ПИСЬМО
1
«Ну и день у меня сегодня! – подумала, просыпаясь под звон будильника, Катя Логинова. – И на даче надо успеть поработать, к маме в больницу, и по дому работы всегда хватает. Хорошо ещё, если отец там, на даче – не надо будет ехать в эту его пресловутую мастерскую, встречаться с Егоркой, с его дружками...». С этими мыслями Катя собралась и вышла.
У автобусной остановки она встретила двух своих соседок – сестёр Летаевых. Обе были явно чем-то расстроены: младшая, Поля, что-то быстро говорила, глотая слёзы, старшая, Тася, молчала. Катя прислушалась.
- Ну когда это кончится, - говорила Поля. – Ведь поражение за поражением! Казахстан, Украина, теперь вот и Россия. Неужели победа тёмных сил окончательна и мы не в силах ничего предпринять? Звёздно-полосатая чума расползается по Земле, и бациллы её страшным ядом поражают всё большее количество людей.
Катя печально усмехнулась. Об этих бациллах она знала не понаслышке. Если бы не задумчивые глаза Поли, буквально источавшие грусть, и если бы она хоть чуть-чуть жестикулировала, впечатление от её слов было бы неприятно. Но мимика её была так бедна, а выражение лица так отрешённо, что даже самые высокопарные слова, произносимые ею, выглядели естественно.
- Ну что ты отчаиваешься, Поля, - успокаивающе сказала Тася. – Знаешь пословицу – «Темнее всего перед рассветом?»
- А рассвет близко, ты полагаешь?
- Думаю, что да. Правда, на выборах мы всё равно не победим – какие же у нас выборы без подтасовок? Но в наших странах назревает революционная ситуация. Выборг, Ясногорск…
Катя подошла к сёстрам и Поля спросила, куда она едет. Та ответила, что едет в больницу, к маме.
- Так нам по пути, - ответила Тася. – Мы тоже в больницу едем. К Наде Кошкиной, Полиной сокурснице.
- У неё, наверное, родных здесь нет? – спросила Катя.
- Родные есть, но они не могут помочь ей подготовиться к экзаменам, - ответила Тася. Экзамены через месяц, врачи говорят, что к этому времени она совсем поправится. А с твоей мамой что?
- Язва желудка у неё, на нервной почве, - нехотя проговорила Катя.
Тут подъехал автобус. Сёстры сели рядом, Катя – напротив них. В автобусе работало. Радио. Местная радиостанция передавала криминальную хронику.
- - Как я не люблю такого рода новости, - сказала Поля.
Катя поняла её по-своему. Недавно у Поли сорвали сумку. Конечно, ей неприятно слышать о подобном. Но Поля задумчиво продолжала тихим, но разборчивым голосом:
- Заполонила все СМИ. Газета, если не наша – четверть она составляет, новостные программы – обязательно начинаются с неё… Это ведь социальный заказ!
- Да я понимаю, - ответила Тася. – Преступники хотят показать, кто в доме хозяин.
- Нет, - всё так же задумчиво, спокойно, без видимых эмоций ответила Поля. – Наш господствующий класс стремится сделать из людей индивидуалистов. Ему хочется, чтобы каждый человек смотрел на других подозрительно, с опаской, как на потенциальных преступников. А ведь это обходится дорого…
- Вот теперь понятно, - сказала Тася, чувствуя, что хочет сказать сестра и глазами показывая на Катю.
Катя отвернулась к окну, чтобы не было видно её смущения. Как она могла так недооценить человека! И знает ведь её достаточно хорошо – на одной лестничной площадке живут.
Автобус остановился. Катя сошла.
2
В больнице Катю строго предупредили, что её маме нельзя волноваться. Катя вошла в палатку. Мама её, Варвара Юрьевна, хотела приподняться, но не смогла. После общих слов о здоровье, об отцовской мастерской, о даче и хозяйстве, Варвара Юрьевна сказала:
- Катя, если ты сегодня на дачу едешь, держись там подальше от нашей соседки. Я подозреваю, что это она навела на меня порчу.
Катя согласилась, помня предупреждение медсестры. «Знала бы ты, кто на самом деле навёл на тебя порчу», - подумала она.
