Кауфман сидел на койке с грязным матрасом и сложенным в углу выцветшим одеялом и засаленной подушкой и, прислонившись спиной к шершавой, холодной влажной стене, рассматривал узкую щель в противоположной, находившейся метрах в двух от него. Внимание его привлекла суета бесчисленных едва различимых в мутном свете камеры мошек, которые шмыгали взад и вперёд из расселины; самые норовистые пробегали по стене, взлетали, но тут же оседали и возвращались в своё логово.
" В данной ситуации, - думал Кауфман, - они находятся в более выгодном положении по сравнению моим, потому что, по крайней мере, не знают и не ощущают себя мошками. Им и в голову не приходит, что их могут прихлопнуть в любой момент. Причём они вполне легко могут покинуть эту камеру сквозь решётку оконца, расположенного под потолком и не принимают к этому никаких попыток. Неужели им не любопытно, что находится за этими стенами?
С другой стороны, можем ли мы быть абсолютно уверены, что в этой щели не располагается вселенная гораздо более продвинутая в научном и этическом смысле, чем наша? И тогда действительно, зачем этой мошкаре улетать от неё и стремиться в этот несовершенный мир? Может, они не так глупы и ничтожны, как представляется поверхностному взгляду."
Кауфман старался занять свой мозг какой угодно чепухой, только бы не думать об обвинении, которое против него выдвинуло следствие. Он прекрасно понимал, что в системе, в которой дважды два будет не четыре, а синее, а четырежды четыре - круглое и т.д. , было бы непростительной ошибкой ломать голову, выстраивая систему доказательств собственной невиновности.
Это было бы равносильно складыванию карточного домика на берегу бушующего моря. Результатом явилось бы лишь физическое истощение и разочарование.
Кауфман понимал также, что такую заметную, и главное, полезную личность, как он, долго держать в казематах АЕК не решатся.
На следующей неделе ему предстояло делать операцию на сердце главе Особого Управления по Защите и Обороне Корневой Системы Тополей, не говоря уже о его научных исследованиях в лаборатории бессмертия, скорейшего успеха которых столь желал Клим Тимофеевич. А так как без команды последнего да ещё и в больнице, которую он курирует, вряд ли кто осмелился бы арестовать академика с мировым именем, то оставалось лишь предположить, что трибуну для чего то понадобилось взять Кауфмана "в шенкеля", по крайней мере, на время.
И когда Кауфман выстроил в уме цепочку всех событий, предварявших его арест, ему стало ясно, что тополиные пастыри почему то очень не желали его свидания с дочерью.
"Либо они не хотят открывать мне её точное местонахождения, из опасения, что я предприму попытку перевезти её в другое место - думал Кауфман, испытывая раздражение от столь нелепой мотивации, - либо с дочерью случилось что то непоправимое. " От этого предположения Кауфману стало страшно, и он отмахнулся от него с такой решительностью, словно даже теоретически допустить её смерть, было равносильно гнуснейшему из предательств.
Когда он снова навёл зрительный фокус на мошкару, неутомимо резвившуюся у щели в стене, запоры железной двери лязгнули, и она со скрипом отворилась.
В камеру вошёл среднего роста старик с длинными седыми волосами, одетый в длинный до пят белый полотняный халат. Из широких рукавов торчали худые, почти прозрачные руки, ни в одной из которых Кауфман не заметил ключа.
Спокойным взглядом голубых глаз старик окинул камеру и остановил его на заключённом, продолжавшем сидеть на койке и смотреть в упор на вошедшего.
" Мир, вам, Эрнест Самуилович, - голос незнакомца звучал на удивление мягко и успокоительно, в нём чувствовалась неподдельная доброта и сострадание, а лицо озарилось улыбкой, лучившейся множеством морщин. - Я ваш адвокат, и хотел бы с вами переговорить."
"Здравствуйте, - сухо ответил Кауфман и кивнул на стоящий возле койки табурет, - и присаживайтесь."
