из книги "История одного рода".
Глава 2. Гетман обоих берегов Днепра.
Май 1708 года. Батурин погружен в сонную ночь, лишь изредка вдали раздаются оклики часовых на стенах. Небольшая светелка в просторном гетманском дворце была местом уединения. Здесь любил коротать время гетман Гетманщины – Иван Степанович Мазепа.
В серебряном подсвечнике на столе горит свеча, тускло отбрасывая причудливую тень на стену. Рядом лежит указ московского царя Петра. Брови гетмана нахмурены, он опять берет в руки государев документ. Глаза скользят по тексту:
«Расписать городы частми, кроме тех, которые во ста верстах от Москвы к Киеву, к Смоленску, к Озову, к Казани, Архангельская.
На работе быть на Москве для фортификации с Москвы с трех дымов по человеку.
Декабря 18 дн. 1707».
Долго этот указ не принимался к действию. Царь Петр всегда спешил с исполнением своих планов. Поделить Гетманщину и всю Украину на губернии – непростое дело. Вчера пришел новый указ из Москвы, подтверждающий намерения царя. Петр торопился укрепить Кремль, Китай-город и построить палисады под Серпуховым, Можайском и Тверью. – Карл застрял в Радошковичах на период распутицы, но царь Петр нервничает и спешит! Спешит и требует людей на работы! – В голове у Мазепы роятся крамольные мысли. – Аспид! Сколько еще мой народ сердешный будет в московской неволе. Сколько голов положил под Азовом, сколько сердец перестало биться в этой, Богом проклятой войне. Стон и плач! Стон и плач, а я должен этой вражине улыбаться и потакать. Что делать? Что делать мне, тому, кто отвечает за всю матиньку-Украину?
Гетман редко кому доверял свои мысли, но казацкая старшина нет-нет и ставила перед ним вопрос: Что дальше? Полковники Горленко и Апостол прямо заявляли в своих посланиях, что дух Хмельницкого должен витать над Гетманщиной. Недвусмысленно пророчили, что и они и потомство проклянут его, гетмана, если оставит Украину на произвол московитам. Внешне – он покорный слуга своего государя, но на сердце совсем другое. Да и покорный ли? Год назад в Жолкве у генерального обозного Ломиковского состоялось тайное совещание, все с тем же вопросом: как быть? Останемся с Петром и Августом II – Украина попадет под гнет Московии и Речи Посполитой, поддержим короля Карла и Лещинского – тогда уже шведы и поляки разделят ее пополам. Хотя, в последнем случае можно было попробовать создать «Русское княжество» с правами государственности. Это соответствовало мыслям Мазепы – он мог стать правителем независимой державы. Но… но пока, война истощает Украину, губит народ, приводит к упадку итак слабое хозяйство. Иван Степанович встал, и, переведя тоскливый взгляд на указ государя, вдруг скомкал его, и поднес было к свече. Но постояв немного, не сжег, а бросил на стол.
В дверях появился сердюцкий полковник Покотыло.
– Ваша ясновельможность, панэ гетманэ, что с послом государевым делать?
– Как что? Накормить, дать отдохнуть и снарядить провиянтом в дорогу.
– Послания не будет?
– Нет! Указ-напоминание понятен – его нужно выполнять! И так тянули, сколько могли!
– Не выдержат в этот раз казаки. После столицы еще не очухались. В некоторых семьях по два кормильца осталось, а некоторые и последнего отдают.
– Что предлагаешь? Сам поедешь фортификацию стен московского Кремля сполнять? – глянул на него зло Мазепа.
– Ваша ясновельможность, пан гетман, пошлем беглых с Дона казаков.
– Так негоже поступать с братьями, попавшими в беду.
– Воры они! Бунтуют против царя!
– Воры? Их детей воевода Долгорукий на деревьях развесил, как… как… – гетман запнулся и только и нашелся, – Это они-то воры? – Мазепа махнул рукой. Помолчав, добавил: – Донских не трогать, но сказать, чтобы из десяти человек одного выделили. Сколько их?
– Почитай сотен восемь наберется и еще идут.
– Поясни братам: не по своей воле вынуждаем – по государевому указу.
– Разрешите, ясновельможный гетман, отправиться к царю Петру Алексеевичу с работными людьми.
– Чего так? Что тебе там? Капитан Новиков сопроводит работных! – вскинул на него брови Мазепа.
– Попробую довести до государя, что казаки больше пользы принесут с саблей в руках в чистом поле, чем на изнурительных работах да, и… – Покотыло замялся, – прослежу, чтобы в дороге обиду нашим не чинили!
– Не молод ты уже полковник: смел и отважен, а того не понимаешь: Украина для царя, что бельмо в глазу. Была бы его воля – всех сгноил в столичных топях. – Он помолчал, затем, кивнув, внезапно переспросил: – Проследить за доставкой работных людей? Дело говоришь!
Появился полковник Орлик.
– Ясновельможный гетман, прибыл еще один посланник от царя. Куда его?
– С чем прибыл?
– Отдельным для вашей милости посланием!
