Вояж в Советскую Россию

                Когда Ариадна Сергеевна Эфрон, дочь Марины Цветаевой,
                в 1937 году уезжала из Парижа в Советский Союз,
                то при прощании Иван Бунин сказал: «Дура! Куда ты
                едешь? Тебя сгноят в Сибири!»  Но, помолчав,
                с грустью добавил: «Если бы мне было столько лет,
                сколько тебе... Пускай Сибирь, пускай сгноят, зато - Россия!»

                Ариадна Эфрон. «О Марине Цветаевой»

Часть Первая
1
Сухогруз «Петр Великий» бросил якорь у берегов Франции в июле 1945 года. Весь путь от Одессы до Франции Борис Дымов, кок судна, мечтал побывать в Париже, чтобы встретиться с известным русским писателем Иваном Буниным. Месяц плавания он тайно от команды по самоучителю зубрил французские слова, чтобы ступив на землю своей мечты смог изъясняться с местными жителями...
Однако мечте Бориса Дымова в полной мере не суждено было сбыться, так как посещение Парижа кем–либо из команды не планировалось. В Сен–Дени, после всех формальностей с местной администрацией, было разрешено членам команды спуститься на берег. Дымов упросил капитана отпустить его хотя бы на час.
–Ладно, ступай, но только на один час, чтоб обед был приготовлен вовремя.
–Вернусь, Андрей Степанович - пообещал Дымов.
Но не вернулся - ни через час, ни через два. Прошло два дня, а кок как в воду канул...
Обед, правда, был приготовлен во время, так как помощница кока Варвара была женщиной проворной и обязательной. Однако отсутствие на судне члена команды беспокоило капитана. Если бы Дымов сошел на берег дома, в Советском Союзе, это было бы полбеды, но здесь, в капиталистической стране, могло обернуться большими неприятностями.
Капитан пригласил к себе в каюту помощника Валерия Петровича и спросил его мнение о ситуации.
–Мне известно, Андрей Степанович, что Дымов, по словам некоторых членов экипажа, мечтал о Париже, он даже бубнил французские слова.
–Вот что, Валерий Петрович, отправляйтесь-ка на берег. Доберитесь до Парижа и поищите нашего  беглеца. Я понимаю, что это сизифов труд, это как искать иголку в стоге сена. Но – попытка не пытка.
–Мне поможет одежда нашего моряка. Она отличается от одежды других моряков.
–Я дам вам документ для посещения Парижа.
Валерий Петрович Трошин на перекладных добрался до Парижа. Для начала он решил посетить кафе и разные торговые точки. Он справедливо полагал, что голод приведет матроса в эти места. Однако нигде он Дымова не встретил.
Ноги у Трошина уже гудели от усталости. В очередном кафе он присел за столик. И тут же вскочил, словно ужаленный: за столиком у окна сидел Дымов! Подбежав к нему, Трошин сел напротив и с издёвкой произнес:
 –Ну, Борис Борисович, я из-за тебя протопал пол Парижа... А ты вон где устроился. Вижу – приоделся, как уважаемый господин.
–Позвольте, - ответил  господин. - Вы с кем-то меня путаете!
–Ну-ну, не прикидывайся, Дымов. Я то тебя хорошо знаю, каждый день видимся... Вставай и идем в порт. Своим бегством ты много крови попортил капитану...
Господин резко встал и потребовал дать ему счёт. Рассчитавшись, он повернулся, чтобы уйти.
 –Э, нет!- подскочил к нему Трошин. - Ты не ускользнешь от меня снова!
На эту перепалку обратили внимание посетители кафе и с интересом ждали, что будет дальше. А господин, увидев проходившего мимо полицейского, по-французски попросил его помочь освободиться от притязаний русского моряка.
Полицейский взял у моряка документы. Получив бумагу и не зная русского языка, он попросил прочитать господина, если тот понимает по-русски. Господин прочитал: «Податель сего документа, Валерий Петрович Трошин, помощник капитана советского сухогруза «Петр Великий», отпущен на берег для поиска исчезнувшего члена экипажа».
Потом перевел полицейскому текст на французский язык. Полицейский вернул документ Трошину, откозырял и ушёл.
 –Так вот, господин Трошин. Вы убедились, что я не тот, кого вы ищете. Я русский эмигрант, писатель Иван Бунин. Слышали о таком? В России до революции я много печатался.
–Бунин? - переспросил Трошин. И, немного подумав, сказал: «Антоновские яблоки»?
–Верно, это мой рассказ.
Трошин протянул Бунину руку:
–Спасибо за хороший рассказ и извините за беспокойство.
–Ничего, всякое бывает - дружески ответил писатель и пожал руку Трошину.
До самого вечера ходил Трошин по Парижу. Так и не нашел Дымова, и  вернулся на пирс. Здесь он вдруг увидел стоявшего возле их судна того, кого так безуспешно искал.
–Дымов, это ты?!
–Нет, уважаемый Трошин, это снова я - Бунин.
–Иван Бунин, - разочарованно сказал Трошин. - Вы очень похожи на нашего Дымова. Ну да ладно, прощайте!
–Постойте, - задержал его Бунин. - А нельзя ли мне отправиться на вашем судне в Советскую Россию вместо Дымова?
–Ну что вы! Будет страшный криминал, если откроется такая подтасовка.
–Что, сошлют в Сибирь?!
–Могут. Не только Вас, но и меня вместе с капитаном.
–Я согласен, пускай меня сошлют, но подвергать опасности других людей мне не позволяет совесть. Прощайте!
Трошин вернулся на корабль и рассказал капитану о своем приключении.
–Неужели Бунин похож на Дымова? - рассмеялся капитан.
–Как две капли воды!
Интересно, интересно, - произнес Андрей Степанович, - сейчас проверим.
И он стал перебирать книги на одной из своих полок. Потом снял одну, раскрыл и сказал:
–Вы правы, Валерий Петрович, вот книга Бунина «Жизнь Арсеньева» и тут есть его фотография. Действительно очень похож!
–Я читал, - продолжал Андрей Степанович - что Бунин, покинув нашу страну, всю жизнь мечтает вернуться в Россию, но боится наказания за памфлет «Окаянные дни», опубликованный в тридцатые годы во Франции. В этом памфлете он нелицеприятно отозвался о Советском Союзе. Ну да ладно. Давайте, троекратным гудком созывайте членов экипажа, отпущенных на берег. Погрузка уже закончена. Завтра к вечеру снимемся с якоря и двинемся на Родину.
...Солнце медленно катилось к горизонту, и все предметы и портовые строения, днем хорошо видные, постепенно теряли свои очертания, чтобы через пару часов совсем погрузиться в темноту и исчезнуть из глаз.
Трошин подошел к носовой части судна, чтоб проверить: хорошо ли закреплены тросы, соединяющие судно с пристанью, и, глянув через борт, увидел одиноко стоящую на берегу фигуру Бунина.
В его сердце шевельнулась жалость. Он вспомнил себя во время Отечественной войны, служившего на военном катере, захваченного фашистами в плен. Вспомнил, как он тосковал по Родине, по своей уральской деревне - до боли в груди. И, когда они сумели на своем катере совершить побег из плена, как он, коснувшись российской земли, заплакал от счастья...
Не раздумывая побежал он к каюте капитана. В каюте, кроме капитана, находился боцман.
–Что тебе, Валерий Петрович?
–Я подожду, - сказал он. - Решайте свои дела.
Он вышел на палубу, прошелся несколько раз по ней, заглянул за борт, чтоб убедиться, что Бунин еще не ушел. Постоял возле капитанской каюты, и, дождавшись ухода боцмана, предстал перед капитаном.
–Вот что, Андрей Степанович, Дымов так и не пришел. Это, как Вы понимаете, криминал. Что нам скажут в Союзе про то, что оставили во Франции члена экипажа?
–Я тоже удручен этим, Валерий Петрович. Что же Вы предлагаете?
–Давайте возьмем на борт Бунина вместо Дымова! Пускай он сходит с нами до Одессы, а через три месяца с нами же сюда вернется.
–Да Вы с ума сошли, дорогой Валерий Петрович! За такие дела нас по головке не погладят.
–И вместе с тем и я, и Вы тоже, знаем, как мы с Вами, будучи в плену у немцев, тосковали по родине.
–Знаю, знаю…
–А что касается того, что нас не погладят по головке - то не погладят и в том и в другом случае.
–Что Вы имеете в виду?
–А то, что прибудем в Одессу без члена экипажа.
–Да, Вы правы. Ладно, рискнем. Нам с Вами, Валерий Петрович, во время войны приходилось выкручиваться из всяких запутанных ситуаций. Думаю, и в этот раз не пропадем. Пошлите кого-нибудь из команды, пускай приведут ко мне Бунина. И, если будет отказываться, пусть скажут, что капитан просит.
Трошин подозвал двух матросов:
–Ступайте на берег и приведите сюда Дымова.
–Да где же мы его возьмем-то?
–Вон он стоит на пирсе, боится встречи с капитаном и не решается подняться на судно.
–Где он?
–Да вон – возле склада бочек стоит.
–Слушаемся, товарищ капитан второго ранга. Сейчас мигом его притащим!
Моряки быстро сбежали по трапу и подошли к Бунину.
–Ну что, Дымов, набедокурил и теперь боишься подняться на судно?
–Не приставайте ко мне. Я не Дымов.
–Видали: день провел в Париже и имя свое потерял!
–Наверно, кралю там себе завел, она и отбила тебе мозги! Пошли, пошли - капитан приказал доставить тебя целым и невредимым!
Бунин было пошел неуверенно, но остановился. За всем происходившим наблюдал с борта корабля Трошин. Он взял рупор и крикнул:
 –Иван Алексеевич, с Вами хочет побеседовать капитан, поднимитесь!
Услышав голос Трошина Бунин без промедления прошел на корабль.
–Здравствуйте, уважаемый Иван Алексеевич! Мой помощник все мне рассказал. Мы решили рискнуть  и взять Вас на борт. Побываете на своей Родине, а через несколько месяцев мы Вас доставим обратно во Францию.
–А не боитесь?
–Боимся. Но риск - благородное дело, как говаривали в старину.
–Спасибо, - поблагодарил писатель, и, чуть помолчав, добавил: – Однако все это как-то странно, словно во сне. Неужели я не сплю?
–Не спите, уважаемый товарищ Бунин. Для меня это большая честь - доставить Вам радость от встречи  с Родиной. Я из многих источников знал, что Вы сильно тоскуете по России. Поэтому я беру всю ответственность на себя, чтобы позволить Вам побывать в Советской России.
–Ну, если это не сон и Вы отдаете себе отчет в задуманном Вами предприятии, то я согласен на все Ваши условия и готов служить рядовым матросом.
–Ну, что Вы, уважаемый Иван Алексеевич! Член нашего экипажа Борис Борисович Дымов служил на судне в качестве повара, хотя обеды варила его помощница, а он только составлял меню. Думаю, с этим делом Вы справитесь.
–Постараюсь. Но, прежде чем отправлюсь с вами завтра в путь, я хочу попрощаться с женой, и предупредить ее, чтобы не распространялась о моем намерении.
–Хорошо. Я дам Вам в провожатые Валерия Петровича.
–Не беспокойте своего помощника. Я доберусь до Парижа самостоятельно, как-никак я теперь житель  этой страны и знаю все входы и выходы.
–В этом я не сомневаюсь, но даю Вам в провожатые моего помощника затем, чтоб твердо знать, сумеете ли Вы договориться со своей супругой, и завтра в назначенный час прибыть к нашему судну.
–Что ж, это логично.