Из за спины старика выпорхнула птица, и усевшись у него на плече, тихонько каркнула.
Кауфман слегка приоткрыл рот и прищурился. Зрение не обмануло его: это действительно была ворона, то есть воронёнок, ибо размеры его не превышали голубя.
Старик прикрыл дверь, сел на предложенное место и продолжал так же спокойно смотреть на Кауфмана, нисколько не смущаясь тем, что воронёнок вертел головой, постоянно тыкаясь клювом в его в щёку.
- Вы не очень то похожи на юриста, - прочистив горло, произнёс Кауфман, чтобы разорвать затянувшуюся до неловкости паузу.
- Я не юрист, я адвокат, - ответил старик, и Кауфман напрасно пытался заметить хоть искорку иронии в глазах собеседника.
- Как же вы можете быть адвокатом, не будучи юристом? - тоже очень серьёзно спросил Кауфман. - И кстати, вы забыли представиться.
- Имя моё вам без надобности, - по прежнему мягко отвечал старик, - ибо сейчас вы скажете, что адвокаты вам абсолютно не требуются, и тем более без юридического образования да ещё и с птицами на плече.
" Старик не глуп, - подумал Кауфман и выдавил улыбку, - именно это я и собирался сделать."
Вслух же он произнёс:
- Какова цель вашего визита?
- Поддержать вас в грядущем тяжёлом испытании.
- Постойте-ка, - Кауфман наморщил лоб. - Вы не священник ли?
- Нет, но некогда был им. Однако это не имеет никакого отношения к моему визиту. Я не исповедовать вас пришёл, а поблагодарить за оказанную вами помощь.
- Вы, наверное, один из моих пациентов? - Кауфман искренне улыбнулся.
- Да мне ведомо, что вы многих излечили. Искусство ваше тем более поразительно, что вы не веруете в спасителя, который, помнится, тоже был чудеснейшим лекарем.
- Вероятно мы расходимся с ним в методах, - Кауфман кивнул.
- Но не в душе.
- А что вы знаете про мою душу?
- То что в душе вы верующий, но просто этого не знаете, вернее, не хотите этого знать. Но не будем заводить лукавых бесед о том, что не выражается словами, да и пора мне, - старик встал, воронёнок встрепенулся и каркнул.
- Ну что же, - сказал Кауфман. - Было приятно с вами пообщаться.
Воронёнок перепорхнул на плечо Кауфмана, и последний ясно и отчётливо услышал тихий и печальный голос своей дочери: "Прощай, папа. Не ищи меня в доме." Воронёнок взмахом крыльев вернулся на прежнее место, и остолбеневший Кауфман с расширенными глазами и приоткрытым ртом наблюдал, как старик открыл дверь и исчез за нею.
Кауфман закрыл побледневшее лицо руками, локтями упершись в колени, и некоторое время пребывал в состоянии оцепенения.
Перед зрительным оком его одна за другой вспыхивали картины жизни дочери в убывающем порядке и остановились на их совместных играх в прятки: Неля всегда говорила: "Я сейчас спрячусь, а ты ищи меня в доме." Четырёхлетняя девочка наивно полагала, что папа пойдёт искать её на улицу.
"Нет, это галлюцинация!" - подумал Кауфман и оторвал ладони от лица.
Он встал и решительно подошёл к двери: между ней и проёмом светилась щель. Он ухватился пальцами за створку и потянул на себя. Дверь приоткрылась. Кауфман вернулся на койку и сидел обхватив голову трясущимися руками.
В это время по коридору шёл надзиратель со связкой ключей. Он остановился и с ужасом уставился на Кауфмана. Затем, опомнившись, подскочил к стене и нажал на красную кнопку. Коридор огласился сиреной, послышался стук множества сапог по бетонному полу, и камеру Кауфмана оцепили с десяток охранников в бронежилетах и с автоматами на изготовку.
