Как написано было осьмнадцотого октября две тысячи тринадцатого года, что всё, что доныне подлежало оспариванию - теперь уже оспариванию не подлежит, и всё принимается на веру, за аксиому, а каждый, кто ослушается данного указания будет предан огню и забвению, всяческому развеиванию, так и начался туман, и на улице не всходило солнце теперь повсеместно.
Гога выпил кофе и, почесав свой нос, направился на улицу. Пётр Первый не зря выбрал данную местность для уничтожения витальной силы в человеке. Вот Гога прошёл всего-то осьмсот шагов, но оступился. Красные пляски запрыгали в глазах.
- Давление атмосферы, - прошептал Гога, отставивши зонт.
Потереть виски не помогало. На светофоре два суровых гражданина отбирали друг у друга сумку, уставленную на тележку на манер статуи. Гога мысленно померил время, которое они могли бы затратить на разрешение своих споров и резонно решил обойти квартал вкруг.
Двинулся. В голове застучала чёрная масса. В магазине "Радиотовары" глупая женщина кричала что-то про деньги, на столбах висели листья, никто никого не любил.
Отдаляясь от споривших мужиков - один высокий, толстый в черной китайской куртке, а рожа малиновая; другой как бы помельче, в специфической рабочей куртке времен социализма, на манер джинсы - отдаляясь, Гога вышел глазами на верхние этажи семиэтажных зданий. Там, в прогалинах неба скулил рассвет, который иссосало туманом, и день из-за этого обещал быть таким же молочно-немым.
Машины ездили, как сквозь воду. Вот гогот мужиков затих, а Гога же, растерянно шаря по сторонам, уронил свой зонт окончательно в кучку размазанной слизи. Слизь представляла собой тропу на метро. Всякие люди семенили по ней. У некоторых в штанинах - газеты. Ботинки относительно ног были грязные - ноги обычно пачкались на обратном пути, с работы. Приходишь домой как свинья, жена сразу же отчитывает, прячешься на балкон за гигантскую сигарету.
Только Гога наклонил свой торс за зонтиком, как тут же милый котёнок, выпорхнувший с помойного контейнера, втёрся в доверие его ног и замурлыкал всем телом. Досадная встреча для утра - домой никуда не вернёшься, а вернёшься ежели, то на работу не успеешь. И даже, чуть взгладив кошку - уже не успеешь. Нельзя применить капельку сострадания, ибо тогда сострадания не применят к тебе. Начальник посмотрит лихо, снизит премию, и невозможно станет сбалансировано питаться на протяжении месяца.
Котёнок не мыслит. Он только проявляет животные страхи - заботу, доброту. Вот сейчас он взбирается Гоге на штанину, а прохожие, не понимая природы в её корнях, неодобрительно хмыкают по поводу, мол, перегородили дорогу...
Ветер свистнул, принеся в сквер новую дозу тумана. В этот момент Гога забрал тщедушного котёночка к себе на руки, извозюкав в процессе костюм от низа и до застежки на шее, и устремился с ним в местоположение под козырьком.
Во время, пока они шлепали по поляне к стене, прошло 18 секунд, и успело состояться вот что:
1. Начальник Гоги прошел через проходную.
2. Мужики на переходе остановили драку, дабы перекурить.
3. Калинин Андрей вымыл лицо студёной водой из-под крана.
4. В Гогино кофе упал с антресолей таракан и зашевелился.
Тут кот и его спаситель достигли стены. Высшая точка удовольствия от спасения слабого засияла у Гоги в душе. Но тут же вкрались сомнения относительно работы. В его офисе - так было случайно положено - никто никогда не опаздывал, даже в силу транспортных коллизий, а ежели припозднялся - писал заявление на уход, и сразу же уходил, финансово никак не поддержанный.
По такому случаю даже случались конфузы. Вот, Ревякин Константин, управляющий продажами 3-го отдела закупок, зашел в здание работы живой (но это ведь не считается), а на непосредственно рабочее место уселся уже мертвым, при этом опоздав. ,То есть чрез проходную он шел в полном здравии, но в протяжении лифта он получил сердечный удар и кровоизлияние, отчего, не рассчитав скорость, немного задержался в коридоре, и, уже умерев, инерционно дотопал до своего стула.
Начальник высунулся из-за монитора, держа в руках таймер. Ох и улыбался тогда начальник! "Девять ноль три!!!" - провозгласил он в пепельное лицо Константина Ревякина. Тот же не подал признаков жизни, вследствие чего признали его лишь бренными останками.
Начальник, отсмотрев камеры видеонаблюдения, долго пытался понять, на какой стадии восхождения к рабочему месту воспоследовала смерть мозга у описанного ранее сотрудника. По обращении к экспертам оказалось, что, будучи ещё живым, Ревякин уже опаздывал, и если примерно представить, что он бы не умер в момент своей смерти, а продолжал бы жить, он бы всё равно опоздал к своему компьютеру в пределах 3,4 - 4,1 минут.
Руководство, руководствуясь непрекословной корпоративной этикой и уставом, было вынуждено заставить Ревякина подписать соответствующие документы. То есть: заявление по собственному. Как им это удалось сделать? Знакомый почерковед, а именно знакомый Гоги, сообщил в приватной беседе некоторые факты, научно изложенные в литературе. Факты были такие:
1. Коль скоро процессы мозга и ЦНС являют собой электрохимическую природу, получается, что влияя током на тело, мы получим не только корчи мышц, но и некую мозговую, с позволения сказать, активность.
