«–Та-арищ капитан, та-арищ капитан!», – тряс на ходу водитель газика за руку Ивана Кудряшова, командира роты Отдельного батальона связи.
Ротный сидел скрючившись, и, с трудом удерживая равновесие, ткнулся головой в лобовое стекло. Он попытался открыть глаза и увидел плывущее зарево задних фонарей идущей впереди машины. Эти чуть видные огоньки даже водитель различал с трудом из-за сплошной стены дождя и летящей в стекло грязи. Потом этот огонь превратился в пульсирующую огненную паутину, которую видел Ваня Кудряшов в детстве, в полудрёме, когда сильно простужался.
Вчера ЗИС-5 с командиром роты и тремя бойцами во время движения на марше заглох, но водитель, рядовой Марченко, пообещал, что он быстро справится с неполадкой. Кудряшов послал одного из тех солдат, что ехали с ним, доложить начальнику штаба батальона, ведшему колонну, что они немного задержатся из-за поломки, но быстро догонят. Начштаба, зная, что до места сбора осталось ехать немного, согласился.
Однако прошло больше часа, а грузовик никак не заводился. Когда же водитель каким-то чудом завел машину, и они проехали с десяток километров, оказалось, что дорогу, шедшую по насыпи, ту самую, по которой несколько часов тому назад прошла автоколонна батальона, размыло. Тогда Иван вспомнил про другую дорогу, по которой он ездил два года назад, когда батальон выезжал на летние лагеря. Эти места он немного знал, потому что его жена Нина была родом из небольшой деревни неподалёку.
Дорога шла по берегу реки со звучным китайским названием "Суйфун". Местные жители говорили, что в переводе с китайского это означает «река смерти». Летом она сильно мелела, и армейская техника местами преодолевала её вброд. Осенью же дожди делали все приморские реки бурными, наполненными водоворотами. Мало кто отваживался переплывать реки в осенний паводок.
Капитан Кудряшов после ранения в сорок четвёртом на Белорусском фронте из госпиталя был направлен на Дальний Восток и служил в городе Ворошилове – сначала в окружном узле связи, а потом в танковой дивизии в батальоне связи. Дивизия одной из первых вошла в состав войск маршала Мерецкова, переброшенных с запада на восток в ожидании наступления нашей армии на японцев в сорок пятом.
Лето тысяча девятьсот пятидесятого года как бы задержалось, и казалось, осенью обойдётся без традиционного паводка. Но неожиданно во второй половине октября начался сильнейший дождь, которому не видно было конца, и сильно похолодало. На третий день руководству Приморского края стало ясно, что идёт «большая вода», и дивизии была поставлена задача – помочь бедствующему населению.
Такого наводнения Кудряшов не видел за все пять лет, что служил в Приморье, а вода всё прибывала. Холодный дождь превратил грунтовые дороги в месиво, по которому военная техника двигалась с большим трудом. Между колеями образовались промоины, похожие на маленькие овраги. То и дело приходилось тягачами вытаскивать застревающие машины.
Несмотря на то, что машину бросало из стороны в сторону, веки слипались от нестерпимого желания спать. Капитан не смыкал глаз вторые сутки, потому что даже на коротких привалах его вызывали к начальству на летучки, где уточняли маршруты, ставили новые задачи, – словом, занимались всем тем, что так любит делать начальство. От недосыпа возникало какое-то тупое равнодушие ко всему, что происходило вокруг. Холодный мелкий дождь, шедший вторые сутки, давно вымочил всех, а низкие серые облака говорили, что дождь надолго.
Чтобы хоть как-то прийти в себя, Иван вспомнил короткий разговор с комбатом Стадниковым в части накануне отъезда на наводнение. Тот сказал, что подал Кудряшова «на майора» и ходатайствует о его назначении начальником штаба батальона, на место уходящего на повышение в другую дивизию нынешнего.
За годы службы в батальоне командир роты показал себя с самой положительной стороны, как толковый и грамотный офицер. Комбат знал, что лучшей кандидатуры, чем Кудряшов, на должность начштаба батальона нет. Иван в казарме с утра до ночи, знает каждого бойца, и не случайно рота у него на очень хорошем счету в дивизии. Ещё он добавил, что уже обсудил этот вопрос с начальником связи и с командиром дивизии. Оба двумя руками «за».
Кудряшов подумал, что к Новому году он, наверное, получит большую звёздочку, а то, чем чёрт не шутит, и к ноябрьским праздникам, хотя к ноябрьским – вряд ли.
По результатам осенней проверки, закончившейся как раз перед наводнением, его рота признана одной из лучших в дивизии, а дальше могут возникнуть и другие неплохие перспективы. Может быть, ему дадут вторую семиметровую комнату в их крошечной квартире, и тогда у его погодков, старшего Кольки и трёхлетней Галочки, будет свой угол. Жена старшего лейтенанта Ренёва, соседа Кудряшова, проговорилась Нине, что её Виктора собираются перевести в другую дивизию, в соседний город. Эта мысль имела «шансы на успех», как любил говорить их комдив.
Ренёв был крупным мужиком интеллигентного вида, с большой головой, сильными залысинами, он всегда был невозмутимо спокоен, а всё свободное время паял и строил в их общем сарае не то самолет, не то ещё какую-то штуковину. Он замечательно вырезал большой пропеллер из цельного куска дерева. Мальчишки со всего военного городка с замиранием сердца ждали момента, когда дядя Витя откроет сарай и разрешит постоять им в дверях, благоговейно вдыхая редкой гадости запах. Но никто и никогда не пытался спросить у дяди Вити, чем это так воняет, делая невозможным присутствие в сарае больше минуты даже натренированных мальчишек, привыкших к самым неожиданным ароматам. Сам же Ренёв находился там часами.
У Кудряшовых и Ренёвых в общем сарае хранился уголь и всякая дребедень, скопившаяся за годы военного кочевья. Когда Иван ходил в сарай за углём, он первое время пробовал затаивать дыхание, но дыхания всегда не хватало, и тогда он судорожно хватал воздух ртом. От глубокого вдоха из глаз текли слёзы, и набирать уголь приходилось на ощупь.
***
Очередная рытвина на дороге нарушила мысли о возможных приятных служебных перспективах, и капитан начал думать о могуществе стихии, о том, какая невероятная мощь двигает эту, уходящую за горизонт, воду, и какие же силы держат эту бездну воды в облаках.
Когда ЗИС, надсадно рыча, сделал резкий поворот, Кудряшов узнал знакомое место. Летом позапрошлого года здесь был довольно большой безлюдный остров, деливший реку на два рукава. Сейчас остров был скрыт водой, и на поверхности торчали лишь верхушки деревьев, непонятно как уцелевших под напором паводка.
В этот момент ефрейтор Драбкин, сидевший между ротным и водителем, почти крикнул:
– Товарищ капитан, посмотрите туда!
В середине реки за деревья, торчавшие из воды, зацепился дом, выступавший только чердаком. Ротный вытащил бинокль, но через лобовое стекло, заливаемое дождевыми потоками, ничего нельзя было разглядеть. Он вылез на подножку машины и, стараясь прикрыть окуляры рукой, посмотрел в сторону дома. Ему показалось, что он увидел человека. Всматриваясь что есть мочи, он разглядел женщину с ребёнком на руках. Дом раскачивало волнами из стороны в сторону.