– Только вчера прибыл указ-напоминание… Гонец еще не уехал?..
– Сегодня новое послание! – пожал плечами Генеральный писарь.
– Давай!
Гетман взял в руки свиток, взломал печать и прочитал несколько строк, размашистого текста. Петр собственноручно отписал:
«Ценю тебя гетман и подметные листы и доносы не принимаю к действию, но и не сжигаю. Зело доволен службой твоей, потому воров Василька Кочубея и Искру после разбирательства в Витебске – тебе отсылаю со своим стольником Ивашкой Вельяминовым. Велю своей волей казнить воров, чтобы другим неповадно было смуту чинить, когда швед наше отечество зорит! Надежу имею, далее будешь осторожнее в решениях и осмотрителен в разговорах с близкими старшинами. Свейский король Карл в Радошковичах засел – тое нам наруку. Александр Данилыч считает, что стронется он к июню месяцу, Отвернуть от Москвы его не в состоянии с силами своими, потому приказываю тебе: послать на Речь Посполитую помощь своим братам-казакам, чтобы Станислава Лещинского держали под саблею и не дали идти к Свейскому королю. Его усилие – нам смерти подобное! Жду работных людей немедля – фортификацию града стольного учинить надобно. Служи казаками верно и без воровства – облагодетельствую, как не было доселе!».
Мазепа нахмурился. Царский лист с одной стороны сообщает хорошие новости: Василь Кочубей и Иван Искра признаны в брехливых доносах на него и в назидание другим, приговорены к казни. Неприятен указ: требованием работных людей и скрытой угрозой, – так только и мог расценить гетман конец послания. – Государь слова на ветер не бросал и, хваля за службу, тут же предупредил… – Впрочем? – решил для себя Мазепа, – время покажет!
– На, прочти! – подал он документ Орлику, и, жестом отпустил полковника Покотыло. Уже в дверях остановил его: – Готовься! Поедешь в Москву с работными людьми. Капитан Новиков тебе в помощь.
– Как будет угодно ясновельможному гетману! – кивнул полковник и вышел.
– Сколько людей собрал на Москву? – спросил гетман у боевого товарища.
Филипп Орлик был генеральным писарем и отважным полковником. Ему было всего 36 лет, но Мазепа не раз оставлял его вместо себя, когда отправлялся на долгие переговоры в Москву. Был момент, когда получив должность генерального писаря, Филипп получил и то доверие, которым вполне заслуженно пользовался до кончины Ивана Мазепы.
Это случилось во время разговора с генеральным обозным Ломиковским. Гетман обговаривал некоторые моменты вчерашнего сбора старшины относительно Жовквы, где было принято одно из решений, которое потом стало трагично-судьбоносным для Украины. Не скрывая намерений от генерального писаря Орлика, говорилось о свободе для Гетманщины и Правобережья от Московии. Уже после беседы, окинув взглядом Филиппа, Иван Мазепа вдруг сказал:
– Все що чули твої вуха вчора і ще почують – маєш тримати у таємниці.
– Не турбуйтесь батьку, я розподіляю погляди наших козаків, так що я ваш!
– Досі я не посмів передчасно виявляти тобі свого наміру та таємниці, яку ти відкрив учора випадково, не тому, щоби я мав який-небудь сумнів щодо твоєї вірності для себе — адже ніколи не зможу про твою чесність і подумати, щоб ти за таку мою ласку для себе, любов і добродійства відплачував мені невдячністю і став зрадником. Проте, зваживши, що хоча ти розумний, з чистою совістю, все ж молодий і у таких обставинах не маєш повного досвіду, боявся я, щоби ти у розмові з різними російськими та нашими старшинами, чи то довірочно, чи з необережності не вимовився перед ким з тим секретом і тим самим мене і себе не погубив. Тому, що тепер не можна було затаїти цієї таємниці, то Всевишнього взиваю на свідка і присягаю.
Мазепа тогда сам поклялся на кресте и велел это сделать Орлику. Совместной присягой они крепили верность идее независимости Украины и совместным действиям в освобождении, объединении украинских воинских сил с шведами.
Я привел пример известный в истории, который сблизил, вернее объединил этих двух украинских героев, фактически в одно целое. После этого случая гетман доверял Орлику, не опасаясь предательства.
– Около трех тысяч согнали! – ответил Филипп, нахмурившись после ознакомления с посланием.
Гетман вздохнул и, глянув на боевого товарища, только и вымолвил:
– Мало!
– Больше нет! В некоторых семьях забрали последнего кормильца.
– Государь ждет от нас, по меньшей мере, около 5 000 работных людей.
– Тогда ему придется потребовать казацкие полки. Кто в баталиях царя будет принимать участие. Не дай Бог татары нарушат мир, Украина ляжет им под ноги беззащитная и беспорадная.
– Н-да! Стонет наша матушка-земля! Стонет наш многострадальный народ!
– Так долго продолжаться не может! – отреагировал Орлик. – Русь-Украина не бездонна. На строительство Санкт-Петербурга и Ладожского канала было отправлено около двадцати тысяч мужчин и пять тысяч женщин – вернулось несколько тысяч. На Печерскую крепость еще две тысячи. Все прихоти царя Петра мы не сможем выполнить.
