Кончились игры, народы вернулись в укрытие дебрей, разошлись по шатрам. Мрак опустился на землю и, черноплащный, окутал лучезарное солнце темным и плотным покровом, скрыл лучи Фаэтонта – и тьма над холмами сгустилась. Всюду огни задрожали, искры небесной повозки сквозь облачные разрывы над землею сверкали, и над склоном скалистым ветерки заструились, пока не явилась повозка Гипериона сверху, сияя огненным блеском.
Нетерпеливому Вакху в небе высоком летящий орел показался, держащий змея рогатого в лапах острокогтистых – тот быстро изогнулся всем телом и выскользнул, вниз головою бросившись в волны Гидаспа. Трепетом благоговейным всё прониклося войско! Идмон* же тотчас весь народ ободряет, сказав, что победа уж близко, близок конец похода, длившегося столь долго! Не пренебрег предсказатель ничем и встал, потрясая тирсом, слово такое измолвил, пророчества полный:
- Молвлю, как научил Аполлон с лавровою ветвью! Нет, не страшитесь зарницы, огней не бойтесь струистых! Не пугайтесь Олимпа, пророчащем Вакху победу! Словно змей рогоносный, раздавленный лапой когтистой, схваченный хищною птицей, пронзённый ею до смерти, сгинувший в водах текучих, в речных исчезнувший струях; словно гад умерщвленный, влагой Гидаспа сокрытый, Дериадей сгинет в родимых волнах отцовских, обликом быкорогим схожий с родителем славным!
Радовалось всё войско словам прорицателя; вот в далях суда показались: плыли споро по морю, строгий строй соблюдая для битвы. Радаманы по тихой спокойной глади летели – мерно поверхность воды вёсла гребцов воздымали, к месту сраженья неся корабли – ветер поднялся попутный, им паруса надувая.
Дериадей же могучий увидел с башен высоких корабли на валах морских зорким оком своим, он также известие слышал, что корабел аравийский суда боевые построил, грянуть поклялся войною на плотников аравийских, город Ликурга разграбить и перебить населенье, а железом изострым всех перебить радаманов. Видя строй кораблей, трепетали бесстрашные инды, в море страшась Ареса, ибо и у владыки, дерзкого Дериадея, колена его подогнулись. Но, овладевши собою, с улыбкой на лике спокойном, повелитель индийский приказал собираться воинам с Трехсот островов, тянущихся вдоль неприступных мелей отчизны слонов. И пустился в дорогу проворный вестник, стопы обращавший быстро от края до края, и привел он войско с земель, рассеянных в море, как приказал повелитель. Приободрился владыка, строй кораблей благозданных увидев для боя морского, слово такое молвил, свой народ ободряя:
- О мужи, что выросли у стойкого в битвах Гидаспа, в новую битву скоро вступайте, воспламенитесь духом Ареса, пламенем ярким зажгите светочи смоляные, дабы сплотить корабли, их обращая в пепел, и по морю пришедшее воинство в море и сбросить со щитами и копьями, вместе с их Дионисом; коли сей Вакх божество, огнем погубим мы Вакха! Только не бог он, не бог! И лжёт он о роде и крови! Разве он потрясает эгидой Крониона-бога, разве мечет он пламя Диево Громовержца, разве небесные стрелы он родителя мечет? Разве Кронид ополчался на битву плющом и лозою? Нет, я держателя тирса Дием не назову никогда! Панцирь земной работы с облаком Зевса сравнить ли? Слышал я, как однажды и скиптр, и знаки Олимпа дал он богу Загрею*, что подревней Диониса: этому – молнию, Вакху же только лозу и гроздовье!
Молвил – и бросился в битву. За ним устремились народы с копьями и со щитами, надеяся на победу не на суше, на море в бою рукопашном!
Дионис к ратоборцам своим воззвал упоенно:
- Род могучий Ареса и благооружной Афины! Жизнь ваша – дело битвы, надежда – исход сраженья! В бой! И низвергните в море племя смуглое индов, в пенных валах довершите вы на суше победу! Сделайте в битве на море солёном своею подмогой копья, связав их попарно, чтоб биться над зыбью удобней, после на недругов бросьтесь, что распрей морскою пылают, их низвергните прежде, чем дланью, огнем ополчённой, Дериадей уничтожит струги у вас боевые! Бейтесь бесстрашно и яро, о мималлоны! Надежды недругов – пустая хвальба!