Капитан приказал водителю Марченко остановиться и не глушить мотор. Закутавшись в плащ-палатки, все вылезли из машины под ледяной дождь. Драбкин окликнул рядового Синицына, сидевшего в кузове на борту надутой большой резиновой лодки, которую они получили от сапёров. От каждой колдобины на дороге Синицына бросало в неожиданные стороны, и он сильно намял бока в прыгающей машине. Когда он вылез из кузова, у него был вид человека, пережившего долгий шторм.
Драбкин и Синицын были земляками – оба из Ленинграда – и старались не расставаться ни на минуту. Синицын был здоровенным флегматиком, а Драбкин походил на изящного танцора. Из-за его миниатюрности Кудряшов и посадил его с собой в кабину.
Ротный смотрел на реку, пытаясь определить расстояние до деревьев. Все стояли молча, и, казалось, время остановилось. Не хотелось думать о том, что предстояло сделать. До острова было метров сто. Через целую вечность ротный сказал:
– Так, ребята… Достаем лодку и весла. Шустро двигаемся по берегу вверх и постараемся добраться до тех деревьев. Марченко, вы останетесь здесь, и смотрите, чтоб машину не смыло.
Капитан говорил медленно и хрипло, ему самому казалось, что за него говорит кто-то другой, а он слышит себя как бы со стороны. Снова возникла тишина, которую не нарушал шум дождя. Ротный вдруг что-то вспомнил и, обращаясь к водителю, добавил:
– Марченко, если что, – двигайте к месту сбора, там сообразят, что делать.
И это «если что» было понятно всем.
По беспроволочному дивизионному телеграфу Кудряшов узнал, что днем раньше в танковом полку перевернулась в реке амфибия с людьми. Это никак не прибавляло духу. Сам капитан боялся воды, потому что научился плавать уже взрослым парнем и освоил только стиль, который в народе зовут «по-собачьи».
С берега на воду было страшно смотреть. Казалось, что один водоворот поглощает другой, отчего поверхность воды пенилась и бурлила.
Кудряшов поглядел на солдатиков – вид у них был потерянный. Он подумал, что и у него вид, наверное, не лучше, и прошептал про себя: «Господи, помоги…».
Капитан не был верующим, хотя его мать была из старообрядческого рода. Он просто не знал, к кому ещё можно обратиться за помощью. С десяти лет он уже не жил дома, в подмосковной деревне Бабье, недалеко от большого села Уваровки, а учился сначала в семилетке за пятнадцать километров от дома, а потом до самой армии – в техникуме связи в Москве.
Взявшись за наружные тросы лодки, они побрели по берегу, подмываемому водой. Плащ-палатки не спасали, и очень скоро все промокли до нитки. Ледяная вода была везде: хлюпала в сапогах, текла за шиворот, отчего начало сводить скулы. Боясь ошибиться и проскочить остров, они отошли довольно далеко от машины. Бойцы взялись за вёсла, а капитан пристроился на корме. Сидя на дне лодки, было трудно грести, особенно не высокому Драбкину. Ротный негромко командовал гребцами и следил за равновесием. С огромным трудом, едва не пропустив остров, они приблизились к деревьям, и стали медленно выпутываться из ветвей, подплывая к дому и ежесекундно опасаясь, что лодку перевернёт или проткнёт сучьями.
Женщина в чердачном проёме стояла как изваяние, повернувшись к ним и глядя невидящими глазами. Оказалось, что у неё два ребенка. Одного она держала на руках, второй стоял, обхватив двумя руками её ногу. Кудряшов испугался мысли, что лодка перевернётся, когда женщина с детьми будет садиться в неё. На какое-то мгновение с близкого расстояния он увидел лицо женщины и понял, что их страхи и даже возможная гибель – ничто в сравнении с тем, что пережила эта женщина и эти дети.
Солдаты изо всех сил держались руками за ветки. Первым они сняли мальчика лет шести, Иван с усилием оторвал его от матери. Потом он привстал в лодке и протянул руки за малышом. Когда женщина шагнула в лодку, та сильно зачерпнула воду, и все подумали, что это конец.
На обратном пути гребли из последних сил, но лодку сильно сносило течением. Сидеть теперь приходилось в холодной воде. По берегу с верёвкой бежал водитель. Приблизившись к берегу, они никак не могли преодолеть последние десять метров. Тогда Марченко бросил конец верёвки, но она упала рядом с лодкой. Через мгновение и лодку, и верёвку отнесло течением. Водитель быстро собрал верёвку и, перебежав на новое место, снова бросил её к приближавшейся лодке.
Увидев конец верёвки рядом с лодкой, капитан понял, что у них есть только один шанс. Схватившись одной рукой за боковой трос, он неуклюже, боясь зацепить сидевших в лодке, перевалился за борт. На этот раз ему удалось схватить верёвку, и лодку приблизило к берегу ещё на несколько метров.
Водитель Марченко держал верёвку двумя руками, но его тащило по берегу, хотя он сопротивлялся изо всех сил. Неожиданно верёвка наткнулась на ствол сломанного дерева, и Иван почувствовал опору под ногами. Марченко, перебирая верёвку руками, подтягивал Ивана, державшегося за трос. Кудряшов, понемногу переступая ногами, медленно пододвигался к берегу. Дно было неровным и вязким. Когда глубина стала по колено, он оступился и упал на колени, не выпуская верёвки из руки. До берега лодку он дотащил на коленях.
Первым из лодки вывалился Драбкин, и они втроём с подоспевшим водителем по мокрой траве вытащили лодку на берег. Кудряшов и Драбкин держали лодку, а водитель Марченко брал на руки детей, которых ему подавала женщина, и относил их подальше от берега. За женщиной из лодки выбрался бледный как полотно Синицын, ему помогал Драбкин.
Только через месяц капитан узнал, что Синицын не умел плавать.
Мужчины перевернули лодку, чтобы вылить оттуда воду, взяли её за боковые тросы и побрели к машине. Нужно было скорее обогреться и обсушиться. О костре нечего было и думать. Решили кое-как выжать одежду и ехать к месту сбора батальона. Начинало темнеть. Лодку снова погрузили в кузов, на её борта сели Синицын, Драбкин и женщина, а Кудряшов забрался в кабину, посадив мальчиков на колени и укутав их плащ-палаткой. Остаток пути дети молчали, и Кудряшов ни о чем их не спрашивал, старался крепче прижимать к себе, чувствуя, как они дрожат.
Добравшись до места сбора, ротный первым делом попытался найти начмеда батальона, чтобы попросить спирта, потому что всех знобило. Когда он вернулся после безуспешных поисков, женщины с детьми уже не было. Кто-то сказал, что их срочно отправили в ближайший пионерский лагерь. Он даже не узнал ни её имени, ни фамилии и пожалел, что не спросил ребят, как их зовут.
***
Купание в холодной воде не прошло даром: к утру у Ивана начался выворачивающий душу кашель. Он чувствовал, что сильно заболел, с ним происходит что-то необычное. На очередном привале Кудряшов обратился к начмеду; тот его прослушал, померил температуру и пошел докладывать комбату Стадникову, что капитан сильно простужен, и требуется его госпитализация.
