Глава 3
Создание коалиции
1
В начале 19-го столетия существовало две супердержавы – Франция и Англия, ведущие между собой жесткое соревнование за мировое лидерство. С определенным огрублением соревнование это можно рассматривать как борьбу стран за союз или нейтральность Австрии, России и Пруссии. Франция, чтобы названные страны не мешали напрямую сразиться с Англией, а Британия, чтобы войной этих стран предотвратить прямое нападение Франции на острова или колонии, а при удаче австрийской, русской или прусской армиями подорвать могущество Франции на континенте. В своей борьбе за влияния на ведущие европейские страны Франция и Англия пользовались диаметрально противоположными технологиями. Франция предпочитала дешевое принуждение, Англия стояла на дорогом убеждении. Английский пряник был сладок и приятен во всех отношениях, но беда в том, что мог он существовать как антитеза французского кнута, немедленно наказующего за грех поедания запретного пряника. Европейские державы все время франко-английского соревнования колебались между желанием откусить побольше и страхом быть наказанными – в этом состояла драма эпохи.
Когда мы говорим Россия, Австрия или Пруссия, в их историческом значении, представляем ли мы себе сибирскую тайгу, упирающуюся на далеком востоке в холодный океан, или седые вершины Альп, или средневековый Бранденбург с его мощеными узкими улочками, извилистыми, как теологический диспут? Представляем ли мы себе толпы безымянных крестьян, рождающихся и умирающих в темных грязных избах, или неисчислимых добропорядочных бюргеров, проводящих свое существование между церковью и фамильной лавкой? Нет, мы думаем о людях, чьи имена история нам любезно сохранила. Мы идентифицируем историю с полководцами, политиками и, в первую очередь, с государями. Двести лет тому назад предки наши не сомневались, что историю пишут герои. Но уже появились лукавые бесы немецкой философии, французской социологии и английской экономики. Объединившись в голове Маркса, части породили учение классовой борьбы, которое, кроме всех прочих пакостей, изменило взгляд на историю. Личность – ничто, писали бородатые мудрецы. Богом данная свобода воли – химера. Массы – все. Историей управляют законы, твердые и неизменные, как скала. Я неглубоко проник в марксистку заумь и, в своем невежестве, считаю историю продуктом деятельность личности. Кто же эти личности? Кто творил историю начала 19-го столетия?
Оставим в стороне главных актеров супердержав, о которых достаточно уже говорено. Остановимся на героях стран второй линии, расположив державы по политической роли на европейских подмостках. Остановимся на Австрии, России и Пруссии.
2
12-го февраля 1768 года Мария-Луиза, дочь испанского короля Карла III, жена эрцгерцога Петра Леопольда, родила мальчика. Судьбе было угодно, чтобы через 24 года младенец этот стал Францем II, Божьей милостью осененный императором Священной Римский империи, наследным императором Австрии, королем Германии, Венгрии, Богемии, Моравии, Далмации, Сербии, Словении, Галиции и Иерусалима, эрцгерцогом Австрии, герцогом Лотарингии, Венеции, Штайра, Вюртемберга и Зальцбурга, великим князем Сибенбюргена и прочая, прочая, прочая.
Семья жила во Флоренции. Франц воспитывался в строгости, граничащей с жестокостью. В 1784 году австрийский император Иосиф II призвал брата с семьей в Вену, потому как чахотка подтачивала здоровье императора, а наследников у него не было. Дядя-император держал шестнадцатилетнего племянника, смущенного живостью венского двора, за увальня, недотёпу и упрямца.
В двадцатилетнем возрасте Франц женился на принцессе Елизавете Вюртембергской, дочери герцога Фридриха Евгения Вюртембергского. Несколько месяцев после женитьбы по настоянию дяди и в рамках образовательной программы Франц отправился воевать с турками. Номинально Франц являлся главнокомандующий австрийских войск, но фактически им руководил генерал Лаудон. В основном на войне Франц занимался описанием всего, что попадалась ему на глаза или приходило в голову. Он написал пять томов «Журнала кампании 1788 года» и три тома кампании следующего года. Из войны Франц вынес отвращение к ней. Не привлекли его красота взрыва пушечной гранаты, отрывающей солдатам руки и ноги, не нашел он красивой мелодию свиста пули и не стал он романтиком утомительных маршей. Позже за неярко выраженный пацифизм Франца прозвали цветочным императором. Впрочем, нелюбовь к внешней стороне войны не мешала Францу вновь и вновь пытаться решать спорные вопросы с помощью оружия.
15-го января 1790 года беременная на восьмом месяце молодая жена Франца на соборовании смертельно больного императора – она должна была присутствовать, как эрцгерцогиня – упала без чувств и повредила плод. Три дня спустя бедняжка Элиза умерла от родовой горячки, родив слабую девочку, которая пережила мать всего на шестнадцать месяцев. Через два дня после смерти Элизы сошел в могилу Иосиф II.
Австрийским монархом стал отец Франца Леопольд II. Всего два года нес на своих плечах он тяжелую ношу австрийской монархии. За свое короткое правление Леопольд сотворил немало, чтобы уничтожить все начинания предшественника и привести Австрию в дореформенное состояние. Во внешней политике он стал последовательным врагом французской революции. Совместно с королем Пруссии Фридрихом Вильгельмом II он подписал Пилницкую декларацию, фактически явившуюся объявлением войны революционной Франции. В феврале 1792 года император слег и всего за месяц сгорел. 1-го марта он умер, как и его старший брат, от туберкулеза.
Со смертью дяди и с воцарением отца Франц стал прямым наследником престола. Одно плохо – наследник престола был не женат. Выждав положенное время скорби по безвременно усопшей жене, Франц женился на принцессе Марии Терезе, дочери короля Неаполя Фердинанда IV. Этот брак оказался очень плодовитым. Двенадцать детей родила Мария Тереза.
Оплакивая отца, Франц взошел на австрийский трон. В июле следующего года он при поддержке прусского короля был избран императором Священной Римской Империи и в этом же месяце короновался во Франкфурте. В августе состоялось сразу две коронации Франца. Сначала венгерской короной в Офене, а затем богемской короной в Праге.
Во внешней политике Франц продолжил линию своего отца. Уже 20-го апреля 1792 года ненавидящий походы и сражения Франц объявил республиканской Франции войну. Участие Австрии в первой коалиции закончилось Компо-Формийским позором, потерей Нидерландов и Ломбардии. Вторая антифранцузская коалиция стала не краше первой. Она завершилась Люневильским позором, потерей Пьемонта и некоторых территорий правобережного Рейна. На очереди стояла третья коалиция. Началась она в Лондоне неудачей подписания франко-английского торгового договора.
Трудно определить с достоверностью, когда венский двор решился на новую драку с Францией. Причин для войны имелось предостаточно, но между недовольством существующим положением, желанием что-то изменить и конкретными шагами к изменению существующего положения лежит известный, порой довольно большой, временной интервал. Австрия столько потеряла по Люневильскому миру, что не предпринять попытку отвоевать потерянное она не могла, в силу своей сущности. Австрия объективно была главным врагом Франции и главным союзником Англии. Когда возобновилась нескончаемая франко-английская война, которая, следует сказать, в ее начале больше напоминала плохой мир, нежели хорошую войну, в Вене нашлось достаточно патриотов, призывающих кровью (разумеется, не своей) смыть позор Люневильского мира. Странным образом почти все патриоты имели владения в отобранных Францией территориях. Призывы призывами, но все оставалось по-старому, пока на сцене не появилась Россия.
Александр не любил ни Австрию, ни австрийского императора. Нелюбовь эта проистекала, возможно, из-за свинского поведения австрийцев в первой совместной войне против Франции (в Петербурге свинское поведение австрийцев по отношению армии Суворова стало общим местом, истиной, не подлежащей сомнению, о которой доже говорить было скучно в салонах), а может имелись тому личные причины никак не связанные с политикой. Неприязнь эта была тем более обидной Францу на фоне горячей привязанности царя к прусской венценосной паре. Однако личные симпатии и антипатии вещи порой непозволительные даже для абсолютного самодержца.