И коль не хватило сил повелителю индов одолеть нас на суше, даже воздевши себя на шеи слонов преогромных, я бы пошел сражаться, позвавши на помощь лишь Зевса-отца; на море союзник мой – сам Посейдон, мой соратник и Форк* и пену браздящий морскую сам Меликерт – он помогает Лиэю, ведь матерь его и Вакха-младенца вскормила когда-то – Ино, морская богиня! На битву она ополчится – помочь воительницам-бассаридам! Старца Протея* я друг! И на брань я подвигну Эола*, пока не увижу Эвра за копий метаньем, за луком и дротом – Борея, что взял марафонскую деву*, Нота – поборника Вакха, также Зефир разрушит в битве натиском бурным множество вражьих судов! И завершу я сражение кораблегубительным тирсом!
Так сказав, полководцев верных повёл он сражаться.
Вот уж и вестница битвы, труба боевая, взгремела, песнь боевую запели свирепо Ареса авлосы; ободряя народы, тимпаны гулкою медью зазвучали, на битву морскую войска призывая. Завизжала неистово, ярь пробуждая, сиринга, голос свой подавая панам, над пенною зыбью Эхо морская звучала!
Вот уж схватились войска, и грохот поднялся великий: рать сражалась искусно, с умением преотменным! Заключила в кольцо тотчас она недругов ярых – всё ополчение индов вдруг оказалось в ловушке, словно рыбы косяк в сетях! Начиная сраженье, муж Эакос потомкам своим пророчество молвил, предвещая им битву при Саламине:
- Отче Зевес ливненосный! Даруй мне славы на море, чтоб люди сказали повсюду, нашу победу увидев: «Как Дий на земле прославил отпрыска, так и на море ему подтверждает он милость!» О, защити наши лодьи! Так же, как к страждущим пашням жизнедающую влагу вызвал я по молитве, так и теперь ополчаю вал из пенной пучины, вал смертоносный, сражаясь с судами Дериадея! Отче, жизнь предержащий! Ниспошли мне орла как вестника воли небесной справа для ратоборцев и вождя Диониса! Слева пускай прилетает птица к недругам нашим – вражьему войску яви другую, черную птицу, с темными крыльями, - пусть предскажет индам погибель, черный прообраз смерти, столь близкой! Вспомни, отче, Эгину, слуги не стыдись, что на помощь браку пришел твоему, милосердствуя страсти любовной!
Молвил – и в бой устремился. На небо бросает взор, на горние тропы Медведицы незаходящей Эрехтей, умоляя зятя такими речами:
- Зять мой любезный, Борей, ополчайся на битву, веющее свирепо дыханье пошли на подмогу, брачный дар за невесту – подай морскую победу! Стругам и лодьям Лиэя даруй спасительный ветер, милостив будь к обоим, к Бромию и Эрехтею! Дериадея струги низвергни, бичуя пучины пенные моря, обрушься на них ураганом и шквалом – опытен ты в сраженье, ибо живешь в пределах Фракии, где сам бог Арес обитает! Грозным и бурным дыханьем развей ты недругов войско, выйди на Дериадея, ударь ледяным его дротом! Грозную распрю подъемли на вражеское ополченье, ратей порядки расстрой ледоносной стрелою, стань ты союзником верным Зевсу, Афине, Лиэю! Вспомни о Кекропии, о девушках юных и милых, кои ткут на покровах повесть о страсти Борея! Ведаю: есть союзник, что недругам нашим на помощь явится – ветер восточный, но в этой схватке свирепой я бесстрашного Эвра не побоюся – все ветры, сколько ни есть, союзны северному Борею! Будь же поборником тестя! И с неба вместе с тобою, с Бассаридами купно, в битву тотчас ополчатся Посейдон, взяв трезубец, и дева благая Афина! Дай мне сразиться успешно на море, а после победы пусть в Кекропию с невредимою ратью вернется Эрехтей, чтоб в Афинах воспели Борея с невестой!
Так воскликнул он громко и кинулся в схватку морскую, взмахивая грозно копьем – ведь как Марафона житель, привык он к сраженьям на море. И в грохоте вёсел сам Арес оказался мореходцем умелым, твердой рукой за правИло Фобос держался, Деймос же рушил снасти лодий, мечущих копья.