- Ну что тут у вас? - сурово спросил охранников подошедший к ним зам главы АЕК.
- Побег! - ответил надзиратель.
Зам заглянул в камеру и с раздражением бросил надзирателю:
- Скорее уж попытка побега, раз заключённый на месте!
Кауфман поднял голову, взглянул на серое, отёчное с набрякшими веками и мешками под глазами лицо зама и сказал:
- Вы видели когда нибудь чтобы кто-нибудь убегал сидя на кровати?
- Что? - Зам окинул камеру недоумевающим взглядом и обернулся к охранникам:
- Выключите эту чёртову сирену!
Он вышел из камеры и переговаривался с охранниками, затем тщательно осмотрел замок и запор двери.
Когда установилась тишина, зам попросил надзирателя, который первым заметил открытую камеру, изложить детали происшествия.
Тот начал пространно,путаясь в излишних деталях, рассказывать, но зам жёстко прервал его вопросом: - Итак, когда вы проходили мимо камеры, в каком положении находился заключённый?
- В абсолютно безвыходном.
- Поясните, - настаивал зам. - Что он делал?
- Ничего, - замялся надзиратель и грязным ногтем поскрёб красную с прожилками щёку.
- Что значит ничего?! - зам повысил тон и сузил глаза. - Он бежал, шёл, стоял?
Надзиратель пожал плечами и пробормотал: - Ничего, значит, ничего. Сидел.
- Где сидел?
Надзиратель выпучил красноватые глаза с желтоватой склерой и пробубнил: - Где же ещё? На койке, конечно.
- Значит, он сидел, а вы утверждаете, что он пытался бежать? - в глазах зама блеснули искорки насмешки.
- Дверь то открыта была, - пожал плечами надзиратель. - Я смену принимал
в полном порядочке. Стало быть, он её открыл, ну и присел на дорожку.
- Обыскать! - обратился зам к охранникам, и те устремились в камеру и принялись переворачивать и перетряхивать в ней всё что можно было сдвинуть с места. Встревоженная мошкара забилась в щель и с изумлением наблюдала за тем как Кауфмана раздели догола и заглянули в заднепроходное отверстие.
Наконец старший смены доложил заму: - Ничего! Ума не приложу как он открыл.
Зам взглянул на Кауфмана и тихим тоном спросил:
- Может, Эрнест Самуилович, вы объясните, каким образом открылась дверь?
- Ко мне приходил адвокат, - ответил Кауфман. - После него дверь осталась открытой.
Зам вперил жёсткий взгляд в надзирателя.
- Врёт он! - решительно произнёс тот. - Никто не приходил!
Зам взглянул на охранников и сделал знак рукой.
Охранники схватили надзирателя под руки и потащили по коридору. Они отняли у него связку ключей, затолкнули в свободную камеру и закрыли.
Зам и Кауфман на несколько минут остались одни.
- Скажите, Эрнест Самуилович, - произнёс зам, стараясь звучать дружески. - Почему же вы не пытались бежать?
- Потому что я решил сознаться в содеянном мною преступлении.
- В каком?
- Вы, наверное в курсе, в чём меня обвиняют. Так вот: я пронёс взрывное устройство на самолёт трибуна, установил его под своим креслом и незаметно вышел. Что случилось дальше, вы знаете. Я готов представить своё признание в письменном виде, как только мне дадут бумагу и ручку, и требовать самого сурового наказания.
Зам пристально смотрел на Кауфмана и сказал:
- Вы изложите свою версию завтра следователю, но советую хорошенько всё обдумать. Впрочем, мне известно, что помимо ваших выдающихся достижений в медицине, вы обладаете острым аналитическим умом и блестяще играете в шахматы, так что, полагаю, вы знаете, что делаете.
Зам вышел из камеры, дверь закрылась, лязгнул замок. Кауфман лёг на койку и беззвучно зарыдал.