В январе 1804 года канцлер Воронцов подготовил Александру докладную записку, в которой он, анализируя положение в Европе, пришел к выводу необходимости союза Австрии и России против Франции. Царь одобрил записку и передал ее диппочтой в Вену.
Император Франц неоднократно высказывался о своей ненависти к войне и любого насилия, тем не менее, попросил своего брата эрцгерцога Карла сделать анализ записки Воронцова. Два месяца спустя Карл предоставил брату свои соображения: «Не следует забывать, что сейчас нельзя рассчитывать на баварские или вюртембергские войска, как это было в 1799 году. Также нельзя рассчитывать на поддержку Италии, как это было прежде. Еще меньше следует ожидать эффективной помощи со стороны Англии. Сразу, как только начнется континентальная война, все проекты французов по десантированию отпадут. Вся масса войск, которые сейчас стоят на побережье, с большой скоростью будут повернуты и брошены против Италии и Германии. Франция может не бояться английского десанта и английской армии численностью 380000 волонтеров. Великобритания должна часть своих регулярных войск держать внутри страны, но большая их часть используется в проведении меркантильной политики завоевание французских и голландских колоний. Опыт последней войны показал, что на континенте на помощь английских войск вовсе нельзя рассчитывать». Трудно найти документ того времени, столь четко показывающий истинное положение дел. Только соображения политкорректности не позволили Карлу сделать напрашивающийся вывод, но мы его сделаем. Англия инспирирует вооруженные конфликты в Европе, чтобы стало возможным захватывать французские, голландские и испанские колонии. Заканчивает эрцгерцог анализ выводами: «Собственно если даже случится военная удача, это будет временный успех со следующими последствиями:
1. мгновенное неизлечимое разрушение финансов
2. ухудшение торговли и всеобщего благосостояния
3. уничтожение всех преимуществ, которые дают монархии состояние мира».
Соображения Карла Франц переслал в Россию. В Петербурге посол Стадион передал их Чарторыйскому. По словам австрийского посла, русское правительство отнеслось к анализу Карла так холодно, насколько это возможно было показать. Серьезно записка не обсуждалась. Стадиона упрекнули, что его правительство не хочет брать на себя никаких обязательств и, очевидно, слишком слабое (читай трусливое), чтобы вести войну. Выводы Карла явно не соответствовали ребяческому желанию русского правительства, во что бы то ни стало спасти Европу от «деспота». Австрия в году 1804 году осталась в корректных отношениях с Францией. Когда первый консул волею французского народа стал императором, официальная Вена признала легитимность его избрания.
Однако не все так просто в политике. В 1804 году крейсер «австрийское государство» стал медленно дрейфовать в сторону войны. Процессу этому способствовал легкий бриз, исходящий из русского и английского посольств при непротивлении французского посольства. Партия войны в Вене набирала силу. Она росла в числе и в качестве. Главой воинственных австрийцев стал первый министр граф Людвиг Кобенцль. Как и в году 1799 Карл с его мирными настроениями оказался неудобен. Он не соответствовал растущей воинственности венской аристократии. Кобенцль пришел к идее подыскать Карлу замену. Выбор Кобленца пал на генерала Мака, «отличившегося» в 1798 году в Неаполе, возможно потому, что все другие видные военачальники признавали авторитет эрцгерцога Карла. Осенью Мак был вызван из своего поместья, где он жил после неаполитанских неприятностей, в Вену и там первый министр поручил ему разработку стратегического плана австро-русских военных действий против Франции.
Не только Петербург укреплял решимость венских ястребов, но и Вена оказывала заметное влияние на настроения в Петербурге. Процесс этот был взаимообразным. Разумеется, химическая реакция австро-русской ненависти к Франции происходила бы значительно медленней без английского катализатора. С середины 1804 года, после скромных похорон неугодных выводов Карла, отношения между странами стремительно теплели. Менялось отношение высшего света Петербурга к Австрии от призрения и насмешки к уважению и почтению. В Вене по отношению России тоже происходили известные метаморфозы от возмущения дикостью до восхищения геройством русских солдат. К концу 1804 года высший свет обоих столиц – лучший барометр их величеств – уже восхищался друг другом открыто, а политики готовы были броситься в объятия, как крепко повздорившие и даже слегка подравшиеся, но только что помирившиеся супруги. Для окончательного забвения прошлых взаимных обид не хватало пустяка. Не хватало официального согласия Англии финансировать австро-русскую дружбу. Надо сказать, Англия не обманула возлагаемых на нее надежд, да и не заставила себя долго упрашивать.
Партия войны при венском дворе обратила свой взор на Баварию. Бавария могла стать прекрасной заменой потерянным владениям в Италии и на Рейне. В конце 1804 года казалась нападение Австрии на Баварию дело ближайших недель, и только твердая позиция Франции предотвратила оккупацию Баварии австрийскими войсками.
Месяц понадобился Маку, чтобы сверстать концепцию будущей кампании. В декабре Мак предоставил план императору Францу. Тогда император еще не попал под очарование Мака, он еще прислушивался к трезвому голосу своего брата, которому и поручил анализ стратегического плана. Проанализировав план Мака, который первый министр, а вслед за ним многие, многие, причисленные к лику умных и влиятельных, иначе как гениальным не называли, Карл нашел его несколько фантастичным, о чем высказался в записке на высочайшее имя от 22-го января 1805 года. Карл обратил внимание на некоторые, весьма неприятные воинственным австрийцам факты: Наполеон располагает кроме семидесятитысячной национальной гвардии внутри страны еще в различных местах 582000 солдат, тогда как Австрия может рассчитывать на 316000 своих войск и 115000 русских.
Записка Карла сделала свое черное дело. Мак был отослан обратно в свое поместье в Моравии, но ненадолго. Уже в середине марта 1805 года государственный секретарь Фасбендер, друг Карла и его правая рука, принявший идею национального возрождения Австрии, уговорил эрцгерцога обратить внимание на Мака и назначить его вместо фельдмаршала Дука генерал-квартирмейстером.
Те самые люди, которые хотели приблизить воинственного Мака к императору – это в первую голову Кобенцль и Коллоредо – не покладая рук заботились о восстановлении старого Гофкригсрата. На основе декабрьской записки Мака, названной «Непредвзятое рассмотрение старого и нового военного советов» император распорядился о восстановлении военного совета. Причем, чтобы не сдерживать творчество генеральских масс, совет не должен возглавляться одним из эрцгерцогов. Другими словами Карл, оставаясь на посту военного министра, был отстранен от руководства или участия в разработке военной доктрины. Карл еще пытался что-то предпринять. Он попросил императора назначить председателем совета младшего брата Иоанна, известного по прошлой войне своей неудачей в битве под Гогенлинденом против Моро. Заместителем председателя Карл предложил фельдмаршала князя Жозефа фон Лихтенштейна. Ни та, ни другая кандидатуры не прошли. Председателем совета стал фельдмаршал Максимилиан Байллет, его заместителем – фельдмаршал граф Карл Филипп Шварценберг, а генерал-квартирмейстером уже знакомый нам Мак. После этого у сторонников войны, а их уже стало большинство при дворе, камень свалился с плеч. Дорога к славе австрийского оружия была открыта.
Как раз к тому времени подоспел англо-русский договор. Русские и англичане с двух сторон торопили нерешительного Карла присоединиться к ним. Александр писал Францу, что от него, от его решительности и твердости зависит судьба Европы. Царь обеспечивал идеологическую составляющую предприятия. Англичанам было и проще и сложней. Проше, потому что в ежедневном поведении не надо было напускать на себя величие судьбоносности, сложнее, поскольку приходилось торговаться за каждую сотню тысяч фунтов.