– Он считает, что строит новое государство и цель – оправдывает средства.
– Новое государство строит, но нас уничтожает! Да и боронить от врага вряд ли в состоянии.
– Сил у него маловато, да и желания особого нет! – разумно отреагировал гетман.
– Требовать от Украины того, что мы не в состоянии сделать – это путь не христианина, но шлях басурманина! – с горечью произнес Орлик.
– Тихіше Пилипе! У мурів є вуха, а у нас с тобою ворогів, ой, як багато!
– Нужно уходить от такого царя! В Жолкве уже говорили об этом. Петр сделал из нас поле баталий и забирает на свои войны людей, амуницию, провиянт – пустеет наша земля. Не уйдем – Гетманщина погибнет, а вместе с ней и народ Украины.
– Ты дурний Пилипе, що таке мовиш! Все треба з розумом робити – перешел вдруг на родной язык Мазепа. До этого они разговаривали на московском говоре. – І куди ти збираєшся податись? До ляхів? І Август II и Лещинский – нам нічого гарного не запропонують! Мы вже з ними куліш варили, та нічого не зварили! Станіслав шле листи, та в них розуму мало! Та, й народ під ляшське ярмо вже не піде! Треба добре все обміркувати.
– До шведів з поляками! – сказал серьезно Орлик. – Розумієш, батьку, до шведів! Лещинський у союзі з Карлом XII мусить виконувати угоди. І він і шведи тобі вже писали не раз!
– Ну то так! Писали! То мені соромно було читати! – попробовал было отмахнуться гетман, но Филипп продолжил:
– Батьку, у Жолкві ми вирішили, що з шведом та Лещинським можемо зосередити Чернігівське князівство з вашою ясновельможністю, як правителем на чолі. Карлу Украина не потрібна – свої країни вистачить, зате з ним, ми московітам руки вкоротимо и принудимо рахуватися з нами. Може, тоді народ зможе дихати вільним повітрям!
– Я 19 років вірою та правдою служив московському царю Петру – мені зараз говорити про це легко!
– Розумію, ваша ясновельможність, та ми так спустошені, цю війну не витримаємо!
Гетман смотрел на друга, и не на друга даже – на сына. Он желал бы, чтобы у него был именно такой сын. Смотрел и не хотел ему возражать, но возражал, словно оправдывался перед Петром. Слов много, очень много в защиту царя, но уже давно в нем эти слова разума вызывали протест – он понимал Филиппа.
Мазепа любил родную землю, любил больше всего на свете. Ради этой любви, ради того, чтобы увидеть ее свободной, он и пресмыкался перед этой, очень далекой от благородства и благородных идей московской царской семьей аспидов. Они и в своем аспидном гнезде готовы передушить друг друга, так что говорить за Украину. Он пресмыкался и старался, как можно меньше втягивать родную землю в конфликты. Но военные противостояния избрали Русь-Украину своим полем брани. Здесь схлестнулись интересы Турции, Речи Посполитой, Московии, Крыма, Шведов и даже далеких данов. Ветер войны, словно перекати поле, гнал в степи московские, турецкие, татарские, польские, а теперь и шведские полки – сея горе, смерть и запустение.
– Сынок, не пришло еще время. В Жолкве я понял, что у меня много единомышленников, настоящих сынов Украины. Это хорошо! Но время не приспело! Ты знаешь, я каждый день думаю за нашу Украину, каждый божий день! – Мазепа перешел на московский говор – он часто так делал когда волновался. – Но оно, это время может приспеть и очень скоро!
– Батьку, народ чекає на ваше рішення, та чи витримаємо! – произнес генеральный писарь.
Гетман ответил не сразу, а когда начал говорить, даже встал с кресла:
– Я тебя привел к клятве служить Украине и товарыству. Я сам поклялся и повторю тебе, чтобы ты понял до конца мою душу: Призываю всемогущего Бога в свидетели: не для богатства или каких-то иных целей, я выдерживаю такое страшное давление царя Петра. Это для всех нас и ради вас, которые находитесь под моей властью, для жен и детей ваших, для добра Матери нашей, несчастной Украины, для добра всего украинского народа, для умножения его прав и возвращения вольностей. И я хочу при Божьей помощи так сделать, чтобы вы с женами вашими и край наш родной не погибли ни под москалями, ни под шведами. Если же я это терплю до поры до времени и делаю ради каких-нибудь личных целей, то пусть покарает мое тело и душу Бог и Святая Троица.
Сказав, Мазепа сел опять в кресло, а Орлик отреагировал с теплом в голосе:
– Всі близькі до вас люди, це розуміють и складуть за вас й Україну голови. – Орлик еще не знал, что эти слова станут символом его борьбы с Московией. Всю свою жизнь он посвятит борьбе с империей, борьбе за волю украинского народа. А пока эти проникновенные слова он завершил предложением: – Батьку, підтримай Булавіна, може це наша вдача скинути ярмо Московії! Його обрали отаманом на Доні – почалося повстання. Не підтримаємо – залишимося на самоті з Московією лютою!
