Глава из романа "Возвращение корнета Оболенского"
После «безвременной кончины» Московского театра «Жаворонок», то есть — закрытия оного как авангардистского и антисоветского, Володя снова оказался безработным советским драматургом. И… начал ездить на семинары одноактной драматургии, проходившие ежегодно в Дубултах на Рижском взморье, в Доме творчества писателей имени Яна Райниса. Латвия всегда интересовала Володю, особенно в период до 1940 года. В советское время все прибалтийские республики были как бы Западом в СССР. Конечно, их никак невозможно было сравнить с подлинно европейскими высокоразвитыми странами Англией, Францией, Италией. Но все же…
Прибалтика поздно получила советскую власть и не успела раствориться в коммунистическом раю и потерять лицо, сохранив свою самобытность, культуру, традиции. Правда, еще при Ленине семена революции взросли и в Латвии. Незабвенные красные латышские стрелки нанесли ощутимый удар по России, спасая в Москве кровавую власть большевиков… и во время восстания монархистов и мятежа эсеров. В ЧК — ГПУ — НКВД, служило немало латышей коммунистов, садистов и убийц. Один Петерс чего стоил! Когда же в 90-е годы XX столетия Латвия, Литва и Эстония вновь обрели независимость, то с той же жестокостью, как и пресловутые красные латышские стрелки, они начали преследовать русское население, оставшееся на их территории, путая понятия и значения — русские и советские. Забыв, что коммунизм — это не нация, а учение.
Володя вспомнил, сколько русских простых людей сочувствовало и помогало ссыльным в Сибирь прибалтам в советское время, принимая их у себя и не давая им погибнуть. Много позже они вернулись на свою родину, тоже с помощью русских. Да и новое отделение прибалтийских республик стало возможным благодаря общественному мнению в России и влиянию демократически настроенных русских на власть.
Но все сие произошло позже, почти через два десятилетия. А тогда на дворе стоял май 1975 года… Эпохи брежневского застоя. Правда, природе было наплевать на политику, и она взяла да и обрадовала всех ранней теплой весной. Зацвели подснежники и фиалки. А вскоре появились и ландыши. Володя собирал их в сосновом бору и в парке вокруг Дома творчества. Удивительный цветок ландыш! Неповторимый аромат и скромная красота его не сравнится ни с одним другим растением нежностью красок, ярко-зеленых нежных листьев и изяществом белых цветочков-колокольчиков, усыпавших стебельки, словно жемчужины. Ландыш нам, северянам, особенно дорог, думал Володя, мы привыкли к его очарованию в лесах России. А солнце тем временем светило ярко и уверенно, будто уже пришло лето. Зеленая травка весело смотрела на свет божий, яркая, как изумруд и шелковистая. Птицы возвращались из теплых стран. Не все сразу, а каждые в свое время. Рано поутру запела пеночка. В Юрмале продавали тюльпаны, пунцовые, бледно-розовые, желтые и белые. На улочках, чисто выметенных и политых, появились бочки с пивом «Сенчу». Рыбаки успели выловить и тут же закоптить салаку, отчего она превратилась в золотистую. Детишки обрадовались весне и солнцу и высыпали на улицу в ярких курточках и штанишках.
Море успокоилось и мерно плескалось у песчаного золотого пляжа. От него пахло водорослями, йодом и рыбой. Чайки с криком взмывали в небо и бросались на воду. Высоченные сосны задумчиво покачивали верхушками крон. Парк вокруг Дома творчества по-своему был уникален. Когда-то густой сосновый бор поредел, но все же сохранил свою первозданную красоту, а песчаные дюны, соседствующие с ним, рождали ощущение загадочности. А дальше синело море, и его зеркальная гладь в штиль умиротворяла… Или вызывала тревогу во время шторма.
Комнаты в Доме творчества по тем временам являли образец комфорта. Особенно если их лоджии выходили на море. Были номера одноместные, двухместные и семейные. Но везде обязательной атрибутикой творчества являлся огромный письменный стол как символ и неотъемлемая часть советского писателя. Так у моряков подобным символом и амулетом служит компас. Остальными удобствами создатели Дома творчества также гордились не меньше. Особенно биде в ванной комнате. На крыше главного девяти этажного корпуса устроили солярий. В зимнем бассейне с морской водой можно было купаться круглый год. Кинозал, бар и столовая выглядели не менее шикарно. Библиотека смотрелась поскромнее. Зато всяческие гидромассажи и лечебные ванны были на высоте. В общем, рай на месяц. А если еще и погода хорошая, то лучше не придумаешь!