3
12-го декабря 1777 года у Великого Князя Павла Петровича и Великой княгини Марии Федоровны Романовых родился первенец о четырех килограмм. Царствующая бабка, императрица Екатерина, забрала внука на воспитания, поступив с родителями так же, как ранее с ней поступила императрица Елизавета. Маленький Александр и младший на полтора года Константин детство свое провели между чопорным Петербургом и пасторальной Гатчиной. Переживания и впечатления детства оставили глубокий след в сердце будущего императора Всероссийского. Необходимость лавировать и притворяться; быть в Зимнем умным мальчиком, достойным внуком своей величественной бабки, а в родительском доме становиться нежно любящим сыном, порицающим свободу нравов двора и никчемность светского существования, породили его душевную двойственность Януса. «Императора невозможно определить, – писал Чарторыйский Новосельцеву в 1805 году. – Его душа переливается, можно сказать, разными оттенками и не может принять определенный цвет. Преобладают цвета между желтым и неопределенным серым, который господствует».
Первым учителем Александра и Константина стала сама Екатерина, вылившая на внуков ушат нерастраченной материнской любви. Она сама написала для внуков «Бабушкину азбуку», немало рассказов-басен (о Фавне Хлое) и «Записки, касающиеся русской истории». Говорить и писать о внуках, об этих чудных гениальных крохах, стало жизненной потребностью Екатерины. Она буквально изводила весь двор своим сюсюканьем, так что приближенные начали уже опасаться, здорова ли императрица, не впала ли она в детско-старческий маразм? Но внуки росли, и это обстоятельство спасло душевную твердость Екатерины. О шести годах она передала Александра, а заодно и Константина, в мужские твердые руки учителей, выплакав по этому поводу немало тайных, тихих слез.
Учителей Екатерина подбирала внукам с большим старанием. Русскую историю и литературе читал мальчикам писатель Муравьев, математику преподавал Массон, географию и естествознание – знаменитый Паллас, физику – Крафт. Закону божьему учил протоиерей Самборский, много лет проживавший в Англии и даже женившийся там. Однако главным учителем, духовным наставником Александра стал швейцарец Лагарп, умеренный республиканец, более всего на свете ценивший отвлеченные теории Гиббона, Мабли и Руссо. Субтильный Лагарп с его влюбленностью в книжные идеи, комичной преданностью этим идеям, резко выделялся на фоне развращенного екатерининского двора, и мальчик горячо привязался к нему, как привязываются в детстве ко всему по-настоящему истинному и чистому.
В неполных шестнадцать лет от роду образование Александра завершилась женитьбой. Женить и выдавать замуж родственников и придворных, но в особенности родственников, была страстью Екатерины, второй после привязанности к внукам. Родной сын дважды предоставил Екатерины ни с чем несравнимое удовольствие устроить его счастье. Однако тому минуло уж осьмнадцать лет.
Рано, рано жениться Александру – недовольно качали головой фрейлины. Конечно рано – это понимала и сама Екатерина. Но в то время ее охватила идея сделать старшего внука наследником престола, отстранив сына. Екатерина, словно чувствуя, что недолго ей осталась жить на этом свете, торопилась женитьбой придать внуку серьезность взрослого человека, коему и можно передать престол. Ну и, конечно, хотелось праздника души. Невесту любимому внуку императрица подобрала из скромного немецкого княжеского рода, как и две сыновьи жены, как и она сама. 28-го сентября 1793 года состоялось бракосочетание Александра с четырнадцатилетней Елизаветой Алексеевной, в девичестве принцесса Баденская Луиза Мария Августа. После женитьба до этого туманные намеки Екатерины о престолонаследии стали прозрачней и откровенней. Привыкший жить с младых ногтей между молотом и наковальней и действительно тепло относившийся к родителям Александр, поскольку Гатчина представляла собой прямую противоположность лицемерному Петербургу, оказался в по-настоящему трудном положении. Александр затосковал. В разговорах с друзьями он не раз и не два вполне искренне говорил, что больше всего на свете он хотел бы вести жизнь тихую, скромную «с женой на берегах Рейна в обществе друзей и в изучении природы». Видя такую реакцию любимого внука, Екатерина проявила несвойственную ей деликатность и не стала торопить Александра принимать решение о престолонаследии. Так продолжалось до самой смерти императрицы.
С воцарением отца положение Александра стало меняться, но изменилось оно не сразу, а постепенно, исподволь, по мере развития психического нездоровья императора Павла. Поздней осенью 1800 года Александр, Константин и их мать оказались в опасном положении, в положении, когда им грозил, по меньшей мере, арест и ссылка. В это время подоспел дворцовый заговор, в основании которого лежали английские интересы, и Александр неохотно дал свое нерешительное согласие участвовать в нем, при неприменейшем условии сохранения жизни императору.
Убийство отца оставило на сердце императора Александра незаживающую рану на всю жизнь. Он очень тяжело перенес случившееся. Но надо как-то жить и как-то управлять этой Терра инкогнито по имени Россия. Александр созвал в Петербург своих друзей. Всех их, кроме графа Строганова, Павел в последние два года своего правления удалил из столицы, полагая, что они дурно влияют на наследника престола. Вернулся из дипломатической ссылки честолюбивый польский князь Адам Чарторыйский, приехали серьезный Новосильцев, эпикуреец Голицын и важный Кочубей. Даже идеалистический Лагарп, оставив на время служение Гельветской республике, приехал помогать своему питомцу цивилизовать Россию. Впрочем, в тесный кружок реформаторов Лагарп не вошел. Молодые люди, вольнодумцы – республиканцы по их собственному определению, основали негласный комитет, задачей которого являлось, ни много ни мало, превращение России в Англию – уничтожение дикого абсолютизма и основание на его развалинах конституционной монархии по английскому образцу. Под влиянием Чарторыйского задачей номер два комитет декларировал восстановление польской государственности.
Как это всегда бывает в России при переходе власти, приемник находит дела в полном расстройстве, казну пустой, а хозяйство и торговлю в упадке, что и подвигает его к радикальным реформам, которые, к слову, быстро выдыхаются. Так было и с Александром. Уже беглое ознакомление с действительным положением дел показало комитету, что кавалерийской атакой Россию не одолеть. После жарких дебатов первых заседаний молодые люди решили сначала изучить больного, а уж потом лечить его. Без малого полтора года продолжалась разработка концепции реформ. Александр работал в это время очень неровно. Он мог несколько дней подряд работать по 18 часов в сутки, а потом не браться за дела неделями и даже месяцами. По мере изучения больного планируемые врачами комитета методы его лечения становились все скромнее и скромнее и дошли, в конце концов, до банальных пиявок, то бишь, создания министерств.
20-го сентября 1802 года образовались восемь министерств. Министерством военным стал руководить генерал от инфантерии Вязьмитинов. Морское министерство возглавил Мордвинов, вскоре он ушел в отставку, передав дела вице-адмиралу Чичагову, который до этого исполнял в министерстве комиссарские обязанности (создание министерств и института наблюдателей или комиссаров явилось тем свистком, в который ушел почти без остатка весь пар реформ). Летом 1803 года Александр вызвал из ссылки Аракчеева и поручил ему тот же пост, что он занимал при отце – инспекция артиллерии. Важнейший пост министра иностранных дел император поручил графу Александру Воронцову, старшему брату посла в Лондоне. Он же, одновременно, занимал пост канцлера. Камиссарил при Воронцове Адам Чарторыйский. Позже, в феврале 1804 года, в связи с болезнью Воронцова Чарторыйский занял пост канцлера. Министерство юстиции получил генерал-прокурор Державин. В 1803 гола он ушел в отставку и его место занял князь Лопухин. Наблюдал за юристами Новосельцев. Министерство финансов возглавил тайный советник Васильев. При нем находился комиссар Гурьев. Имперское казначейство находилось в подчинении министерства финансов. Временно исполняющим обязанности имперского казначея стал Голубцов. Наконец министерство торговли получил граф Румянцев, а министерство образования возглавил граф Завадовский. Комиссаром последнего стал учитель Александра Муравьев. Государственным секретарем и верховным прокурором государь назначил графа Александра Голицына, к которому был особо расположен.