– На відкритий заколот не можна нам поки що – багато серед нас ненадійних полковників. Та і як іти, коли наш полтавський полк на Дону допомагає царю?
Филипп, хотел возразить, но гетман, уходя от темы начинавшегося на Дону бунта, вернулся к шведам.
– Ты считаешь: Карл и Лещинский нам дадут свободу?
– Я считаю, что ее никогда не даст московский царь, а со шведами в союзе с поляками можно попробовать. Мы им важнее, как союзники и военная сила, чем рабы! – упрямо произнес генеральный писарь.
Мазепа ничего не ответил. Он, молча смотрел на Филиппа: смотрел и молчал. А тот тоже ждал реакцию гетмана и тоже молчал.
Гетман налил себе и Орлику в кубки красного вина и с уважением подал напиток человеку, почти вдвое моложе себя. Это было признание, и они поняли друг друга без слов. Молча, выпили. Наконец, Мазепа вымолвил тихо:
– Не забуду я твои слова, Филипп! Но пойдешь ли ты со мной до конца? Царских заплечных дел мастера, охочи до пыток и казней! Выдержишь?
– Всегда и везде я был, есть и буду, с вами батьку, чтобы не случилось. А пыток я не боюсь: худшая пытка – видеть неволю своего народа!
Тронутый гетман крепко обнял друга, больше подходившего ему в сыновья, обнял и признательно похлопал по плечу.
– Иди спать! Завтра предстоит нелегкий труд: тысячу из трех наших сынов будем отправлять туда, откуда они уже вряд ли вернутся!
– Одну?
– Отправим одну: может, остальных сбережем? – пытливо глянул на писаря гетман.
– Так, батьку, треба спробувати! – и, улыбнувшись молодой озорной улыбкой, повеселевший Филипп отправился спать.
Орлик пошел отдыхать, не ведая, какую интересную и полную подвигов жизнь уготовила ему судьба.
Молодым – молодое, а старый гетман вернулся к столу, и, налив в стакан вина, задумчиво уставился на пламя свечи. В мыслях разное: одна другую тревожит.
Указ обеспокоил и обрадовал его. Не первый раз государь упоминал о реорганизации Гетманщины. Поделить на губернии, переформировать казацкие полки в регулярные войска подчиненные московским генералам, урезать казацкую старшину, поднять налоги. – Ишь, куда ведет! Гетманщина, всегда считавшаяся под протекторатом, превратится в часть Московской империи. Нет, не этой доли я желаю моему народу. Прав Орлик. Молод, горяч, но прав: пришло время, когда наши пути с Московией расходятся. Добровольно в рабство идти – позор перед предками и потомками. Какую долю я им уготовлю? Но вторая часть послания русского царя, его все же обрадовала. Петр поверил ему: не Кочубею с Искрой.
Гетман вздохнул и сделал несколько глотков терпкого вина. – Как там Мотря? Голубушка моя? – мысль перескочила на жену Василия Кочубея. – Дурная старая Кочубеиха: такое заварила! Жизнь испортила себе, дочери, мужу и мне кровь попила.
Он достал из серебряного ларца послание от Генерального судьи Василия Кочубея.
– Кумэ, кумэ! – гетман почесал затылок. – Чому слухаешь дурну бабу. Эх Василь!..
«…Яснее Вельможный, милостивый пан гетмане, мой влце милостивый пане и великий добродию.
Знаючи тое мудрцовое слово: же лепше есть смерть, нежели горкий живот, раднейший бым был пред сим умерти, нежели в живых будучи, такое, якое мя обняло, понести зелжене, зело естем подлий и ваги такой, якой есть пес здохлый но горко стужает и болит мое сердце, бытии в таких реестре, которий для якого своего пожитку, дочки свои вдаючи ку воле людской, безецнимы и вигнаья и горлового караня годнимы, правом твердим осуждены. О1 Горе ж мне нещасливому, чи сподивался я, при моих немалих в врйскових делах працах, в свято благочестии, под слвным рейментом Ваше Вельможности, такое поносити укорение, чи заслуговался я на такую язвами болезненными окрмваючую мя ганебнисть?..»
– Тьфу, ты! Нечистый тебя забери! – выругался гетман. – Пишет, как масло в кулеш! Но не так на деле.
«… чи деялося коли кому тое з тих, которий передо мною чиновне и нечиновне, при рейментарах живали и служили? О! горе мне, мизирному и от все оплеванному, по такий злий пришовшому конец, пременился мне в смуток в надеи о дочце моей будучая утеха моя, обернулася в плач моя радость, веселость в сетование… – Мазепа пропустил несколько строчек стенаний кума и завершил чтение: – покривает меня горький срам и поношение; в том толь тяжком смутку моем, всегда з бедною супругою моею плачучи…».