Обычно семинары одноактных пьес старались проводить не в сезон, благо путевки для «семинаристов» выделяли бесплатные. Но в тот год, случилось что-то невероятное. И вместо марта назвали месяц май. Посланцы всех союзных и автономных республик и российской периферии явились с радостью и энтузиазмом… И Дом творчества заполнился шумом и суетой. Некоторые мэтры — руководители семинара привезли с собой семьи за дополнительную плату. Ждали приезда Юрия Александровича Завадского, Героя Соцтруда, лауреата Ленинской и всяческих Госпремией, депутата Верховного Совета СССР, известного театрального мастодонта, руководителя Московского театра имени Моссовета. Он собирался рассказать драматургам нечто выдающееся и поведать о своей предстоящей встрече с Брежневым. Приехали известные драматурги Розов, Штейн, Арбузов. Появились и, как черти из табакерки, пустоголовые клерки из Министерства культуры, пара театральных критиков, среди оных весьма стареющая дама за шестьдесят с молодым любовником, немного представителей хилых издательств, печатающих изредка пьесы, в основном, когда рак на горе свистнет.
Главными руководителями семинара все же являлись ответственные работники аппарата Союза писателей СССР. И все названные здесь фигуры претендовали на то, чтобы учить драматургов, как им писать пьесы. И вообще уму разуму! Великое расселение литературных чиновников проходило шумно и нервно, с обидами и протестами. Все хотели получить лучшие номера с видом на море. Вот тут то и пошли в ход чины и звания. Внешне начальники и всякие другие писательские чины держались степенно и играли роль «демократов» и доброжелателей, особенно друг с другом. А по сути, оставались важными, надутыми индюками. Каждый из них считал себя самым значительным, самым талантливым и выдающимся, или самым главным начальником, особенно если раньше он занимал должность в ЦК КПСС, в ЦК союзных республик или в московском партаппарате.
Вообще партчиновники держались обособленно, считая себя элитой и властителями судеб, и критики не терпели никакой. Печальным примером на том же «семинаре» послужил один литовский поэт, «позволивший себе» высмеять в стихах кремлевских властителей. Ему здорово досталось от партократов в Вильнюсе, а в Дубултах, когда он попробовал почитать свои стихи коллегам, нашлась одна паскудная журналистка, родственница серого кардинала Суслова, и организовала переодетых кэгэбэшников, чтоб парнишке устроили кровавую баню. Те перестарались и пробили невзначай ему голову. Беднягу отвезли на «скорой», а в Доме творчества имени Яна Райниса повисла зловещая тишина. Но все сие произошло немного позже, а пока шли битвы за лучшие номера! То бишь за место под солнцем.
Писатели, приближенные ко двору, это лауреаты Госпремией, не говоря уж о Героях Соцтруда и депутатов Верховных Советов, пользовались особыми привилегиями везде и всюду и уж, конечно, здесь, в Дубултах. Приезжал главный редактор «Литературной газеты» — человек безликий, но весьма самоуверенный — и потребовал провести к нему в номер правительственную спецсвязь. Володя, глядя на всю сию публику и их игры в свою «значительность», от души смеялся и наблюдал с любопытством. Володю поселили в скромный двухместный номер на втором этаже с видом на парк, вместе с молодым парнем, журналистом из Новороссийска, который в свободное время писал пьесы. Он оказался покладистым, добрым малым, провинциалом без претензий по имени Александр. Правда, Саша все время смущался маститых мэтров и всевозможных чиновников от искусства. Володя успокаивал его, уверяя, что все они обычные люди и такие же грешники, как и большинство смертных. Рабы божьи — заблудшие, так сказал бы про них Всевышний. В Бога не верят, грешат нещадно и у всякого свои слабости. Кто пьет по-черному, кто бабник, кто гомосек… Есть и спятившие на честолюбии с манией величия. Вроде нашего Генсека Брежнева, только помельче калибром.