Через какое-то время Валерий Петрович с Буниным уже ехали на электричке в Париж. В пути Бунин задал Трошину мучивший его вопрос:
–Валерий Петрович! Меня в нашей ситуации смущает то обстоятельство, что я, мне думается, намного старше вашего Дымова. Мне уже семьдесят пять, а вашему беглецу, наверно, и сорока нет.
–Об этом можете не беспокоиться. Дымов возрастом чуть моложе вас. Ему около семидесяти. И в плечах чуть пошире, но на лицо вас не отличить друг от друга.
–Почему же на флоте служат такие пожилые люди? Нет молодёжи?
–Молодежь есть, но тут ситуация немного схожа с Вашей.
–Это каким же образом?
–Вот слушайте. В октябре 41-го года под напором румын мы оставили Одессу. Наш катер отошел в открытое море и стал наносить удары по врагу всеми силами, какие у нас были. А незадолго до освобождения Одессы весной 44-го года мы были зажаты вражескими судами и оказались в плену. Началась расправа над нашими моряками. Немецкий офицер приказал своему солдату из автомата расстрелять Андрея Степановича, который и тогда уже был нашим капитаном, хоть  и на маленьком судне.
Немецкий солдат поднял оружие, чтобы выполнить приказ своего офицера, но тут шагнул Борис Дымов и закрыл своей грудью нашего капитана со словами: «Стреляйте в меня, я уже старик, а молодым еще жить!»
А Вы знаете, немцы народ пунктуальный - ему было приказано стрелять в капитана, а не в матроса, вставшего перед ним. Солдат опустил ствол, и тут, к счастью, налетела наша авиация и стала бомбить немецкий патруль.
Одна из бомб упала возле катера, и волной немцев смыло с палубы...
Валерий Петрович замолчал.
–Я что-то не пойму, почему эта ситуация схожа с моей? - спросил озадаченный Бунин.
–А в том, что Дымов после того случая для Андрея Степановича стал дороже родного отца. И он выполняет все просьбы Бориса Борисовича. А тот, как бывалый моряк, всю жизнь прослуживший на флоте, к старости был списан на берег и очень тосковал по морю, вроде Вас. У Вас ностальгия по Родине, а у Дымова – по морям и судам.
Во время Гражданской он служил на флоте. В мирное время – снова на флоте. Сами понимаете, каково ему остаться за бортом. Потому-то Андрей Степанович, нарушая все морские законы, иногда берет его к себе в качестве кока. Вот и в этот раз…
За разговорами они незаметно прибыли к месту. Возле подъезда своего дома Бунин извинился, что не приглашает его в квартиру, объяснив это тем, что прощание с женой для посторонних не очень интересно.
–Я Вас понимаю, - ответил Валерий Петрович, - Ступайте, прощайтесь, а я пока посижу за столиком в открытом кафе против Вашего дома.
Бунина не было долго. Прошел целый час. За это время Валерий Петрович выпил две бутылки минеральной воды. Наконец дверь раскрылась, и вышел Бунин с толстым портфелем в сопровождении очень пожилой женщины, но с довольно миловидным лицом.
Валерий Петрович расплатился и подошел к ним.
–Знакомьтесь, это моя супруга Вера Николаевна, - сказал Бунин.
–Очень приятно, - ответил Валерий Петрович и пожал протянутую женскую руку.
–Это Вы соблазнили моего мужа отправиться на поселение в Сибирь?
–Ну, что Вы. Россия большая, и до Сибири не так просто добраться.
–Вы мне обещаете, что с Иваном Алексеевичем там, в России, ничего не случится, и он благополучно вернется в Париж?
–Вот этого я Вам не могу обещать, уважаемая Вера Николаевна. Сами понимаете: только что закончилась война, народ истощен, издёрган четырехлетним ожиданием конца ужасной битвы…
–Я бы не советовала, Ваня, так рисковать. Едешь в неизвестность, - сказала она и голос ее дрогнул.
–Ничего, дорогая, не беспокойся, я сумею за себя постоять!
–Дай-то бог!
И она перекрестила мужа.
2
Рано утром 3 августа 1945 года сухогруз «Петр  Великий» отвалил от причала Сен–Дени и на малом ходу пошел вниз по Сене к выходу в открытое море. Капитан судна Андрей Степанович предоставил Бунину каюту Дымова и посоветовал быть как дома, хотя не передвигать вещи кока. Разрешил только смотреть и брать книги прежнего хозяина, что Иван Алексеевич и сделал, как только капитан вышел из каюты.
Бунина всегда привлекали личные библиотеки знакомых, а часто и незнакомых, ибо по набору книг можно было узнать наклонности и увлечения человека.
На полке стояли книги Ивана Тургенева, Льва Толстого, Александра Фадеева, Маяковского. Все по одному тому. Особенно заинтересовала Бунина самодельная тетрадка в виде книги с толстыми картонными корочками, на обложке которой чернилами было написано: «Стихи».
Он раскрыл эту самодельную книжку. На первых страницах от руки были переписаны многие стихи Сергея Есенина, немного Бальмонта и Надсона. И, что приятно удивило Ивана Алексеевича, несколько стихотворений, принадлежавших его перу.
Вторая тетрадка была простая, ученическая, в которой на последней странице обложки была напечатана таблица умножения. На первой странице было крупно написано чернилами: «Стихи Бориса Дымова».
 «Вот как! - обрадовался Бунин. - Мой двойник, оказывается, увлекается поэзией!»
Он раскрыл тетрадку и начал читать. Первые стихи, посвященные воспеванию Советской власти, Ивану Алексеевичу не понравились. Во-первых, хвала этой власти, лишившей Бунина Родины, уже была неприятна, а во-вторых написаны стихи были, похоже, не от сердца, а лозунговыми призывами... Читая дальше Бунин заметил, что автор не лишен некоторого таланта. Особенно когда стал читать любовные стихи и стихи об окружавшем автора мире.
Иван Алексеевич перечитал все стихи Дымова. Среди тридцати стихотворений отметил только два, написанных почти профессионально, и проник признательностью к автору этих строк: человек, похожий на него, не подкачал, и, видимо, при настойчивой и усиленной работе над словом сумеет кое-чего добиться.
Последним на этой книжной полке стоял какой-то потрёпанный журнал. Он вытянул его и ахнул:
–Боже мой! – воскликнул Иван Алексеевич.
Это было первое издание его перевода «Песни о Гайавате», выпущенное отдельной книгой в 1896 году типографией газеты «Орловский вестник».
–Ну, Борис Борисович, спасибо за такой подарок, - произнес он. - Ведь в моем архиве такая ценность не сохранилась. Конечно, без разрешения хозяина я не возьму этот журнал, но потом, в письме, возможно, попрошу послать эту реликвию.
От этого размышления Бунина оторвал стук в дверь.
–Войдите!
В каюту вошла женщина:
–Здравствуйте! Меня зовут Варвара Михайловна. Я на этом судне служу поварихой и Вы, как мне сказал Андрей Степанович, временно будете исполнять обязанности кока.
–Здравствуйте, - ответил Бунин, - Вас правильно информировали. И каковы будут мои обязанности?
–Вы должны каждое утро составлять меню на день. Сегодня я это сделала, а завтра займетесь составлением меню сами. Идемте ко мне в камбуз, я все Вам растолкую.
Со следующего дня Иван Алексеевич Бунин, бывший академик русской словесности, знаменитый писатель и поэт, лауреат Нобелевской премии, волею судьбы с 4 августа 1945 года стал исполнять обязанности кока на сухогрузе «Петр Великий», приписанного к одесскому порту.

Через несколько дней судно прошло пролив Дарданеллы и вошло в Средиземное море. Это море в некоторой степени было для Бунина почти родным: в 1912 году он гостил у Максима Горького на Капри в Италии, бывал в Тунисе.
За эти дни у него сложились почти дружеские отношения с матросами, все еще принимавшими его за  Дымова и подшучивавшими над ним, называя парижанином.
–Борис Борисович, - спрашивали его некоторые матросы, - а как будет, к примеру, по-французски, если захочется познакомиться с их бабенкой?
Бунин отвечал на чистейшем французском языке.
–Ты смотри, как лопочет Дымов-то! – восхищались моряки. – Пробыл в Париже несколько дней - и не отличишь его от парижанина!
Бунина с его аристократической натурой, с одной стороны, безапелляционное обращение моряков, как к своему собрату, немного коробило, но с другой стороны, думал он, надо было пообтереться с простым народом, чтобы на Родине не выглядеть чужаком.
Иногда Бунина приглашал в свою каюту капитан судна, и они допоздна беседовали на различные житейские, но чаще на литературные темы.
Бунина как-то поинтересовался:
–Знает ли советский народ обо мне, как о писателе?
–К сожалению, молодежь Вас не знает. Вы, Сергей Есенин и другие властью запрещены. Вот мы, пожилые, Вас еще помним по книгам, вышедшим до революции.
–Ну, а как в школах учат ребят по литературе? Что говорят о писателях с мировым именем?
–Говорят о тех писателях, которые живут и работают на Родине, а о тех, кто эмигрировал из нашей страны после Гражданской войны, стараются не упоминать. Если и упоминают, то с некоторой издёвкой. К примеру, о Ваших произведениях, написанных за рубежом, говорят, что они слабы, что отрыв от Родины лишил Вас писательского дара.
–Но за книгу «Жизнь Арсеньева» я стал лауреатом Нобелевской премии. Меня признало мировое сообщество!
–Пишут, что книга слабая, и что оценило книгу Шведское  правительство, то есть капиталистическое общество, у которых власть денег заслонила все.
Бунин молча сжимал кулаки, но возразить ничего не мог...
После таких бесед он, лёжа в своей каюте, долго не мог заснуть, думая о своей загубленной жизни. Но если бы он не эмигрировал, то вынужден был бы писать о революционных событиях такую же полуправду,  как Алексей Толстой и Михаил Шолохов. Нет, писать полуправду он бы не смог!