Гетман бросил на стол письмо кума Кочубея и опять выругался:
– Слизняк! Не мужик, а баба. Доносы строчил, предавая друга и гетмана. Сколько мы с ним прошли вместе, так нет!.. Предал! Тьфу на тебя! Мотря, голубушка моя, много умнее своего отца и матери оказалась! Не могу я простить наветы! Не могу! – Гетман встал и прошелся по светелке. – Не могу, потому, казню доносчика, только царь спровадит его ко мне. Нет нам обоим уже места на обеих берегах Днепра. Сам царь соизволение прислал на казнь доносчиков! Я исполню государев наказ!
Гетман вздохнул: спать не хотелось. Разболелась голова. Последнее время подагра давала знать и болести различные донимать. – Разбередил душу старыми призраками! – вспомнил Мазепа слова, старого князя Вишневецкого, когда тот говорил о Богдане Хмельницком.
– Анастас! – позвал он негромко.
В ответ – ничего.
– Анастас! – крикнул он погромче: в дверях появился писарь Яков Гречаный.
– Звали батьку!
– Где этот чертов лекарь? – недовольно спросил Мазепа.
– Дак… что-то готовит для вас, батьку: якись-то настои!
– Скажи греку, чтобы поспешил – голова болит! – кивнул гетман и опять погрузился в свои думы.
В мыслях Иван Степанович вернулись в 1702 год. Семен Палий с особой жестокостью расправился с Мазепинцами и Трилесами. – Что им руководило, когда дал команду все предать огню и грабежу? Хотел показать, что ему все нипочем, что моя власть – пустой звук. Анна сама взялась за саблю, Хоть и не ладили мы последнее время, но я любил ее, любил ее детей! – Очевидцы рассказывают: Палий сам порешил супругу Левобережного гетмана Анну Фридрикевич, и от этого ему становилось вовсе муторошно! – Не уберег! Не защитил! Никогда этой вражине не прощу смерть моей Аннушки. А детки!.. Кшиштоф! Мария! – Мазепа знал, что его пасынок во главе небольшого отряда бился до последнего, но что могли сделать несколько десятков казаков с тысячей палиевцев. – Где вы теперь? Где ты Машенька, ясонька моя? – Гетман горько вздохнул. – Кому передавать славное имя рода Мазеп? Кому? Где они?
У гетмана «обеих берегов Днепра» не было своих детей. Была дочь и сын, да умерли во младенчестве. Ходили слухи, что был еще один ребенок – сын, которого скрыла Анна. Якобы, хотела другой «доли для него» – не казацкой. Но и это передавалось между брехливыми кумушками, охочими на сплетни. Не дал Бог Ивану Степановичу больше ребенка. Он признал детей Анны Фридрикевич и души в них не чаял. Кшиштофа (Криштофа) воспитал настоящим казаком – сотник Седневский Черниговского полка. Марию выдал замуж за сына белоцерковского полковника Михаила Громыко – Василия. Во время Палиевского набега – они находились в Мазепинцах, возле матери. Куда она их отослала?.. И успела ли отослать, если Кшиштоф сражался в бою до последней минуты?.. Вопрос? Найти он не мог их до сих пор.
Мазепа любил детей. Бавился с ними, когда было время, и рассказывал забавные истории. Крестный отец почитай десяти, а то и более деток, близких своему кругу, полковников и боевых друзей – он баловал тех, как мог. Особенно любил раздавать крестникам подарки. Они и тянулись к нему за его доброту и тепло!
– Н-да, детки мои! Где вы? – опять вздыхает гетман с тоской. – Доверенные лица просеяли, словно через сито все, где только они могли схорониться от худого глаза. – Куда их отослала Анна? Сурова она в своей воле! Если приказала… – Он наливает вина и мелкими глотками выпивает. На душе не становится легче. – Если приказала: дети не ослушаются!
Была у Ивана Степановича надежда узнать о них у князя Вишневецкого и княгини Дольской. Княгиня часто отписывала ему послания – их связывала давняя дружба и не только дружба, но и чувства более глубокие, не высказанные до конца. Правда в посланиях Анна – все больше о здоровье, да, используя поступающую ей информацию, предупреждала о кознях Меншикова. Александр Данилович ни много ни мало замахнулся на Гетманщину, и проявлял к ней повышенный интерес. Иван Степанович, несмотря на теплые к ней чувства, относился к этим посланиям и сведениям не очень серьезно, потому что Дольская, тут же уговаривала его на союз с королем Лещинским. Но один раз, княгиня в послании поведала: цыгане рассказали ей, что в Берестечке видели молодого казака с красивой женщиной, очень похожих на тех, за которых она у них расспрашивала:
«… nadzieja znalezienie pasierb;w, Tw;j yasnovelmozhnost pan Hetman jest, i radzimy, aby nie straci; tej decyzji...».
«… надежда на обнаружение ваших пасынков, ваша ясновельможность, пане гетмане есть, и советуем не терять оной». – Но, что возьмешь от этого кочевого воровитого племени? Надежда так и осталась на бумаге. Берестечко перерыли, поставили все с ног на голову, но следа детей Анны не обнаружили. Потом такая же информация поступила от казаков, которые в Бродах на базаре видели молодую казацкую пару. Но и там ничего утешительного. – Куда подались? Неужто до княгини?