Войско киклопов огромных явилось на скалах прибрежных, стало утесы метать на враждебные струги! Бьется Стеропес в первых рядах, Халимед мощнобёдрый, оторвав от утеса-камня огромную глыбу, мечет ее во врагов, и тонет недруга судно, погружаясь в пучину под каменною громадой! Вот столкнулись два войска после сраженья на суше в битве жестокой на море, обрушился яростный натиск на вакхийские лодьи стругов неистовых индов. Много было убитых – окрасились пурпуром воды; оба сии ополченья бились свирепо, проливалася кровь, лазурные зыби моря сделались алы!
Многие воины пали мертвыми в этом сраженье; трупами море покрылось, и вспучивалось, и бурлило, а беспощадные ветры убитых нагромождали, вдаль гоня их по водам, топя их на вздыбленных гребнях. Многие погибали, задушенные столкновеньем тел, и в море валились, находя свою гибель в горько-солёной пучине, приняли так судьбину, тяжестью лат влекомы ко дну, и черная влага скрыла распухшие плоти в недрах пучины глубокой, в водорослях и кораллах; ил да песок затянули латный убор ратоборца медный в глубинах зыбучих.
Стало море могилой, многие воины пали – погибли в пасти чудовищ морских, сделались рыб добычей, разорвали на части акулы их челюстями, кровь изрыгнув на поверхность темную; мертвых оружье уволокло теченьем без ремней и застёжек… Шлем гривастый поплыл по зыби как сам собою, и на вздыбленных гребнях пенных валов солёных щит пехотинца округлый с перевязью забился и заплясал, и в струях вод штормового прибоя в пене седой ясно виднелись кровавые пятна, смешанные с водою блестящей темные токи…
И когда завершилась эта кровавая битва, старец Нерей оказался в море родимом средь крови. Энносигей удивился цвету пурпурному зыби, видя, что пожирают трупы рыбы морские, груды узрев мертвецов на пенных гребнях соседних. Так вакхийские рати со смуглыми индами бились!
Да, во множестве пали ратоборцы в сей битве, множество стрел и мечей изострых тела их пронзили – этого дротом сразили в бедро, а того уязвило медным копьем меж висками, навылет сквозь череп прошедшим… Множество всюду гребцов погружали в пучину вёсла, мерными взмахами вспенивая поверхность темной воды, и светлела от пены лазурная влага. Только напрасной казалась гребцов поспешающих сила, ибо кормчий железом вдруг обрубает канаты и рвёт причальные цепи! С каждого войска стрелы изострые вихрем летели, с грозным свистом воздух пронзая в полете мгновенном! Вот вонзается в рану одна, другая проходит сквозь полотно, раздирая парус малый на части, третья вдруг в корабельный нос попадает, иные бурно по небу летят, верхушки мачт расщепляя, или же в основание малых мачт попадают, или же на корму деревянную валятся сверху… Дроты падали густо: направленное в Диониса жало из эритрейской меди в рыбу попало! Вот Коримбас мечет копье, чтоб сатира в пояс сразить, но мимо стремится дрот и, над морем взлетевши, ранит в высокий плавник хищную рыбу морскую жалом изострым своим; вот, воздымая железо, мечет его безуспешно в неуязвимого Вакха Дериадей-владыка – отпрянув от Диониса, смертоносная сулица в спину вонзилась дельфина там, где глава и шея в спинной плавник переходят! Скачет во влаге дельфин, кувыркаясь привычно, но, уже полумертвый, в агонии принял судьбину… Многогласый вопль всеобщий поднялся! Оба войска на море по четырем направленьям бились: ведь позади наседал на них Эвр огнепылкий вместе с Либом* пернатым, дождливым, и бились свирепо, обороняясь и с юга, и с севера! Перебираясь с судна на судно, Модей быстроногий страх наводил и ужас в битве ярой на море, доблестен и в сраженье морском, но героя уметил Эвий, умерив свирепство Модея копьем, и уязвлённый жестоко, Модей во град воротился. Вот, пока божию рану дланью своей колдовской брахман-жрец исцелял под звучанье распевное заклинаний священных, торжествовал над врагом Арес лидийский в той битве.
