память Москвы». Он и сейчас военный консультант общероссийского фонда «Народная память», который занимается увековечиванием памяти военнослужащих, погибших и пропавших без вести в годы той войны.

  Около трёх лет назад,  после долгой и кропотливой работы Лопуховский выпустил замечательную книгу о битве стальных гигантов на Курской дуге — «Прохоровка без грифа секретности». В этой книге, объёмом 600 с лишним страниц, путём сопоставления документов советских, немецких архивов и других источников показан действительный ход боевых действий, свидетельствующий о том, что вопреки широко распространённому мнению, контрудар наших войск под Прохоровкой закончился крупной неудачей, т.к. потери с нашей стороны оказались в несколько раз больше, чем это озвучивалось до сих пор. Тем не менее, войскам фронта всё же удалось организовать решительное контрнаступление и разгромить белгородско-харьковскую группировку противника...
  В дарственной надписи, адресованной мне, Лопуховский написал: «Мы всегда должны помнить о непомерно высокой цене, которую заплатил наш народ за Победу в 1941-1945 гг.»

  Наверное, рассказал бы я нашим кадетам о Вячеславе Халипове. Он вместе с Лопуховским получил золотую медаль. Генерал в отставке, доктор философских наук, академик. С 2001 года — руководитель кафедры кратологии института экономики и культуры в Москве. В активе Халипова 10 книг и 65 брошюр и статей по науке, которой он практически дал название: «Кратология» — наука о власти, об управлении"...

  Мог бы я много рассказать и о покойном ныне Сергее Вайцеховском, заслуженном тренере СССР по плаванию, наставнике сборных команд Советского Союза, а потом и Австрии... Рассказал бы и о его закадычном друге по ВжСВУ Игоре Тодорове, докторе биологических наук. Тот до последних дней своих работал в научно-исследовательском институте, в Черноголовке под Москвой. А ещё Игорь писал музыку. Небольшие инструментальные пьесы Тодорова и посейчас исполняют коллективы столицы.
 
  Не менее интересна биография и нашего «брата Васи» — того самого отрока, прибывшего в училище в лаптях. Учёный, полковник в отставке, Василий Жихарский принимал участие в разработке наших новейших танков. Он самым первым из нас наладил обширные контакты по Интернету с кадетами зарубежья.
 
  Не могу умолчать о Рэме Голубеве. Он окончил училище с серебряной медалью, с отличием — военный институт иностранных языков. Прошёл большой жизненный путь. Был адъютантом у трёх маршалов — Гречко, Захарова и Якубовского. В качестве военного переводчика на различных международных совещаниях общался с Микояном, Хрущёвым, Первухиным, Хоннекером, Ульбрихтом, министрами госбезопасности ГДР Мильке и СССР Серовым.
 
  Поговаривали, что Вальтер Ульбрихт, достаточно хорошо понимавший русский язык, иногда улыбался, слушая переводчика, когда тот пытался смягчать очередные хрущёвские пассажи, сокращая некоторые фразы... Рэм первым в стране, может быть, публично встал на защиту маршалов Жукова и Рокоссовского, в адрес которых стали появляться в нашей прессе и за рубежом, особенно в Англии, клеветнические статьи... Подполковник Голубев через голову своего министра обратился к королеве-матери Англии с просьбой защитить честь и достоинство маршалов, кавалеров высшей награды Великобритании — ордена Бани. Оба маршала, таким образом, причислялись к высшему классу Королевства...
 
   Нет нужды говорить о том, что в нашей прессе не написали об этом ни слова, промолчало и телевидение. А высокие штабхолуи и военлакеи сделали всё для того, чтобы Рэм Голубев покинул армию. Верно сказано: «Умрёт завистник, зависть — никогда...»