На этом реформы практически закончились. Разработка и принятия конституции была отложена до лучших времен, то же произошло и с отменой крепостничества. Нескольким молодым людям с горячим сердцем, таким же неопытным, как и их император, просто было не под силу перетряхнуть такую громадную страну, которую, к слову, никто из них не знал. Ведь не будешь же в самом деле серьезно полагать, что столица это и есть Россия. Тайный совет или негласный комитет просуществовал до ноября 1804 года.
С Александром произошло тоже, что с его отцом. Большие планы, радикальные реформы, но видя, что все усилия тонут с безбрежных, как океан просторах России, он все больше стал поворачиваться к внешней политике. Где-то надо ж себя реализовать.
В апреле 1801 года Бонапарт послал в Петербург личного представителя, полковника Дюрока. Посол вез новому русскому императору личное обращение первого консула. Естественно, глава французского правительства хотел узнать не из вторых рук, изменилась ли со смертью Павла, а если изменилась, то насколько, политика России и что будет с франко-русскими планами завоевания Индии? Из Петербурга пришли весьма и весьма неутешительные вести. Политика России изменилась кардинально и индийские планы можно похоронить.
Александр со свойственной ему противоречивостью, закрепленную в его характере оригинальными методами английской дипломатии, демонстрация которых состоялась совсем недавно, тепло принял французского посланника, часто беседовал с ним и выказывал личное расположения к Франции и первому консулу, которым по его собственным словам он восхищался еще с итальянской кампании 1796 года. На словах Александр был двумя руками за дружбу с Францией, но с послами в Париж вечно выходила какая-то несуразица. Притом, что с послами в Лондон, Вену или Берлин было все в порядке. Павел однажды упрекнул Разумовского: «Я бы хотел, чтобы Вы, всякий раз разговаривая с Тугутом, помнили, что Вы русский и мой посол в Вене для урегулирования моих дел». Граф Воронцов в Лондоне был больше англичанином, чем русский, а Максим Алопиус был известен своей симпатией к Пруссии.
В Париже находился тайный советник Колычев, отправленный еще Павлом для заключения мирного договора, но он не успел. С воцарением Александра Колычев прекрасно понял, откуда сейчас дует ветер и поменял убеждения на противоположные. В мае 1801 года он писал Панину о первом консуле то, что, по его мнению, было желаемо в Петербурге: «Бонапарт действует больше исходя из своих пристрастий и настроений, нежели чем по заранее продуманному, разумному плану, исходя из интересов Франции в его понимании. Первый консул в высшей степени честолюбивый, жесткий, властный, удачливый генерал, но очень плохой правитель. Он ничего не понимает во внешней политике и не слушает никаких советов. Единственный человек, оказывающий на него влияние – это министр Фуше». Изменение позиции посла не помогло ему удержаться в правительственной лодке, когда там поменялся капитан. Он не пользовался доверием и уважением ни Панина, ни Кочубея, ни Воронцова – новых боцманов на этой лодке, если и дальше применять морские аналогии. Колычев был из старой команды и этим все сказано. Летом 1801 года он попросил государя об отставке. Отставка была принята, и на место Колычева приехал новый посол – граф Аркадий Иванович Морков.
Если Колычев хаял Бонапарта, Францию и французское правительство, больше исходя их веяния времени, то граф Морков по-настоящему ненавидел все это революционное кубло. Ему не надо было прикидываться. Он был государев человек екатерининской школы и убежденный рабовладелец. В Париже он выискивал все возможные средства, чтобы насолить французскому правительству.
16-го сентября 1801 года Морков прибыл в Париж. Он продолжил работу по подготовке франко-русского договора. Поскольку Колычев сильно продвинулся в этом направлении, то оставалось немного доработать. 8-го октября соглашение было подписано (в это время полным ходом шла подготовка франко-английского мирного договора). Франко-русский договор содержал общие положения и имел целью только восстановления дружеских отношений между странами. Двумя днями позже последовало секретное соглашение по Германии, Италии и странам Ближнего Востока. Хотя оба договора очень далеки от того, что можно было добиться от России при Павле, Бонапарт радовался и тому. На радостях первый консул послал в Петербург полковника Коленкура с благодарственным письмом Александру.
В феврале 1802 года, несмотря на то, что Александру стало известно о напряженных отношениях русского посла и первого консула, царь назвал Моркова полновластным министром в Париже – то есть заключенные им договора не нуждались в ратификации. Французское правительство обвинило Моркова – и не безосновательно – в том, что он вмешивается во внутренние дела Франции, оплачивая некоторых журналистов, поносящих правительство. Само русское правительство часто использовало эмигрантов, как тайных агентов против Франции. В Париже на русское правительство работал некто Кристин. Когда его разоблачили и арестовали, Морков имел неосторожную глупость стать на его защиту, что, конечно же, не улучшило отношения между послом и первым консулом.
В Витворте Морков нашел родственную душу. Они сразу сдружились на почве непринятия всего французского. Английский посол со свойственной ему непосредственностью часто использовал Моркова, как громоотвод императорского гнева. В конце октября 1803 года царь внял неоднократным просьбам французского правительства и отозвал Моркова из Парижа. На его место стал де Убри. Новый посол имел значительно меньше полномочий, да и занимался он второстепенными вопросами.
Расстрел герцога Энгиенского дал Александру прекрасный повод разорвать с Францией дипломатические отношения. Уже 17-го апреля, как только новость о злодеянии докатилась до Петербурга, состоялось заседание тайного совета с участием всех министров. Чарторыйский внес предложение немедленно отозвать посла. Против высказались только граф Румянцев и граф Завадовский. Император принял сторону большинства. Послу в Париже поручили передать правительству Франции ноту, требующую объяснения преступления французского правительства. Убри передал ноту, а четыре дня спустя царю ответил Талейран известным письмом: «Жалоба, которую Россия нынче поднесла, побуждают меня поставить вопрос: планировала ли Англия убийство Павла, и если бы стало известно, что зачинщики заговора находятся недалеко от границы, не попытались бы их арестовать?».
Мало того. Еще до получения русской ноты, предвидя ее, Талейран написал французскому послу в Петербурге (17-го мая 1804 года) генералу Эдувилю, чтобы тот, ссылаясь на пошатнувшееся здоровье, в течение двух дней по получению этой инструкции покинул Петербург. Замену Талейран не прислал, так что пожар, в котором сгорела прохладная франко-русская дружба, тушить в Петербурге было некому.
А пожар вспыхнул, как только Александр прочитал гнусные намеки французского правительства на его участие в убийстве отца. Только разрыв, окончательный и бесповоротный мог смягчить горечь императора. 28-го августа 1804 года де Убри передал Талейрану правительственную ноту, в которой говорилось, что Франция должна убрать свои войска из Ганновера, Швейцарии, Голландии и Неаполя, а королю Сардинии выплатить достаточную компенсацию. Почти те же требования выдвигала Англия годом ранее перед разрывом. Дело не в требованиях, а в их невыполнимости. Конечно же французское правительство не удовлетворило Александра, как ранее не удовлетворила Пита. 12-го сентября русский посол оставил Париж. По приезду в Петербург за твердость поведения с врагами рода человеческого Александр наградил Убри Андреевским крестом.
Задолго до официального объявления войны английские дипломаты в Петербурге, Вене, Берлине, Стокгольме и доже в Мадриде начали прощупывать почву создания антифранцузского военного союза. Как и в 1798 году, они нигде, за исключением Мадрида, не встречали серьезного сопротивления французских коллег. Наибольшее понимание они встретили на брегах Невы. В особенности горячими сторонниками союза с Англией были Чарторыйский и Новосильцев. Они и влили царю в уши идею играть ведущую роль в Европе, навязали ему идею стать спасителем несчастной Европы от «корсиканского чудовища». Основа плана Александра дать Европе счастье и спокойствие содержится в записке Новосильцева от 11-го сентября 1804 года: освобождение порабощенных стран, борьба с честолюбием Бонапарта, улучшение европейских правительств, реализация принципа естественных границ народов и государств.