Через час Иван, впадая в забытье, трясся в газике по дороге в дивизию. Когда Кудряшов подошёл к порогу своего дома в гарнизоне, к нему, радостно раскрыв руки, выбежал сынишка Коля. Отец поднял его на руки и долго держал.
Иван был уверен, что он отлежится дома, прогреется с использованием всех известных народных средств, и всё обойдется. Но через три дня никакого улучшения не наступило, а становилось только хуже, в мокроте появилась кровь. Иван позвонил знакомому врачу из санитарного батальона.
Пришедший в их крошечную комнату в доме, построенном пленными японцами, обычно весёлый батальонный врач, расспросив и прослушав Кудряшова, стал хмурым и безапелляционно заявил, что нужно лечь в окружной госпиталь. Он же сообщил, что Драбкина и Синицына два дня тому назад поместили в санитарный батальон. Похоже, что у обоих воспаление лёгких.
Его увозил в госпиталь тот же газик. Перед отъездом Коля бросился ему на шею, сильно её сжал и никак не хотел отпускать, повторяя: «Папа, папа…» Иван сам сдерживался из последних сил. Он обнимал сына, затаив дыхание, потом поставил его на землю и сказал:
– Сынок, я очень надеюсь на тебя. Помогай маме во всём, ты же старший.
Дочь Галочка не понимала, что происходит, но, глядя на отца и брата, на всякий случай ударилась в рёв. Когда отца увезли, Коля, горько плача, уткнулся в оставленную отцом гимнастерку и понял, что запах гимнастерки отца – лучший для него запах на свете.
По дороге в госпиталь Иван вспомнил, как во время последнего майского парада войск военного округа, он открывал колонну их дивизии на броневике. Парад проходил на центральной площади города, около красивого здания штаба округа с резным чугунным забором. Зрители располагались по обе стороны площади. По случаю хорошей погоды на площадь, казалось, пришёл весь город.
Коля стоял с матерью в первом ряду, недалеко от трибуны, на которой располагалось руководство военного округа и города. Галочку оставили на попечение соседки. Коля знал, что отец будет ехать на броневике, и всё время высовывался из ряда, ожидая, когда же покажется папин броневик.
Наконец вдали послышался рокот моторов, похожий на работу мельницы, перемалывающей огромные камни. Это шли танки дивизии, а перед ними на маленьком связистском броневике, казавшимся Коле большим, ехал Кудряшов. Он стоял, высунувшись по пояс, держась левой рукой за люк, а правой рукой отдавал честь, полуобернувшись к трибуне.
Коля узнал отца, хотя тот был в комбинезоне и в танковом шлеме. Не дожидаясь, пока броневик поравняется с трибуной, он вырвал руку из материнской ладони, выскочил из ряда на несколько метров и во всю свою детскую мощь завопил:
– Это же мой папа!
Колин крик услыхали на гостевой трибуне и зрители первого ряда. Среди них был старший Нинин брат, Владимир Павлович Поздняков. Увидев выскочившего племянника, он с волнением смотрел на него и успокоился, только когда Нина бросилась за сыном и схватила его. В следующее мгновение их окатило сизым дымом танковых двигателей. Нина сделала несколько шагов и вернулась в ряд. Глаза сильно щипало, но Коля сиял от счастья и махал рукой, вслед уходящим танкам.
***
Кудряшова положили сначала в терапевтическое отделение, и несколько дней врачи этого отделения на вопрос его жены Нины о диагнозе говорили, что нужны дополнительные обследования. Тогда Нина побежала к своей задушевной подруге Фенечке Гринберг, работавшей медсестрой в этом же госпитале. Фенечка, одинокая маленькая брюнетка, была человеком редчайшей доброты, она часто приходила к ним в дом и всегда приносила маленькое пирожное для Коли. Ему казалось, что тётя Феня светится, и от неё исходят лучи. Коля справедливо думал, что она фея из сказки, которую ему однажды читал папа, поэтому её так и зовут – Феня.
Фенечка пообещала «прозондировать почву», и Ивана через день перевели в другое отделение. Ведущими врачами там были два высоких грузина с созвучными фамилиями Мдивани и Парцвания. Все их звали «Мдивани и Парцвани». Но и в этом отделении ничего не говорили о диагнозе. Нина подняла на ноги всех родственников, и брат Володя, сильно беспокоившийся за Ивана, сказал ей, что жена Мдивани – их двоюродная сестра.
Мать жены Мдивани, как оказалось, была родной сестрой их отца. Она была замужем за чиновником железнодорожной станции Харбина, и когда в двадцатых годах случился известный конфликт на КВЖД, их семья осталась в Китае. С тех пор никто ничего не знал ни о них, ни об их детях. Невозможна была никакая переписка даже между родственниками.
Капитан Поздняков в составе наших войск в сорок пятом году, после войны с японцами, попав в Харбин, искал родственников и не нашёл никого, но разыскал людей, которые знали их, и те сказали ему, что в СССР где-то случайно осталась их младшая дочь Маша. Сама семья, видимо, погибла от рук японцев или сгинула в ходе облав на русское население Харбина, которые проводил «доблестный» СМЕРШ.
Нина через военный коммутатор узнала номер Машиного домашнего телефона и позвонила ей. Они встретились у Маши дома, Нина смотрела на неё, стараясь найти семейное сходство. Маша была красивой женщиной, немногим старше Нины. Они поплакали, долго говорили о родственниках, детях и общих знакомых, и Маша пообещала, что Мдивани сделает всё возможное и невозможное, чтобы помочь Ивану.
Через несколько дней, после очередного рентгена, Ивана пригласили в кабинет, и врачи-грузины сказали, что дело серьёзное: у Ивана туберкулез, нужно сделать «поддувание», потому что в левом легком большое затемнение. Кудряшов понял, что сбылись его худшие опасения. Не разбираясь в медицине, он решил, что туберкулез – то, что в народе называют «скоротечная чахотка», от которой в их деревне он хоронил перед войной своего друга. Мдивани, заметив отсутствующий взгляд Ивана, понял, что тот их не слышит, и замолчал. После паузы он сказал с сильным акцентом:
– Иван Михайлович, дело хреновое, но будем бороться. Очень многое будет зависеть от вас. Нужен пенициллин, а недавно появилось новое лекарство, называется стрептомицин. Его можно достать только в Москве, оно стоит очень дорого, нужно на несколько курсов.
Иван ответил, что у него в Москве живут сёстры, и он попробует через них достать лекарство.
После этого разговора Мдивани позвонил Нине и пригласил её на беседу. Он сообщил ей диагноз Кудряшова и сказал, что появилось дорогое, но сильное лекарство – стрептомицин. Ещё он сказал, что иногда туберкулез вылечивают народными средствами, тем более что здесь, в Приморье, среди китайцев и корейцев есть восточные врачи. К тому же Ивану надо сытно есть, и набрать вес.
***
В день, когда Нина узнала заключение врачей, она поклялась спасти Ивана. В два дня она продала из дома всё, что можно было, и в их единственной комнате на долгое время остались только стол, два стула и солдатские ложки. Но денег от продажи нехитрого скарба и того, что Нина скопила за несколько лет, не хватало даже на один курс лекарства. Недостающую на курс сумму собрали два её брата и старшая сестра. У них были большие семьи, поэтому Нина понимала, что большего они не смогут сделать и она должна зарабатывать сама.