  К сожалению, а иногда и к негодованию моих сотоварищей по СВУ, офицерский корпус сегодняшней России, впитавший в себя все болезни общества, переносит их на армейскую почву. Главная причина: отсутствие кадров, с детства определяющих своё предназначение — быть подлинными защитниками отечества. Те же кадетские корпуса (подчёркиваю: они не военные) развиваются без контроля со стороны государства, без централизованного руководства процессом обучения и воспитания. Отсюда довольно большие различия в учебных программах, в сроках обучения, в военной символике. Их создают различные ведомства, начиная от министерства образования и кончая МВД, МЧС и местными органами власти. И у всех одно стремление: оторвать ребят от улицы, как-то организовать их... Но благими намерениями, как известно, дорога и в ад вымощена. Давно пора дать хотя бы единую программу обучения и, главное, определить дальнейшую судьбу юношей, оканчивающих кадетские корпуса,   исходя из потребностей армии и вузов. И не надо изобретать велосипед: многовековая практика России показала, что только в стенах кадетских корпусов (суворовских и нахимовских училищ) с восьмилетним сроком обучения возможно многоуровневое воздействие на подростков.

  * Участники 17-го съезда Объединения кадет Российских КК, проходившего в Канаде, в своём обращении к Президенту РФ Путину В.В., переданному через министра иностранных дел Иванова И.О. (в прошлом суворовца), гостя съезда, заявили, что «стихийное появление большого числа разного вида и типа кадетских корпусов в сегодняшней России мешает планомерному возрождению единой системы воспитания молодёжи, как это было раньше в Российском государстве...
Мы изъявляем готовность, глубокоуважаемый Владимир Владимирович, поддержать Вас, Ваши начинания в столь полезном и многотрудном деле воспитания достойного будущего России"... Председатели Объединения российских кадет за рубежом: Австралия — Д. Крамарев, Аргентина — И.Андрушкевич, Венесуэла — Г. Волков, Канада — А. Перекрестов, Нью-Йорк — С Муравьёв, С-Франциско — И. Козлов, Лос-Анджелес — Г. Графф, Флорида — П. Карасик, Франция — А. Шмеман, Югославия — А. Бородкин. 12 сент. 2000 г., Монреаль, Канада».

  Обращение зарубежных кадет к Президенту РФ родилось, конечно, не на пустом месте. За 8 лет до этого, в августе-сентябре 1992 года случилось то, что должно было случиться: на российской земле встретились старейшие выпускники кадетских корпусов с суворовцами, нахимовцами и новой кадетской порослью. Гости, подтяну-тые, в строгих костюмах, приехали из США и Канады, Аргентины и Венесуэлы, Австралии и Египта, Франции и Бельгии для того, чтобы вместе с Россией провести на отчей земле 16-й кадетский съезд.
 
  Старейший из них, почти девяностолетний Сергей Сенкевич, ступив на гранит Дворцовой площади в Петербурге, воскликнул: «Господи, я мечтал об этом ровно 70 лет!.. Какое это чудо, когда все вокруг говорят по-русски!»

  Под девизом «Рассеяны, но не расторгнуты!» проходил этот съезд в Северной столице и продолжался в Москве... 17 сентября 1992 года вышел специальный выпуск Международного союза суворовских, нахимовских и кадетских объединений «Мы — кадеты». В нём говорилось: «Будем откровенны, ещё несколько лет назад о такой встрече мы не только не мечтали, но даже и представить себе её не могли...»
 
  Отметим, что на этом форуме присутствовали и новосибирские кадеты, в основном отличники учёбы и участники поискового отряда в местах боёв Сибирской добровольческой дивизии.

  А в Мраморном дворце Петербурга, в день открытия съезда Игорь Андрушкевич из Аргентины в своём докладе обозначил, как он выразился, «несколько инструментальных идей» возрождения России... Одна из них — передача традиций и система среднего образования. «Россия нуждается в хорошо подготовленных людях, и не только для служения в вооружённых силах, но и для руководства государством... Мы должны обрести память и вернуться к нашим русским идеям, чтобы строить не на чужих фундаментах, а только лишь на своих...»

  После форума гости разъехались в те места, где жили раньше их отцы и деды, учились, оканчивали кадетские корпуса, служили России... Чуть позже один из них, Борис Йордан, оказал значительную денежную помощь кадетским корпусам в Новочеркасске, Воронеже, Москве, Новосибирске и в бывшем Царском селе. Каждому было положено на банковский счёт по 200 тысяч долларов США. Кроме того, более десяти образовательных учреждений получили на выделенные им средства библиотечки со специально подобранной литературой на военно-патриотическую тему.
 