Вон тот старый мэтр, известный драматург с фруктовой фамилией Арбузов, урод и вырожденец, любит наряжаться вроде голого Короля из сказки Андерсена, по личным качествам и характеру напоминает Гобсека — скуп потрясающе! Если ты попросишь у него в долг один рубль, он скажет, что не имеет при себе таких денег, и в лучшем случае предложит тебе двадцать копеек и спросит расписку. Лживый, лицемерный самовлюбленный человек, без принципов и морали. Сделал карьеру исключительно на прославлении советской власти в своих пьесах.
Володя рассмеялся, увидев испуганное лицо Александра. Утром они вдвоем направились в столовую на завтрак и встретили Ю.А. Завадского. Тот был в светлом шикарном костюме со звездой Героя на лацкане пиджака и цветком в петлице. Его сопровождала дама неопределенного возраста, напоминавшая засохшую настурцию — завлит его Театра имени Моссовета… И мальчонка лет пятнадцати, похоже, родственник Завадского, с голубыми пустыми глазками и толстыми розовыми щечками. Володя был знаком с Юрием Александровичем через его сына Евгения — очередного режиссера в театре отца. Природа отыгралась на мэтре, и сын его гением не стал. Хотя и представлял собой человека неглупого и одаренного. Его основная ошибка жизни заключалась в том, что ему не следовало работать в театре своего отца. Театральная богема нередко судачила по этому поводу… А Володя сочувствовал Евгению Завадскому, и у них сложились хорошие приятельские отношения. Володя понимал, что на фоне такого отца, да еще матери Веры Марецкой, известной на всю страну актрисы… входить в искусство нелегко. Неделю назад Володе заказали театральную рецензию в журнале «Театральная жизнь» на спектакль Евгения Завадского «Дон-Жуан», заказал сам главный редактор Ю.А. Зубков. Личность весьма неординарная, с которым Володя также был знаком и дружил с его старшей падчерицей и женой, женщинами симпатичными и приятными, бывая и у них дома на улице Москвина.
.А. Завадский остановил Володю и с лицом тревожным и озадаченным стал расспрашивать, не находит ли Володя, что спектакль сына слабый, как говорят его актеры. Володя не согласился с таким мнением, назвав спектакль вполне профессиональным. Они условились поговорить об этом отдельно. Саша, с удивлением слушавший невольно их беседу вполуха, отойдя в сторону, сказал: «Как ты уверенно и спокойно с ним держишься! Он же все может! Его все знают! Даже Брежнев! Ты что, ему родственник?» Володя засмеялся: «Нет, не родственник. А все может только Господь Бог! Не преувеличивай. Держусь я так со всеми». — «Нет… у тебя определенно есть какая-то тайна», — не поверил Саша. «Возможно», — улыбнулся Володя, и они вошли, наконец, в столовую.
Советские писатели любили поесть, посему и меню составлялось с расчетом на изобилие. Столовая являла собой стеклянную зимнюю веранду, половина ее напоминала витрину магазина, то есть стеклянные стены, выходящие в сад, — открывали полное обозрение. Гастрономические аппетиты писателей здесь удовлетворялись на сто процентов и блюда заказывались заранее. Одна литературная критикесса по фамилии Чудакова, известная в своем мире, развлекала публику неуемным аппетитом. Все звали ее обжорой. Патологическая страсть этой особы к еде, причем без разбора, заменяла ей все остальные страсти. И если советские писатели здесь, на отдыхе, позволяли себе небольшой флирт с хорошенькими женщинами, благо таковые иногда заезжали в Дом творчества, а в отсутствие оных временно холостые мужчины приглашали «посторонних» девушек и устраивали умеренно разгульные попойки, то мадам критикесса увлекалась лишь съестным. Злые языки уверяли, что она ест даже во сне. При сем при том, сия особа вызывала насмешку и неприязнь вполне заслуженно из-за своей природной злобности и совершенно плебейской, подлой натуры. По сути своей и происхождению она была хамка, попавшая из свинарника сразу в советскую литературу.