Судно приближалось к проливу Босфор. Бунин, стоя на палубе, с особым волнением смотрел на турецкие берега с белыми зданиями и мечетями. Не раз он проходил этим проливом. Вспомнилась статья, напечатанная в газете «Одесские новости» за 16 декабря 1910 года. Там сообщалось: «Вчера на пароходе добровольного флота «Владимир» выехал из Одессы в Порт-Саид почетный академик И.А.Бунин. Из Порт-Саида И.А. по железной дороге направится в Каир, а оттуда по Нилу и, возможно, южнее. Предполагается посещение Луксора, Асуана и других пунктов. По возвращении обратно (в Порт-Саид) Иван Алексеевич снова сядет на пароход Добровольного флота и поедет на остров Цейлон, Сингапур, Нагасаки и т.д...»
Да, Нагасаки он в тот раз так и не посетил из-за многодневного шторма в Южно-Китайском море. Постояв неделю в Сингапуре и не дождавшись спокойной воды, пароход «Владимир» пошел в обратный рейс, в Россию. И теперь, миновав Босфор, Бунин с особым волнением приближался к России, стоя у носа корабля и всматриваясь в даль, пока скрытую от глаз ширью Черного моря.
–Что, Дымов, набедокурил в Париже, а сейчас переживаешь, что старуха наломает тебе бока! - посмеивались матросы, обращаясь к Бунину.
Иван Алексеевич отмалчивался, слегка улыбаясь словам матросов. «Как-то встретит меня матушка-Русь?» - думал он, все с большим нетерпением вглядываясь в даль. Он пока не думал о сложности своего положения, что может случиться самое худшее и его разоблачат, осудят и сошлют в Сибирь. Нет, он пока думал не об этом. Он думал о том моменте, когда увидит, наконец, родную землю через двадцать пять лет отсутствия. Какова сейчас она? Очень ли изменилась, или что-то сохранилось из той, старой?
Когда подходили к Одессе рано утром, Иван Алексеевич чуть не проспал. Разбудил его шум моряков, снующих по палубе корабля. Он поспешно оделся и поднялся по трапу на палубу.
До порта было еще далеко, но горизонт теперь не утопал в водах моря, а светился массой огней любимой России, словно приветствуя его - беглеца, блудного сына, обещая, что простит его и обойдется с ним по-братски.
Бунин поспешил в каюту, чтоб побриться, умыться и принять подобающий вид. Когда после утреннего туалета он вновь поднялся на палубу, горизонт значительно приблизился и стали отчетливо видны многочисленные портовые краны и морские суда у причала.
3
Пока сухогруз «Петр Великий» подходил к пристани, пока матросы бросали причальные канаты, Иван Алексеевич с борта корабля, вдыхая, наслаждался воздухом Одессы, воздухом его Родины, о которой он все прошедшие годы так сильно тосковал и мечтал о встрече.
После всех формальностей с документами в портовой комендатуре Иван Бунин со своим липовым паспортом, изготовленным на корабле художником-умельцем, беспрепятственно ступил на землю Одессы.
Капитан судна выделил ему достаточную сумму денег и предупредил, что через три месяца, в назначенный день и час, он должен вернуться в одесский порт для очередного рейса судна во Францию. Иван Алексеевич, отличавшийся пунктуальностью, обещал не подводить капитана.
Они пожали друг другу руки, и Бунин из порта направился к широкой лестнице со множеством ступеней, на верху которой стоял памятник Дюку Ришелье, бывшему генерал-губернатору Одессы.
 Лестница сохранилась в прежнем виде, и уже это радовало. Поднявшись на Николаевский бульвар, он содрогнулся: многие каменные здания имели только стены с пустыми окнами. Внутренние перекрытия были разрушены прямым попаданием бомб. Все это было следствием недавней войны...
По улицам медленно двигались чугунные трамваи. Выйдя на Дерибасовскую улицу он увидел здание городского оперного театра с его красивым внешним видом, хорошо сохранившимся от разрушений. Гуляла публика, вдоль бульваров шептались на ветру каштаны. Увидев вывеску «Столовая» зашел в заведение, сел за столик. Подошел официант, принял заказ, и вскоре Бунин уже ел горячий суп из капусты с картошкой. На второе была жареная камбала с картофельным пюре, на треть – чай без сахара. Что ж, на большее Бунин и не рассчитывал. В Париже после разрушительной войны кормили тоже не так, как прежде, до фашистского нашествия. Да и непритязательным он был в еде.
«Теперь домой», - сказал себе Бунин, сел в трамвай и поехал на вокзал. Здание вокзала было прежним, а вот два состава бывших теплушек зловеще чернели обгоревшими остовами. Это опять неприятно кольнуло сердце, напомнив о  минувшей войне. Бунин пристроился в конце к длинной очереди, стоявшей за билетами, продаваемых в окошке с надписью «касса». Еще раз порадовался русскому языку, еще раз подтвердившему, что он находится не в опостылевшей Франции, а на русской земле.
Очередь двигалась медленно, но это совсем не смущало писателя, истосковавшегося по русской речи, без прикрас выражающих свои мысли. Правда, русской речи было меньше - чаще слышалась украинская и молдавская, но он хорошо понимал и ту и другую.
В конце концов Бунин приобрел билет до станции Елец, и вместе с огромной толпой пассажиров стал ждать поезда. Судя по расписанию, вывешенному на стене зала ожидания, поезд сильно опаздывал. Иван Алексеевич не тратил времени даром и вслушивался в разговоры обступивших его со всех сторон людей. Говорили, в основном, о том, где достать тот или иной продукт или что-нибудь из одежды, где устроиться на работу, чтобы недалеко от своего дома, но с общежитием, неплохим заработком и хорошей продуктовой карточкой...
Увлеченный вслушиванием в беседы незнакомых людей Бунин не заметил подошедшего поезда, и только резкое, беспорядочное движение толпы, ринувшейся в зеленые вагоны, заставило его двинуться вдоль состава, отыскивая свой вагон. Нашел он его быстро, а вот очереди, как таковой, не было, ибо каждый пытался попасть в него первым.
«Нет, не подхожу я к жизни в России, то есть в бывшей России...» -думал он раньше, когда войдя в вагон и найдя свое место, мог спокойно его занять. В этот раз, втиснувшись в вагон, не то, что место свое он  не нашел, а вообще не мог продвинуться в толпе, зажавшей его со всех сторон. И только когда поезд тронулся, Бунин выбрался из толпы и вышел в тамбур. С обеих сторон тамбура ступени были заняты людьми. Он подошел к дверям и встал у выхода, чтобы подышать свежим воздухом. Сидевший на ступеньке человек в солдатской шинели толкнул локтем парнишку, уместившегося рядом, и сказал:
–Пацан, уступи место старому дяденьке!
Парнишка вскочил и отошел вглубь тамбура. Бунин опустился на место парнишки рядом с солдатом и спросил:
–Где воевали?»
–А я, дедушка, почитай всю Россию матушку оттопал. От самого Сталинграда в пехоте был, и только на границе с Польшей меня ранило в обе руки.
И он показал руки с оторванными пальцами. На левой руке не хватало мизинца и безымянного, на правой – большого и указательного.
–Как же это случилось?
–Гранату бросили в наш окоп. Двоих - на смерть, а меня только покалечило малость. Три месяца провалялся в госпитале, потом списали из армии вчистую!
Поезд пошел медленнее.
–Почему тихо едем? - спросил Бунин.
–А ты гляди, - и парень указал на глубокий овраг, через который проходил поезд. В овраге лежали погнутые рельсы и искореженная ферма моста.
–Тут дорогу восстановили недавно через овраг. До этого ездили в объезд.
–Немцы такое натворили?
–Сейчас не узнать, - ответил парень, - может наши партизаны, может немцы, а то румыны или итальянцы. Тут в войну был такой сброд…
Когда миновали овраг, Бунин увидал страшные следы войны: изрытая бомбами и снарядами земля, окопы, дзоты, брошенная техника - вражеская и советская. Выгоревшие поселки с белеющими известкой печами и квадратными трубами, как пирамидки на погосте. Все увиденное произвело на Бунина тягостное впечатление и он надолго замолчал.
На следующий день рано утром поезд подошел к станции Елец. Вокзал частично был полуразрушен, но зал ожидания хорошо сохранился. Здесь Ваня Бунин, будучи гимназистом города Ельца, часто сиживал в ожидании лошадей, обычно присылаемых за ним с хутора. «Теперь за мной лошадей никто не пошлет,- с грустью подумал Бунин. - Да и вряд ли кто из местных жителей помнит меня».
Он вышел из здания вокзала на другую сторону станции и был приятно удивлен тем, что также, как много лет назад, у длинной жерди-коновязи стояли лошади с телегами, дрожками и другими экипажами.
Подъезжая он думал, что на хутор придется идти пешком, а тут оказался транспорт. Иван Алексеевич подошел к одному из кучеров и спросил:
–Кто из вас отвезет меня на хутор Озерки?
–Так, почитай, дедушка Вася. Он из Озерков, он и возит.
–А который дедушка Вася?
–Да вон там, возле водокачки стоит со своей пегой кобылой и с тарантасом для пассажиров.
Бунин посмотрел в указанную сторону и, заметив пегую лошадь с тарантасом, направился туда. Подошел. Кучер, нагнувшись, что-то привязывал под дрогами.
–Доброе утро. Вы из Озерков?
Старик поднял голову:
–Ванюшка, никак ты?!
–Васятка! - в свою очередь воскликнул Бунин.
И оба старика кинулись в объятия друг друга.
–Как же ты, Ванюша, оказался  здесь? - вытирая слезы спросил Василий. – Ты же, говорят, живешь в Париже?
–Да, Вася, - ответил Бунин, тоже платком вытирая слезы. – Вот решил перед смертью навестить родное пепелище. Как там Озерки, еще живы? Немцы не сожгли их?
–Живы, живы. Даже ваш барский дом стоит еще. Ведь немцы у нас почти не были. Приезжали всего несколько раз на мотоциклах, кое-что поотбирали у нас, да и уехали.
–Приятно слышать. Как твоя Пелагея, жива?
–А что ей сделается. Жива. А вот сыновья наши сложили свои головы на этой войне. Остались внуки, их с бабой и поднимаем.
–Сочувствую тебе, Вася.
–Эх, жизнь! - сокрушенно сказал дедушка Вася. – Ну что ж, забирайся в мою колымагу.
Бунин занял место на мягком сидении экипажа, и они поехали.
–Ты, Ваня, на пенсии теперь?
–Нет, не на пенсии. Работаю.
–Кем же ты робишь-то? Ране я знал, что ты писал книжки и на них хорошо зарабатывал. А теперь кем?
–Все тем же, Вася. Продолжаю писать книжки, только теперь зарабатываю мало, едва на жизнь хватает. Ты ведь знаешь, что у нас во Франции тоже была война, разруха. А ты, я вижу, зарабатываешь на пассажирах, развозя их со станции.
–Это так. Роблю-то я теперь в колхозе на скотном дворе. Быков держу для работы в поле. А пассажиров-то я отвожу только утром или вечером, коли кто попросит.
Беседуя, Бунин с жадностью и радостью смотрел на просторную степь. Тихо, покойно и просторно было там. Вся степь, насколько хватало глаз, была золотая от густого и высокого жнивья. На широком, бесконечном шляхе лежала глубокая пыль. И все вокруг: и жнивье, и дорога, и воздух сияло от восходящего солнца.
В полуверсте от дороги, над долиной краснела черепичная крыша маленького хутора.
–Поместье толстовцев? - спросил Бунин.
–Было, - ответил Василий, - теперь там колхозная усадьба. Ведь теперь, братец, нет своих усадеб, всё общее, колхозное.
После продолжительного молчания Бунин спросил:
–А кем и где работали твои сыновья?
–Оба были военные. Один окончил авиационную школу и летал на истребителе. Хороший был летчик, ценили его, даже несколько раз премировали. Второй выучился на командира танка.
На последних словах голос старика дрогнул, и он поник головой. Проехали еще немного, и из-за небольшой рощицы послышался лай собак. Взору открылся хутор Озерки, заставив сильно биться сердце Бунина. Он во все глаза глядел на беленькие хаты, покрытые соломой, и чуть не задохнулся от счастья, когда показался их рубленый дом с пятью окнами, под тесовой крышей. Входов в дом было два. Один со двора, другой – парадный – с лесенкой под козырьком.
«Боже мой, - подумал Иван Алексеевич. - Неужели я не сплю, неужели все это вижу наяву?»
–Вот, Ваня, ваш бывший дом. Теперь тут колхозное правление.
–Вон как! Это, пожалуй, и хорошо. Потому- то он так хорошо сохранился?
–Его, дом-то бывший ваш, иногда подновляют, а то бы совсем осел. Время-то сколь прошло…
Подъехали к белой мазанке под соломенной крышей.
–Вот мы и прибыли, - сказал Василий, - высаживайся и ступай в избу. А я пока распрягу лошадь.
Бунин не пошел в дом, а прошел следом за Василием, ведшим лошадь под навес. Хотя жилой дом был саманный, как тут принято, службы были собраны из бревен и теса: сарай для сена и две конюшни.
–Зачем тебе две конюшни?
–А как же. Одна для кобылы, другая для коровы. Сейчас ее нет, она пасется на пастбище. У нас с Пелагеей все как у людей. Ныне, после войны, от голода корова и спасает.
Когда Василий управился с лошадью, они вошли в избу, приятно обдавшей Бунина давно забытым запахом парного молока и печеного хлеба.
–Вот, Пелагея, гостя привез, встречай!
Из-за печи вышла сгорбленная старуха и, чуть приподняв голову, внимательно посмотрела на Бунина.
–Это кто же будет-то? Чего-то не припоминаю.
–И не мудрено. Годков пятьдесят не виделись. Это сын Алексея Николаевича - Иван Бунин.
–Ой, ты Ванюшка! - всплеснула руками старуха, - такой статный и даже совсем не старый! Не то, что  мы с моим стариком!..
Она подошла к Бунину, обняла его и трижды поцеловала.
–Давай, садись за стол, сейчас парным молочком тебя угощу.
–Спасибо, только умоюсь после дороги.
Бунин разделся по пояс, вышел на крыльцо, помыл лицо, шею, грудь под чугунным рукомойником.  Вытерся расшитым полотенцем, любовно поданным хозяйкой.
За столом вспоминали детство - то время, когда подружились.
–Мне было четыре или пять лет, когда мать послала меня к вам, - вспоминал Василий. - Пойди, говорит, к барчукам и унеси им кринку сметаны, а деньги принеси домой. Смотри только, не потеряй.
–Я вот этого что-то не помню, - сказал Бунин. – Ну, а я с тобой когда первый раз увиделся?
–Ты спросил, как меня звать и свое имя сказал. Потом спросил, хочу ли я посмотреть твои марки. Я хоть и не знал, что это такое, но сказал, что хочу.
–Какая у тебя отличная память! А я этого не помню... Хорошо помню, как мы с тобой нагишом ездили верхом на лошади купать ее в речке Сосна...
–Это было уже тогда, когда нам исполнилось то ли шесть, то ли семь лет...
Бунин рассказал о себе, о том, как попал в Советскую Россию, и что дали ему временное имя -Дымов Борис Борисович, попросив не распространяться, чтобы его прибытие сюда не стало известно властям.
–Будь спокоен, не выдадим тебя.
4
После приезда и поселения на время в доме друга детства, Иван Алексеевич на другой день пошел на старое кладбище, чтоб отыскать могилы родителей и поклониться им. Но сколько бы он ни ходил, сколько ни всматривался в омытые дождями надписи на крестах - найти могилы своих родных не смог.
Вечером, когда Василий вернулся с работы, Бунин пожаловался, что не нашел могилы родителей.
–Это нелегко. Тутось столько было после них нахоронено, что мы-то своих с трудом находим... А вот твоих могилы - твоего батюшки и твоей матушки я знаю. Коли есть желание - сейчас же сходим.
–Дорогой мой, ну о чем ты спрашиваешь! Веди быстрей туда, пока не стемнело!

