В начале мая я возвращался из армии в районный центр Оймяконья. Там меня должна была ждать любимая женщина. В аэропорту Якутска мне повстречался Слава Азовцев, бывший секретарь райкома ВЛКСМ, зав. РОНО, а теперь зам. министра просвещения Якутии. Он мне поведал, что еще, будучи зав. РОНО, он направил в апреле мою любимую учительствовать в село Оймякон. Это означало, на месте любимой нет, а мне надо менять маршрут. Азовцев наставил, как быть дальше, порекомендовал к кому обратиться за помощью в пути.
От аэропорта, который называется «Оймякон», до самого Оймякона двадцать восемь верст и дороги в распутицу никакой.
Оймякон известен как наиболее суровое место на Земле. Еще он знаменит Лабынкырским (вроде лохнесского) чудовищем. Учёные заинтересовались им после сообщения геолога В. И. Твердохлебова, наблюдавшего в озере некий крупный движущийся объект. Его сообщение было опубликовано в журнале «Вокруг света».
На попутном вертолете попал я в этот аэропорт и сразу обратился к председателю профкома совхоза с приветом от замминистра. Председатель перво-наперво накормил меня, выдал мне болотные сапоги, брезентовый плащ и направил в школу к учителю физкультуры, который должен заняться моей дальнейшей судьбой. Прошло часа три, а мы все еще кого-то ждали. Учитель стал собирать ужин, выставил водку, разогрел мясо, но сам выпить отказался.
— Не хочу уходить от теперешней жизни. Раньше пил по-черному, ничего и никого не видел, а теперь, как не стал пить, открылась для меня новая жизнь, однако, трезвому интересно жить. В школе дети, спорт, стрельба, лыжи, охота рыбалка, своя семья довольна.
Часам к десяти вечера, наконец, появился тот, кого мы ждали — мотоциклист. Он-то и должен препроводить меня в Оймякон. Мои опекуны еще около часа что-то обсуждали между собой по-якутски. Часов в одиннадцать, благо уже светло всю ночь, я уселся в коляску, и мы тронулись в путь. Ехали по зимнику, но воды на дороге предостаточно, километров через пять, мой драйвер отказался ехать дальше и стал объяснять как мне дальше идти
— Самое главное, как услышишь, дизель работает, это будет Оймякон. Идешь, ты идешь, пройдешь километров десять отсюда, справа от дороги увидишь огни поселка, до него шесть километров, придешь туда только это не Оймякон, однако, вернешься назад и опять иди вперед, еще километров через восемь опять справа увидишь огни поселка, до них поменьше, километра четыре. Пойдешь туда. Когда придешь в поселок, то это тоже, однако, не Оймякон, опять вернешься и теперь иди и иди, услышишь, дизель работает, значит, Оймякон.
Удивился я такому напутствию и спрашиваю
— А можно ли не заходить в эти поселки, которые не Оймякон?
— Конечно можно, если прямо идти, ни куда не сворачивать, придешь в Оймякон, услышишь дизель, значит пришел.
Проехать дальше и одолеть дорогу, мотоцикл все-таки мог бы, но было видно, его хозяин куда-то торопится, толи на утреннюю зорьку (начался весенний перелет уток), то ли еще по каким делам. Злоупотреблять гостеприимством и уговаривать не в моих правилах. Полон решимости к утру преодолеть дорогу, я двинулся вперед, в Оймякон.
Дорога, конечно, одно направление, никакая, годы спустя в Оймяконе будет проходить конгресс мерзлотоведов и построят круглогодовую грунтовую дорогу, откроется маленькое окошечко в мир.
Весна ранняя, кругом лужи, не зря председатель профкома болотные сапоги выдал, правда, плащ тяжеловат.
Не знаю, сколько прошел километров, но стал мне мерещиться звук работающего дизеля. Остановлюсь, прислушаюсь, нет такого в природе звука, иду дальше. Через некоторое время все повторяется. В дали ничего кроме зарослей тайги, не видно и поселков с их огнями тоже. Думаю, наверное, еще совсем мало я прошел, так нет же, и солнце вот-вот покажется. И прямо как в сказке с первым лучем солнца заросли расступаются, и открывается вид на Оймякон, на дом с высоким крыльцом и большущей лужей перед ним. Навстречу выбежала собака, а вслед за нею показался пожилой якут с ружьем. Дом с высоким крыльцом оказался магазином.
— Ухто такой — спрашивает.
— Пришел к жене, она у вас в школе работает.
— А пранцуз? Сейчас, однако, покажу, ухде живет.
Радость встречи неописуемая, нежные объятья, что-то говорили друг другу, прерываясь, опять говорили. Нет, эти минуты счастья невозможно понять и описать. То, что чувствуешь ты, это только в тебе, внутри. Не понятно даже тому, на кого направлено твое чувство. Все слова будут только отчетом в восторженных выражениях, возможно описанием процесса встречи после долгой разлуки, но не самой его сути. Отчет с восторгами не хочу.
Раздался стук в дверь — пора вставать. От семьи завуча школы принесли великолепный завтрак — горяченькие оладушки и слегка поджаренную налимью печень — максу.
Мать завуча с утра пораньше сходила на рыбалку и принесла хорошего налима.
После завтрака Кысуля ушла в школу, и я ее должен там встретить.
В школе длиннющий коридор с большими окнами, вдоль окон стоят якутские ребятишки и здороваются со мной. Я их не знаю, но конечно здороваюсь, в ответ слышу
— Вonjour monsieur.
Несколько удивленный, продвигаюсь вперед и от каждого ребенка слышно
— Вonjour monsieur, bonjour monsieur... Выходим из школы и каждый встречный — Вonjour madame, bonjour monsieur. Малыши, встречаясь на улице, добавляют — Пранцуз (француз это моя жена) в тапочках. Они обратили внимание, что пранцуз сменил обувь и вельветовые туфли называют тапочками. Удивительная прививка французского языка среди якутского населения.