После их поединка вспыхнула с новой силой распря на пенных гребнях, и в сем столкновенье на море вопль поднялся великий, и, сражённые камнем или копьем изострым недруги, иль смертоносным оружьем – тирсом, мечом или дротом, падали в черные глуби, размахивая руками – там и могилу себе находили.
Вот наклоняет Кронион весы в этой битве на море, предвещая победу в сражении Дионису. Бог лазурнокудрявый трезубцем пучинным Лиэя ополчает и бурно мчится, зыбей не касаясь, Посейдона повозка с Меликертом возничим! И четыре бурнодышащих ветра, над морем дуя, валы воздымали темногрохочущей влаги, страстно желая в пучину низвергнуть недругов струги. Дериадею одни помогали, другие – Лиэю. Вот ополчился Зефир, вот Нот устремился на Эвра, вот уж Борей воздымает ветер холодный, яростным бичеваньем вздымая гребни пучины… Струги Дериадея ведет в сражение Эрис, богиня Раздора, но парус корабля Диониса Ника наполнила ветром, смерть сулящая индам. Эвримедон кабирский вздымает огненный светоч, доблестно в битве сражаясь, и вот он уже поджигает собственный длинный корабль, и по приказу Лиэя тот на враждебные лодьи несется, охваченный жарким пламенем, над зыбями, врезается в недругов струги! От ладьи до ладьи идет сквозь строй корабельный, зажигая по ходу борта деревянные лодий, пламя распространяя среди снастей и канатов. Жаркое видя сиянье над поверхностью влаги, нереиды всплывают нагие, спасаяся бегством, сквозь струистые зыби бурного моря ныряя; вот отступают с моря на сушу индов порядки! Радуется Фаэтонт, ведь морской Арес, как и древле, бегством спасался из сети, бежал от огня Гефеста! Дериадей же свирепый, видя, как пламя с пучины продвигается к суше, обращается в бегство – будто возможно спастись от Диониса Морского!
Беглеца увидала богиня Афина Паллада, восседавшая близко на скалистом утесе и наблюдавшая битву морскую с племенем индов. Прянула вниз богиня, облик мужа принявши, хитросплетённою речью остановила владыку индов под видом Моррея погибшего; задержала богиня Дериадея, исходом будто взволнована битвы, стала бранить и позорить:
- Дериадей! Ты бежишь? На кого же лодьи оставил? Как пред народом своим ты явишься? Что же ты скажешь Орсибое отважной, когда она разузнает, что сбежал ты от вражьего войска? Бойся же Хайробии свирепой, проведает дочь, что безоружным Лиэем низвергнут ты в поединке, ибо она со щитом и копьем с Бассаридами билась, помогая супругу, из битвы не отступила! Что ж! Уступи Моррею поле битвы жестокой, сам я себя защищу и Вакха низвергну! Но беглеца я не стану тестем звать, и другого мужа ищи ты Хайробии-дочке, твоим я стыжуся зваться подданным ныне, пойду к пределам мидийским, в Скифию я отправлюсь, а зятем твоим зваться не стану! Скажешь, что Хайробия знает искусство сраженья – у Кавказа есть племя воительниц-дев, амазонок, бьются они гораздо искусней твоей Хайробии! Дротом добуду деву могучую я и супругой ее назову, коли только того пожелаю, на ложе, а дочери труса не надо, бежавшего с битвы позорно!