До замужества Нина работала в городском собесе, но сейчас с двумя малыми детьми, которых не на кого было оставить, ни о какой работе в учреждении от звонка до звонка не могло быть речи.
Годом раньше в окружном Доме офицеров Нина закончила курсы кройки и шитья. Сколько себя помнила, она всегда любила шить и с удовольствием обшивала своих и чужих детей. И теперь она решила сходить к преподавательнице этих курсов.
Елена Сергеевна была очень чутким человеком и как-то по-особенному относилась к Нине, выделяя её из всей группы занимавшихся, чувствуя её любовь к шитью. Она была одинока и жила в комнатке в большой коммунальной квартире, в пятнадцати минутах ходьбы от Нининого дома.
Елена Сергеевна обрадовалась приходу Нины, быстро разожгла стоящую на столе керосинку и угостила гостью чаем с ароматным земляничным вареньем. Она уже знала о Нининой беде: в небольшом городке всё узнается быстро. Елена Сергеевна понимала, как трудно этой молодой женщине. Нина сидела и неотрывно смотрела на колеблющееся пламя керосинки, её заплаканное лицо выражало напряжение и волю. И тогда Елена Сергеевна сказала:
– Ниночка, попробуйте шить. У вас очень хорошо получалось во время учебы. Я дам вам несколько выкроек женских платьев и помогу с фасонами.
У меня есть и знакомая старушка, которая за небольшое вознаграждение сможет продавать сшитые вами платья на городском базаре.
Домой Нина прибежала, еле переводя дыхание и крепко прижимая выкройки к груди. С этого дня она шила день и ночь. Сразу стало ясно, что нужно много материи. По счастью, близкая знакомая её брата Гриши была заведующей отделом городского универмага, в котором иногда продавались ткани.
Вскоре многие гарнизонные модницы стали ходить в платьях разных расцветок и фасонов, но неуловимо похожих друг на друга.
***
Помня совет Мдивани, Нина через знакомых и родственников стала искать охотников и таёжных людей, у которых можно было купить целебные травы и коренья. Она стала ездить по ближайшим деревням в поисках знающих, как вылечить тяжелую болезнь. Один раз с машиной помог комбат Стадников, в другой раз – старший брат Володя, у которого была персональная «Победа».
Возвращаясь из той поездки, водитель Лёня сказал, что в деревне, за военным Воздвиженским аэродромом, в нескольких километрах от города, живет дед-хохол со странным прозвищем «Пупей», про которого говорят, что он может заговором вылечить любую болезнь. Он уже обсуждал это с Григорием, младшим братом Нины, и тот сказал, что, кажется, знает этого деда и готов съездить к нему. Нужно только опять попросить машину у Владимира Павловича, который в заговоры, может быть, и не верит, но тут уж выбирать не приходится, и нужно использовать все возможности. Лёня добавил, что он предлагает поехать к Пупею в воскресенье, так как Гришу с военного завода, где он работает, в другой день вряд ли отпустят.
В самом деле, в ближайшее воскресенье Владимир Павлович разрешил взять свою служебную машину. Они с раннего утра заехали за Гришей, жившим с большой семьёй на другом конце города, у Солдатского озера в небольшом деревянном доме. Рядом с домом был огород, спускавшийся к самому озеру. Недавно выпавший снег сглаживал кочки от выкопанной картошки.
Увидев «Победу», Гришины и соседские дети облепили её. Мальчишки осторожно трогали блестящие детали, а Лёня с удовольствием давал пояснения, для чего каждая из них предназначена. Когда уезжали, ребятишки стали просить взять их с собой, но Гриша был непреклонен, несмотря на все мольбы, и детвора дружно махала руками, пока машина не выехала из их переулка.
Лёня знал дорогу, и через час они добрались до деревни за аэродромом. Первый же местный житель показал, где живёт дед Пупей. Его большая изба была на отшибе, на самом краю деревни, и даже не виднелась с дороги, потому что стояла в лесу, огороженная забором. Вся деревня тянулась вдоль единственной дороги. Машину пришлось оставить около сельсовета, потому что дальше путь представлял собой непроезжие ямы, затянутые тонким льдом.
Когда Нина и Гриша подошли к забору, оказалось, что калитка заперта изнутри на засов. Залаяла собака, и на лай вышла по снегу в тапочках одетая в кожушок пожилая хозяйка, судя по говору, украинка. Спросила: «Шо вам трэба?» Узнав, что они пришли к деду, она категорично сказала, что дед отдыхает и ни за что их не примет.
Тогда Гриша начал говорить по-украински. Дома родители, сами переселенцы с Украины, часто говорили на украинском. Он заявил хозяйке, чтобы она обязательно разбудила деда – ведь они всё равно не уйдут. Та, не торопясь и с явной неохотой, открыла засов.
Нина с Гришей перед крыльцом тщательно обили веником снег с обуви и, поднявшись по ступенькам, вошли сначала на веранду, заставленную корзинами, а через неё – в большую комнату. В комнате они услышали птичье пение. Пела прыгавшая по большой клетке, стоявшей на комоде, ярко жёлтая птичка. Дом был новый, в комнате – чистота. Напротив входа половину стены занимала печь. У печи стояла широкая лавка, на ней спиной к вошедшим лежал огромный дядька с густой шевелюрой. Сильно пахло самогоном.
Гриша ещё раз попросил хозяйку разбудить деда. Но тот, услышав разговор, вдруг резко повернулся и сел на лавке. Нина увидела мужчину богатырского сложения, с вьющимися волосами с проседью, и, хотя он был немолод, но и на деда совсем не походил. Удивительно, но и выглядел он совершенно трезвым.
Не успел Пупей спросить пришедших, зачем пожаловали, как Гриша опередил его вопросом, сам ли он строил этот дом. Дед утвердительно кивнул.
Гриша снова спросил:
– А где, диду, заготовлял брёвна на дом, не в распадке ли? – Тот снова качнул головой.
– Диду, а вы не помните, как у вас пала лошадь?
– Помню… Так это был ты?
– Да, я.
Позапрошлой весной дед возил брёвна из распадка для строительства дома, но, видимо, перегрузил телегу, и лошадь упала. Дед безуспешно пытался её поднять, ничего не выходило. Он знал, что недалеко находится деревня, и двинулся к ней через лес по тропе. Пупей обошел несколько домов, но никто не мог ему помочь.
Наконец, Пупей дошел до дома родителей Поздняковых, к нему вышел Гриша, как раз приехавший к ним. Дед рассказал, что с ним случилось.
Услышав о беде, Гриша вывел из сарая свою единственную лошадь, взял упряжь, и они отравились к застрявшей телеге. Подойдя к упавшей лошади, распрягли её, впрягли Гришину. Гриша начал колдовать над лежащей животиной, и она, к удивлению Пупея, поднялась. Гриша вёл телегу, а Пупей радостно и бережно шёл со своей кобылой.
Дед поворочался на лавке, пригласил их присесть на табуретки и спросил, что случилось. Григорий объяснил, что женщина с ним Нина – его родная сестра.
– У неё муж военный, во время наводнения он сильно простудился. Врачи сказали, что у него туберкулез. Мы приехали к вам, потому что, говорят, вы можете помочь.
– Тебя Нина зовут?
– Да, – совсем тихо ответила она.
– Что ж так долго собиралась? Если б не приехала, через три дня ему был бы конец.