Неудачи с реформами внутри страны побудили молодого царя и его юных романтичных советников искать реализацию принципов равенства и свободы за границей. Положение в собственной стране в наименьшей степени отвечала их идеалам. В особенности польский вопрос противоречил принципам, или принципы противоречили реальному положению с поляками, но это неважно. Чем заниматься решением своих проблем гораздо легче и приятней искать недостатки у соседей, близких и не очень. Примеров неправильного поведения Франция и Наполеон давали царю больше, чем достаточно, чтобы во главе священного союза народов освободить бедняжку Европу от наполеоновской деспотии.
Александр, убежденный, что он действует по собственной воле, в соответствии с собственными принципами, с лета 1804 года интенсивно искал союза с Англией. Нонсенс: Англия находилась в состоянии войны, и ей грозило вторжение, а русский император, которому ничего не угрожало, выступает инициатором военного союза против Франции. Лошадь в телеге, возможно, тоже думает, что она поступает сообразно своим желаниям, но странным образом приходит она туда, куда надо мужику, сидящему сзади, и оказывается она не зеленых лужках, где так приятно пастись, а в конюшне или на скучном трактирном дворе. Так и Александр шел к всеобщему счастью в Европе, а оказался в стойле третьей коалиции. Операция английской дипломатии по вовлечению России в антифранцузский военный союз была много тоньше той первой с Павлом, но и опыт по одурманиванию русских царей у британцев поднакопился и психологию Александра они изучили лучше, чем в свое время изучили психологию Павла.
Летом 1804 года царь и триумвират (Кочубей, получив портфель министра внутренних дел, несколько отдалился от царя; остались Чарторыйский Строганов и Новосильцев) решили, что пора с Англией заключить союз. Сначала эту работу хотели поручить послу в Лондоне графу Воронцову, однако вскоре царь изменил свое решение и ведение переговоров поручил секретарю государственного совета Новосильцеву. Он прибыл в Лондон 4-го ноября 1804 года. Новосильцев хорошо знал Англию, поскольку в молодости довольно продолжительное время жил в Лондоне и там привык ненавидеть все, связанное с французской революцией. В Лондоне из политиков, кроме русского посла, он никого не знал, но сразу по приезду стал едва ли не самым популярным человеком британской столицы. Он был всюду принят, всюду понят, всюду обласкан. В течение нескольких недель был готов проект англо-русского договора, который несколько позже Петербург подписал почти без изменений. Новосильцеву удалось добиться от кабинета понимания и признания русской позиции относительно Турции – Англия не будет мешать России рвать клочья из этой страны. Не так трудно этого добиться, учитывая крайнюю заинтересованность Британии в участии русских во французском предприятии. Новосильцеву удалось также добиться подвижек Англии в признании права свободного мореходства нейтральных стран. Относительно морского кодекса Новосильцев писал царю менее чем через два месяца после приезда, что по этому вопросу ведет он переговоры только с министрами и с господином Питом. И далее: «Английский кабинет готов принять договор в той редакции, в какой я его предоставил. Все состоялось так, что не обидело графа Воронцова... Идеи Вашего Величества здесь стали «национальной идеями», и пока Ваше Величество будет придерживаться этих принципов, кабинет и министерства здесь не могут Вам противостоять».
Англо-русская возня не укрылись от внимания французского императора. Пока Англия оставалась без союзников на континенте, она была относительно не опасна, и можно неторопливо и основательно готовиться к десанту. Включение России в игру поменяло расстановку сил и внесло свежую струю в вялотекущую франко-английскую войну. 2-го января 1805 года Наполеон написал английскому королю письмо с предложением прекратить вооруженное противостояние стран и провести мирные переговоры. Но это письмо, это обращение к королю через голову кабинета, было повторением интриги 1799 года и не содержало той свежести и новизны. Кабинет уже знал, как в подобных случаях следует себя вести. Как и в прошлый раз, король посчитал ниже своего достоинства дать какой-либо ответ. Государственный секретарь, лорд Малгрейв, отписал Талейрану, что прежде чем принимать решение о мирных переговорах, английскому правительству требуются консультации с дружественными Англии державами, прежде всего с Россией.
Ремейк с письмом к королю натолкнул Пита на идею послать Новосильцева, дипломатическими талантами коего демонстративно-льстиво восхищался весь Лондон, в Париж для личных бесед с Наполеоном. Не исключено, что эту идею подсказал Питу сам Новосельцев. Это возможно, поскольку 8-го января он писал Чарторыйскому, что было бы разумно по пути во Францию заехать в Берлин, чтобы побудить нерешительного прусского короля оставить свою любимую нейтральную позицию. Так или иначе, была ли это собственная идея Новосильцева, или ее подсказали ему, Пит, зная непримиримость русского посланника к Франции, видел в этом прекрасную возможность окончательно рассорить Францию и Россию.
В феврале Новосильцев уехал из Лондона. Пит, между тем, послал договор в Петербург, с тем, чтобы его подписал Александр. Представлять договор кабинет поручил своему послу в Петербурге Левесону-Гоуэру . Несколько странно, что проект договора защищал не сам Новосильцев, по его собственным уверениям – автор проекта, а английский посол, то есть человек, не имеющий прямого отношения к разработке документа. Странно, если в серьез принять игру Англии и то, что инициатором предприятия являлась Россия и лично русский император, но не удивительно, если учитывать жизненно важную, шкурную, в прямом смысле этого слова, заинтересованность английского кабинета в союзе с Россией. Ошибок и случайностей быть не должно. Одно дело, если договор будет представлять Новосильцев – его царь может не послушать, проигнорировать или просто приказать обратное, и совсем другое, если за дело возьмется официальный представитель английского правительства. 30-го марта 1805 года договор был окончательно согласован и подписан. С русской стороны под ним поставили подпись князь Адам Чарторыйский и граф Николай Новосильцев. С английской стороны договор подписал чрезвычайный посол Левесон-Гоуэр. Этому соглашению последовало две дополнительные статьи от 28-го апреля и 12-го июня, касающиеся финансирования предприятия. 28-го июля к договору присоединилась Австрия. Австрийский посол в Петербурге граф Стадион, Чарторыйский и Левесон-Гоуэр подписали трёхстороннюю декларацию, провозгласившую военный союз Австрии, России и Англии.
Тем временем наш гениальный Новосильцев собрался ехать в Париж, чтобы победить Наполеона на дипломатическом фронте, но союз с Россией уже состоялся, большего от Новосильцева нельзя было ожидать, и Пит потерял всякий интерес к его миссии. Дело осложнялось тем, что почти как год дипломатические отношения России с Францией были прерваны и, чтобы получить проездные документы, требовалось чье-то посредничество. 11-го апреля Александр попросил своего друга Фридриха Вильгельма отписать Наполеону, не согласится ли он дать аудиенцию русскому посланнику. Цель приезда русского посланника была сформулирована очень туманно. Всегда готовый помочь Фридрих, исполнил просьбу, и некоторое время спустя получил от Наполеона положительный ответ.
Полный радужных надежд, Новосельцев в конце июня приехал в Берлин. В ожидании разрешения на проезд, он сразу и весьма настойчиво стал вербовать прусского короля в антифранцузский союз. Вскоре Новосельцев получил все необходимые для поездки во Францию документы. Два дня спустя граф вместо того, чтобы отправиться в Париж, без объяснения причин отправил свои бумаги обратно Гарденбергу. Прусскому министру иностранных дел ничего не оставалось, как только вернуть документы Новосильцева французскому послу Ла-Форе. Что же произошло? Новосильцев за эти два дня получил официальное указания Петербурга (царя) не ехать в Париж, потому что «новость о возможных переговорах с Францией вызвала в Петербурге такое плохое впечатления, что ни о каком сближении не могло быть и речи». На самом деле в процесс вмешался Лондон. Когда там стало известно о том, что Наполеон, который, несомненно, уже знал об англо-русском союзе, склонен принять Новосильцева – кто знает как пройдут их беседы – сразу послу в Петербурге были отправлено указание передать русскому правительству, что в случае каких-либо контактов с Францией, Англия не откажется от Мальты в пользу русских и не внесет изменений в морской кодекс. Что называется дорога ложка к обеду; в феврале или марте, до подписания договора, это было нужно и желательно, а в июле, после подписания, стало ненужным и нежелательным. Овечья шкура английского лицемерия слегка приоткрылась, и под ней проглянули хищные волчьи клыки.