Между оймяконцами распространена фамилия Романов, причина забавных курьезов. В одном классе собирается до десятка Романовых, а при совпадении имен трудно определить какого Николая Романова нужно вызвать к доске, и появляются в классе императоры — Николай I, Николай II, так они и записаны в журнал.
Постоянно проживающих в Оймяконе четыре человека русских — продавщица в магазине, муж завуча школы, его мать и их сын лет шести, если считать по отцу, в народе малец считается сахаляром. Все они владеют якутским языком. Мне сразу вспомнился случай с моим земляком осетином. Работал он в этих краях прорабом, родился у него сын, немного подрос, и определили его в ясли, в яслях все нянечки и воспитатели якутки, говорить по-русски, нет потребности. Настал момент, мальчик заговорил, но, ни по-русски, ни по-осетински, а по-якутски.
Вторым делом после любви нужно поесть, купить хлеба, мяса, чаю, остальное что приглянется. Пришли в магазин, спрашиваем
— Мясо есть?
— Есть — отвечает продавщица — но только четверть туши, отрежете, сколько надо, остальное будете хранить в магазине (такой вариант не подходил, нам только для шашлычка), хлеба нет, купите в столовой. Зато мы увидали на витрине хорошие вина, джин, армянский коньяк. Такого ассортимента даже в райцентре давно не было. Взяли чаю, сахара, консервов и направились в столовую за хлебом. На витрине похожий, на лаваш хлеб. Говорю буфетчице
— Дайте хлеба. В ответ
— Хлеба нет.
— Как это нет, а это что — показываю на лаваши.
— А? лепеска, бар (есть), на том и сговорились. Пообедали в столовой, отправились на прогулку к реке.
На реке ледоход. Северные реки вскрываются ото льда по-особому. Ледовый покров прочный и долго оказывает незаметное глазу сопротивление поднимающейся воде. Сам по себе ледоход явление скоротечное и в солнечный день нашей прогулки представлял красивое зрелище — то плыли целые города, вскоре рассыпающиеся на длинные кристаллы, то какие-то чудища, которые постигала та же участь, зато какой мягкий чай из этих кристаллов. По берегу потихоньку со звоном рассыпаются льдины, вытолкнутые на берег, так мелодично как Бар чаймс самозвучащий ударный музыкальный инструмент. Музыкальный ледоход.
Пьем чай из консервной банки, наслаждаемся особым его вкусом, видом движущегося на север льда. Сейчас середина мая, а ледоход достигнет устья реки только в июне. Таков его долгий путь..
Появился дряхлый старик, тоже
— Вonjour madame, bonjour monsieur.
Угостили его чаем, сигаретами. Пришел он, по его словам и жестам, окончательно прогонять зиму. Он старался спихнуть с берега льдины, по своей слабости безуспешно, а мы с беспокойством следили, как бы он сам не оказался в реке. С трудом удалось отговорить его от этого занятия. Пришлось еще раз приготовить чай и пригласить его, таким образом, был преодолен языковой барьер, и наступило полное взаимопонимание. Как говорится – Чай пьем, капсе ведем.
Солнце уже клонилось к горизонту, а нам с моей Кысулей уходить с берега не хотелось, но время уже около одиннадцати вечера и уходить все-таки пришлось.
На обратном пути повстречался целый взвод вооруженных ружьями женщин — отряд якутских Диан проследовал на вечернюю зорьку, мужиков-то в селе кроме стариков и мальчишек моложе четырнадцати нет. Первые заняты в стадах оленей, вторые — учебой в интернате. Потому оймяконши Дианы-охотницы и рыбачки, да еще весьма успешные.
Если вернуться к началу пути и работающему дизелю, то по этой примете не смог бы я никак определить близко ли от меня Оймякон, и огней тех загадочных поселков справа не мог бы увидеть по весьма прозаичной причине — дизели с началом мая были выключены (светло до поздна, а ночью свет не нужен), а заодно закрыты бани (вода есть в реке), дизель включали только с семи до восьми утра, для приготовления завтрака и чая, с баней сложнее, наверное, откроется, как только станет река, значит, не скоро.
Незаметно прошли дни нашего с Кысулькой пребывания в легендарном Оймяконе, чудища, конечно, мы не видели, далековато до озера с нас хватило разноречивых сведений о нем — озеро находится на высоте 1020 м над уровнем моря, вытянуто с севера на юг на 14 км, ширина водоема почти везде одинакова — 4 км, глубина — до 60 м. Из озера вытекает одноименная река Лабынкыр. Единственным обитателем тех мест был некий рыбак-троцкист по имени Алямс, сосланный в Якутию во время репрессий и не пожелавший возвращаться, с его невероятными рассказами о жертвоприношениях, якобы приносимых им Чёрту, так по-другому местные жители называют загадочное озеро.
Напоследок зашли в магазин взять с собой экзотических напитков для встречи с друзьями, чем очень обрадовали продавщицу. Пока мы разговаривали с ней о превратностях торговли, подкатили на мотоцикле два парня из соседнего села, с лихим разворотом упали в лужу перед крыльцом, отряхнулись и зашли в магазин, что-то спросили по-якутски, взяли полный рюкзак выпивки и укатили.
— Это мои постоянные покупатели — вздохнула продавщица — остальные либо на пастбищах, либо вылечились, да вот вы меня немного выручили. На этом мы попрощались, а с неба уже раздался рокот вертолета, на котором мы покидали наиболее суровое место на Земле. Прощай Оймякон, adieu des gens sympathiques, прощайте его приветливые люди.