Они вышли в золотистую от злаков степь под заходящим солнцем.
–Василий, а почему вы до сих пор не убрали пшеницу? Вон колосья уже осыпаются.
–Некому убирать-то. На хуторах одни бабы да малолетние ребятишки. Вот в сентябре начнутся занятия - и школьников пошлют жать жнивье серпами.
–Неужели Россия осталась такой, как прежде? Нет у вас ни тракторов, ни комбайнов?
–Как не быть. До войны всё было. Хлеб  сеяли и убирали машинами, а сейчас и починить их не кому, да и горючего нет. Эхма, жизнь…
Дошли до кладбища. Старик повел гостя прямиком мимо множества поникших крестов, осыпавшихся памятников, заржавевших пирамидок с красными звездами. Наконец остановился и указал на два едва приметных холмика.
–Тутось твои родители.
Бунин подошел к могилам. Перекрестился и низко-низко поклонился. Молча постоял минут пять, вспоминая детство и почти забытые лица своих родителей. Потом достал из внутреннего кармана большой черный платок, с каждой могилы зачерпнул по три горсти земли, насыпал на расстеленный платок и завязал со словами: «Накажу, когда помру, чтоб на крышку гроба высыпали эту землю».
Теперь каждое утро Бунин уезжал с Василием на станцию: Василий - за пассажирами, а Иван Алексеевич – побродить по городу Ельцу, в котором он провел свои гимназические годы. Нашел здание гимназии. Удивился, что оно не очень большое. А в детстве казалось громадным! Прошелся по улицам, узнавая и не узнавая старые дома и строения. Многое изменилось до неузнаваемости...
В другие приезды в Елец он подолгу бродил по базару, чтоб сильнее ощутить родину, русский народ.  Он толкался среди людей, наслаждался русским говором. Он много лет мечтал об этих минутах и теперь стремился впитать в себя,  запомнить этот говор средней полосы России. Говор своего детства и молодости, чтобы при возвращении во Францию жить этим и наслаждаться до конца жизни.
На хутор к Василию и Пелагее Бунин обычно возвращался пешком, не спеша, с большими остановками, любуясь раскинувшейся перед ним бесконечной равниной, перехваченной цепью холмов. Теснясь и выглядывая друг из-за друга эти холмы сливались в возвышенность, которая тянулась вправо от дороги до самого горизонта, исчезая в лиловой дали.
Загорелые холмы, буро-зеленые, со своими покойными, как тень, тонами, равнина с туманной далью и опрокинутое над ними небо, которое в степи, где нет лесов и высоких гор, кажется страшно голубым и прозрачным, бесконечным...
Но эти замечательные дни, наполненные повседневными прогулками по излюбленным местам детства, отрочества и юности, наполненные любованием обширных пространств Родины с ее цветущими полями и всякой живностью от сусликов до перепелов, с народным говором на базарах и на улицах, так милых его истосковавшемуся сердцу, внезапно оборвались.
Случилось это однажды утром, когда Василий вернулся со станции без седока и протянул Бунину газету «Известия».
–Почитай-ка на четвертой странице, что о тебе пишут!
Иван Алексеевич развернул один из центральных печатных органов страны и увидал жирный заголовок: «Так будет со всеми покинувшими Родину!» И далее: «От нашего парижского корреспондента мы узнали, что белоэмигрант Иван Бунин сошел с ума. Он выступил перед публикой с чтением своих новых стихов и назвал себя не Буниным, а русским матросом. И жена Бунина тоже помешалась, так как отказалась в Бунине признать своего мужа, когда все русские и парижане, прекрасно знавшие известного писателя, твердо утверждали, что это самый настоящий Бунин.
Вот что делается с людьми, не пожелавших вернуться в Советский Союз! Из прочитанных им стихов всем стало ясно, что писатель исписался... »
Ивана Алексеевича обдало жаром. Его прославленное имя загублено. Что ж теперь будет? От его имени отвернется весь мир, и он будет предан забвению.
–Ну, что, Ваня, загрустил? - спросил участливо друг детства. - Не отчаивайся, все наладится со временем.
–Эх, Вася, Вася, - с горечью произнес Иван Алексеевич, - подняться на Олимп было трудно, а сбросили с него одним лишь словом - сумасшедший. Говоришь, все со временем наладится? Не знаю, не знаю...
Василий распряг лошадь и повел ее в конюшню, а Бунин быстрым шагом пошел в степь, чтобы как-то успокоить сердце и собраться с мыслями. Никто не поверит теперь, что он не сумасшедший, особенно недруги.
Вот уж они возликуют! Вот уж начнут улюлюкать! Друзья поддержат, но их так мало и все такие же немощные...
Он начал мысленно вспоминать имена друзей: здесь - Вася, в Париже - Галина Кузнецова, Ирина Одоевцева, Григорий Иванов. Кое-кто из молодых, начинающих поэтов и прозаиков, такие как Раевский, Ладинский... И все, пожалуй. И вдруг остановился и почти крикнул: «Митрич!» Да, Николай Дмитриевич Телешов ему поможет! Как именно - он еще не знал, но был уверен, что этот старый друг всегда был на его стороне. Значит, надо ехать в Москву!
Когда месяц тому назад Бунин сошел на берег Одессы, у него было страстное желание поехать в Москву. Туда, откуда он начал восходить на литературный Олимп. Там, в московском журнале «Родина», в 1887 году было напечатано его первое стихотворение. Там он был вхож в литературный кружок «Среды», возглавляемый все тем же Телешовым.
«Но - раздумывал он, садясь в поезд до Ельца - в Москве мне не бывать, так как там меня могут сразу узнать многие люди». И он с тяжелым сердцем отказался от мысли побывать в столице.
Но теперь он с паспортом на имя Дымова может осуществить свою мечту и поехать в Москву, и «Известия» сообщили, что он в Париже и что там сошел с ума. Сейчас в России он совершенно другой человек. Значит, решено: в Москву!
5
Бунин тепло простился с Пелагеей, которая опять трижды его расцеловала , дала шанежек с творогом и благословила на дальнюю дорогу. Сев в коляску, он с Василием поехал на станцию.
Иван Бунин уезжал с большой надеждой на помощь Телешова по обелению его от наветов. Однако покидал родные края с тоской, зная, что уж больше никогда не побывает здесь.
Не спеша бежала лошадь среди зеленых холмистых полей, ласково веял навстречу ветер, и убаюкивающе звенели трели кузнечиков, сливаясь с однообразным топотом копыт. С одного из косогоров показалась станция, но еще очень далеко.
–Слушай, Василий, а почему за все эти дни, которые я провел в вашем гостеприимном доме, я не встречал твоих внуков? - спросил Бунин.
–Они все это время находились у своей матери, невестки нашей, вдовы погибшего старшего сына. Она что-то прибаливает, так внуки помогают ей по хозяйству, да и ухаживают за ней.
–Ты говоришь о старшем сыне. А у младшего были дети?
–Нет, не было. Он так и не женился и прожил бобылем.
–Внуки-то большие?
–Подростки еще. Младший нынче пойдет в школу, в седьмой класс, а старший школу уже закончил и учится в педагогическом институте, любит математику, мечтает учить школьников  этому предмету.
–Выходит, будет интеллигентом.
–Ты вот его не видел. Он и сейчас как интеллигент. Много читает, и даже, как ты, сочиняет стихи!
–Жаль, очень жаль, что не повстречался с ним.
–Значит, не судьба...
Дальше ехали молча, каждый думал о своем. На станцию прибыли под вечер.
–Ну, дорогой друг Василий, давай прощаться - сказал Бунин, и, заплакав навзрыд, обнял своего старого друга.
Плечи старика тоже затряслись, и он уткнул лицо, залитое слезами, в плечи уезжавшего товарища.
–Ну вот, всё... - произнес дрогнувшим голосом Бунин, - Прощай.
И Бунин вошел в здание вокзала. В небольшом зале ожидания под потолком горела одинокая лампочка с пыльными стеклами. На стене висели круглые электрические часы с прыгающей минутной стрелкой. Народу было мало, и Бунин опустился на свободный деревянный диван. Прикрыл глаза, пытаясь заснуть. И только он начал погружаться в сон, как с шумом распахнулась входная дверь, и в зал  ввалился пьяный мужик, выкрикивая что-то, понятное только ему. Не найдя поддержки своему бормотанию, плюхнулся на свободный диван возле круглой голландской печки и заснул.
Этот приход пьяного мужика не переменил желания вздремнуть, и Бунин, взглянув на часы, большая стрелка которых уткнулась в цифру семь, вновь погрузился в сон.
Его разбудил удар колокола за стеной, дающий понять, что с соседней станции в их сторону отошел пассажирский поезд. Бунин резко встал, стряхнул с себя сонную одурь, подергал плечами, чтобы основательно проснуться, и, выйдя из вокзала в темноту ночи, начал не спеша ходить вдоль путей до тех пор, пока не услышал позвякиванье рельс.
     Остановился.  Из  темноты  что-то  тяжелое  двигалось  и  темень  постепенно  исчезала.  И  вот  вылетел  весь  в  огнях  паровоз  с  двумя  фарами  внизу  по  обе   стороны  корпуса  и  одним самым  ярким  вверху,  возле  трубы…
Иван Алексеевич поднялся в теплый, полутемный вагон, который, видимо, был старого образца, без электричества. Над  дверью в середине вагона теплилась сильно оплывшая свеча. Бунин в темноте нашел скамью и сел.
Когда поезд набрал скорость подошел проводник с фонарем, в котором горела керосиновая лампа, и попросил Бунина показать билет. Иван Алексеевич достал из бумажника небольшую продолговатую картонку с номером вагона и числом. Проводник поднес билет к фонарю, прочитал надписи и вернул пассажиру. Потом поднял голову и, увидев, что свеча над проемом двери вот-вот погаснет, убрал ее, а на освободившееся место поставил фонарь, подкрутив фитиль керосиновой лампы. Сразу все углы  вагона осветились и Бунин увидал на боковой лавке троих военных, на гимнастерках которых блеснули медали.
–Спасибо, отец, - произнес один из военных, - теперь видно, куда сыпать махорку. А то сыплем, сыплем - и все мимо закрутки!
Военные громко расхохотались. Вагон чуть раскачивался, под полом гудели колеса. К Москве стали подъезжать под вечер следующего дня. Вначале тянулся дачный поселок из маленьких домиков, потом стали попадаться каменные строения, и наконец поезд вошел под полукруглую крышу Киевского вокзала.
Бунин вышел на перрон. С этого вокзала он в 1919  году уезжал в Одессу. Точнее, они с женой убегали из города, заполненного разгулявшимися мужиками, опьяненных свободой первых дней революции. И вот он снова здесь, в Москве. Как-то теперь встретит его этот город?
Первым делом надо найти Телешова. Адрес, указанный Николаем Дмитриевичем в последнем письме к нему в Париж перед самой войной был таким: Покровский бульвар, дом Карзинкина. Однако прошло четыре года...  Жив ли его старый друг? А если жив, то проживает ли там же? Все это сильно волновало Бунина.
Из прошлого он знал, что дочь московского купца начала века Андрея Александровича Карзинкина Елена Андреевна стала женой Николая Дмитриевича Телешова. Бульвар с домом Карзинкина можно постараться найти, хотя он, возможно, имеет теперь другое название.
Иван Алексеевич Бунин, человек умный, энергичный, прожил большую, насыщенную множеством событий, жизнь и полагал, что в Советском Союзе, как и везде, «Язык до Киева доведет». Подхватив свой туго набитый портфель он двинулся в путь на поиски дома своего друга.