Мысли прервал смуглый немолодой грек. Сколько ему было лет – трудно определить. Сухонький и вертлявый, он походил на юлу – все время в движении.
– Ваша травка, мой гетман! – затараторил он с сильным акцентом.
Иван Мазепа ценил грека, прибившегося к нему почти двадцать лет назад. Правда в самом начале, гетман отослал его к царям Ивану и Петру, но затем уже сам московский единоличный царь Петр, перенаправил того назад, чтобы «хворести отца и учителя унимал и яго старшины» – так в послании указал Петр, и Анастас Галатианос умело их лечил.
– Вам, мой гетман нужно перестать пить вино и горилку и полечиться правильно и с толком! – упрекнул Мазепу лекарь, глядя на полупустую кварту с вином.
– Ты лечи, почтенный Анастасий, а о вине и других хмелях, я сам побеспокоюсь! – отреагировал сердито гетман: голова у него болела все больше.
– Давно вам служу, но вижу, что горилка и вино не обходят ни одной вашей встречи! – проворчал Анасатс, ставя рядом с Иваном Мазепой склянку с прозрачной коричневой жидкостью.
– Ты давай лекарства, которым горилка не вредит! – парировал гетман и невольно улыбнулся.
– Стараюсь! Вот коренья бессмертника и валерианы из греческих земель – голова перестанет болеть и ясновельможный уснет!
– Мой спаситель! – уже совсем подобрел Мазепа и, отставив кубок, выпил не спеша склянку с настойкой.
– Все вы так говорите, когда у вас что-нибудь болит, а когда перестает – забываете маленького грека!
– Только не я! На! – гетман протянул ему золотой червонец.
– Не ради этого… – начал, было Анастас, но Мазепа вытащил из шкатулки еще один червонец и кивнул:
– Бери-бери! Бери за службу верную!
Грек поклонился и через несколько минут, чуть волоча раненную в молодости турком ногу, уже направлялся в аптекарню, как он любил называть свое жилье.
Несмотря на настойку Анастаса, мысли гетмана не дают ему заснуть, да и не до сна – дорога каждая минута, каждый час и день. – Так много нужно успеть. Лещинский что-то знает! – крутится в голове. – Об этом осторожно намекает княгиня Дольская, мать Вишневецких и родственница короля Станислава. Знает король, или набивает цену? Может, сама кума Анна, владеет тайной, которую не решается мне поведать. Возможно, хочет использовать ситуацию. Ох, Палий, Палий! Сидеть тебе вражина в тюрьме до конца своего веку.
Думая об одном, гетман на подсознательном уровне обдумывал слова Филиппа Орлика. Решение, как молния.
– Да, так будет правильно! Звали раньше на союз, но, не мог я предать государя – сейчас нет выхода. Служил царю Петру верой и правдой, но нужно спасать Украину. Не смогу я отослать ему все казацкие полки на Речь Посполитую, под Москву и к финнам на кулички. На Гетманщине неспокойно. Много беглого люду с Дона украинцев смущают, подбивают к восстанию против панов. Народ если поднимется – побьет и своих и чужих! Н-да! Ошибался я, и нет мне прощения. Царь нам не друг, супостат он! Спасать нужно Гетманщину от московского ига. Если не сейчас, то никогда!
Гетман взял лист бумаги и стал выводить витиеватой латынью письмо Карлу, королю шведов.
Письмо осторожное, полное дипломатических двусмысленностей. Иван Степанович за всю свою богатую на неожиданности жизнь, научился выражать мысли, сочетая, где нужно лаконичность и ясность, а где необходимо – туманность и двойственность. Его кредо было не обещать того, чего нельзя выполнить, но в сложной противоречивой обстановке конца XVII –начала XVIII веков – сохранить честность было невозможно. Честные люди, как это и велось раньше, сидели в тюрьмах, или попадали на кол: миром правило двуличие и ханжество. Чего только стоило нарушение договора с Правобережным казачеством после смерти Яна Собеского. Саксонский курфюрст Август II, ставши королем Речи Посполитой, ликвидировал казачество, что привело к восстанию Правобережной Украины известной как «Руина». Это было единственное письмо, написанное им королю Карлу собственноручно. Мазепа послания такого свойства сам никогда не писал. Дипломат – он никогда не оставлял то, что могло стать обвинительной уликой.
Чего стоило самому Мазепе: воссоединение обеих берегов Днепра. До 1704 года не мог осуществить такой нужный Украине акт. Гетман Правобережной Украины Самусь несколько раз просился под его руку, но связанный договором с Польшей, царь Петр довольно продолжительное время не приветствовал воссоединение обоих берегов Днепра. Ослушаться государя – равносильно подписанию себе смертного приговора. Да, и, светлейший Александр Данилыч, затеял против него игру. Та же княгиня Дольская уже давно отписала со слов Бориса Шереметева и генерала Ренна, что Меншиков «роет ему яму» и хочет стать гетманом Украины. Мазепа знал, что получив в 1705 году титул князя Священной Римской Империи», светлейший, искал возможность сделать его реальным и именоваться князем Черниговским.
