После того как их обокрали, соседи сверху завели собаку-убийцу. Собственно, они хотели хотя бы собаку, отдавая щенка на дрессировку. Надежную, страдающую бессонницей собаку с голосом Шаляпина. Но кинологи, которым они доверили щенка для вытравливания добра, поклялись вернуть воспитанника просто людоедом. И теперь никто уже не узнает, в какой момент воспитания лютой злобы случилась досадная осечка, но когда я однажды вечером поднялся к соседям по привычке без стука, позабыв, что утром они привели в квартиру беспощадную тварь, мне на плечи положил руки какой-то незнакомый йети. Был он выше меня на голову, нестрижен и пах буркой Чапая после колчаковской психической атаки. Чтобы я не испугался, он лизнул мое лицо влажной снегоуборочной лопатой. После этого прическа турецкого отельного боя держалась на мне ещё неделю. Вскоре я узнал, что собака-убийца боится падающего снега. От севшей на спину мухи с ней приключается истерика, от звонка в дверь она писается, а от пука живущего подо мной ликвидатора последствий на Чернобыльской АЭС падает в обморок. Каждые полчаса собака-убийца от чего-то приходит в ужас, после чего визжит как хряк перед заколом и передвигает по всей квартире мягкую и не очень мебель. Формально это привносит в мою жизнь недостающее в последнее время разнообразие и предупреждает приступы ипохондрии. Фактически же это полная жопа, мрак и беспредел, и живи в моей квартире кто-то с более высоким чем у меня психо-эмоциональным статусом, над собакой могла нависнуть вполне реальная угроза зоофилии.
Глупо требовать от человека, который не сочинял миниатюр больше года, текстов ярких и запоминающихся. Теперь я сажусь за стол с добролюбовщинкой на челе, без поддува, решительно разучившись слюнявить карандаш с демоническим оскалом Вольтера. Лет пятнадцать назад перед его писательскими чарами я обращался в совершенное ничтожество. Но потом написал пару фраз, которые не смог найти даже в его «Задиге» и понял, что старец сдал. И тогда сказал я ему: «Почему стоите, садитесь. Впрочем, нет. Подите вон». И флёр восхищения собой тут же окутал меня.
Но вчера ночью я ответил за это. Уже не помню, как это случилось, в Париж я мог попасть лишь сильно после его смерти, да только иду я, значит, к Вольтеру по руа де Сан-Пере, а навстречу мне Делакруа. Сразу просьба. Не нужно уточнять о Делакруа. Днем предшествующим я выпил много коньяку и прочей водки, и потому хотел бы, чтобы вы восхищались, что – Делакруа, а не Никас Сафронов, как вам бы хотелось.
Начинаю сначала. А мне навстречу Делакруа. Ковыряется в носу, смотрит отрешенно, явно бухой. Мимо проходит, не здороваясь, и зловеще так: «Иди, иди». И добавляет: «Поц». «Сам поц», - отвечаю и следую дальше. И вот захожу в особнячок Бражелонов, поднимаюсь. И на втором этаже вижу у окна перед кульманом нагую мадемуазель. Не в том смысле, что длинноногую, хотя – о, да, а в том, что из одежды на ней один окурок в зубах.
Пригляделся: не трезва. Помада размазана, прическа бестолковая, на животе засос размером с лошадиный носогубный треугольник. Словом, на каждом её элементе мужская рука чувствуется.
- Простите великодушно, - говорю, пытаясь соответствовать эпохе, - что отвлекаю от черчения, но вы не подскажете, где здесь мсье Вольтер? Мне назначено.
- К общению с людьми весьма я не расположена в такое время, - отвечает она, вынимает из зубов бычок и, щурясь, давит о чертеж. - Надоело, - говорит. И проходит мимо, нечаянно касаясь меня грудью и животом. Такие минуты не забываются, и лучше кончить на этом.
- Но Вольтер-то здесь, по крайней мере? – спрашиваю.
- Там, - кивает на дверь.
Хотел я проявить такт, но не смог сдержаться:
- А вы что здесь делаете, если не обращать внимание на кульман?
- Позирую.
- Кому?
- Вольтеру.
- Не понял.
- Чего не понял? – вижу, психует.
- Зачем Вольтеру позировать – не понял. Он же писатель.
- Я просто позирую. Хочу и позирую. Нельзя что ли?
Глупо требовать от человека, который ничего не писал двенадцать месяцев, диалогов красивых и проникновенных.
- Ну почему нельзя, - говорю, - можно. А ему, - понимающе киваю на дверь, - нравится?
- В общем да.
Странная женщина. Стройная, но странная. Толкаю дверь, вхожу. Правой Вольтер продолжает что-то быстро писать, а левой, головы не поднимая, тычет в меня пальцем:
- Пошла вон, дрянь, сука, проститутка, чихопырка беспонтовая, - спокойно так, взвешенно, антропоцентрично. Как и положено просветителю восемнадцатого века.
- Здравствуйте, господин Вольтер. Что хотели? – спрашиваю, а сам глаз не могу оторвать от философа: таким я его не видел ни на одной из известных мне картин – сидит в коротенькой рубашке, а ниже пояса одни только тапочки.
- А, это вы, - старичок перо отбросил, прочистил стремительно ухо мизинцем, и сразу к делу: - Вы будете много смеяться, но я пригласил вас, чтобы сказать: вы – му-дак…
Вынув из подсвечника толстую свечу, я сделал шаг к Вольтеру, но в этот момент раздался поросячий визг, после которого могла наступить эректильная дисфункция даже у Казановы. И тут же над моей головой шкаф поехал из спальной в кухню.
- Не бойся, Аргус, не бойся… - сосед монстра успокаивает приглушенно. – Это просто воробышек на балкон залетел. Он тебе ничего не сделает.
Я помню неожиданное появление вахтерши в комнате женского студенческого общежитии института легкой промышленности за мгновение до моего оргазма. Помню, как в восемьдесят втором передо мной в очереди купили последние индийские джинсы. С годами боль этих потерь притупилась, и на первое место пришло непреоборимое сожаление о куда более важном. Уже столько девочек из студенческих общежитий у меня было, и столько джинсов я истаскал, что понимаю как никогда ясно и убежденно – до конца дней своих я сожалеть буду о том, что не успел дойти со свечой до Вольтера.
Господи, какие людям сны снятся! Один мой знакомый рассказывал, что завалились к нему поддатые Кристина Хендрикс с Шарлиз Терон и проснулся он весь мокрый и уставший. Другой в суперсерии 1972 года канадцам гол забил, а третий вообще сидел на кухне с Гитлером, играл в очко на щелбаны и постоянно выигрывал. И только мне снятся премерзости, которые видящие будущее старухи толкуют то как беременность, то как дальнюю дорогу в цугундер.