2. Известно, что любой индивид имеет присущий одному ему набор нейронов, клеток, а следовательно - личности не повторяются.
3. Из вышесказанного явствует, что каждый почерк отдельного гражданина неповторим. Это же явствует и априори, то есть просто уже оттого, что существует почерковедение.
На совете директоров почерковед Самсонов выложил всё это солидным господам и повернул дело так, что, якобы, ударив током мертвого Ревякина, мы всё равно получим его неповторимую, присущую подпись. Некоторые менеджеры было возмутились по вопросу бессознательности данных манипуляций со стороны Ревякина, и, как следствие, отсутствие у такой подписи юр. силы. Однако сухожилый директор, сам Степан Моисеевич, поправив запонку, заявил: "Будем стукать", - прокашлялся, посмотрел куда-то на стену, и все тоже взглянули. Тут уже стало ясно. Никуда не денешься. Со стены ехидно ухмыльнулся им Путин.
Вот так, вспоминая, как мощи Ревякина тряслись в ужасающем танго, как прыгала авторучка "Паркер", как выла жена его, прибежавшая, откликнувшись на уже распространяющиеся слухи, Гога поравнялся со стеною, а в руках его, пушистый чёрный котёнок умилительно хлопал на спасителя своими голубыми глазами, и была в этом вера, и была в этом религия.
Взъерошенный дождем Гога понимал, что завтра, в самом грозном расположении духа начальника, подпишет он прошение о своем освобождении от должности. И чесал его душу котенок под мышкой. Теребил сердце, выявляя двойственность мира сего. Да, действительно - двойственность куда хуже множественности! Это как двойное корневище, дихотомия, жужелица. Как выбор из двух зол.
"Но не по-христиански как-то существовать в одном сплошном зле и делать выборы", -подумалось Гоге, а вонючая ворона, вспорхнув с ветки и насрав на какую-то женщину в бардовой шляпке, пролетела над их с котёнком головами столь бреюще, что различимы были точно некоторые слова. Что это были за слова? Прислонивщись к хрущёвке с белыми кирпичами, Гога с котёнком обождали возврат вороны, и снова она пролетела, и капнула с лапки обоим на лица. И опять какой-то говор, непонятное бурчание. Депеша, и с чёрными крыльями.
- Чего она говорит?!- испугался Гога, спотыкнулся о собственный зонт, но котейку не выронил.
- Я тоже не понимаю! - взмолился котёнок.
- Мы сейчас от неё спрячемся в парадке, - сообразил Гога, и они бросились вовнутрь.
По левому краю неба сгустился туман-дождь. После усиления потока прохожих, люди начинали прореживаться. Это уже шли совсем праздные труженики со свободным графиком или чёрт-те кто ещё...
Забежав по лесенке, Гога вставил ключ в замочную щель, и ребята со вздохом вошли в квартиру.
- Скорее, молока мне! - сказал тогда котёнок, а хозяин квартиры резко побежал на кухню и там, опрокидывая имущество, нацедил коту сметаны в специальную тарелку для варенья. Пакет от сметаны Гога вышвырнул в окно, хотя это и запрещалось законами.
- Пей же, пожалуйста!
Котёнок с удовольствием похлебал. Шёртска его подвысохла, распрямился хвостик, и, не сказать, что котёнок зарумянился - такое вряд ли когда случалось - но засиял и ласково задышал, так что на полу образовался конденсат от его дыхания. Гога же сел на специальную подставку для обуви и пригладил кота.
Когда квартиру уже зачистили, и от мебели не осталось и следа, а всякая бактерия была изничтожена, старая бабушка из квартиры напротив поглядела в глазок на бывшее Гогино жилище, и глаза её заблестели о временах, которые канули в пропасть. О времени без возврата.
Бабушка видела, как в мешках выносили прах Гоги. Как его убийцы, то есть правоохранители с огнеметами курили на лестнице после проделанной работы. Курили они в специальные дымонепроницаемые куполы, по-другому курить запрещал им закон.
Бабушка и сама приобрела на последниe пенсии купол. Был грешок, курила. Мерно сидела на кухне, впыхивая дым в самое сердце своей многопамятной души. Теперь, отойдя от глазка, бабушка остановилась у зеркала. В зеркале отразилась она сама, в старом халате, в платке набекрень. Такая неприступная когда-то, Вера...
- Всё же, - сказала бабуся, - Гога был парень хороший, всегда помогал мне при случае. А то, что он оступился или сделал неправильно - Бог ему судья. Страшно было ему, родимому. Били его, били без остановки. Надо любить друг друга, а не бить. Вот, как боженька велел. Всех всем любить. И близкого, и дорогого, и дальнего, и не очень, и всякого любить, и божью травинку, и пылинку, и котика прятать и спасать, спасать. Бог, он один не справляется спасавши. Теперь все заблудшие. А что мне, старой? Мне помирать пора, а я сама с собою тут шкандыбаю. Тётя Рая вчера померла, а мне принесли её куртку... Ну, на кой чёрт мне её куртка? Куда я её одену? Вот так бы и выкинула, да совесть не даёт.
Бабушка села за телефон, накрутила на нём семизначный номер, мало отличный от ейного номера и приложила трубку. В трубке долго гудело. Потом щелкнуло.
- Гога? - спросила она.
Но никто не ответил ей.