Нина закрыла лицо руками. Дед поднялся, вышел в соседнюю комнату и вернулся с литровой банкой, в которую была налита какая-то жидкость. Он поставил банку на стол, обхватил её ладонями и начал читать молитвы, чуть шевеля губами. Читал долго. Наконец остановился, посидел молча.
– Сейчас я закрою банку. Неси её домой и свари кисель или компот. Отнести мужу, пусть выпьет, но ни с кем не делится.
Нина начала благодарить, а дед сказал, чтобы благодарила брата. Она спросила, когда нужно прийти снова, но Пупей ответил, что приходить больше не нужно, и что муж её выздоровеет и доживёт до семидесяти лет.
Дома Нина быстро сварила кисель и побежала с ним в госпиталь. На проходной долго не разрешали звонить в отделение, потому что был тихий час, но она так упрашивала дежурного, что он всё-таки разрешил. Позвонила в отделение к Ивану и попросила его выйти на проходную.
Он пришел с марлевой повязкой на лице, в запахнутом халате и сапогах. Когда полы расходились, виднелись белые кальсоны. Нина попросила его выпить кисель прямо здесь, на проходной. Иван сказал, что это неудобно, они в палате всем делятся, на что Нина сказала, что ей срочно нужно вернуть банку, и он обязательно должен выпить у неё на глазах. Иван, любивший сладкое, сняв на время повязку, выпил кисель залпом.
***
Лекарство в Москве доставали через Михаила Артёмова, мужа средней сестры Ивана. Тот служил на Тушинском аэродроме, был необыкновенно пробивным человеком, дружил со многими детьми партийных вождей, в том числе и «самого». Артёмов хлопотал даже через «Кремлёвку», но ничего не получилось. Тогда он наудачу обратился к своему брату, работавшему за рубежом в советском посольстве в одной из арабских стран, и тот через несколько дней сообщил, что может достать лекарство.
А через неделю после отправки денег в Москву, Нине позвонил неизвестный мужчина и сказал, что на её имя пришла авиабандероль, и её нужно получить по такому-то адресу во Владивостоке.
Во «Владик», как говорили все на Дальнем Востоке, в это зимнее время лучше всего было добираться на проходящем через Ворошилов рано утром скором поезде. Состав останавливался на городском вокзале на несколько минут, и нужно было успеть купить билет, если были места.
Ночь перед поездкой Нина не могла сомкнуть глаз, боялась проспать. Рано утром, задолго до рассвета, она уже шла через весь город на железнодорожную станцию. Была безлунная ночь, и город был погружен в темноту, лишь несколько лампочек, терзаемые порывами ветра, чуть освещали центральные улицы. Было очень холодно, дул пронизывающий ветер, гнавший колючую поземку.
Всю дорогу Нина крепко прижимала к лицу муфту, в которой прятала озябшие руки, пытаясь своим дыханием согреть замерзшие щеки. В полной темноте она с трудом узнавала улицы. Чтобы идти быстрее, Нина отправилась в путь в сапожках, а не в валенках, и очень скоро почувствовала, что сильно замерзает. Потеряв ощущение времени, она понимала, что нужно торопиться изо всех сил. Она шла по краю проезжей дороги, боясь оступиться и угодить в кювет. Где-то залаяли собаки, и у Нины дрогнуло сердце. Когда, наконец, показались мерцающие, как далекие звезды, огни городского вокзала, Нина хотела побежать, но не смогла, потому что промерзшее тело совсем не слушалось. Остаток пути она преодолела из последних сил.
Нина с трудом открыла тяжелую, задубевшую на морозе, дверь вокзала, построенного в николаевские времена. Она любила это красивое здание, с которого начиналась дорога. Нина выросла в деревне неподалёку от города и считала, что любая дорога – это путь в новый мир, в котором столько нового, удивительного, интересного. Нужно было перевести дыхание и растереть щеки. Она посмотрела на часы и увидела, что до прибытия поезда осталось совсем мало времени.
Нина бросилась к кассе, и кассирша сказала, что на прибывающий поезд билетов нет. Тогда она побежала на перрон.
Через несколько минут сквозь снежную мглу показался приближающийся луч паровоза, раздался скрежет тормозов, перрон заволокло дымом и паром, и около Нины остановился поезд. Она подошла к ближайшему вагону, но проводница сказала, что у неё – спецвагон, а потому: «не может быть и речи». Ей отказала и проводница следующего вагона.
Проводница третьего вагона, наверное, увидев отчаяние на Нинином лице, согласилась взять её. Нина едва успела подняться по ступенькам, хватаясь за холодные поручни, как раздался свисток дежурного по станции, паровоз дал гудок, перрон снова заволокло паром, состав дернулся и двинулся, быстро набирая ход.
Проводница, пустившая Нину, оказалась пожилой круглолицей женщиной с усталыми глазами. Она поняла, что Нина сильно замёрзла, усадила её в свое маленькое купе, помогла снять пальто и принесла в серебряном подстаканнике стакан горячего чая с сахаром. Нина рассказала, что едет за лекарством для мужа, муж служит в армии и тяжело заболел, а его родственники достали это самое лекарство, и на него вся надежда.
Ехать нужно было около двух часов. Проводница предупредила Нину, чтобы она пока не выходила ни в коридор, ни в тамбур. Если же зайдет кто-нибудь из проводников, то нужно сказать, что она родственница Анастасии Сергеевны (так звали проводницу). Через час начнут сдавать белье, тогда нужно выйти в коридор.
Тепло вагона и горячий чай разморили Нину, и она начала дремать, привалившись к стенке маленького купе.
Сквозь полудрёму она слышала, что началась трансляция концерта, всегда включавшаяся в пассажирских вагонах поездов дальнего следования перед прибытием на конечную станцию.
Концерт состоял из песен военных лет и появившихся в последние годы. Пели Шульженко, дуэт Бунчикова и Нечаева, Виноградов, Утёсов. Нина знала наизусть их репертуар. Ей снилось, что она плавает в тёплом море, а на берегу играет духовой оркестр.
Когда Нина работала в собесе, сотрудников как-то раз возили во Владивосток на пляж, на краю города, и она купалась в море.
Заканчивалась трансляция всегда бравурными маршами, что означало скорое прибытие поезда. Но она проснулась не от звуков марша, а от того, что её за плечо тронула проводница. Нина испуганно открыла глаза, не сразу сообразив, как она очутилась в вагоне. Заставив себя окончательно проснуться, она через минуту вышла в коридор.
В вагоне царило возбуждение, которое обычно бывает перед расставанием людей, сроднившихся за многие дни далекого путешествия в тесном пространстве вагона. Пассажиры обменивались адресами, помогали друг другу доставать багаж, уверяли, что напишут в ближайшее время. Нина стояла у окна и смотрела на набегавшие с одной стороны и растворяющиеся вдалеке огни придорожных строений и окраин Владивостока. Ей тоже было знакомо это чувство пассажира в конце долгой дороги.
***
Она припомнила свою поездку в Москву с мужем и сыном, которому тогда не было и года, во время отпуска Кудряшова. Иван собирался поступать в военную академию и хотел узнать подробнее условия. Нине все советовали не ездить в Москву, а уж если ехать, то в далекую дорогу не брать малыша. Но одна ещё школьная подруга, сказала, что если Иван поедет в Москву один, то она его «потеряет». В Москве мужиков после войны мало, и Ивановы сеструхи, как пить дать, его «пристроят». И Нина решилась ехать с мужем и Колей, которого к тому же не на кого было оставить.