4
Прусский король Фридрих Вильгельм II, племянник Фридриха Великого, обладал нравом буйным, неспокойным. Больше всего на свете он любил хорошеньких женщин, но не прочь был повоевать и не дурак выпить. Страсти эти подорвали его здоровье и раньше времени призвали смерть. В 1797 году в возрасте 53 лет он скончался от грудной жабы, передав трон старшему сыну Фридриху Вильгельму III.
Кронпринц Фридрих Вильгельм родился в августе 1770 года. Он рос в атмосфере непрекращающихся семейных скандалов, которые устраивала ревнивая Фредерика из-за любовных похождений короля. Рос он мальчиком тихим и несколько забитым, любившим уединиться от напряжения двора в детской наедине с бессловесными оловянными солдатами и офицерами – страсть эта осталась с ним на всю жизнь. Отец хотел видеть в нем бравого рубаку, высшее счастье которого состоит в точном исполнении приказов командира. И воспитание он получил соответствующее – прусское, суровое. До женитьбы он успел поучаствовать в войне против Франции. Осенью 1793 года отец вызвал кронпринца с полей сражений, где он не проявил себя ни как выдающийся стратег, ни как храбрый солдат, и приказал ему жениться.
В декабре состоялась свадьба кронпринца и шестнадцатилетней принцессы Луизы фон Мекленбург-Стрелиц. Молодожены уединились от двора в особняке на улице с поэтическим названием «Под липами». Четыре года кронпринц и его молодая жена вели тихую гражданскую жизнь, появляясь в Сан-Суси на приемах и балах только по прямому приказу короля. Первый ребенок, девочка коей и имя не успели дать, у Луизы родился мертвым. Горе сблизило супругов. Год спустя родился здоровый мальчик – будущий король прусский Фридрих Вильгельм IV, а еще через полтора года второй сын. На вкус кронпринца так бы и продолжалась эвигкайт, но в ноябре 1797 года отец серьезно заболел, а через месяц умер. Пришлось кронпринцу Фридриху Вильгельму стать королем Пруссии Фридрихом Вильгельмом III, со всеми сопутствующими неприятными последствиями.
«Он хорошо сложен и вначале производит впечатление застенчивого, – писал о нем граф Головкин. – Его выражения просты и разумны, если речь идет об обычных или серьезных предметах; отрывисты и путаны, если касается остроумия или шутки. Он хочет добра, но ленив до чрезвычайности. Он придерживается прекрасной системы избегать работы. Он не делает ничего, чтобы помочь министрам или понравиться королеве. Никогда не читает, не пишет, не рисует... В театре все время спит, а на балах танцует только из этикета. Он одинаково равнодушен к искусству и науке. Любит женщин из привязанности, науку по привычке, детей из инстинкта, а королевство, как средство делать то, что он хочет». Конечно это жесткая и во многом несправедливая характеристика, вызванная, по-видимому, личной неприязнью Головкина к королю.
Совсем другого покроя была Луиза. Тот же Головкин писал о королеве: «Когда королева заняла престол, сообщила она двору и народу ее принципы добродетели, состоящие в пристрастии к праздникам и удовольствиям. Она показала легкомыслие, обусловленное отсутствием внутреннего содержания. Он (король) соглашался посещать церковь и театр, но как только он усаживался, то засыпал, так что бедная королева была вынуждена сама, в нарушение принятых правил, репрезентировать королевскую чету, к чему она своей красотой, своим желанием нравиться, несмотря на слабый дар красноречия, вскоре нашла себя вполне подходящей. Она только думала о балах и балетах и сюда со всех сторон устремились иностранцы собирать дань с ее наклонностей».
Молодой король ценил, прежде всего, спокойствие и стабильность. Эти свойства характера короля сказались на политике государства. Как ни старались английские эмиссары втянуть Пруссию во вторую коалицию, как ни уговаривала его жена, к мнению которой он всегда прислушивался, выступить против революционной заразы, как ни подбивали его австрийский и русский послы участвовать в уничтожении Франции, король так и не решился подключиться к авантюре антифранцузского союза, и нерешительность эта спасла Пруссию. Король тихо торжествовал. Он так и знал, что из этой затеи ничего хорошего не выйдет – Австрия много потеряла территориально, Россия ничего не приобрела, но получила разорения хозяйства и ослабления торговли, а Пруссия осталась при своих. Правда, злые языки говорили, что будь Пруссия посмелее, все было бы по-другому.
С тех пор миновало шесть лет. Шел 1805 год и опять Берлин стоял в центре английских, русских и австрийских интересов. В Лондоне пришли к выводу, что поражения второй коалиции в большой степени произошло по причине прусского нейтралитета. Но склонить прусского короля оставить свою страусиную политику и активно включиться в решение общеевропейских дел, представлялась британским стратегам задачей почти неразрешимой. Как и шесть лет назад Фридрих Вильгельм и его правительство находили английский пряник не таким сладким, чтобы ради него рисковать попасть под удар французского кнута. К тому же между Англией и Пруссией всегда стоял Ганновер – предмет вожделения Пруссии последних пятидесяти лет. В Лондоне родилась идея использовать по отношению Пруссии комбинированный метод – если недостаточно одного пряника субсидий, нужно попробовать и кнут. Англия предложила России, и Александр в принципе согласился с разумностью предложения, в случае отказа Пруссии выступить на стороне коалиции, третья русская армия заберет у пруссаков герцогство Варшавское и провинцию Познань.
Идея Англии нашла самую горячую поддержку у Чарторыйского – польского князя по рождению и патриота Польши в душе. Чарторыйский, пожалуй, в то время самый влиятельный, после государя, человек в Петербурге, приехал в русскую столицу не за почестями и наградами, а лелея тайную надежду возрождения Великой Польши. Разумеется, случались и почести, и награды, и многое сверх того, но это были побочные продукты (признаться, весьма приятные продукты) главного процесса – процесса восстановления независимости Польши. Со времени Екатерины страну поделили между собой Пруссия, Россия и Австрия. В такой ситуации нечего было и думать о восстановлении государственности. С одним захватчиком, так рассуждал Чарторыйский, можно сражаться и есть шанс победить, но против трех всякое сопротивление бессмысленно. Это наглядно показало восстание Костюшко 1796 года, подавленное объединенными усилиями всех трех стран. Значит, чтобы Польша вновь стала независимой, ее нужно сначала объединить под началом Пруссии, Австрии или России. Чарторыйский сделал ставку на Россию.
Англия, всегда охотно распоряжаясь тем, что ей не принадлежит, и Австрии пообещала кусок Пруссии, коли та добровольно не вступит в третью коалицию.
По плану привлечения Пруссии в коалицию русские войска числом больше чем 200000 человек под командованием генералов Кутузова, Буксгевдена, Эссена I и Беннигсена должны оккупировать Восточную Пруссию и прусскую часть Польши. Одновременно с проведением этой операции Александр планировал короноваться в городе Пулавы, где располагалась родовая усадьба княжеского рода Чарторыйских, как «властелин всех поляков». К счастью для Пруссии Наполеон так быстро и решительно повернул армию против русских и австрийцев, что план этот они не успели осуществить.