  В газете «Сыны отечества» (авг. 1998 г., Москва) сообщалось к тому же, что «на средства, организованные Йорданом, создана программа поддержки музыкально одарённых детей в регионах России совместно с фондом Владимира Спивакова... это обстоятельство вполне объяснимо всей родословной семьи Йорданов, где были выпускники Пажеского и других КК, генералы, адмиралы и старшие офицеры Русской Армии и Флота... Именно воспитание в русской христианской семье, принадлежащей к русской военной аристократии, движет ныне благотворительной деятельностью Йордана, чем в полной мере могут гордиться его родители Мария Александровна и Алексей Борисович...»
 
  Подобные встречи нескольких поколений кадет, суворовцев и нахимовцев продолжались и продолжаются. Представители этих групп с нашей стороны побывали в гостях в Венесуэле и Америке. Стала шириться переписка, интернетные общения.
    
  Автор этого повествования недавно, в сентябре 2013 года, побывал в Воронеже. Праздновалось 70-летие образования суворовских и нахимовских училищ. Нас, первосуворовцев, на этой встрече было всего двое – я и Лев Николаевич Лопуховский. Обоих наградили за службу Родине с детства кадетскими крестами «За верность Отечеству». А я в блокнот своему побратиму написал: «… Нет, не реквием я пою,//Не прощальный хорал по разлуке.//Но у жизни на самом краю,//Я хочу, чтобы песню мою// - Нашу песню, как знамя в бою! - //Подхватили б и внуки…»  ...
   
  По закону жанра, совершив почти кругосветное путешествие, остаётся причалить к той гавани, откуда мы его начали:
 
  «Воскресенье, 7 мая, 2006 г.
 Венецуэла. Каракас – Воронеж.

  Дорогая Галина Ивановна!
  Когда я пишу о вас своим новым друзьям в Россию, я пишу, что полюбил вас по рассказам Жоры Волкова, который виделся с вами в Воронеже, дорогой преподавательницей всех суворовцев ВжСВУ. А вчера в полвторого жаркого тропического дня мы собрались у Волковых на парадный обед. Ему, по секрету, исполнилось 80 лет. Перед обедом было устроено маленькое летучее кадетское собрание, прочитаны письма из России, в частности и ваша открытка, адресо-ванная мне.
 
  За большим столом поместилось 18 человек (перед каждым прибором были карточка с фамилией и шоколадное яичко). ...Почти со всеми из нас вы по моим письмам, в общем, знакомы. Исключение — молодая пара Рудневых. Он — внук знаменитого моряка, капитана, потопившего в начале века в неравном бою с японцами крейсер "Варяг". Вы, наверное, знаете эту песню:

«Мы пред врагом не спустили
Славный Андреевский флаг.
Сами взорвали «Корейца»,
Нами затоплен «Варяг».

  Рядом с Рудневыми усадили на почётном месте Посла РФ Валерия Морозова с супругой. Подчеркну, что 50 лет мы сторонились  не только знакомства с советскими послами, даже считали невозможным проходить по улице, на которой они работали или жили. А сейчас мы, русскоязычные иностранцы, сидим с господином Морозовым за одним столом и дружно поднимаем тосты за далёкую нашу Россию. Но ножи в кармане, уже не нужные, у нас по привычке лежат...Не обращайте внимания на эту подробность, это отрыжка Гражданской войны, которая разделила русских людей на два никому ненужных идиотских лагеря...
 