Поговорка подтвердилась и на этот раз: побродив по Москве почти до темноты, Бунин наконец постучал в дверь, на которую ему указали всегда отзывчивые москвичи. Открыл дверь высокий седой старик с небольшими, тоже седыми усами и небольшой бородкой.
–Вам кого? - спросил он.
–Митрич, неужели не узнаешь?
–Ваня! Иван Алексеевич! Ты откуда? - воскликнул пораженный Телешов, - Ну да входи, входи! Дай я тебя обниму!
И друзья крепко-крепко обнялись.
–Постой, - разнял объятия Телешов, - Ты как тут? Ты же в Париже! В «Известиях» недавно писали, будто ты сошел с ума!
–Да. Эти самые «Известия» меня и подтолкнули обратиться к тебе за помощью - подтвердить, что я не сумасшедший... Но давай все по порядку. Во-первых, впусти меня в дом. Во-вторых, дай умыться и немного передохнуть...
–Что же это я? Да, да, дорогой Иван Алексеевич! Конечно, заходи! Раздевайся...
Бунин вошел, снял пальто, умылся и сел к столу, на который Николай Дмитриевич ставил еду.
–А где Елена Андреевна? Здорова ли?
–Эх, Иван Алексеевич, нет больше со мной моей любимой Леночки. Она скончалась в 1943 году.
–Что ты говоришь? Сочувствую тебе. Потеря жены – это большой удар. Болела или сразу ушла из жизни?
–Сердце у нее было больное с самого раннего детства, и в конце жизни не выдержало. Умерла в одночасье.
–А мне она всегда казалась очень здоровой.  Ведь организовать вместе с тобой кружок «Среды», а потом в течение многих лет держать его в руках - дело нешуточное. Для этого надо обладать недюжинным здоровьем!
–Да, Ваня. Она была женщиной  энергичной, что и говорить...
–А какие она писала портреты маслом! Помнишь, запечатлела нас с тобой у вас на даче в Малаховке? Да и на наших заседаниях делала  зарисовки участников «Среды». Где теперь эти рисунки?
–Да, ты прав. Леночка была хорошим художником, а картины ее частично разобрали друзья, частично я унес в музей МХАТа. Я ведь там организовал музей, да и сейчас являюсь его директором.
–Ты молодец. Тебе уже около восьмидесяти, а энергии - хоть отбавляй!
–А как твоя Вера Николаевна?
–К счастью жива, хотя иногда хворает.
Ну слава Богу. Хорошо, что у тебя все ладно. Но я не один живу, с внуком. Ему семнадцать лет, учится в медицинском институте.
–Это хорошо, когда в семье свой врач.
–Ну, давай ужинать. Я тут сварил борщ. Наверно, давно не ел настоящего российского борща?
–Признаюсь, давно не ел.
И они принялись за трапезу. Когда был съеден борщ и отведана румяная поджаренная картошка на второе, Бунин сказал: «Теперь слушай мое приключение...» И поведал своему другу всю эпопею, начиная с парижской встречи с Трошиным и заканчивая поисками его, Телешова, по Москве.
–У тебя, Иван Алексеевич, настоящий невыдуманный роман получился! А что касается концовки, то у меня на этот счет имеются кое-какие наметки по выводу тебя из затруднительного положения. Какие - я тебе пока не скажу, так как сам еще все до конца не продумал. А сейчас, наверно, пора нам с тобою лечь спать. Утро вечера мудренее.
–И то верно, особенно после дороги - согласился Бунин...
6
По Москве Иван Бунин тосковал все эти двадцать пять лет эмиграции. С Москвой у него была связана большая часть жизни. Тут были издательства, где печатались его произведения, выходили собрания сочинений. Тут было много друзей - писателей. Тут он познакомился со своей будущей женой, в девичестве Муромцевой, в 1907 году. И вот теперь, по предложению Телешова пройтись по знакомым местам, они двинулись в путь. Николай Дмитриевич пригласил сопровождать их своего внука Володю, попросив его, чтобы захватил свой фотоаппарат «Фотокор» и поснимал их с Иваном Алексеевичем на улицах столицы.
Первое, что несказанно поразило Бунина -это станции метро.
–Всюду я бывал на подземных станциях, - сказал Бунин, - и в Париже, и в Берлине, но такую красоту вижу впервые!
–Да, Советское правительство не жалело денег на метрополитен. И, чтоб оставить тебе память об этой станции, пускай Володя нас запечатлеет! - ответил Николай Дмитриевич.
И, повернувшись к своему внуку, он сказал:
–Снимок сделай так, чтоб позади нас с Иваном Алексеевичем было видно название станции «Кропоткинская», первые вагоны приближающегося электропоезда и несколько пассажиров на платформе.
Володя заснял друзей так, как его попросил Николай Дмитриевич.
–Спасибо, Володя. Теперь садимся в поезд, и едем до станции «Площадь революции».
И вот они уже на нужной станции. Поднялись по эскалатору, вышли из метро и вскоре стояли перед величавым зданием Большого театра. Полюбовались, купили эскимо, полакомились, и пошли в сторону Кремлевской стены. Миновали здание Музея Революции и вышли на широкую Красную площадь. Иван Алексеевич снял кепи и перекрестился, глядя на кресты храма Василия Блаженного. Дошли до Мавзолея, к которому тянулась длинная очередь публики, приехавшей со всех уголков страны, чтобы поклониться Великому Ленину.
–Зайдем, Ваня? Посмотришь на мумию Ленина.
–Ну уж нет! От этого уволь. Человека, который лишил меня родины, не желаю видеть!
–Ну ладно. Это дело твое. А сняться на фоне Мавзолея не возражаешь?
–Возражаю! - также твердо произнес Бунин и даже отошел в сторону.
–И всё же я попрошу тебя встать рядом со мною на фоне Мавзолея, чтобы Володя запечатлел нас. Это не прихоть моя, а наша с тобой необходимость.
–Не понимаю. Какая в этом необходимость?
–А вот слушай. Ты говорил, что в Париже самозванца спутали с тобой и всячески насмехаются над твоим добрым именем?
–Так оно и есть.
–Чтобы доказать твоим друзьям, а в большей степени твоим недругам, что в то время, когда, слушая выступление самозванца, полагали, что перед ними Бунин, настоящий Бунин гостил в Москве у своего старого друга Телешова я предлагаю тебе сфотографироваться рядом со мной на фоне московских строений, в том числе на фоне Мавзолея.
–Пожалуй, ты прав. Давай, Володя, сними нас с твоим дедушкой на фоне Мавзолея.
–Теперь давай пойдем к Дому Союзов и снимемся там.
Направились туда, по дороге осматривая дома старой Москвы. Телешову такая экскурсия была тоже нужна: из-за занятости писательским трудом он давно не ходил по городу.
Подошли к дому Союзов. На фронтоне здания висел большой плакат с метровыми буквами: «Да здравствует Советский народ, разгромивший фашистскую Германию!»
–Этот снимок, Ваня, будет самым удачным, так как подтвердит, что ты был у меня в гостях именно в эти послевоенные дни.
–Это здание, Николай Дмитриевич, мне помнится, строил наш русский архитектор Матвей Казаков в восемнадцатом веке, и располагалось тут Благородное собрание.
–У тебя, Иван Алексеевич, замечательная память. Ты прав. Это здание зодчего Казакова, основоположника русского классицизма. А теперь становись рядом со мной и Володя снимет нас.
После запечатления на фоне здания Дома Союзов Телешов отпустил внука, и они пошли с Буниным дальше бродить по Москве.
–Николай Дмитриевич, - обратился к ним прохожий, - Не узнаете?
–Ну, как Вас не узнать, Самуил Яковлевич, узнал!
–А рядом с Вами я вижу Ивана Алексеевича Бунина, я не ошибся?
–Не ошиблись!
–Здравствуйте, Иван Алексеевич!
–Здравствуйте Самуил Яковлевич!
–Я слышал, Иван Алексеевич, о том, что в Москве готовится издание сборника Ваших рассказов. За этим Вы приехали из Парижа?
–Совершенно верно. А Вы, Самуил Яковлевич, покинули свой любимый Ленинград тоже по этим делам?
–Точно. По этим делам!
И все трое рассмеялись.
–Ну, пока! Привет Парижу! – и Самуил Маршак побежал своей дорогой...
–Вот ведь узнал тебя, - озабоченно произнес Телешов, - он, кроме всего прочего, сатирик. А сатирики видят зорче нас. Но ты, Иван, не расстраивайся. Я дам тебе большие очки с желтыми стеклами и никто тебя не узнает. Да к тому же, мне думается, это неплохо, что Маршак узнал тебя: где-нибудь в разговоре он подтвердит, что видел тебя в Москве в эти послевоенные дни.
–А я, представь себе, не расстраиваюсь. Тут, в Москве, рядом с тобой мне как-то стало спокойно. Словно, я из Москвы и не уезжал никогда…
–Твой ответ мне нравится.
–А сейчас о другом. Скажи мне, Митрич, храм Христа Спасителя снесли? Или это только слухи?
–Нет, не слухи. Разобрали его.
–Варвары! В этом здании были фрески наших знаменитых художников. Теперь они пропали безвозвратно...  Пойдем, подойдем к тому месту, где был храм.
–Ну что ж, идем.
Они миновали несколько кварталов и подошли к огромному котловану, глубиной метров двадцать. На дне его были проложены рельсы и валялись перевернутые вагонетки.
–Это что же такое? - спросил Бунин, разглядывая яму, - Для чего там рельсы?
–Здесь, Иван Алексеевич, собирались воздвигнуть величественное здание – Дворец Советов. Предполагалось, что оно будет конусообразное, и вершину его будет венчать стометровая фигура Ленина. И все это сооружение должно было быть выше Эйфелевой башни!
–Замахнулись сильно! Но, видать, пороху не хватило?
–Помешала война. А сил хватило бы. Ты же не будешь отрицать, что хорошо вооруженную фашистскую Германию одолели мы, русские?
–Да, это так, - согласился Бунин и добавил: - я горжусь тем, что я русский!
Когда после многочасовой прогулки друзья вернулись в дом к Телешову, Николай Дмитриевич высказал еще одну мысль, как можно убедить общественность Парижа в отсутствии Бунина во Франции в эти дни. Он сказал:
–Вот, что я еще надумал, Иван Алексеевич. Когда ты вернешься в Париж - пошли мне открытку, во-первых, что благополучно вернулся, а во-вторых - напишешь адреса некоторых газет, в которых ты хотел бы увидеть напечатанным мое письмо, посланное из Москвы после твоего возвращения к Вере Николаевне. В письме этом я подтвержу, что в эти дни ты гостил у меня.
Ну, Николай Дмитриевич, тебе надо было бы стать дипломатом, а не писателем!..

Настал час расставания. Володя отпечатал несколько фотографий, запечатлевших пребывание Бунина в Москве. Несколько снимков Бунин взял с собой, а еще несколько Телешов письмом должен будет послать в некоторые парижские газеты, доказав, что Бунин был в Москве. Это будет видно не только по посланным фотографиям, но и по московским почтовым штемпелям с указанием даты посылки.
Теперь Иван Алексеевич Бунин уезжал не в переполненном вагоне, а в самом что ни на есть комфортабельном мягком купе. Об этом позаботился Телешов. Перед отходом поезда Иван Алексеевич и Николай Дмитриевич долго стояли обнявшись. Каждый понимал, что это была последняя их встреча. Когда поезд тронулся, Бунин, стоя у окна, долгим взглядом неотрывно смотрел на движущуюся за поездом высокую фигуру его дорого друга.
Через два дня Бунин приехал в Одессу и сразу направился в порт. Сухогруз стоял у причала, из труб его шел небольшой дымок. Это значило, что «Петр Великий» готов к отплытию. Бунин поднялся по трапу на судно и столкнулся с капитаном.
–Иван Алексеевич, здравствуйте! Я уже начал волноваться: успеете ли вы приехать к отходу судна. И рад, что вижу Вас! Мы отходим через три дня. Так что идите в каюту, оставьте вещи и можете пока погулять по Одессе. Вы раньше бывали здесь?
–Да, и довольно часто. У меня брали интервью здешние печатные издания «Одесские новости», «Одесский листок», «Южная жизнь». Думаю, этих издательств давно уже нет. Но я с удовольствием похожу по Одессе, вспомню места, где бывал раньше.
–Вот и отлично. А если хотите, можете принять душ сейчас или после прогулки.
–Спасибо, воспользуюсь вашим предложением.

Через три дня сухогруз «Петр Великий» медленно отошел от пристани одесского порта и взял курс в открытое море. Был полдень. Бунин стоял на палубе и неотрывно смотрел на удалявшийся берег родной земли. Он не раз уплывал так же, отправляясь в дальние страны, но всегда возвращался. Теперь он твердо знал, что возврата не будет. Никто его больше не ждет на родной земле, разве только друг детства Вася вспомнит его, да Митрич.
Во Франции, в порту Сен-Дени, Иван Алексеевич тепло распрощался с капитаном и с его помощником Трошиным и по трапу сошел на берег. Отойдя на некоторое расстояние остановился, чтобы в последний раз посмотреть на судно – островок России.
Мимо него прошел какой-то незнакомый человек в матросском кителе. Бунин посмотрел ему вслед, совершенно не догадываясь, что это прошел его двойник Борис Борисович Дымов, который с опаской возвращавшийся на свое судно - его, конечно, ожидал разнос за длительную отлучку...
Иван Алексеевич вернулся к своей супруге и рассказал приключившуюся с ним историю. Потом Бунин и Телешов написали друг другу письма, как договаривались, и доброе имя Бунина было восстановлено.

Часть Вторая
1
У читателя, прочитавшего первую часть повести, возникнет вопрос: зачем Борис Борисович Дымов стремился во Францию, и, отпросившись у капитана сухогруза «Петр Великий» вроде бы на прогулку, уехал в Париж и на корабль не вернулся?
Начну рассказ издалека, то есть с детства Дымова. Борис Дымов родился в большой деревне Орловской губернии. Там была каменная церковь, пожарная часть, три магазина. Родители имели пятистенную избу, хорошие службы. Держали лошадь, корову, овец и другую живность.
Борис с малых лет помогал родителям работать в поле, сеять и убирать хлеб. Когда подрос начал посещать церковно-приходскую школу, где пристрастился к чтению книг. Особенно ему нравились стихи. Он сам пытался рифмовать, хотя, сверяя с настоящими стихами, напечатанными в книжках, понимал, что ему до настоящих поэтов еще очень далеко.
В 1894 году Борис Дымов был зачислен на военную службу. Его направили на флот. Пока их не разбили по флотским экипажам, он целую неделю прожил в Петербурге, в казармах. Ему захотелось посмотреть царский дворец -ведь об этом Дымов мечтал еще будучи в своей деревне.
Они вдвоем с товарищем, пользуясь указаниями прохожих, добрались до Дворцовой площади. По-деревенски наивные, они с изумлением смотрели и на Главное адмиралтейство, над которым возвышался золотой шпиц с золотым парусником на конце, и на Александровскую колонну, с которой бронзовый архангел как бы благославляет дворец, где живет божий помазанник, коронованный на царство человек.
–Вот так изба! - с восхищением сказал товарищ.
–Ну и махина! - восторгался Дымов. - За целый день не обойдёшь все комнаты. Вероятно, не один здесь живет.
–Ясное дело, при нем должны находиться министры и генералы...
Вокруг колонны прохаживался часовой, стояли часовые у подъездов дворца, охраняя покой царя, чтобы злодеи не могли совершить на него покушение несмотря на все его милости и щедроты народу.
С Дворцовой площади они ушли счастливые.
2
Дымов получил назначение на миноносец «Минин», несший службу у берегов финского залива. Командование миноносца, видя, что матрос Дымов грамотный и перечитал всю библиотеку судна, предложили держать экзамен на унтер-офицерское звание. Борис Борисович согласился. Хорошо подготовившись он блестяще выдержал экзамен и был произведен в звание унтер-офицера, отвечающего за хозяйственную и продовольственную часть судна.