21-го сентября Александр оставил Петербург, а 29-го числа того же месяца прибыл в Пулавы, куда предварительно съехалась большинство влиятельных польских князей. Александр имел намерение короноваться, прежде чем начнутся военные действия против французов. Поляки уготовили царю самый теплый прием. Гордая шляхта откровенно пресмыкалась перед русским императором так же, как несколько месяцев спустя она будет пресмыкаться перед императором французским. Князь Понятковский, живший в Варшаве, был посвящен Чарторыйским в свои планы и полностью согласился с ним – конечно легче совладать с одним хозяином, чем с тремя. Подготовка коронации шла полным ходом, вооружение поляков тоже. Был уже заготовлен манифест объявления войны Пруссии и вдруг 4-го октября царь передумал. Он спешно выехал в Козенице в штаб-квартиру армии, оставив поляков в полной прострации. Одновременно Александр приказал князю Долгорукому, заклятому врагу Чарторыйского, немедленно выехать в Берлин и уведомить короля о визите русского императора. В войска, находящиеся на марше, царь послал указания: ни в коем случае не входить на территорию Пруссии.
Что? Что же случилось, – недоумевала шляхта, приставая с расспросами к хмурому как польское небо поздней осенью Чарторыйскому? А случилось следующие. Узнав о маневрах Александра, пруссаки, вместо того, чтобы испугаться и приползти в священную коалицию, коварно начали переговоры с французами.
Еще 7-го сентября, за три недели до прибытия царя в Пулавы, в Берлин приехал посланник Наполеона генерал Дюрок. Он привез королю предложения Наполеона передать курфюрство Ганновер Пруссии при условии заключения франко-прусского военного союза. Вильгельм и прусское правительство в середине сентября сгоряча отказали французам, но узнав о подготовке коронации Александра, правительство дало знать Дюроку, что переговоры о союзе с Францией продолжатся. Вот это «дало знать» всколыхнуло всю Европу от Лондона до Петербурга. Это «дало знать» и заставило Александра отказаться от возможности осчастливить польскую шляхту. Дюрок уже радовался большому дипломатическому успеху, но рано. Пруссия, оставаясь Пруссией, явно хотела отсидеться в нейтралитете. 9-го октября в Потсдаме состоялось расширенное заседание государственного совета. Между концом сентября, когда Дюрока поставили в известность о продолжении переговоров и заседанием госсовета, королю и королеве не давали проходу английский, русский и австрийский послы. Королевскую чету разве что на руках не носили. Вся тройка в один голос убеждали короля, что коронация Александра это чистой воды фантазия шляхты, что Александр в Польше только затем, чтобы защитить интересы своих лучших друзей – Вильгельма и Луизы, что царь вскоре сам приедет и снимет все недоразумения. Александр, Франц и Георг все написали брату Вильгельму прочувственные письма, в которых уверяли в своей неизменной любви. Такое внимание коронованных особ Вильгельм еще не знал и растаял. Госсовет постановил Ганновер, если дают взять, но никаких обязательств в угоду Франции на себя не брать. Более того, совет принял решение разрешить проход русской армии через прусские территории, при этом заверить Францию в дружеской к ней позиции. В общем, типично для Вильгельма и прусского правительства – и нашим, и вашим.
В день заседания совета король писал Александру: «Французы нарушили границы моих владений в Франконии. Сейчас все мои обязательства приняли другое направление... Я покоряюсь вашему желанию и позволяю части ваших войск пройти через мое государство...». После заседания король, из-за боязни, что его принудят принять еще какое-нибудь решение, уединился в замке Парец городка Кецин, приказав строго-настрого никого, никого к своей персоне не допускать, в особенности послов Англии, Франции, Австрии и России.
5
Вернемся на несколько месяцев назад. Мотором создания антифранцузского союза являлась Россия и лично смертельно обиженный Талейраном Александр. Англия держалась несколько в тени, но все понимали, за кем будет финансирование предприятия.
В начале 1805 года, когда англо-русский союз принципиально решился, Александр послал в Берлин генерал-адъютанта барона Винцингероде с заданием склонить Пруссию к союзу против Франции. Просидев в Берлине несколько месяцев и ничего не добившись, Винцингероде поехал в Вену ко второму предполагаемому стратегическому партнеру, дальнейшие же переговоры в Берлине продолжил посол Максимилиан Алопеус, финский дворянин на русской службе.
В Вене миссия Винцингероде была не в пример успешней. Винцингероде, русский посол граф Румянцев, английский посол и партия войны венского двора взяли Франца в круговую осаду по всем правилам военного искусства и в июле дожали его. 9-го августа граф Стадион в Петербурге подписал договор о вступлении Австрии в третью антифранцузскую коалицию. Все расходы Австрии по подготовке к войне, как повелось в подобного рода делах, взяла на себя Англия.
Любимец императора, генерал-квартирмейстер Мак, клятвенно обещал подготовить армию в течение двух месяцев и закончить войну скорой победой на чужой территории. Франц доверил ему и Винцингероде доработать план австро-русских военных операций. После подписания соглашения время стало очень дорого и в Вене полагали, что коль Винцингероде приехал, то он имеет позволение царя разрабатывать и подписывать совместный стратегический план, но вскоре выяснилось, что полномочий этих у Винцингероде нет. Александр то ли забыл наделить его ими, то ли в Петербурге не верили, что Франц так быстро согласится. Не взирая на отсутствие полномочий, Винцингероде взял на себя смелость от лица русского правительства подписать важнейшее военное соглашение.
По этому соглашению русская сторона должна послать в Австрию воинский контингент численностью 100000 человек, поделенный на три армии. Первая армия под командованием генерала от инфантерии Кутузова численностью 47000 пехотинцев и 8000 кавалеристов при 200 пушках имела задачу 16-го августа у города Броды пересечь границу Галиции. До 26-го октября последние части этой армии должны достичь реки Инн. Вторая армия под началом генерала от кавалерии Беннигсена в составе 39 пехотных батальонов, 85 кавалерийских эскадронов и 11 рот тяжелой артиллерии должна 20-го августа выйти из Брест-Литовска и у Тернополя пересечь австрийскую границу. Наконец третья армия под командованием генерала Буксгевдена, состоящая из 33 батальонов и 35 эскадронов, планировалась для совместных действий со второй армией. Она должна – одновременно со второй армией – выдвинуться из Литвы, сосредоточиться на русско-прусской границе и дальше маршировать в Богемию через Варшаву или через Саксонию. В связи с этим Алопиус получил задание уговорить прусского короля предоставить армии Буксгевдена свободный проход через свою территорию.
Это было не все русское участие. Находящийся на Корфу русский корпус под командованием генерал-лейтенанта Ласси получил приказ соединиться с находящимися там же 9000 англичанами, совместно высадиться в Неаполе и связать боями корпус Сен-Сира. Наконец, русско-шведский армейский корпус численностью 32000 человек должен десантироваться в Померании, и отнять у супостата курфюрство Ганновер.
Войска Австрии в августе были распределены на три большие группировки. Основная часть (94000 солдат) находилась в Северной Италии. В начале года австрийский штаб сосредоточил там большой воинский контингент, поскольку в это время Наполеон из Цизальпинской республики и Тосканы сколотил королевство Италию. Тогда Вена серьезно опасалась в связи с изменением статуса Италии какой-нибудь пакости с ее стороны. С тех пор войска стояли на границе итальянского королевства. В Тироле стояли войска численностью 34000 человек и в Германии располагались пять австрийских бригад общей численностью 58000 человек.
Мак получил право от императора возглавить войска там, где он хотел. В австрийском штабе предположили, что Наполеон не будет лично командовать войсками, а если и будет, то он возглавит итальянскую армию. Поэтому Мак решил участвовать на германском театре военных действий. По его предположениям в отсутствии Наполеона там легче добиться успеха.
Командование войсками в Италии Франц поручил эрцгерцогу Карлу. У него в подчинении стоял генерал-квартирмейстер Цах. В конце августа Карл подал императору доклад «Общие принципы ведения военных операций в Германии, Италии и Тироле». Удивительно, что при сложившимся положении государевой немилости к Карлу и фавора Мака доклад этот был прочитан и утвержден. Карл писал, что в Италии вскоре после начала военных действий следует искать генеральное сражение и после того как оно, предположительно, будет выиграно взять в осаду крепости Мантую и Пескьера. В Германии войска должны как можно дальше продвинуться вперед и закрепиться в Швабию, но до соединения с русскими не принимать генеральное сражение, а если понадобится отступать с боями до реки Инн.