В кинозале уже собрались на первое обязательное собрание перед началом семинара драматурги и их руководители. Всех «расписали» по группам, там во главе каждой поставили мэтра. В тот день решили просить Завадского выступить, дабы не задерживать его в Юрмале, благо он спешил в Москву, в свой театр создавать очередной шедевр. Юрий Александрович был как всегда обаятелен и велеречив. Его эрудицию и талант все знали и признавали, как и его спектакли, большинство из которых стали классикой советского театра. На сей раз, мэтр рассказал о своем анализе в процессе работы режиссера с драматургом. Примером послужил покойный классик Ф.М. Достоевский. «Преступление и наказание», поставленное Ю.А. Завадским под названием «Петербургские сновидения», действительно, в то время был талантливый и необычный спектакль, на который ломилась вся Москва.
Живые драматурги, сидящие в зале, слушали молча и даже мрачно. Вероятно, им не давала покоя слава Достоевского, каковой, они подозревали, им никогда не достичь.
После сей внушительной беседы, все разошлись по группам. Володя захотел пойти к А.П. Штейну. Александр Петрович Штейн являлся фигурой своеобразной, известной в театре. Ему удавались разные жанры, но особенно — героическая тема и психологические драмы. В те годы широко шли в театрах страны его пьесы. «Гостиница «Астория» и «Океан». Человек он был интеллигентный, умный и доброжелательный. И явно неплохой педагог. Поэтому занятия проходили интересно и в хорошей атмосфере.
«Семинаристы» привезли уже готовые одноактные пьесы и здесь обсуждали их и шлифовали. Совсем начинающих драматургов почти не было, большинство — молодые профессионалы, у некоторых за «плечами» постановки в профессиональных театрах. Киносценаристы занимались отдельно. С ними работал известный киновед, главный редактор журнала «Искусство кино» Е.Д. Сурков. У Володи в то время вышли две работы: первая его пьеса со смешным названием, но совсем не смешным сюжетом — «Я счастливый парень». Она получила диплом на Московском театральном фестивале к 50-летию Комсомола, и ее поставил молодой профессиональный московский Театр-студия «Жаворонок», и телевизионный двухсерийный художественный фильм «Мне нельзя без России». Так начал работать семинар.
А погода все улучшалась, и термометр показывал днем плюс 20С. Наступили белые ночи, они казались удивительными и справедливо назывались «белыми»… и немножко молочными. Месяц пролетел незаметно. И вот наступил торжественный момент закрытия семинара. После «скромного банкетного» ужина все семинаристы и руководители-мэтры сфотографировались вместе на память у входа в Дом творчества имени Яна Райниса, подвели итоги и начали разъезжаться по домам. Через год они встретятся вновь в том же или несколько измененном составе. Володя остался еще на две недели, для него наступала самая ответственная и приятная пора. Он переехал в одноместный номер на седьмой этаж с видом на море… и рассчитывал закончить здесь свою главную пьесу жизни. Ее персонажи снились ему, они были живыми… Название складывалось как замысел-идея — «Вечерника в конце лета». Тема была отчаянно трагична.
В эту ночь он заснул спокойным сладким сном и во сне слышал, как шумит море и ветер раскачивает верхушки сосен, и казалось, они стонут от непогоды и разговаривают.
Наутро вдруг совсем распогодилось. Легкий ветерок залетел в окно и стал играть занавесками… Тюльпаны в вазе совсем распахнули свои бутоны, бледно-розовые и нежно-лимонные… Прилетели скворцы. Чайки с криком ловили рыбу. Море успокоилось. В Доме творчества начался новый заезд. Знакомых не оказалось… И Володя занялся пьесой.
Солнце все припекало, и появились первые загорающие на пляже. Через неделю приехала одна знакомая Володи. Известная в то время детская писательница Зоя Воскресенская (ее настоящая фамилии Рыбкина), в прошлом полковник КГБ из внешней разведки, то есть, попросту говоря — шпионка в отставке. В юности она служила у Коллонтай, набираясь у дворянки — советского посла в Швеции — хороших манер и лицемерия, не случайно же мадам-товарищ Коллонтай так ловко и тонко льстила Сталину, что НКВД не трогал ее в заграничном посольстве. В конце жизни отставная шпионка начала писать книги для детей о В.И. Ленине, прославляя оного как спасителя человечества и главного друга детей. Ее быстро приняли в Союз советских писателей, и все то же издательство «Детская литература» завалило читателей новой лживой «Ленинианой»…
Язык, которым она писала, был ужасающим. У нее были нелады с русским литературным языком и напоминал рекламные объявления и пионерские костры оболваненных детишек.