Воин надменный не понял лукавства Афины, представшей в облике лживом Моррея пред ним; и с удивленьем великим на зятя воззрился:
- Моррей! Ты разве жив? Разве не умер ты, ядом змеиным вакханкой отравленный там, на морском берегу, когда с боя за ней устремился? Тело твое найдено не было, однако все знают, что бесславно погиб ты, всех индов ввергнув в пучину военных несчастий…
Так отвечал ему мнимый Моррей-ратоборец:
- Жив я, не умер! Старый отшельник-мудрец от змеиного яда меня в чаще лесной исцелил, вновь я пришел, чтоб с Вакхом лукавым сражаться! Но не на радость, я вижу, вернулся: горько мне видеть, как мой царственный тесть, словно трус, от врагов победивших спасается бегством…
Речью такою царя убедила Афина, вдохнув в него мужество – будто бы сможет в битве низвергнуть он Вакха с тирсом его мужегубным! Отвечал он тогда виновато, зятя воскресшего гнев умеряя:
- О ты, Моррей нестрашимый! Умерь свою брань и попреки! Разве истинный воин меняет свой облик в сраженье? Ибо даже не знаю, с кем в поединке я бился! Только хотел я Лиэя уметить стрелою изострой или мечом проткнуть его шею, иль дротом в чрево попасть, как уж вместо Бромия передо мною леопард появлялся с пестроцветною шкурой… Льва хотел я сразить в пышногривую шею, вместо льва появлялся внезапно змей преогромный, а за змеем свирепый медведь представал предо мною! Острую сулицу бросил в горбатую хребтовину – тщетно метал я жало! Вместо медведя явилось неуязвимое пламя, жалящее сквозь воздух! Видел свирепого вепря – и рев быка вдруг услышал! Шею вперед наклонивши, тур устремился ярый с рогом изогнутоострым, и меч обнажал я напрасно против зверья и чудовищ, ни одного не низвергнул! Собственным взором узрел я кознодейство Лиэя! Но ополчуся на битву я с Бромием снова, гнусные лжи и обманы разоблачу Диониса!
Так он воскликнул – и ярость прежняя им овладела; только теперь поднимает оружие он не на море! Он на суше, как прежде, в сраженье идет с Дионисом, он позабыл о победе Лиэя, снова на богоборство дерзает владыка, лелеет замысел – Диониса в рабство взять иль прикончить! Трижды копье он метал, но воздух оно поражало, а когда и в четвертый раз не уметил Лиэя, пронзивши лишь воздух, как прежде, Дериадей отважный, то к себе на подмогу зятя Моррея позвал – но не увидел Моррея! Тут колени царя подогнулись – понял он, кто скрывался за обликом мнимым Моррея, кто облик сородича принял, замысел он разгадал богини Афины, но было уж поздно! Возвеселился Бромий, понял он сердцем, как хитроумным обманом пришла на подмогу Афина! И божество лозовое в безумство священное впало! Поднялось, как громада, подобная скалам Парнаса, стало преследовать Дериадея-владыку – как ветер помчался бегущий от бога, быстрее бурного вихря! Вот достиг он равнины, где пенился влагой раздорной, вдаль валы устремляя, старец Гидасп горделивый; остановился на бреге воин огромномогучий, уповая, что будет союзником в битве родитель, что возмутит он влагу, пойдя на бога Лиэя – но божество виноградное тирс изострый метнуло и царапнуло кожу владыки Дериадея! Тот же, задетый лезвием острым, в лоно отеческой влаги низвергся вниз головою… Возликовали вакханки вкруг необоримого Вакха, празднуя окончанье войны,
а многие сразу сулицами искололи тело Дериадея. Орсибоя на башне за боем следила – и воплем она разразилася скорбным, оплакивая супруга, в знак печали ланиты ногтями она изодрала, волосы распустила, сбросив с прядей повязку, прахом и пеплом осыпав в знак скорби плечи и голову. Плач подняла Хайробия, узревши родителя гибель, заломила руки смуглые и, одежды белые разодравши, грудь свою обнажила!
Босоногая Протонойя, лик и ланиты от скорби посыпав золою нечистой, ибо отца и мужа, обоих она потеряла, мукой двойною томима, скорбно стеная, рыдала:
- Муж мой, как рано погиб ты! Оставил меня ты вдовою, милый супруг, меня ты оставил – сын же меня не утешит! Уже никогда не увижу твоего возвращенья победного, острым железом сам себя умертвил ты, чтоб имя твое и потоку дали! О, на чужбине ты умер! Над обоими плачу, над Дериадеем с Оронтом, равная участь обоих постигла, ведь отчая влага Дериадея укрыла, Оронта – струи речные! Больше гораздо страдаю, чем матерь! Ведь Орсибоя пела брачные гимны дочек, она ведь моего супруга зрела, мужа Оронта она привечала, ведь Хайробия имела непобедимого мужа, коего даже и Вакх устрашался! Живым Хайробия видела мужа любимого, коего тирс и речные потоки не победили; я ж мукой терзаюсь двойною, ибо и муж мой мертв, и погиб родитель мой милый!