Уходя, Катя опять вспомнила Летаевых и – очень живо – те неприятные чувства, которые ей довелось испытать. В самом деле, почему они такие? Отец у них заводской рабочий-электрик, в прошлом – первый ударник и единственный новатор производства на заводе; в недавнем прошлом – председатель стачкома, приведший к победе забастовку. Мать – учительница, в своё время прославившаяся тем, что вытянула девочку, которую хотели определить во вспомогательную школу, теперь, работая там же и той же, организовала кампанию учителей против соросовских учебников. Как Катя любила в детстве бывать у Летаевых! Да и кто из Тасиных и Полиных друзей и подруг не любил! Ксения Алексеевна с ними так хорошо, так умело обращалась! Катя даже не знала, к кому она ходит – к Тасе или к Ксении Алексеевне.
Кате вспомнилось, как она, восьмилетняя, пришла к Летаевым и спросила у Василия Арсеньевича, почему он – лучший рабочий на заводе. Тот ответил: «Потому, что я люблю свою работу и когда работаю, думаю не о зарплате». Припомнилось ей и то, как (уже в этой жизни) у Семёновых, их соседей по лестничной площадке, произошло замыкание электропровода и Василий Арсеньевич его починил и возмутился, когда ему предложили деньги. «Что вы мне, какие-нибудь чужие? – сказал он тогда. – Соседи ведь, как-никак». Вспомнился ей и разговор Ксении Алексеевны с соседкой. Она рассказывала о том, как перевела с немецкого инструкцию по использованию лекарства для коллеги, а денег с неё не взяла.
Катя ещё не понимала, что к ней подступила зависть. В самом деле, сумеет ли она жить по таким понятиям, по которым живут Летаевы? Она не знает… Но тут ей представились Сопыркины, Валерка, и её передёрнуло от отвращения. Жить как они? Нет, нет, и ещё раз нет!
Не в силах разобраться в своих чувствах, Катя ускорила шаг, она почти бежала, не замечая ничего вокруг. Задыхаясь, опустилась она на первую попавшуюся скамейку и расплакалась.
Вдруг её увидел Валерка, прогуливавшийся со своей дамочкой по парку. Подойдя к Кате и сев с ней, он грубо спросил:
- Ну ты, - он грязно выругался, - чего разревелась?
- Мама в больнице, ей плохо, - ответила Катя, содрогаясь от отвращения.
- Ну вот что, ты, - он опять грязно выругался, - что там с твоей мамашей, нам по фиг. А вот то, что вы нам уже триста баксов должны, об этом, - он опять выругался – знаешь?
- Я отцу скажу, он заплатит, - ответила Катя.
- И ещё скажи, что если не расплатится, то мы его поймаем и дадим ему (он опять грязно выругался). А заодно и тебе!
Тут Катя набралась смелости и спросила Валерку, говорит ли ему о чём-нибудь фамилия Сопыркин. Он оскалился (на улыбку этот пустоглазый был неспособен):
- Сопыркин? Вадик? Это же мой, – Валерка опять непечатно выразился. – Он меня натаскивал! А теперь в бизнес ушёл. Миллионами ворочает! Да все мы там будем! Я тоже… Ну, пошли! – он поднялся и ушёл, увлекая за собой свою сегодняшнюю дамочку.
Для Кати сказанное Валеркой было новостью. Сопыркин, оказывается – бывший рэкетир! Она посидела ещё с минуту, собираясь с мыслями. Потом резко поднялась и с удивлением обнаружила, что до дома совсем недалеко. «Это сколько же надо было пробежать!» - подумала Катя и спросила у прохожего, сколько времени. Услышав ответ, что полвторого, Катя тяжело вздохнула. Через час уже надо собираться – автобус отходит в три.
Катя невольно сравнивала Валерку и Летаевых. Конечно, никому из членов этой семьи Валерка и в подмётки не годился, но так опуститься, как он, было хоть и трудновато, но всё же легче, чем жить, как Василий Арсеньевич, как Ксения Алексеевна, как Тася с Полей, как Венковы, как Стремнинины, как Тоня Ластенова хотя бы!
«А сколько, интересно, таких, как я? – подумала Катя. – Наверняка много. А таких, как мои родители – больше. Но ещё больше тех, кто может стать такими. Их, заблуждающихся и начинающих заблуждаться, надо предупредить!»
Так Кате пришло решение написать письмо в «Пролетарскую трибуну» - областную коммунистическую газету.
3
Управившись с дачными делами, Катя поехала домой, отец – в гараж. Дома она, наспех поужинав, села за письмо.