Поезд до Москвы шёл долгих девять суток. Дорога была утомительная, несмотря на постоянно меняющийся пейзаж за окном. В вагоне было душно, окна на ходу не открывались, чтобы в вагон не залетали искры паровоза. Нине было очень трудно с малышом, хотя все в вагоне старались ей помочь.
В тот первый послевоенный год грудные дети были большой редкостью, и когда Нина с Иваном ездили в московском транспорте, их часто просили дать подержать Колю на руках.
Когда она собиралась купать Колю в большом тазу, занавесив купе простыней, около их купе собирались зрители. Пассажиры с удовольствием слушали, как малыш смеялся, плескаясь в воде.
В соседнем вагоне ехал монгольский маршал Чойбалсан со свитой, и когда он на одной из остановок, прямо посреди поля, увидел около вагона Нину с Колей на руках, то подошёл к ним и попросил подержать мальчика на руках.
Маршал и Коля улыбались друг другу, малыш хватал своими пальчиками Чойбалсана за нос, и было видно, что им обоим это нравится, особенно Коле, который от избытка чувств описал маршалу китель. Тот почему-то обрадовался и звонко рассмеялся.
Монгольские военные из свиты натужно улыбались, а Чойбалсан в тот же день прислал Коле большого шоколадного медведя. Коля грыз медведя до самой Москвы, каждый раз перемазывая всю мордаху и ручки. Иван с видимым удовольствием облизывал сынишку, потому что сам был большой сластена.
Несмотря на все трудности дороги, Транссибирская магистраль оставила у всех неизгладимой впечатление – от необъятности нашей страны, от её дивных красотах. У пассажиров навсегда осталась в памяти часовая стоянка поезда на самом берегу Байкала. Кудряшов вместе с мужчинами побежал к озеру и принёс ведро байкальской воды, которую он зачерпнул прямо у берега. Вода была необычайно вкусной, и все, кто не мог спуститься к озеру, пили и восхищались неповторимым вкусом воды.
Эти воспоминания Нины были прерваны звуками марша, доносившимися из репродуктора. Пассажиры стали выносить чемоданы в коридор, и Нина вернулась в купе проводницы. Поезд снизил скорость, послышался скрип тормозов, и состав остановился. Женщина дождалась, пока пассажиры вышли из вагона. Все они благодарили Анастасию Сергеевну – чувствовалось, что долгое путешествие сблизило их. Нина хотела достать деньги и отблагодарить проводницу, но та, заметив кошелек, тронула её за руку и сказала:
– Мне ничего не нужно. Я сама живу в Ворошилове. Дай Бог здоровья вашему мужу.
У Нины перехватило горло, и она с трудом произнесла:
– Большое спасибо.
Она вышла на морозный перрон и побежала в здание вокзала. Следовало подождать какое-то время, так рано нужное учреждение, наверняка, было закрыто. Во время работы в собесе по делам службы ей приходилось бывать во Владивостоке, и она примерно знала, как проехать по нужному адресу.
И всё-таки она приехала до начала работы, пришлось постучать металлическим кольцом, висящим на высокой двери.
Дверь открыл пожилой заспанный вахтер в накинутой шинели без погон, в плоской фуражке и валенках. Нина объяснила, что приехала за бандеролью с лекарством. Она назвала номер комнаты и фамилию человека, который должен выдать бандероль. Мужчина молча выслушал её, видно было, что он медленно соображает со сна. После паузы он попросил подождать и закрыл дверь. Перед закрытой дверью Нине стало особенно холодно.
Через несколько минут, показавшихся Нине очень долгими, мужчина снова открыл дверь, и Нина оказалась в высоком вестибюле с широкой лестницей. Около неё стоял стол, рядом была освещенная будка с окошком и вывеской «Бюро пропусков». Вахтер повесил шинель в будку и остался в полувоенном кителе. Сев за стол, он сказал, что служащие начнут приходить через пятнадцать минут, и предложил подождать, показав рукой на стулья, стоящие напротив.
В вестибюле было тепло, и Нина наслаждалась, вдыхая тёплый воздух с обычным для старого здания запахом. Стали заходить служащие, и вахтёр с каждым здоровался. Через время он сказал одному военному, показывая на Нину:
– Товарищ майор, это к вам пришли.
Военный подошёл к Нине и спросил, по какому она вопросу. Нина сказала, что она за бандеролью. Майор на мгновенье замер, потом спросил, есть ли у неё документ. Нина кивнула, и он сказал вахтеру, чтобы тот выписал ей пропуск. Что-то её насторожило, когда она медленно поднималась по широкой лестнице.
Найдя нужный кабинет, Нина постучала. Майор сидел за единственным столом и, предложив ей сесть, спросил, как её зовут. Он замолчал, глядя в одну точку, и только через время сказал:
– Видите ли, Нина Павловна, мы получили для вас бандероль, но она была вскрыта, и мне доложили, что в ней не хватает почти половины флаконов по описи.
Нине показалось, что она не дышит. Майор вышел в коридор и быстро вернулся, держа в руках коробку. Он поставил её на стол и, подняв отверткой фанерную крышку, вытащил флаконы. На дне коробки лежал листок с описью. Майор начал внимательно изучать её и вдруг внезапно повеселевшим голосом, сказал:
– А вы знаете, пропали только флаконы с разводящей жидкостью, а они есть в любой больнице!
Всю дорогу домой Нина крепко держала коробку и уже не замечала холода. Она была счастлива.
***
В отделении, где лежал Иван, все больные и медперсонал ходили в марлевых повязках, и Кудряшов про себя прозвал отделение «тифозным бараком». В отделение никого не пускали, только продуктовые передачи и Нинины короткие записки. Но Нина была небольшой любительницей писать и сообщала только о том, что все родственники и их собственные дети живы-здоровы и передают ему приветы.
Как-то по дороге на базар Нина встретила торопившуюся по делам жену комбата Стадникова. Она знала, что Нина ищет возможность раздобыть лекарства для мужа. Поговорили накоротке, и Стадникова посоветовала обратиться за помощью к её подруге Елене, работавшей в окружном лечебном управлении Приморского военного округа. Жена комбата сказала, что если лекарство возможно получить через управление, то её подруга обязательно поможет.
Назавтра Нина отправилась в управление, нашла подругу Стадниковой. Та рассказала, что она знает о Нининой беде, и посоветовала пойти на прием к командующему округом генерал полковнику Бирюзову.
– А как я смогу попасть к нему?
– У Бирюзова есть помощник, капитан Блинов, очень хороший человек, он подскажет. Я знаю, что вашего мужа и его сестер мать растила одна. Обязательно скажите об этом Бирюзову.
– А почему это так важно?
– Потому что у генерала никого нет из родственников, он рос сиротой, и он помогает одиноким.
– Но у мужа есть сёстры, они живут в Москве.
– И всё равно скажите, как я говорю. –
Она протянула Нине листок бумаги.
– Знаете что, не откладывайте, позвоните Блинову прямо сейчас.
Нина набрала номер телефона и услышала: «Капитан Блинов слушает».
