Раньше всё было зелёное, а теперь нет. Не всё. Только у Оли глаза зелёные, но Оля далеко.У меня, говорят, тоже, особенно, когда ехидничаю. Можно бы поехидничать в зеркало, но это некрасиво, мне кажется, и не по-мужски.
А на улице так вообще… Условно зелёным можно считать только лицо друга детства моего, Сани. У Сани отходняк. Это не считается.
Где, спрашивается, листья? Где живые растения? Вот этот можжевельник – у кого повернётся язык назвать его живым?
Он мёртв и неподвижен, он молча уткнулся в туман мохнатыми чёрными ветками, мне не о чем с ним говорить. То же самое ёлки…
Там, далеко-далеко, в парке, за каменным забором, за полем снежной целины живут кусты вечнозелёного самшита, но я к ним не пойду. Я их почему-то стесняюсь – их замкнутой густоты и равнодушного глянца их мелкой листвы.
Эх, выручай брат кактус! Честное слово, я не буду больше обзывать тебя колючей сукой! И смеяться не буду, когда соберёшься цвести. А зато, когда встречу в доме божью коровку, выпавшую из зимней спячки, я принесу её тебе, и вы будете играть с ней в пампасы…
Знаешь, на свете есть такие пампасы, где кактусы вырастают большие-пребольшие, такие, как я. И всё у них очень большое – и горшки, и подоконники. Огромные по ним бегают божьи коровки, спасаясь от тамошних зим. А коты! Какие коты приходят их понюхать! Ого-го! Колоссальные. Не то, что наш Яшка. Но наш всё равно лучше, правда? И вообще, у нас тут тоже хорошо. Печка топится, чайник сейчас закипит…
Нет-нет, никакой тоски! Нет, что ты! Всё прекрасно! Скоро приедет на каникулы сын, он смешной и умница, и он мой самый лучший друг.
Мы с ним будем разговаривать и смеяться, и фальшиво петь песни под гитару.
А когда-нибудь и весна придёт, и всё оживёт. Я тогда буду гулять на улице, молодой и красивый, а потом приходить домой и сочинять прекрасную книжку про любовь.