– Дольской можно верить: с Меншикова – станется! – произнес он вслух.
Латиница ложилась на лист бумаги, доверяя ему тайные думы гетмана обоих берегов Днепра. Иван Степанович писал сам: то, что хранила эта бумага – никто не должен знать, кроме того, кому она адресована.
«… не все полковники понимают опасность московского царя, потому не могу говорить от имени всей казацкой старшины. Не имею и сам четкого решения, опасаюсь, как бы скороспешными действиями не навлечь беду на Гетманщину. На меня чинят доносы: обвиняют в сношении грамотами с вашим величеством и королем Речи Посполитой. Опасно стало: поэтому общаясь с посланниками его величества и вашим слугой королем Лещинским, вынужден соблюдать великие осторожности. Действую с великим уважением к Вам, Ваше Величество, но с любовью в сердце до Украины. Предложите Ваше Величество мир и злагоду на нашей многострадальной земле и я, гетман Войска Запорожского, и казацкая старшина и весь народ будут принимать Ваше Величество, как спасителя.
– Вот и все! Обо всем, и ни о чем – по-другому пока не можно! Хватит пока!
Гетман закончил послание королю Карлу пожеланиями здравия и успехов в ратных трудах. Взяв колокольчик, он позвонил. Серебристый звон вызвал дежурного посыльного.
– Пылыпа до мене! Орлика! – произнес он негромко, возникшему в дверях посыльному.
Генеральный писарь появился, почти сразу же, словно ночевал за перегородкой в соседней комнате.
– Звалы батьку?
– Обміркував я твої слова, синку! Ти правий, треба нам відходити від Московии, але дуже обережно!.
– То добре, ясновельможний гетьману, що щиро поставилися до моєї пропозиції, – сдержано кивнул головой Филипп, но в глазах зажглись огоньки.
– Розумієш, на що йдемо? На зраду!
– Бажання кращої долі своєї Батьківщині – то не зрада, то мужність. Саме так, прийде час, оцінять наші нащадки дії своїх пращурів.
– Розумний ти і це мене втішає. Як помру, не боятимуся, що моя спадщина загине в безвісті.
– Про це батьку не йдеться! Ви наш прапор, наша надія – козаки чекають вашого рішення і готові відвернутися від супостата Петра!
– Не всі, нажаль! Бачив який донос настрочив Кочубей – вража дитина!
– Бачив батьку, та цар Петро йому не повірив! У вас, ясновельможний гетьмане, репутація твердого прихильника московського государя, та й Петро вам вірить!
– Н-да! Вірить! Поки що, а я його зраджую!
– Ясновельможний гетьмане рятує країну і народ – вибору нема!
Мазепа глянул на него, каким-то странным взглядом и хотел было, что-то сказать, но махнув рукой, спросил:
– В тебе є надійна людина?
– Є, батьку!
– Цього листа до шведського короля, негайно! Часу обмаль!
– Добре батьку!
– Розумієш, що стане, як що це потрапить до рук царя Петра? – указал Мазепа на послание, на которое накапал воск и приложил перстень гетмана.
– Авжеш, розумію! Не турбуйся, батьку – людина надійна: з’їсть, як буде треба, але не віддасть ворогові!
– З цього часу треба бути пильним, та обачним. Якщо швед поверне на Україну – це зламає усі мої плани, та мусимо тоді до нього приєднатися: інакше нас чекає загибель… іншого виходу не бачу.
– Так батьку! – кивнул Филипп Орлик и вышел с посланием наружу.
Полчаса спустя, два гонца отправились на север в ставку царя Карла
Гетман прилег на широкую кровать, и настойка Анастаса, наконец-то, сомкнула его веки в глубоком сне.
Утро было непростым. Около трех тысяч мужчин способных и умелых к работе, были собраны на просторной площади возле церкви Преображения. Собраны не по своей воле: согнаны силой. Со всех сторон подступы к площади были перекрыты и две сотни казаков с саблями наголо взяли толпу в кольцо. За кольцом собрались семьи, отправляемых в Московию людей. Слышались вопли, и проклятия. Детский плач рвал сердце, крики: «Душегубцы! Кровопийцы! Аспиды окаянные» – слышалось со всех уголков Батурина. Народ спешил к площади, полный решимости в силовом противостоянии освободить своих кормильцев. Не было семьи, которая б не потеряла хотя бы одного сына, а были и те, кто лишались главного кормильца – главы семьи. Сами отсылаемые на работы, хорошо понимали, что их ждет, и тоже готовились с голыми руками прорвать конные кордоны казаков гетмана.
Полковник Покотыло пытался разъяснить и отправляемым, и их семьям, что сам едет к государю, чтобы просить за них и не допустить произвола и обиды. Его никто не слушал. Одна женщина с младенцем на руках и девочкой лет трех, подошла к его коню и с плачем прокричала.
– Что мне с ними делать? Я жду третьего ребенка. У нас молодая семья: только стали подниматься на ноги, а вы угоняете мово Гришку-кормильца! Что мне делать? – ее глаза исторгали безысходность: безысходность и слезы.