Когда вторая тихоокеанская эскадра готовилась отправиться в театр военных действий в Японию, Дымова перевели на эскадренный броненосец «Ослябя» (Родион Ослябя – герой Куликовской битвы). Борис Борисович Дымов стал членом новой матросской семьи в 769 человек, и, как унтер-офицер, кроме канцелярских обязанностей должен был принимать из портовых складов солонину в бочках, галеты в ящиках, сливочное масло в запаянных железных банках, крупу, соль, сухари, муку. Все это проделывалось в спешном боевом порядке.
С утра 2 октября 1904 года эскадра, разбившись на четыре эшелона, начала последовательно сниматься с якоря, и вся вторая тихоокеанская эскадра в количестве 43 кораблей двинулась к своей бесславной гибели возле японских островов Цусима в мае 1905 года...
В том бою исключительной драматической насыщенности Дымов сам принимал участие. Неприятельские снаряды пощадили его, и он попал в плен. Несколько дней пленники пробыли в бараках одного японского порта, потом их перевели в город Куматото. В лагере, расположенном на окраине города, они должны были жить долгие годы – до возвращения в Россию.
3
Находясь в лагере для военнопленных Дымов познакомился с японским переводчиком. Тот великолепно говорил по-русски и очень любил русскую литературу. Они иногда часами разговаривали о произведениях русских классиков и современных писателей. Однажды переводчик показал Дымову книжку современного русского писателя и поэта Ивана Бунина «Песнь о Гайавате», вышедшую из печати в 1896 году. И добавил, что это перевод с произведения американского поэта Генри Лонгфелло, показывая книгу Дымову.
Тот раскрыл книгу и прочитал первые строчки перевода:
«Если спросите – откуда
Эти сказки и легенды
С их лесным благоуханьем,
Влажной свежестью долины,
Голубым дымком вигвамов,
Шумом рек и водопадов,
Шумом диким и стозвучным,
Как в горах раскаты грома?
Я скажу вам, я отвечу:
От лесов, равнин пустынных,
От озер Страны полночной…»
Борис Борисович сразу влюбился в эту поэму и не мог остановиться, пока не дочитал до конца...
Когда он вернул книгу переводчику, тот сказал, что и у них есть такой же поэт, который тоже написал замечательную поэму, подобную этому американскому поэту. Это Рюко Кавадзе. А поэма его называется «Дзиюси».
–Я дарю тебе книгу Рюко Кавадзе, написанную на японском языке, а ты перевели ее на русский язык и пришли мне. Договорились?
–Договорились, только я попрошу Вас помочь овладеть мне в совершенстве японским языком и грамматикой.
–Помогу...

В Куматото, городе, где жил Дымов, встречались немцы, англичане, французы. Борис Борисович, бродя по городу, пытался овладеть разговорной речью японцев.
Сейчас он желал этого особенно, ведь его новый товарищ обещал помочь с орфографией.
Восемь с половиной месяцев пробыли русские в плену. Они дождались того счастливого дня, когда оставили лагеря. По железной дороге они были перевезены в город Нагасаки, где уже поджидал пароход Добровольного флота «Владимир».
Царское правительство, чтобы задобрить моряков, выдало им жалованье и морское довольствие за десять месяцев. Дымов в книжной лавке купил русско-японский разговорник и учебник японского языка.
4
Вернувшись в Россию, Борис Дымов, как и многие его товарищи, был отправлены в запас. Но не долго прожил Дымов в своей деревне, помогая родителям по хозяйству и в свободное время познавая грамоту Японии. Грянула Первая мировая война - и Борис Борисович снова надел флотскую форму. Теперь он служил в Черноморской флотилии, где и встретил Октябрьскую революцию.
Борис Борисович выучил японский язык и перевел книжку японского поэта. Но достичь той красоты, какая была у Бунина так и не смог...

...Покинув борт сухогруза «Петр Великий» Борис Борисович понял: самый верный путь, чтобы добраться до столицы Франции, - по реке. Поэтому он спустился к городскому причалу, купил в кассе билет и занял место в речном трамвае.
Отправляясь в Париж Дымов рассчитывал что повидается с Буниным, получит его консультацию по поэме, которую он перевел с японского языка, и вернется на свой корабль до его отхода в рейс. Но, как показали дальнейшие обстоятельства, ему пришлось задержаться в Париже на длительное время.
Отправляясь в плавание, Дымов в Одессе обменял советские деньги: часть на французские франки, часть – на американские доллары и не беспокоился, зная, что, если что случится - с этими деньгами он не пропадет.
Двигаясь на речном трамвае, Дымов с интересом рассматривал жилые дома и другие постройки, невиданной им доселе архитектуры. На правом берегу реки было много букинистических лавок, и людей, любителей литературы, подолгу роющихся среди книжных развалов.
Проплыли под большим арочным мостом, устроенным так, что под ним могли пройти суда с мачтами и высокими трубами. За поворотом реки Дымов увидел вдали символ Парижа - Эйфелеву башню, еще не очень различимую отсюда. Но по мере продвижения маленького судна башня все четче и четче рисовалась на фоне голубого неба. Когда речной трамвай, наконец, причалил к пристани, Эйфелева башня предстала во всей своей красе.
Все пассажиры вышли на берег. Вышел и Дымов. Он поднялся на большое поле, засеянное цветами. На поле возвышалась Эйфелева башня в виде небольшого конуса, уходящего ввысь, почти к облакам. «Ну и громадина! - подумал Борис Борисович, с восхищением рассматривая это изящное сооружение.- Никогда и нигде не видел ничего подобного. С верхушки ее, наверно, весь Париж видно!»
Возле башни было много туристов, также как и он с интересом рассматривающих это творение французского инженера Александра Эйфеля. Некоторые поднимались по внутренней лестнице, другие уже спускались. Всюду слышался разноязычный говор, незнакомый Дымову.
5
Пока Борис Борисович на маленьком судне поднимался вверх по Сене - он был спокоен, но когда спустился с палубы - испугался, услышав речь парижан, ибо из их разговоров ничего не понимал. Дымов решил идти по широкому проспекту, произнося громко и четко одно слово: «Бунин!». Он полагал, что на это магическое слово кто-нибудь откликнется. Но шедшие к нему навстречу люди удивленно взглядывали на него и проходили мимо.
Слева от него показались столики уличного кафе. Борис Борисович мельком глянул на людей, сидящих там, и выделил одного, по его мнению, настоящего парижанина: пожилого, тучного, в берете, фасонисто сидящем на его голове. «Вот настоящий парижанин, - подумал Дымов. К тому же немолодой. Он-то, наверно, сможет мне назвать адрес Бунина».
Борис Борисович подошел к столику, за которым сидел парижанин. Тот видимо ждал, когда его обслужат. Дымов достал из кармана маленькую книжку, на которой было написано: «Русско – французский словарь», и в который раз пожалел, что в каюте оставил разговорник.
Но ничего не поделаешь... И он начал листать книжечку. Отыскал и произнес, обращаясь к парижанину: «Камараде, оу демеуре екриваин Бунин?», что по его мнению, означало по-русски: «Товарищ, где живет писатель Бунин?»
Его беседу нарушил официант, который принес господину обед и начал снимать с подноса тарелки с едой и ставить на стол. Увидев такую богатую гастрономию Борис Борисович почувствовал голод, и, заметив, что официант уходит от стола, крикнул: «Эй!». Официант остановился и вопросительно посмотрел на Дымова. Тот в свою очередь начал спешно листать страницы словаря, проговаривая вслух:
–Ну, как же у этих французов называется еда?
–Вы, господин, русский? - спросил официант по-русски с небольшим акцентом.
–О! - воскликнул пораженный Дымов, - Ты русский?
–Да, - ответил официант, - мои родители эмигрировали из Одессы в 1922 году.
–Так ты из Одессы?! Мать твою! И я из Одессы! Ну, друг, как я рад, что ты из Одессы!
–Нет, из Одессы мои родители, а я родился в Париже.
Официанта позвали к другому столу, и он быстро отошел.
–Вот, камраде, какие делишки происходят на белом свете! - радостно произнес Дымов, обращаясь к господину в берете.
Вернулся официант и, указав на соседний стол, сказал:
–Садитесь там, я Вас сейчас обслужу.
–Постой, а что тот господин в берете такой неразговорчивый, словно глухой?
–Верно. Он глухой. Участник французского сопротивления. Был ранен в голову и оглох.
–Ну, друг, камараде, прости, что я о тебе плохо подумал, - произнес Борис Борисович, - Ты ведь вроде мой единомышленник по борьбе с фашизмом.
Через полчаса Дымов доканчивал свой обед и все чаще поглядывал на метавшегося между столами официанта, к которому у него было много вопросов. Наконец Борис Борисович откинулся на спинку стула, давая понять, что готов расплатиться.
Подошел официант. Дымов расплатился и спросил:
–Вы не знаете, где живет писатель Бунин?
–О таком я не слышал, - ответил официант. - Приходите сюда часа через два. После служебного дня у нас будет много посетителей. Придут пожилые русские, у них и спросите. Я вам на них укажу. Приходите.
–Спасибо, приду.
–А меня извините за то, что не могу вам уделять много внимания. Работа есть работа...
6
«Куда употребить эти два часа? - думал Дымов, сидя за столиком, И неожиданно догадался, - Вернусь домой, а знакомые спросят, конечно, об Эйфелевой башне: видел ли я ее, прикасался к ней руками? »
Борис Борисович резко встал и пошел в сторону Эйфелевой башни, раздумывая при этом: «Какой же я русский, коли не прикоснулся к металлу башни? Обязательно должен прикоснуться!»
Шел медленно. Впереди времени было много, спешить некуда. Любовался окрестностями, смотрел на прохожих: кто в чем одет и обут. Наконец подошел к башне и, плотно приложив ладошку к металлической балке, вдруг услышал до радости знакомую речь... Японцы! Убрав ладонь с металла он обогнул часть башни и подошел к японским туристам, по-японски приветствуя их. Японцы радостно загалдели, обступив русского моряка.
–Среди вас есть французский гид? – спросил Дымов японцев на их языке.
–Есть, есть! - ответили они и указали на человека европейского типа, подходившего к ним.
Подошедший человек что-то спросил у Дымова по-французски.
–Я вас не понимаю, - сказал по-японски Борис Борисович, - я русский моряк!
–Откуда вы знаете язык жителей страны восходящего солнца? - спросил человек по-японски.
–В русско-японскую войну я восемь месяцев прожил у них в плену и научился языку - ответил Дымов, и в свою очередь спросил гида, не знает ли он дом, где живет писатель Иван Бунин.
–Знаю, - ответил он, - при моей профессии приходится знать многое. Иван Алексеевич Бунин живет в доме номер один по улице Жака Оффенбаха, в квартире на пятом этаже.
–Огромнейшее вам спасибо за такую информацию. А не скажете, как добраться до его дома? - на радостях Дымов поблагодарил гида на своем родном языке, совсем забыв, что он во Франции.
–Идите на автобусную остановку - по-русски произнес гид, - там сядете в автобус седьмого маршрута. И указал Борису Борисовичу направление, куда надо было идти.
–Спасибо - сказал Дымов и двинулся в путь.
В автобусе он взял билет и обратился к кондуктору на ломаном французском языке: «Статион Жака Оффенбаха». Кондуктор улыбнулась и дала понять, что догадалась о просьбе пассажира.
Дымов стоял возле кондуктора и внимательно читал названия улиц, крупно написанных на стенах домов. Ехали долго, и Борис Борисович, притомившись за день, прикрыл глаза. Задремав он вдруг услышал: «Статион Жака Оффенбаха!» Дымов очнулся, кинулся к выходу, боясь, чтобы автобус не тронулся. Но всё обошлось.
Когда автобус отошел, Борис Борисович прочитал на стене дома нужную ему улицу, номер дома был десять. И рядом, немного в глубине, высилось здание с надписью «Отель».
«Вот это то, что мне сейчас надо, - подумал Дымов, - переночую в гостинице. А завтра, отдохнувший, предстану перед Буниным. Покажу ему свой перевод с японского языка, спрошу в каком направлении работать дальше над поэмой, чтобы она читалась так же увлекательно, как его перевод «Песнь о Гайавате», и вполне успею на свой корабль к его отходу в рейс».
7
Проснулся Дымов когда солнце ударило в глаза. Глянул на наручные часы – десять часов. «Хорошо разоспался, - подумал он, - давно пора вставать».
Поднялся, сделал небольшую зарядку, умылся под струей холодной воды и совсем приободрился. Оделся и спустился вниз, где при входе в холл заметил парикмахерскую.
Вошел в комнату, пахнувшую одеколоном, сел в кресло и молча указал мастеру на подбородок, покрытый щетиной.
Мастер все понял и сделал свою работу быстро и хорошо. Борис Борисович расплатился и произнес: «Мерси». В ресторане немного перекусил и вышел из гостиницы в 12 часов.
Возле дома номер один по улице Жака Оффенбаха он остановился. Постоял минуту, собираясь с храбростью: ведь переступить порог знаменитого писателя незваным гостем было непросто. Все же переборол себя. Вошел в дом, поднялся на пятый этаж и остановился на площадке с тремя дверями, не зная в какую квартиру войти.
Помогла девочка, которая вышла из одной из квартир. «Бунин?» - спросил он девочку. Она указала на ту дверь, возле которой стоял Дымов. Он постучал. Немного погодя отворилась дверь, и в проеме он увидел женщину, которая громко и испуганно крикнула на весь подъезд:
–Ваня, что с тобой сделали?! Ты бежал из Сибири?!
–Позвольте, - опешил Дымов, - я не Ваня. Мое имя Борис Борисович Дымов.
–Простите. Вы лицом так похожи на моего мужа. И что вы хотите?
–Я хотел побеседовать с Иваном Алексеевичем о поэзии.
–Он уехал в длительную командировку, и когда вернется, не знаю.
–Что же делать? - сокрушенно произнес Дымов.
–Вы здешний или приезжий?
–Приезжий, из Одессы.
–Из Одессы?! - очень удивилась женщина. - Что ж мы стоим в дверях, входите в квартиру!
Дымов переступил порог и оказался в довольно тесном коридоре.
Едва за ним захлопнулась дверь, как послышался звук вставляемого в замочную скважину ключа. Два поворота - и дверь распахнулась. Через порог переступила женщина намного моложе первой.
–Галя, а у нас неожидаемый гость - сказала женщина, которая впустила Дымова в квартиру.
–Кто же это, Вера Николаевна?
–Гость из России, из Одессы.
–Вот как? Ну-ка покажитесь, - сказала Галя, беря под руку Бориса Борисовича и вводя его в комнату. - Моряк из России. Это интересно. А Вы, Вера Николаевна, не находите большое сходство моряка с Вашим мужем?
–В первый момент, как я увидела Бориса Борисовича, подумала, что вернулся Ваня в чужой одежде.
Начавшуюся беседу, прервал звук воды из-за стены.
–Галя! - крикнула Вера Николаевна, - Кажется дали горячую воду! А у нас, похоже, остался открытым кран для душа!
Галя распахнула дверь ванной комнаты: шум усилился, оттуда повалили клубы горячего пара.
Дымов не растерялся. Скинув на пол бушлат кинулся в ванную. Через минуту шум воды прекратился, и в комнату вошел моряк, словно вынырнувший из океана - промокший насквозь.
–Спасибо, Борис Борисович, -поблагодарила Вера Николаевна, - сразу видно, что Вы человек боевой!
–В жизни и не такое бывало, - признался Дымов. -Только как же я теперь выйду на улицу в таком виде?
–Вот что, Борис Борисович. Я сейчас принесу вам белье мужа, а также один из его костюмов. Вы помоетесь и наденете сухую одежду.
8
Через полчаса вошел в комнату человек очень похожий на Бунина лицом и одеждой, но не Бунин, а Дымов.
–Вот и отлично, - подытожила Вера Николаевна, - теперь Вы настоящий парижанин. Идемте на кухню, пообедаем.
Борис Борисович вошел в кухню и, глянув на стол со скудной едой, сказал:
–Вот что, милые дамы, я вас приглашаю в ресторан. Пообедаем, как состоятельные горожане. А чтобы вы не сомневались в моих возможностях я покажу вам свои капиталы.
Он поднял с пола брошенный бушлат, достал из внутреннего кармана бумажник, вынул из него толстую пачку долларов и положил на кухонный стол.
Обе женщины замерли от вида такого богатства.
–Так что одевайтесь, - сказал Дымов, пряча деньги в бумажник, - и отметим мое прибытие в гостеприимный дом великого Бунина.
В ресторане Дымов окончательно покорил сердца своих дам, когда на столе оказались крабовый салат, суп из черепахи, фаршированные перепелки, отличный французский торт и шампанское.
–Это потрясающий королевский обед, - произнесла Галя, - о подобном мы за годы войны давно позабыли. Спасибо, Борис Борисович! Где Вы научились выбору таких блюд?
–В Японии.
–В Японии? - еще больше удивилась Галя. - Как вы туда попали и что там делали?
–Сначала я был там военнопленным после Цусимской трагедии, когда японцы потопили почти весь наш флот. Потом жил на свободном поселении, даже полюбил милую японку и собирался на ней жениться, но не пришлось... А теперь давайте приступим к трапезе!
Обе женщины, забывшие за годы Второй мировой войны о такой трапезе, начали не спеша расправляться с обедом, сдерживая себя, чтобы жадно на него не наброситься...
–В Японии, - продолжал рассказывать Дымов, - я подружился с переводчиком, который однажды дал мне почитать «Песнь о Гайавате» Бунина в переводе с английского, и я был покорен стихами Вашего мужа, уважаемая Вера Николаевна, ведь я с детства пописывал стихи. И переводчик, узнав, что я пишу стихи, предложил сделать перевод поэмы японского автора Рюко Кавадзи. И дал мне книжку этого поэта на японском языке.
Очень долго я занимался переводом -много времени отнимала морская служба. Мне пришлось быть участником Первой мировой войны, Гражданской, Второй мировой... И вот этот перевод у меня здесь- Дымов похлопал по карману, где лежала рукопись.
–Сюда, во Францию, я приехал не туристом, а прибыл на советском судне, чтобы встретиться с Буниным. Хотел показать ему свой перевод, так как прекрасно понимаю, что моя работа плоха. Хотел узнать у Ивана Алексеевича, как правильно делать перевод.
–Может, дадите познакомиться с Вашим переводом? Я ведь тоже пишу стихи и прозу - сказала Галя.
–Хорошо. Когда вернемся в квартиру я дам вам почитать то, что накарябал. Галина, простите, как Ваше отчество?
–Николаевна.
–А Вы, уважаемая Галина Николаевна, свои произведения издаете?
–Да, иногда публикую, когда берут издательства. Да что я... Ивана Алексеевича мало издают, известного, талантливого писателя. А если печатают, то платят такие гроши, что мы еле-еле концы с концами сводим, только чтобы не умереть с голоду.
9
На другой день Борис Борисович сказал, что намерен снять номер в гостинице.
–Зачем вам перебираться в гостиницу? - спросила Вера Николаевна. - Живите у нас - места хватит.
–Но наше судно ушло в Россию, и вернется только через три месяца.
–Живите у нас эти три месяца.
–Хорошо, я согласен, но с одним условием: продукты будем покупать на мои деньги. Такое условие принимаете?
–Принимаем, - произнесла Галина Николаевна.
–Вот и отлично. Сейчас с вами пойдем за продуктами, а Веру Николаевну оставим дома.
На улице Борис Борисович спросил свою спутницу:
–Вы с Верой Николаевной сестры?
–Нет. Даже не родственники. Я давний друг Ивана Алексеевича.
Из деликатности Дымов не стал уточнять отношения своего кумира с этой еще довольно молодой дамой.
В другие дни, не занятые покупками, Галина Николаевна знакомила Дымова с Парижем. Они ходили пешком, взбираясь по улочкам старинной деревеньки на Монмартре. Побывали в музее Модильяни с различными изображениями обнаженных женщин, среди которых были изображения известной российской поэтессы Анны Ахматовой.
В этот раз спустились вниз к площади Бланш. Вышли на Пляс Пигаль и побрели по улице Виктора Массе. Выпили по чашке кофе в уличном кафе, и посидели, чтобы отдохнули ноги.
–Помню, я читал книгу Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери». Этот собор существует? Он не  выдумка писателя?
–Существует, - ответила Галина Николаевна, - давайте сходим к тому месту, где он находится,только в другой раз, а сейчас вернемся к Вере Николаевне. Она, наверно, нас заждалась...
–Хорошо погуляли? - спросила Вера Николаевна, когда они вернулись.
–Хорошо-то хорошо, - ответила Галина Николаевна, - только когда вернется Иван Алексеевич - на него многие будут обижаться...
–Отчего?! - удивилась Вера Николаевна.
–Потому что мой спутник никому из встречаемых людей не отвечал на поклоны.
–А разве нам кто-нибудь кланялся? - в свою очередь удивился Борис Борисович.
–Для приветствия приподнимали шляпы, принимая вас за Бунина.
–Ты, Галя, когда встретится знакомый человек, подсказывай Борису Борисовичу.
–Да, придется предупреждать моего спутника, чтобы он повнимательней смотрел на людей, идущих навстречу.