  Как всегда, наш первый тост был «за Россию!» Посол рассказал нам о последних новостях из России. А Жора Волков, наш «предводитель», в безупречном штатском костюме, малиновый галстук с застёжкой — золотым двуглавым российским орлом. Рядом — булава, пожалованная ему общим собранием Венесуэльской «кадетской Сечи» — внешним атрибутом его власти. Встав, он произносит: «Дорогие друзья! В моей долгой жизни я наделал много ошибок и наговорил много глупостей. И я намерен сейчас исповедаться перед вами. 10 лет тому назад на Кадетском съезде в Каракасе я заявлял публично, что нам, кадетам зарубежья, смены нет. Дорогие друзья, я ошибался! У нас есть смена и эта смена — нахимовцы, суворовцы и новые кадеты России. И я поднимаю этот бокал за нашу смену: Ура, ура, ура!»
 
  Дорогая Галина Ивановна! Недавно я получил симпатичное письмо от Василия Жихарского. В его письме было много трогательных комплиментов мне и, по моему мнению — мнению наследственного белогвардейца — несколько ошибочных утверждений. Я ему ответил и, боюсь, что ответ мой ему не совсем понравится... Он пытается убедить меня в том, что в России уже осудили ограничение свободы личности, что «россияне растеряли, к сожалению, многие из своих славных завоеваний и ценностей», и что «социальное обеспечение широких народных масс — неподдельная гордость новой России».
   
  В ответ на эти надуманности я задал Василию единственный вопрос: «Это вы серьезно?» И попросил не сердиться на мои недипломатичные слова. Я написал ему, что я «смотрю на фотографию, где все вы стоите у памятника Юрию Долгорукому, и мне так хочется обнять всех вас, лица у вас такие хорошие, родные, русские... Нам бы встретиться и откровенно поговорить... и вырвать с корнем всё то, что нас разъединяет». Василий ошибается, конечно, называя нашу жизнь за рубежами  «хождением по мукам». Хождение по этой прекрасной земле было для меня всегда чем-то новым, интересным. В русской колонии в Венецуэле много замечательных людей — докторов, инженеров, врачей, профессоров, художников, строителей, которые ходят по этой земле спокойно, уверенно, с полным достоинством и с сознанием исполненного долга... Если и есть, о чём сожалеть, то только о том, что сделано всё это нами не для России.

  Как-нибудь я напишу вам о людях, жизнь которых вызовет у вас восхищение: о русских автомобильных королях, строителях новых городов, о русских знаменитых артистах... И о скромном русском капитане, и о полковниках расскажу, которые здесь, на экваторе, и по сей день сохраняют верность своей присяге, своей России... Их жизнь светла и «хождение» по красной южноамериканской земле тоже -  прекрасно. Оно когда-нибудь получит достойную оценку сыновей Великой России.
Прошу не обижаться на моё длинное письмо, думал развлечь вас немного в вашем далёком Воронеже. Крепко обнимаю, ваш Борис Плотников»...

  Думается, после этого послания Галине Ивановне Черкасской, ставшей совсем неслучайно почётной хранительницей наших общих междунаролных  традиций российских кадет, надо поставить общую жирную точку... Томагавки, слава Богу, глубоко зарыты в землю.
                ПОСЛЕСЛОВИЕ

  В одном из своих интервью (он их редко даёт, потому что, по его мнению, надо говорить только о сделанном) суворовец и заслуженный генерал, Борис Громов отмечал, что в воспоминаниях детей белой гвардии словно из небытия выплывает образ эпохи, её атмосфера, её исторический и нравственный облик. Безусловно, ни один из них не свободен, конечно, от каких-то пристрастий, соответствующих личным взглядам, вкусам, политическим убеждениям. Но и безусловно то, что большинство этих воспоминаний пронизано любовью к отечеству. И это главное!..
Сейчас зарубежные кадеты почти в один голос говорят, что каждый из них остаётся сыном своего народа, его частичкой. «А вот правнуки, вздыхают они, — те по-русски говорят уже неважно. Россия для них — как бы Зазеркалье, они её видели только на картинках... «
   
 Что ж, думать о судьбе далёкой страны, которую ни разу не видел, занятие скорее нравственное, не обязывающее к поступкам. У них, правнуков, там свой прочный тыл и язык, который они любят и ценят... Как говорил другой эмигрант, почти одногодок их отцов, поэт Иосиф Бродский: «Время преклоняется перед языком и прощает его служителей».

                Х    Х   Х