Так вот сказала, и жёны жалобным разразились плачем по детям, по братьям и по родителям милым, и по погибшим мужьям. Кудри рвала и терзала скорбная Хайробия: мукой двойною терзалась не столько по батюшке, сколько против соложника, плача горько, она возмущалась, ибо слыхала о страсти Моррея великой и ярой, и о лукавствах коварной Халкомедеи! Так причитала, вопя, и одежды в клочки раздирая:
- Утешителем в битве Морреем отец мой погублен, так от кого же мести ждать? Ненавистной Халкомедеей пленился, с жёнами не воевал он, лишь помогал Бассаридам! Чья же зависть город индийский сгубила? Чья ревность Дериадеевых дщерей в одночасье низвергла? В поединке погибший непогребенный воитель, муж Оронт вдовою Протонойю сделал, от Хайробии при жизни неверный отрекся и бросил! Только страдаю больше сестры и от гибельных бедствий: муж Протонойи в битве погиб за отчую землю, Хайробии соложник предал родную отчизну, бесполезный воитель, непостоянный, Лиэя стал он союзником верным! Даже и свадьба стала предательством, ибо влюблённый слепо Моррей – пособник падения города индов, через измену супруга отец мой погиб! И отныне, гордая некогда дева, владычица племени индов, стану одной из служанок, а может – и госпожою буду теперь называть я смиренно вакханку Халкомедею!
Так говорила, над участью горькою плача, гордая дева. В скорби длани воздела матерь и к дочерям обратилась, рыдая и плача:
- Пали нашей отчизны надежды, и я не увижу мужа Дериадея и зятя Оронта вовеки! Умер Дериадей, град индов теперь беззащитен, неприступные стены пали нашего края, если бы Вакх и меня убил с соложником вместе, если бы он и меня низвергнул в Гидасп быстроструйный! Не хочу я земли! Да возьмет меня отчая влага, встречусь с Дериадеем в пучине и не увижу я Протонойи девы за колесницей Лиэя, и не услышу жалоб моей Хайробии, пленницы и рабыни, силой к любви принуждённой! Кроме Дериадея, мужа иного не будет! Назовуся одной из нереид и влажной стану Ино, только смуглой, не белобедрою девой!
Молвила так, и жёны длинноодетые снова разрыдались среди городских укреплений и башен. Кроталами* возгремели неистовые вакханки, празднуя окончанье похода, кричали все вместе:
- Мы одержали победу! Индов низвергнут владыка!
Радостный Дионис с вакханками веселится, освободившись от ратных трудов и кровавых сражений, сразу же он исполняет свой долг относительно павших: соорудил погребальный костер он вместе со всеми в сто локтей шириною, на погребенье звучала мигдонийская флейта ладом унылым, плачливым, авлетеры* фригийские мужественно подпевали в скорбной песне, в печальном шествии шли вакханки, погребальную песню эвийным гласом Ганиктор* распевал и Клеоха* авлос двойной берекинтский причитаньем ливийским стенал…Скорби обряды исполнив, плоть омывает он влагой, после же назначает новым владыкою индов богобоязненного Модея, и с Вакховым войском пиршеством окончанье празднует враждованья, золотистую влагу винной реки возливая. Вот зачинают пляску: бесчисленные бассариды в хороводе топочут, пьяны священным безумьем, сатиров толпы скачут, землю вокруг сотрясая, кувыркаются резво; в пляске буйной споткнувшись, виснут на шеях вакханок неистовых в хороводе! Ратники Бромия пляшут, потрясая щитами, подражая походке воинственной корибантов, в полном вооружении подпрыгивают и кружатся! Конное войско в шлемах высокогривастых гарцует, полную славя победу над недругом Диониса! В стороне не остался никто, и согласные крики в небо семипоясное возносятся отзвуком звонким.
После того, как окончил празднование победы бог и добычу собрал после сражения с индом, вспомнил Бромий о древних краях далекой отчизны, завершив семилетний поход на индов успешно. Долю богатства каждый вражьего получает: кто-то индийскую яшму, кто-то сапфир, Аполлона камень, а кто изумруд, сияющий светом зеленым; тот от подножья отрогов поднебесных Имая* тянет слонов боевых, зверей с прямыми ногами, этот от Хемодоя*, хребта с пещерами в недрах, тащит с собой, торжествуя, львов индийских с повозкой; сей, ухватившись покрепче за цепь железную, еле с собою пантеру ведет по берегам мигдонийским. Вот некий сатир гонит посохом густолистым тигра с полосатою шкурой, его беспощадно бичуя, вот иной воротился с даром невесте фригийской: благоухающим стеблем, растущим у самого моря, и жемчужиной круглой, славою вод эритрейских…
Много дев смуглокожих повытащили из покоев, будущих брачных подруг, за черные косы густые, руки им рабским игом сведя за шеей девичьей. Возвращались, длани наполнив добычей обильной, грозные девы-вакханки ко Тмола* родимым отрогам, славя в шествии пышном возвращение Вакха.