Через несколько дней Галина Николаевна предложила Борису Борисовичу проводить его к собору Парижской Богоматери. Вышли утром, сразу после завтрака. Погода стояла отличная, чуть-чуть прохладная, какая обычно бывает в начале сентября, начале так называемого «бабьего лета».
–К Эйфелевой башне поедем на автобусе. Идемте к остановке, - сказала Галина Николаевна и вдруг быстро добавила: - нам навстречу идет господин в зеленой шляпе, поклонитесь ему!
Когда господин, проходя мимо них, немного приподнял шляпу, Борис Борисович скинул кепи и чуть склонил голову.
–Браво, браво! - поощрительно засмеялась Галина Николаевна, - Вы так артистично поклонились, словно настоящий Бунин!
Далее прошли без приключений. Возле Эйфелевой башни толпились любопытные.
–Что, здесь всегда люди?
–Всегда. Даже ночью - ответила Галина Николаевна.
–А ночью-то зачем?
–Ночью она на фоне темного неба, освещенная фонарями, словно парит в воздухе.Теперь идемте вдоль Сены вверх по течению к острову Ситэ. На том острове и построен собор Парижской Богоматери.
–Почему на острове? На суше не было места?
–Дело в том, что еще до нашей эры в эти места пришли галлы, которые с шестого века до нашей эры занимали север Италии. В случае нападения врагов лучше всего спасаться на острове, окруженным водой, чем на суше. Собор Парижской Богоматери строился с 1165 по 1225 годы.
Слушая Галину Николаевну Дымов неотрывно смотрел на воды Сены, на ту водную стихию, которой он отдал половину своей жизни. По реке плыли пассажирские и грузовые суда. Одни проплывали быстро, другие, с тяжелым грузом, двигались медленно...
–Кроме собора на этом острове до сих пор стоит часовня Сент–Шанель, - продолжала рассказывать Галина Николаевна Кузнецова, - Дворец правосудия, старая крепость, а впоследствии тюрьма Консьержери, в которой в эпоху Великой французской революции находились в заключении Мария Антуанетта, Шарлотта Кордэ, поэт Андре Шенье, а также жирондисты, Дантон, Робеспьер и другие...
Галина Николаевна замедлила шаг и посмотрела в сторону. Дымов проследил за ее взглядом: она смотрела на лежащие на лотке цветы. Борис Борисович взял свою даму под руку, подвел к цветам и спросил:
–Какие цветы ваши самые любимые?
–Хризантемы.
–Выберите себе букет.
Галина Николаевна указала продавщице на те цветы, какие ей приглянулись. Дымов расплатился.
–Вы часто покупали своим дамам цветы?
–Приходилось.
–Вас женщины, наверно, любили.
–Не знаю, не спрашивал. Продолжайте, пожалуйста, рассказ о первых годах Парижа!
–Интересно?
–Да. Я очень люблю историю разных государств!
Приблизились к острову. Дымова удивило, что к острову было проложено несколько мостов.
–По которому мосту идти?
–По любому. Выбирайте, который понравится. Восемь мостов соединяют Ситэ с берегами Сены, и один мост с соседним островом Сен–Луи.
Когда они прошли по одному из мостов, Галина Николаевна подвела Дымова к высокому зданию со стрельчатыми окнами. По бокам возвышались две квадратные башни, в каждой башне по два удлиненных по высоте окна. Здание поражало своим величием!
–Вот, любуйтесь! Это и есть знаменитый собор Парижской Богоматери.

Когда после прогулки вернулись в дом, они застали Веру Николаевну в расстроенных чувствах.
–Что случилось, Вера Николаевна?
–Приходила Ирина Одоевцева и сказала, что послезавтра состоится творческий вечер поэзии в зале русской консерватории. Она спросила про самочувствие Ивана Алексеевича, сказав, что многие жалуются, что встречаясь с ними, Бунин не раскланивается. Что же делать?
–Ничего особенного, - сказала Галина Кузнецова, - На вечер пойдем втроем. Я буду в президиуме, а Вы, Вера Николаевна, с Борисом Борисовичем будете сидеть среди публики в первом ряду.
–А если Бориса Борисовича попросят выступить, приняв за Бунина?
–Подниметесь вместе с ним на сцену, и, если у публики возникнут вопросы, ответите, что рядом с Вами не Бунин.
10
В назначенный день Дымов до завтрака сходил в парикмахерскую, побрился. Надел плащ Бунина, кепи, и ближе к вечеру вместе с женщинами пошел к зданию русской консерватории. Пришли задолго до начала вечера. Вера Николаевна и Борис Борисович заняли места в первом ряду, возле пришедшей ранее старейшей поэтессы Зинаиды Гиппиус. Места в президиуме были еще не все заняты, но там уже сидели Георгий Адамович и Марк Алданов.
В зал вошли Ирина Одоевцева с мужем Георгием Ивановым. Иванов поднялся на сцену и занял место в президиуме, а Ирина Одоевцева, осмотрев зал и, увидев сидевшую в первом ряду Веру Николаевну, подошла к ней, поздоровалась, и, приняв Дымова за Бунина, озабоченно спросила:
–Что с Вами, Иван Алексеевич? Вы, говорят, стали забывать старых знакомых, не здороваетесь с ними?
Галина Николаевна, отвлекла ее, позвав на сцену. Одоевцева извинилась перед Борисом Борисовичем за неожиданную отлучку, поднялась на сцену, и, обратившись к залу, произнесла:
–Вести поэтический вечер поручили мне. Поэтому давайте начнем слушать стихи молодых. Пока записались на чтение своих стихов Гингер, Присманова, Раевский, Пиотровский, Ладинский. Другие, думаю, подойдут...
Поэтический вечер начался. На сцену поднимались один за другим русские поэты, родившиеся здесь, в Париже от родителей, покинувших Россию после гражданской войны.
Стихи были разные. Некоторые даже очень хорошие. Публика поощряла их похвальными возгласами, иногда бурными аплодисментами. Когда выступил десяток молодых поэтов из публики раздался возглас:
–Хочется послушать Нобелевского лауреата!
–Да! Да! - закричали другие. - Бунина! Пускай выдаст очередной шедевр!
Одоевцева пыталась осадить кричавших людей, но ее не слушали, продолжая шуметь. Тогда Ирина Владимировна подошла к рампе и рукой поманила Бориса Борисовича, чтобы он подошел к ней.
–Идемте, Борис Борисович, - сказала Вера Николаевна, вставая с сидения, - на сцену я поднимусь вместе с Вами, чтобы объяснить публике кто Вы есть на самом деле.
Дымов поднялся и вместе с Буниной прошел на сцену. Шум в зале сразу прекратился.
Борис Борисович постоял молча на сцене, чтобы немного успокоиться, потом громко произнес:
–Я вам почитаю строчный перевод произведения японского поэта Рюко Кавадзе «Дзиюси».
По рядам публики пронесся ропот, иногда смешки, но Одоевцева громко произнесла:
–Тихо!
Зал затих.
–Читайте, Иван Алексеевич.
Эти слова Ирины Владимировны Дымова немного раздосадовали, но он овладел собой и начал громко и четко читать перевод.
Вначале зал так затих, что, как говорится, слышно, как муха пролетит. Потом постепенно начал нарастать шум, ропот, смешки, а потом, словно обрушился океанский вал... Сидевшие в зале хохотали и топали ногами. Этот шум перекричать было невозможно. Одоевцева бегала по сцене, что-то говорила, но никто ее не слушал. Сидевшие в зале продолжали от души громко хохотать.
Тогда к самому краю сцены подошла Вера Николаевна - высокая, стройная женщина - и подняла руку. Зал смолк, словно захлебнулся.
–Господа! - громко произнесла она, - Перед вами выступил с чтением поэмы японского автора не мой муж Иван Бунин, а русский моряк, очень похожий на Ивана Алексеевича!
Не только публика в зале, но и президиум были шокированы словами Веры Николаевны. По залу прокатился шорох удивления и досады на то, что ее, публику, попросту надули.