Она не продумала разговор и немного сбивчиво объяснила, что хотела бы обратиться к командующему с просьбой помочь с лекарством её мужу, капитану Кудряшову, заболевшему туберкулезом и лежащему в окружном госпитале здесь же, в городе.
Помощник командующего выслушал её, что-то переспросил, и Нина почувствовала по его голосу, что он чуткий человек. Блинов сказал, что попробует устроить встречу с командующим завтра, примерно в час дня. Ей выпишут пропуск, пусть она придет чуть раньше, ей скажут, куда нужно подойти.
Нина, поблагодарив помощника командующего и Елену, заспешила домой. Она никогда не была в штабе округа, располагавшемся в самом большом и красивом здании города, и поэтому волновалась: что за человек командующий, и как ей говорить с ним? Ведь она, молодая жена офицера, выросшая в деревне, никогда не общалась с высоким начальством, если не считать случая из далекого детства, когда её, маленькую девочку, усадил на колени маршал Блюхер, останавливавшийся на постой в их большом деревенском доме во время военных учений.
Елена, после того как Нина ушла от неё, снова позвонила Блинову и сообщила, что Кудряшов простудился во время наводнения, когда спасали женщину с детьми, что у него открытая форма туберкулеза и что у самих Кудряшовых двое малышей. Блинов сказал, что он слышал об этом случае и завтра обо всём напомнит генералу.
На следующий день Нина с самого утра начала готовиться к визиту в штаб округа. Из-за волнения ничего не шло в голову. Много раз она пыталась построить разговор, но так и не решила, что сказать командующему. Боясь сглазить, никому не сказала о предстоящей встрече, но заранее договорилась с соседкой, чтобы та посидела с детьми.
Дорога в штаб занимала чуть больше получаса, было холодно, но Нина не замечала этого. Она шла, на ходу придумывала свою молитву, просила Николая Угодника, как уже много раз это делала, чтобы он помог мужу выздороветь и научил, что сказать генералу.
Пришла она с небольшим запасом времени, на проходной выдали пропуск, назвали номер кабинета и указали подъезд, через который нужно входить. В подъезде проверили пропуск и сказали, чтобы она поднималась на третий этаж. Нина пожалела, что не спросила ни у Елены, ни на проходной, можно ли пройти к командующему в пальто. Решила немного постоять в большом вестибюле и увидела, что входящие в здание офицеры проходят в угол и там снимают шинели. Она поняла, что там гардероб, и заспешила туда.
Подниматься нужно было по широкой лестнице с большими перилами. Странно было, что по лестнице двигались не только офицеры, но иногда попадались и женщины, и все они были чем-то похожи. «Интересно, что они здесь делают?» – подумала Нина.
Третий этаж был пустынным, Нина пошла по нему, глядя на номера кабинетов. Одна из дверей была открыта, и это оказался нужный ей кабинет. Нина вошла в большую приёмную, сидящий за столом офицер предложил сесть на стул у стены.
– Вы Кудряшова?
– Да.
– Подождите, командующий проводит заседание Военного совета, в перерыве он, может быть, примет вас.
Ждать пришлось недолго. Внутри приёмной открылась дверь, оказавшаяся входом в большой зал, откуда начали выходить генералы и офицеры. Некоторые с явным удивлением смотрели на сидящую у стены женщину. К ней подошел стройный капитан, представившийся Блиновым. Он смотрел на неё участливо, и ей стало спокойнее. Блинов сказал, что он её позовет, как только командующий освободится, и отошел.
Через открытую дверь было видно, что в зале полукругом стояли столы, за самым большим сидел командующий. На его столе было много телефонов, и он разговаривал по одному из них. Блинов всё не подходил, и Нина стала волноваться, не забыл ли он о ней.
Минут через пятнадцать военные начали возвращаться в зал. Нина видела, что и Блинов вернулся в зал. Дверь закрыли, и она подумала, что про неё точно забыли. Неожиданно из зала вышел Блинов и, подойдя к ней, пригласил войти, открыл дверь, пропуская её вперед.
Нина вошла и остановилась у двери. Все сидящие за столами смотрели на неё, а она мельком взглянула в зал и опустила голову. Оказалось, что в зале столы располагались двумя полукружьями, просто с её места в приемной вторая дуга была не видна. Столы стояли и около стен. Ей показалось, что за первыми столами сидели одни генералы и что от их погон в зал шёл дополнительный свет. До неё вдруг донеслось:
– Нина Павловна, изложите вашу просьбу.
Она не сразу сообразила, что это был голос Бирюзова. Мельком взглянув на командующего, Нина увидела генерала – скуластого с густыми бровями и раскосыми глазами. Генерал смотрел на Нину и видел худую молодую женщину с открытым красивым лицом. У Нины пересохло во рту.
– Товарищ командующий, мой муж капитан Кудряшов сильно простудился во время наводнения, и у него теперь открытая форма туберкулеза. У нас двое детей.
Тут Нина вспомнила, как ее учили, и добавила, что мать Кудряшова растила Ивана и сестёр одна.
– Мы просим, если есть возможность, помочь мужу лекарствами.
Последние слова дались ей с большим трудом, она произнесла их медленно и глухо. Нина замолчала и подняла голову. Видно было, что она с трудом сдерживает слёзы. Она увидела, что многие сидевшие за столами опустили головы. Командующий сказал, что ему докладывали все обстоятельства. Теперь Нина смотрела только на него. Генерал несколько секунд молчал, потом взял трубку одного из телефонов, ему кто-то ответил. Потом он спросил:
– Что в моем личном резерве? – И, услышав ответ, приказал: «Комиссуйте на капитана Кудряшова».
Через секунду командующий обратился к Нине: «Всё, что могу». И добавил, что ей нужно идти в лечебное управление, которому отданы распоряжения. Нина негромко поблагодарила генерала.
Видя, как она взволнована, командующий после паузы произнёс:
– Спасибо и вам. Желаю здоровья вашему мужу. Вы свободны.
Нина вышла из зала, за ней следом – Блинов. В приёмной она не могла сдержать слёз. Капитан подождал, пока она успокоится, и сказал, что лекарства сегодня же будут переданы в госпиталь. Отняв платок от лица, Нина с трудом выговорила слова признательности Блинову за помощь. В ответ он улыбнулся и поклонился ей.
Выйдя из штаба, Нина отправилась к Елене, чтобы поблагодарить её, и та сказала, что была уверена: Блинов всё сделает, чтобы командующий помог им. Они поговорили, и Елена, видя, что у Нины глаза на мокром месте, налила ей чаю. Немного посидев и успокоившись, Нина заспешила в госпиталь сообщить мужу хорошие новости.
***
Через два месяца после того, как Кудряшов попал в госпиталь, к нему под видом санитаров, переодевшись в белые халаты, пришли Олег Драбкин и Илья Синицын. С этим визитом им, наверное, помогала Фенечка – лица у солдат были закрыты марлевыми повязками.
Сидели в коридоре. Иван, тоже с повязкой, зная, что он заразный, старался меньше говорить и попросил ребят отодвинуться от него подальше. Ему было неудобно, что видят они своего ротного не в привычной военной форме, а в больничном застиранном халате. Но ребята, казалось, не чувствовали никакого неудобства.