Чтобы привлечь Баварию в антифранцузскую коалицию, император Франц послал в Мюнхен в конце августа фельдмаршала Шварценберга. Сложность миссии Шварценберга состояла в том, что курфюрст баварский уже заключил союз с Францией.
2-го сентября Мак прибыл в Вельс и развернул там бурную деятельность. Несколько дней спустя армия выступила на Мюнхен через Браунау и Гааг. В дороге Мак получил известие, как потом выяснилось – фальшивое, что Бавария намеривается выступить на стороне коалиции. 13-го сентября Маку пришло сообщение, что французы собираются форсировать Рейн. Эта новость заставила Мака ускорить движение армии.
Оптимизм Мака постепенно исчезал. Уже в середине сентября он просил императора о подкреплении 25-30 батальонов за счет итальянской армии. 20-го сентября австрийские войска под водительством неутомимого Мака достигли Ульма. Сразу же начались работы по укреплению крепостных стен. Это не отвечало, правда, концепции Карла. Ведь если русские не успеют подойти к Ульму – а было ясно, что они не успеют – укрепление крепости не имело смысла иначе как для того, чтобы там оставить сильный гарнизон. Но это ослабил бы австрийскую армию, и без того уступающую французам. Ведь знал же Мак еще 13-го сентября, что основная масса Великой армии готовится пересечь Рейн, а, следовательно, оперировать в Германии против него. До Инна, где стояли ближайшие союзные войска, было так далеко, что не только ни следовало укреплять Ульм, но вообще туда идти.
Эрцгерцог Фердинанд, номинальный командующий германской группировкой, находившийся в то время в Вене, был крайне недоволен мероприятиями Мака по укреплению Ульма. Он не раз высказывался, что гораздо разумней оперировать между реками Лехом и Инном, что, в общем-то и отвечало стратегии Карла. 19-го сентября Фердинанд прибыл в Мюнхен и приказал Маку явиться в свою штаб-квартиру, но генерал-квартирмейстер, стоящий пол личным покровительством императора и пользующийся его абсолютным доверием, просто проигнорировал этот приказ. Он продолжал укреплять Ульм и даже намеревался выдвинуть часть войск на север и укрепиться в Ингольштадте. Мак видимо полагал, что он уже завоевал добрый кусок Германии и теперь спешно окапывался. А как же концепция Карла, принятая и одобренная императором? Да никак.
6
В августе, когда вступление Австрии в коалицию стало не предположением, а свершившимся фактом, Алопиус передал Вильгельму предложения Александра. В общем виде они сводились к следующему: 200000 русских войск, столько же прусских, 300000 австрийских и войска других стран, кто сколько сможет, выступают войной против Наполеона. На удивление Лондона, Петербурга и Вены, Вильгельм не пришел в восторг от этого плана и не захотел участвовать в верном предприятии. Максимум, что он обещал – это сохранение нейтралитета. Тогда-то в английских правительственных кругах и возникла идея напугать Пруссию отбором ее польских владений. И опять всех удивил Вильгельм, начав переговоры с французами. Наладить отношения коалиции с Берлином вызвался лично русский император. Вперед себя Александр послал князя Петра Долгорукова. 4-го октября Долгорукий приехал в Берлин. Там уже находился специальный посланник английского правительства генерал граф Мерфельд и посланник Вены князь Меттерних. 16-го октября царь оставил Пулавы, куда он воротился после посещения штаб-квартиры армии Беннигсена, сделал короткую остановку в расположении армии Буксгевдена и 25-го октября приехал в Берлин. Приняли царя не так тепло как год назад в Мемеле. Король и королева были слегка напуганы коварствам азиатского государя.
Переговоры в основном проходили в потсдамской резиденции короля. От правительства Пруссии переговоры вели министр иностранных дел Гарденберг и первый министр Гаугвиц, от русских Чарторыйский. Зачастую в заседаниях принимали участие Меттерних, герцог Брауншвейгский, Долгорукий и Алопиус. 3-го ноября в покоях Александра потсдамского дворца договор был подписан. В тот же день его ратифицировали Александр и Вильгельм. Друзья в знак примирения тепло обнялись и даже слегка всплакнули от полноты нахлынувших чувств. Дружба была спасена.
По договору прусский король брал на себя обязательства вооруженного нейтралитета между противоборствующими сторонами. Если противостояние не закончится миром, то Пруссия примет участие в войне на стороне коалиции. Условия, на которых союзники пойдут на мир с Францией также были определены. Они базировались на основе франко-австрийского мирного договора 1802 года. Но было и новое: компенсация королю Сардинии, вывод французских войск из королевства Неаполь, Голландии, Германии и Швейцарии. Лично к Наполеону выдвигалось требование отказаться от итальянской короны. И, наконец, Австрия должна улучшить свое положение в Италии, отодвинув границы на реки Минчо и По. Если Наполеон согласиться выполнить эти требования, коалиция будет готова немедленно прекратить военные действия, если нет – горе французам.
Договор был хуже, чем хотел Вильгельм, но много лучше того, к чему пытались склонить его Александр, Меттерних и английский посланник. Обязательств по немедленному вступлению Пруссии в войну союзники от Вильгельма не добились. Более того, король ни в коем случае не хотел, чтобы подписанное соглашение Наполеон воспринял как ультиматум Пруссии к Франции и поэтому он послал в ставку Наполеона первого министра с договором и пояснениями к нему.
Вечером четвертого ноября Александр уже собирался уезжать, но вдруг ему пришла мысль поклониться праху Фридриха Великого. Ровно в полночь государи, сопровождаемые королевой, вошли в дворцовую церковь, где покоился знаменитый прусский король. Дальше разыгралась сцена, рассказанная бесчисленное количество раз в салонах Берлина, Петербурга и Вены. Было колеблющееся пламя свечей, отбрасывающее на стены причудливые тени, словно незримо присутствовали неупокоенные души героев, было долгое многозначительное молчание склонившихся у гроба государей, было много слез. Тихие слезы осознания тщетности сущего, бурные рыдания примирения и прощения, были клятвы в вечной дружбе, прерывающиеся всхлипами. В общем, было все то, что положено быть в таком месте в такое время, а чего и не было придумали потом сплетники.
Ранним утром еще до свету, почти сразу после выхода из церкви, Александр выехал из прусской столицы. Он ехал через Веймар, где сделал короткую остановку для встречи с находящейся там сестрой, Великой княгиней Марией Павловной, затем поехал через Дрезден и 18-го ноября прибыл в лагерь русской армии в Оломоуце.
Тем временем Берлин охватило военное безумие. Все, буквально все хотели воевать и побеждать. Военная лихорадка захватила даже спокойного до инфантильности короля. 23-го ноября он писал Александру: «Главные силы моего войска собираются объединиться в Франконии и там будут в состоянии немедленно начать военные операции».
Финансирование участия Пруссии в войне, как это уже стало привычным, взяла на себя Англия, и это несмотря на то, что отношения между странами находились в состоянии постоянного кризиса из-за курфюрства Ганновер. Во время потсдамских переговоров в Берлин прибыл чрезвычайный английский посол лорд Гарроуби, который имел предписания лорда Малгрейва от лица британского правительства гарантировать ежегодное финансирование в размере двух с половиной миллионов фунтов стерлингов, если Пруссия выставит против Франции 200000 солдат. Кроме того определенная сумма на подготовку армии, закупку вооружения, продовольствия и т. п. выплачивалась авансом. Приезд английского посланника и британские финансовые гарантии создали солидную экономическую базу стремлению прусской короны восстановить справедливость в Европе.
1-го декабря проект договора между Англией и Пруссией был готов. Согласно нему англичане платили за каждую тысячу солдат 12500 фунтов стерлингов ежегодно. Но в этот день произошла Аустерлицкая битва, поставившая крест на третьей коалиции.