Так Дионис добычей щедрой по окончанье долгой с индами распри одарил ратоборцев, с ним разделивших труды. Поспешали народы в обратный путь, погрузивши дары сияющие восточных волн и птиц всевозможных, и возвращаясь в отчизну, славили громко в дороге непобедимого Вакха в плясках и хороводах неистовых, память оставив о войне беспощадной развеять ветру Борею.
Каждому удалося, хоть поздно, быть может, вернуться в отчие домы с военной добычей. Один лишь воин Астерий на родину не воротился, жить стал у Фасиса* устья, под Арктом, страждущим вечно, у массагетов, под снежным копытом деда Тельца, чей образ гордо сияет на небе. В Кносс он уже не вернулся, Скифию отчему краю он предпочёл…
А Лиэй, с одними сатирами и вакханками, индов разбивших, выдержав бой у реки амазонок в кавказских отрогах, вновь в Аравию прибыл и сделал там остановку, научив не умевших ходить за лозою арабов трость святую растить, венчая нисийские холмы плодоносной лозою с зеленолистным гроздовьем. Вот, покинув пределы обширных лесов аравийских, тронулся Бромий к ассирийскому краю, алча узреть землю тирийцев, Кадма отчизну. Там оставался, тканям различным дивясь и одеждам, изумляясь искусству тонкому ассирийцев, познакомился с делом вавилонской Арахны*, и любовался краской тирийской морских улиток, коей окрашены ткани, пурпурным блеском сияющие… радовался он, видя сей град, который Энносихтон* словно зыбучей повязкой со всех сторон препоясал; видел, как будто снова взошедшее в небо светило лунного диска, немного еще – и станет полным! Материка и моря тесное переплетенье Вакх наблюдал восхищенно – ведь Тир простирался средь влаги, на лоскутке покоясь земли, привязанной к морю, с трех сторон омываем зыбью соленой морскою, уподобяся деве, плывущей над гладью спокойной влаги, - деве, что руки раскинув, плещется среди гребней, только стопы этой девы тянутся к матери-суше! Энносигей город сей держит в крепких объятьях, влажный возлюбленный, будто жених обнимает невесту, облекающий девушку негой любовной…
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _
*Идмон – «ведающий». Прорицатель в войске Диониса;
*Загрей – бог, явившийся в мир до Диониса, «праначальный» Дионис, сын Зевса и Персефоны, растерзанный титанами;
*Форк – морское божество, отец старух Грай, имеющих один глаз на троих и показавших Персею путь в страну Горгон, своих сестёр;
*Протей – морское божество, провидец, принимавший различные обличья;
*Эол – бог ветров, владыка плавучего острова, на котором побывал Одиссей. Эол дал Одиссею мехи с заключенными в них ветрами, но его спутники развязали мехи, ожидая найти там богатства. Ветры вырвались на волю и подняли бурю, которая унесла корабль Одиссея в неведомые края;
*марафонская дева – Орифия, дочь афинского царя Эрехтея, ставшая женой Борея, бога северного ветра;
*Либ – южный ветер;
*кроталы – ударный инструмент, используемый в культе Диониса;
*авлетеры – музыканты, играющие на авлосах;
*Ганиктор и Клеох – музыканты и певцы в стане Диониса;
*Имай – отроги Гималаев;
*Хемодой – горная цепь в Индии;
*Тмол – гора в Лидии;
*Фасис – река в Колхиде;
*«дело вавилонской Арахны» - то есть, искусство ткачества. Арахна была знаменитой на всю Лидию ткачихой, она осмелилась вызвать на состязание саму богиню Афину. Выиграв состязание, Афина в наказание за дерзость превратила Арахну в паука;
*Энносихтон – он же Энносигей – «колебатель земли», Посейдон.