Как всегда, от лица закадычных друзей-ленинградцев говорил Олег Драбкин, а Илья Синицын помалкивал. Олег писал для дивизионной газеты, и весь батальон знал, что после армии он мечтает поступить на факультет журналистики, который когда-то закончил его, погибший в войну, отец.
Драбкин сказал, что «санитаров» придумал Илья. Потом поведал, что с ними произошло за прошедшее время, как их лечили и наконец-то вылечили, причем Илью – совсем недавно. Он сообщил, что в батальоне уже знают о болезни командира роты, а все бойцы в роте ждут – не дождутся, когда ротный выздоровеет и вернётся в строй. Олег расспрашивал, чем его лечат, особенно про пенициллин и стрептомицин.
Ещё Олег сказал, что ему присвоили сержанта, а Илье и Марченко ефрейторов и что всех их наградили именными часами. В приказе значилось «по результатам осенней проверки». Иван понял, что комбат удовлетворил его просьбу.
Кудряшов знал, что начальника штаба уже перевели на новое место службы, но комбат говорит, что не хочет на эту должность никого и будет ждать только Кудряшова.
Потом из палаты вышел в таком же халате, как и у Кудряшова, лежавший на соседней койке с Иваном Герой Советского Союза лётчик Родионов. Он обратился было к Ивану, но, увидев, что тот разговаривает с двумя «санитарами», извинился и вернулся в палату. Иван не удержался и сказал ребятам, кто это был. У тех загорелись глаза, а Драбкин начал даже чаще дышать.
Через время Олег заметил, что ротный устал, и понял, что пора уходить. Иван поблагодарил друзей за визит и просил передать поклоны всем, кто его знает. Ребят смутило это старомодное выражение. Но ротный именно так и сказал: «Передайте поклоны…»
***
Вернувшись из госпиталя, Олег сел за давно откладываемое письмо к матери:
«Здравствуй, дорогая мамочка!
Извини, что давно не присылал письма. У нас было небольшое наводнение, я и Илья немного простудились. Но сейчас всё позади, мы живы - здоровы.
Мама, мы простудились потому, что в один из дней вымокли. Но мы на лодке спасли женщину с двумя детьми. С нами в лодке был наш командир роты капитан Кудряшов, я тебе о нём писал. Если бы не он, не знаю, что было бы с нами. К сожалению, наш ротный сильно заболел: у него туберкулез. Говорят, что его может спасти пенициллин или новое лекарство стрептомицин. Оно дорогое, но в семье ротного нет денег, его жена уже всё продала.
Мама, сходи к дяде Толе, расскажи, что с нами случилось. Может быть, он сможет достать пенициллин. Ведь он любит Илью как сына. Ты же знаешь, что Илья – не любитель писать письма. Купить нужно десять флаконов по 500 единиц. Если удастся достать – присылайте авиабандеролью.
Ещё мне присвоили звание сержанта, а Илье ефрейтора, и нас наградили именными часами. Думаю, дядя Толя порадуется за нас.
Мама, всем огромный привет. Крепко целую.
Твой Олег».
***
В госпитале потянулись томительные дни и недели. Через строгий карантин туберкулезного отделения скудно просачивались известия «с воли». Иван всё чаще ловил себя на том, что новости за госпитальными стенами, совсем недавно его очень интересовавшие, стали мало его трогать.
Ему казалось, что с некоторых пор, он стал существовать как бы в другом мире, жившем по иным законам, куда не доходят земные тревоги и радости. И даже недавний Новый год, который всегда наполнял его душу надеждами, Кудряшов впервые встречал без привычного волнения.
К Новому году Ивану действительно присвоили звание майора. Новые погоны и звёздочки привез комбат и передал через медперсонал. Но и это важное для офицера событие его не взволновало.
Иван лежал в «тяжелой» палате – у всех его соседей, как и у него, был туберкулез в открытой форме. За те месяцы, что Иван пролежал в палате, оттуда убыло три человека. Лётчик Родионов пошел на поправку, и его перевели в отделение для выздоравливающих. Два других соседа по палате ушли в мир иной. Их смерть была будничной, и не похожей на смерть на фронте, которую Иван видел не раз. В бою человек погибает как бы в полёте или на скаку.
Здесь же каждый день приближал к неведомой черте, за которой была либо новая, но совсем другая жизнь, либо глухая стена. Движение к этой черте было обыденным, и у каждого больного было время, чтобы принять и обдумать худший исход.
Иван всегда считал, что каждый человек носит в себе огромный мир чувств, мыслей, переживаний, поступков. В этой галактике существуют отдельно и сложно переплетаются миры детства и взрослой жизни человека. Уход человека означает угасание его миров, и только луч памяти живых соединяет эти миры с продолжающейся жизнью.
При каждом обходе врачи старались поддержать больных. Мдивани, разговаривая с пациентом, часто клал руку ему на грудь, явно прислушиваясь к тому, что там внутри происходит. Врач старался шутить, и хотя нижнюю часть его большого лица закрывала повязка, но всегда лучились его глаза.
***
Примерно через два месяца после новогодних праздников Мдивани вызвал Кудряшова в кабинет и сказал, что динамика болезни у Ивана положительная, что каверна в лёгком зарубцевалась и через неделю он планирует перевести Кудряшова в палату для выздоравливающих. Ему разрешат на субботу и воскресенье уходить домой. Только вот жаль, что кончается стрептомицин. Надо, чтобы жена нашла у местных охотников барсучий и собачий жир, их надо ввести в рацион питания Ивана.
В этот момент Ивану показалось, что в него вливается живительный поток и заполняет всё его существо.
Первый раз Кудряшова отпустили домой в начале марта. Накануне к Ивану в отделение во время своего дежурства пришла Фенечка, и сказала, что у неё были Олег Драбкин и Илья Синицын. Пришла посылка со стрептомицином от их близких из Ленинграда, она уже отнесла флаконы в отделение. На стрептомицин собирали деньги все их родственники. Фенечка счастливо улыбалась, а Иван отвернулся и ничего не говорил, потому что говорить было трудно.
Кудряшов, чтобы добраться до дома, мог попросить машину в части, но Ивану хотелось пройти весь путь пешком, благо день выдался солнечным, хотя ещё и не теплым. Дома не знали, что его отпустят на выходные, и он хотел прийти неожиданно, как в новую жизнь весной. Он шёл и представлял себе, как он обнимет Нину и детей, как из части придут комбат и его сослуживцы, как они обнимутся. И его сердце сладко щемило…
Иван шёл не спеша. Чтобы было теплее, опустил уши у шапки,завязав их потуже на
подбородке.Вдыхая весенний воздух, наслаждался каждым вздохом, поглядывая жадно то на голубое небо, то на грязноватый снег, начавший таять по дорогам и тротуарам.
Он шёл и думал о том, как много людей боролись и борются за его жизнь. Его жена Нина и его дети, его родственники в Москве и Нинины здесь, в Приморье, его сослуживцы и его комбат, и, ставшие близкими друзья – ленинградцы, и их родственники, и врачи-грузины, и весь персонал их отделения. Он должен оправдать их усилия и надежды. Ведь кому-то нужно было, чтоб он остался живым на фронте в Белоруссии, там, на берегу бурливой реки и здесь, в госпитале.
Он должен жить, и он будет жить!
Он должен сохранить память обо всех встреченных в жизни и обо всех ушедших из неё.
Ивана ждала новая жизнь...