«Когда я в очередной раз разразилась филиппикой в адрес богатеев, меня с ехидцей спросили, нет ли у меня, кроме общественных, и личных мотивов их ненавидеть. Тогда я не сказала правду. А ведь у меня есть и такая причина.
Года три назад моя мама устроилась приходящей прачкой к таким людям. Не могу удержаться от описания этой семейки. Глава её, Вадим Сопыркин, промышлял (и промышляет) торговыми махинациями. Его жена-компаньонка, Раиса, - бывшая проститутка. Сына своего, Эдика, они вознамерились учить за границей, в США. К этому закормленному, обласканному, а в силу этого тупому и инфантильному мальчишке ходили ежедневно по четыре репетитора, по тем предметам, которые предстояло изучать там (и к которым у этого богачёнка не было никакого интереса).
Возвращаясь от Сопыркиных, мама каждый раз с восхищением рассказывала об этой семейке. И про то, как они богато живут, и про то, какой глава семьи хороший отец, и про то, как трудно было нажито сие состояние. Конечно, они ей не говорили, что глава семьи – бывший рэкетир (я об этом узнала случайно). Но можно было догадаться, что то, что у них есть, честным путём нажить невозможно. И этого не могут изменить ни внешняя законность деятельности некоторых из них, ни трудности, которые им действительно приходится преодолевать.
Не знаю, как им удалось навешать маме столько лапши на уши, каким путём они её загипнотизировали, но факт остаётся фактом: мама вздумала на них равняться!
И куда только подевались её обычные доброжелательность к людям, общительность и терпимость? Она озлобилась, замкнулась в своей семье. С большим трудом нашла она себе ещё две работы (по дому всё делала я), заразила своим энтузиазмом отца, устроившего в построенном на живую руку гараже мастерскую по ремонту машин, мотоциклов и велосипедов.
Прошло два года. Мастерскую отца обложили рэкетиры, мама на двух работах получала, скажем так, немного. Как повлияло это на неё? Она стала подозревать всех в кознях против нас, из-за этого заболела на нервной почве и попала в больницу.
А винят они во всём нашу соседку по даче, якобы наведшую на них порчу! Они и знать не хотят, кто навёл на них порчу на самом деле. Это – порча завистью, «белой завистью», которая может быть пострашнее «чёрной».
Рассказать об этом кому бы то ни было я не решаюсь. Решилась вот написать об этом в «Пролетарскую газету». Зачем? Чтобы предупредить таких вот, как мои родители, что у нас, в нашей стране, чтобы разбогатеть, надо начинать или с рэкета, или с чего-нибудь похуже.
Имя своё и фамилию я изменила, так как некоторые наши соседи, а также коллеги моих родителей покупают «Пролетарскую газету»
Аля Таганцева»
4
Через месяц с небольшим письмо было опубликовано, и газета, естественно, попала в руки Поле. Она пришла к Кате, показала ей газету.
- Это твоё письмо, - скорее утвердительно, чем вопросительно сказала она.
- А как ты меня вычислила? - удивилась Катя.
- А вот глянь сюда, - Поля показала на фразу ««белой завистью», которая может быть пострашнее «чёрной»». – Ты помнишь, как сказала нечто подобное?
Катя уже оправилась от удивления:
- Ну хорошо. Написала я. И что?
- А это было на самом деле? Или вымысел? – Поля внимательно, пытливо посмотрела на Катю.
- Да, было, если хочешь знать. И что же ты хочешь? Хочешь сказать, что я сделала неправильные выводы? Или, может, что я не имела права так писать о матери? Так тебе легко судить, у тебя такого не было, мама у тебя хорошая, - запальчиво высказалась Катя.
- Нет. Выводы ты сделала правильные, и писать так ты имела право. Но лишь в том случае, если сама что-нибудь сделала, чтобы твоим родителям стали понятны твои выводы. Я на твоём месте боролась бы за мать, против её неверных взглядов, - Поля привычным жестом поправила косу.
- На моём месте, Поля, ещё оказаться надо, - жёстко сказала Катя. – Какой бы ты была, если бы в моей семье выросла?
Поля смутилась. Она вспоминала бесчисленные случаи, когда она не знала, что ответить. Вот с Тасей такого не было, насколько она знает.
- Не знаю, - ответила Поля. – Я ещё об этом не задумывалась.
- Не знаешь, а меня взялась поучать, - устало сказала Катя.
Поля ушла. Катя бросилась к дивану, упала на него и расплакалась.