Полковник в сотый раз пытался объяснить, то, что и сам не сильно понимал. Да и как объяснишь – необъяснимое.
Приковыляла старуха, тяжело опираясь на палку:
– Помру я от голодной смерти. Мужа угнали татары! Под Азовом погиб старший Илейко, в прошлом годе сложил голову за аспида Ванька, а теперь забрали последнего – Кирилку. Помру! – Столько было безысходности в ее словах, что Покотыло спрыгнул с коня и, подойдя, шепнул:
– Где твой Кирилка, мать?
– Там, на майдані!
– Найди его и молча выведи ко мне! Только молча: возьми за рукав и подведи.
Старуха, закивав головой, поковыляла в толпу работных людей.
Полковник вскочил в седло и к своей радости увидел гетмана. Тот в сопровождении Филиппа Орлика, черниговского полковника Павла Полуботка и Юхима Лизогуба, сам направился к людям.
Толпа расступилась, шум стал стихать. Выехав на середину, Мазепа окинул согнанных людей и их семьи.
– Шановні козаки-побратими, та селяни з вашими родинами, тяжкі часи не покидають нашу країну! Ворог с усіх боків рве нашу матір-землю, рве на шматки. Нам треба миру, треба спокою, а ми все воюємо і воюємо. Воюємо між собою, воюємо с ляхами, боронимо домівки від татарських виродків. Московія, російський цар Петро, дали нам можливість кілька років прийти до тями від протистояння обох берегів могутнього Дніпра, ми поєдналися з братами і зітхнули з радістю вільне повітря. Та ворог не хоче миру. Тепер, ви знаєте, свейський король Карл пішов на Московію і на нашого захисника государя Петра. Щоб протистояти королю, який повоював усю Європу, цар побудував на Неві нову столицю. Вона стала символом зародження нової могутньої держави... – речь гетмана прервали выкрики:
– Трьох синів забрала твоя столиця!!!... Трьох! Сьогодні ти забираєш останнього!
Этот крик, словно набат, призвал других и грозный ропот, нарастая, стал превращаться в бурю.
Кто-то отдал команду и капитан Новиков с тремя сотнями семеновцев, прибывших для сопровождения работных людей, с ружьями наперевес, отрезал три улочки от площади. Фитили тлеют, ружья установлены на рогачи: солдаты ждут команду.
Но гетман, что-то шепнул Филиппу Орлику и тот, без боязни двинул коня в толпу. Люди знали и уважали молодого полководца, потому расступились без эксцессов.
Филипп, подъехав к капитану, сказал сурово:
– Не вздумай стрелять, ваша милость!
– Как сочту нужным, так и поступлю! Ваш гетман не может справиться с ворами!
– Произведешь хотя бы один выстрел, лично посажу на кол, вот на этой самой площади!
Слова прозвучали спокойно, без гнева, но Орлика знали и уважали не только соотечественники, но и московские полки – видели в бою. Знали его воинскую отвагу и суровый нрав. Такой, слов на ветер не бросает.
Бравый капитан струхнул и передал по цепи:
– Без мово приказу ни-ни! Голову сыму!
Мазепа поднял руку, призывая к тишине! Люд, видя, что Семеновцы не будут пока стрелять, понемногу успокоился и вот над площадью опять разнеслось:
– Хіба ж ви думаєте, що в мене не болить серце? Хіба я не плачу за кожним, хто гине за майбутнє наших дітей та онуків. Плачу! Плачу, та розумію, що немає виходу. Війська царя Петра боронять нас від Туреччини, ляхів, та татар. Чи в змозі ми протистояти зараз таким ворогам? Ні, не в змозі! Цар потребує допомоги, бо й йому важко протистояти на усі боки державам, які тільки й чекають, коли ми виявимо слабкість. Тому, прошу вас, щоб наші сім’ї, наші міста й села могли ще пожити трохи у спокої, виконати указ царя Петра! Краще добровільно відправити кілька тисяч, ніж загубити десятки, а може й сотні тисяч співвітчизників від навали ворога.
Иван Семенович Мазепа умел говорить: его красноречие всегда признавалось одним, из основных достоинств, отчего он и получил бунчук и гетманские клейноды. Горе каждой семьи, не снимало заботу о всей Украине, теперь уже земель и народов по оба берега Днепра. Это понимали селяне, понимали и казаки. Но опять-таки личное, всегда личное – это понимал и гетман, потому завершил:
– У того, хто загубив майже усіх годувальників під час минулих війн, та у кого залишилося по два, та одному чоловікові у родині, ті можуть вийти з кола – вони залишаються.
Это решение вызвало бурю одобрительных криков, и чуть меньшую, криков осуждающих. Понятное дело, что те, кто возвращались в семьи – им завидовали те, кто отправлялись в московскую неволю, а точнее на смерть. Но тут уже гетман обоих сторон Днепра ничего не мог поделать!
Как и предполагал Мазепа: около двух тысяч человек вернулись в семьи, а тысяча – поступила в распоряжение капитана Новикова. С капитаном на Москву отправился Покотыло, полковник сердюцкий.