Из здания русской консерватории шли молча. И только возле дома Борис Борисович нарушил молчание:
–Крепко я насолил своему кумиру, и, когда он вернется, то намылит мне шею. И поделом!
–Не корите себя, Борис Борисович. Здесь, в Париже, среди эмигрантов много завистников. И Бунину в глаза и за глаза не раз доставалось за его талант. Ведь за талант любят и ненавидят в равной степени - успокоила Дымова Галина Николаевна.
11
На следующий день, с самого раннего утра пришла Ирина Одоевцева и после обычных приветствий обратилась к Борису Борисовичу:
–Ну-ка покажитесь!
Дымов поднялся со стула и дал пришедшей рассмотреть себя.
–Верно! На лицо Вы очень похожи на Бунина, но выглядите намного моложе, да и в плечах пошире. Как я сразу этого не заметила? Если бы заметила - возможно, вчерашнего провала можно было бы избежать.
–Вы, Ирина Владимировна, считаете вчерашний инцидент провалом? - спросила Вера Николаевна.
–Конечно. Ведь недруги Бунина сейчас этот случай разнесут по всему Парижу. А кстати, где же Иван Алексеевич? Что-то я давно его не встречала.
–Ивана Алексеевича срочно отправили в правительственную командировку и просили об этом не распространяться.
–Вот как! - произнесла недовольным голосом Одоевцева, - Ладно, я пошла домой, а то мужу не сказала, куда ушла и он будет беспокоиться...

Когда Ирина Владимировна ушла, Вера Николаевна попросила Галину Николаевну сводить Бориса Борисовича в какой-нибудь парк, чтобы он после вчерашнего случая немного развеялся.
Вы правы, Вера Николаевна, - признался Дымов, - мне как-то не по себе. Пойдемте, Галина Николаевна, погуляем.
Идемте - согласилась Кузнецова. С этого утра они стали гулять почти каждый день. Гуляли весь сентябрь вплоть до октября. В течение месяца Дымов водил дам в ресторан, где они наслаждались хорошей едой. Борис Борисович танцевал с ними под оркестр. Конечно, с Галиной Николаевной танцевал чаще, потому что Вера Николаевна уставала и предпочитала сидеть за столом и наблюдать за танцующей публикой.
В конце месяца, в последние дни бабьего лета, Галина Николаевна задала своему партнеру неожиданный вопрос:
–Борис Борисович, я нравлюсь Вам?
–Нравитесь - не задумываясь ответил Дымов.
–Поцелуйте меня.
Дымов остановился, обнял свою даму, крепко и продолжительно поцеловал её в губы.
–Спасибо - негромко произнесла она и засмеялась счастливым смехом.
–Вернется Бунин, он мне задаст! - усмехнулся  Дымов.
–За что?
–За то, что целовал его даму.
–Не бойтесь, не задаст. Ко мне он уже давно охладел и во всю ухлестывает за Одоевцевой.
–Ирина Владимировна ведь замужем!
–А разве мало замужних ухлестывают за женатыми и наоборот?
–Да, Вы правы.
–Вы давно живете в семье Буниных?
–Пятнадцать лет, с 1927 года по 1942 год. И что я после этого имею? Ничего. Так, бывшая его подружка. Сейчас разлюбил и бросил. А мне ведь, как женщине, хотелось иметь семью, мужа, детей...
–Как бросил? Я вижу, Вы продолжаете жить в их квартире.
–Об этом меня попросила Вера Николаевна, когда Вы в ее квартире появились, чтобы соседей не вели ненужных пересудов.
–Однако, когда я в первый раз вошел в их квартиру, следом появились Вы. Это как объяснить?
–После разрыва с Буниным я не порывала дружбы с Верой Николаевной. И она просила, чтобы я их иногда навещала.
Когда они проходили мимо скамейки Кузнецова предложила присесть, отдохнуть. Дымов согласился и опустился рядом со своей спутницей.
–Борис Борисович, сколько Вам лет?
–Шестьдесят восемь.
–Вы женаты?
–Нет, холостой.
–Да Вы хороший жених. Возьмите меня замуж!
–Если бы я был парижанином, взял бы! Вы мне сразу понравились, когда первый раз увидел вас.
–Так в чем же дело?
–Дело в том, что я поданный Советской России, и чтобы не подводить капитана, должен вернуться в СССР.
–Возьмите меня с собой как жену.
–О, Вы не знаете этой страны! Страны, которая живет не по человеческим законам, а по законам варварской власти. Вспомните судьбу семьи Марины Цветаевой.
–А что с ними? Мне только известно, что они всей семьей уехали на родину, в Россию.
–Да, уехали. Когда оказались в Советском Союзе в 1937 году, муж Цветаевой Сергей Эфрон был расстрелян. Дочь Ариадну сослали на каторгу, а Марину Цветаеву услали в захолустье, в Елабугу- городок татарской автономной республики. Там она покончила с собой.
–За что с ними так поступили?
–А ни за что. Всех, кто приезжал из Европы в СССР, обвиняли в шпионаже и расправлялись по закону как с предателями Родины.
–Что ж, придется уезжать в Америку. Там хоть смогу реализовать себя как писательница.
–Почему в Америку? - удивился Дымов.
–В Америке можно издать свои произведения, а здесь, во Франции, нас, эмигрантов, не жалуют. Даже Бунина. Ивану Алексеевичу в Нью-Йорке в 1943 году издали книгу под названием «Темные аллеи». Правда тиражом всего 600 экземпляров, но все же – книга! И гонорар получил. А тут – пусто...
12
Настал день прощания. Утром, после завтрака, Борис Борисович надел свою морскую форму и сказал дамам:
–Давайте распрощаемся. Сегодня по морскому расписанию в порт Франции прибудет наше судно, и мне до обеда надо быть там.
–Борис Борисович! - в голос воскликнули обе дамы, - Как же так? Мы к Вам привязались, и вдруг неожиданное расставание!
–Ничто не вечно под луною, - ответил Дымов пушкинской фразой.
 Он обратился к Вере Николаевне с просьбой, вынув из внутреннего кармана, исписанные листы и подавая ей:
–Это мой перевод с японского. Передайте его, пожалуйста, Ивану Алексеевичу, когда он вернется. А я ему пошлю письмо с просьбой растолковать мне, что к чему.
–Передам, Борис Борисович - пообещала Вера Николаевна.
Дымов достал из кармана две маленькие коробочки. Открыв первую вынул блестящую вещь на цепочке и произнес:
–Вера Николаевна! В память о нашей встрече и дружбе примите этот золотой медальон!
–Ой, Борис Борисович, - заплакала Вера Николаевна, - спасибо, дорогой! Буду долго Вас помнить!
И трижды поцеловала его.
Дымов открыл вторую коробочку, достал большое золотое кольцо с бриллиантом и надел на палец Галине Николаевне.
–Это что же, обручальное кольцо? - спросила она.
–Будем считать, что так. Жизнь еще не кончается, и, возможно, мы еще встретимся, чтобы быть вместе. Пишите мне из Америки по адресу:« СССР, Украинская ССР, город Одесса, морской порт, Дымову». Меня там все знают.
–Спасибо, Борис Борисович! - поблагодарила Галина Николаевна и крепко поцеловала его.
–Прощайте, мои дорогие дамы! - произнес Дымов и покинул гостеприимный дом.
На автобусе он доехал до остановки, с которой несколько месяцев тому назад отправлялся к дому Бунина. Скоро он подошел к уличному кафе. Там между столиков ходил незнакомый официант. Дымов подошел к нему и спросил:
–Руссе сервеур? (русский официант?)
–Минуте (Минуту) - ответил официант и удалился.
Через мгновенье выбежал его знакомый с возгласом:
–Куда же вы подевались в тот день?!
–Я нашел адрес Бунина и уехал к нему.
–Мой папа каждый день спрашивал: «Приходил ли тот моряк из Одессы? Если придет, то спроси его, остались ли целы от немецкого нашествия оперный театр и лестница со многими ступенями, ведущая в порт?
–Успокойте своего папу. Театр цел, в него попала только бомба-болванка, то есть без заряда. Пробила крышу, потолок и упала на лестничную площадку второго этажа. Ее унесли саперы. Театр отремонтировали, и он вновь стоит во всем своем великолепии.
Лестница сохранилась в первозданном виде, и все лечебные корпуса курорта «Аркадия» целы и невредимы. Только были разрушены некоторые пятиэтажные дома, построенные перед самой войной...
–Папа просил поклониться его любимому городу - городу Одесса!
–Передавайте привет своему папе. Просьбу его - поклонится Одессе - выполню. До свидания!
Они пожали друг другу руки и разошлись.
В порт Дымов поехал на электричке. Идя к своему судну он повстречал человека, шедшего в город. Знал бы Дымов, кто это идет... Он не подозревал, что мимо него прошел его кумир Иван Алексеевич Бунин...
Эпилог.
Вернувшись в Одессу Борис Борисович Дымов послал письмо в Париж Ивану Алексеевичу Бунину с просьбой ознакомиться с его переводом японского автора и растолковать ему допущенные ошибки в переводе.
Вот что ответил И.А.Бунин Б.Б.Дымову:
«Уважаемый Борис Борисович!
Я ознакомился с Вашим переводом поэмы японского автора Рюко Кавадзе «Дзиюси». То, что Вы одолели такой большой текст и старательно перевели поэму с японского языка на русский делает Вам честь как трудолюбивому человеку, не побоявшемуся взяться за такую большую работу.
Однако, Борис Борисович, Вы перевели текст поэмы, похоже, слово в слово, не отступая от оригинала, как говорится, ни на йоту... Настоящий перевод допускает изменять текст на широту Вашей души, с применением Вашего знания мира, хорошего знания русского языка и умения владеть поэтическим словом, однако не в ущерб смысла поэмы.
Надо, чтобы Ваш перевод волновал читателя. Чем сильнее непосредственное обаяние перевода - тем точнее и ближе он к оригиналу.
Для примера приведу два перевода начальных строчек поэмы Генри Лонгфелло «Песнь о Гайавате». Первый перевод принадлежит уральской поэтессе Славе Рабинович:
Вы хотите знать - откуда эти чудные легенды,
Эти дивные сказанья, сладко пахнущие лесом,
Свежестью лугов росистых с вьющимся дымком вигвамов,
Со стремительным теченьем рек в теснинах,
Отдающимся как эхо раскатившегося грома?
Этот перевод сделан Славой Рабинович русским поэтическим языком в силу своего таланта. Теперь сравним мой перевод той же поэмы:
Если спросите – откуда
Эти сказки и легенды
С их лесным благоуханием,
Влажной свежестью долины,
Голубым дымком вигвамов,
Шумом рек и водопадов,
Шумом, диким и стозвучным,
Как в горах раскаты грома?
Борис Борисович, прочитав эти переводы двух разных поэтов, сделайте свой вывод. Желаю Вам удачи!
Ив. Бунин».
PS.
Борис Борисович, большая просьба к Вам. Если не жалко, вышлите мне, пожалуйста, первое издание моего перевода «Песни о Гайавате», выпущенное отдельной книгой в 1896 году типографией газеты «Орловский вестник», который я видел в Вашей каюте.

Получив письмо Бунина из Парижа, Дымов чуть не прыгал от радости - Письмо от самого Бунина!
Было, конечно, жалко расставаться с переводом «Песни о Гайавате», но он на другой день отправил бандеролью книгу Бунину, приложив записку, в которой благодарил Ивана Алексеевича за письмо к нему.
Трудное расставание с книгой было понятно, так как в те годы в Советском союзе Бунин был запрещен. Произведение «Песнь о Гайавате» в переводе Бунина Дымов вновь увидел только тогда, когда в СССР вышло пятитомное собрание сочинений И.А.Бунина в декабре 1956 года...