Радея за справедливость, Володя признавал и читал «хорошие» детские книги. Особенно любил Корнея Чуковского, считая его истинным классиком детской литературы в России. Детям ведь можно внушать, что угодно, и мадам, отставная шпионка, хорошо усвоила сию логику. Неудивительно, что она не любила людей. Фактически ей все были безразличны. И когда Володя спрашивал, почему она так мало пишет о простых людях, та пожимала плечами и говорила, что признает только великих людей. И становилось ясно — сия «дама» из народа бездушна. А поскольку она никого не любит, то и ее никто не любит. И одиночество ее удел. Так, впрочем, и случилось несмотря на то, что она была мамашей. Жила она в одиночестве с собакой. Может быть, она любит только Ленина в Мавзолее? В ту эпоху чудовищной лжи и лицемерия таких писателей было не мало. Хорошо, что она в итоге закончилась с позором и бесславно.
Своеобразное безумие, думал Володя, похожее на патологию. Утро выдалось ясное и солнечное. Ночью разгулялся небольшой шторм, но к рассвету море успокоилось. Володя вышел на балкон своих апартаментов, походивших скорее на стеклянную веранду. С моря дул легкий ветерок… Щебетали птички. В саду напротив столовой-веранды высаживали цветы. Жизнь все-таки прекрасна, подумал Володя… Особенно весной, когда кажется, что ей не будет конца. Весна — удивительное время! Весна в Юрмале бывает и в июне… Создается ощущение, будто все в мире рождается заново и всегда станет светить солнце, благоухать цветы в садах, и зелень лесов и полей никогда не завянет. И это чудесное торжество красок природы извечно. Так оно и есть, улыбнулся Володя, ведь весна приходит ежегодно и постоянно. Жаль только, что в жизни человеческой весна бывает единожды. Володя все время думал о своей рождающейся пьесе. Он слышал уже голоса героев, смутно видел их лица. «Вечеринка в конце лета»… Название сие имело глубокий смысл. Конец лета есть закат их жизни, хотя они не хотят признавать его и рассуждают о вечной молодости души, путешествуя в мечтах по белу свету… То в Испанию, то в Японию, а то и в Гималайские горы. Володя быстро сделал зарядку и отправился в бассейн.
На завтрак он шел рассеяно, весь ушел в свои мысли. В столовой почти никого не было. Новый заезд начнется только завтра, и сегодня вечером Володя решил собрать в своем номере женский клуб, созданный им неофициально года три назад в прошлые свои приезды. Членами клуба, не считая его председателя, было семь дам. Клуб любителей йоговской древнеиндийской философии и йоговской гимнастики. В новолуние они проводили гадание на луну с учетом лунных фаз. Все дамы были в прекрасном возрасте от 30 до сорока пяти лет, некоторые работали врачами в Доме творчества, другие являлись просто женами крупных чиновников. Одна из них, жена заместителя председателя горсовета Риги, тоже важного начальника, сама представляла тип сангвинического склада в сочетании с жизнерадостностью и веселым нравом. Дамы обсуждали здесь все свои проблемы, в том числе и семейные, и любовные, читали книги по древнеиндийской философии. Расслаблялись, пили кофе с ликером. Володя проводил с ними беседы и занятия по медитации, сам имел в Москве наставника-йога, профессора индуса, работавшего в индийском посольстве. Он жил рядом с Ксенией Куприной в доме на Фрунзенской, был ее соседом и дружил с ней. Там Володя и познакомился с ним. Дамы любили приезды Володи. Но когда он уезжал, то давал им учебные задания. Йоговская гимнастика помогала им сохранять форму и не толстеть, и обязательно много плавать. Летом в море, зимой в бассейне. Сейчас они предвкушали удовольствие и за две недели, оставшиеся у него в Дубултах, просили не менее десяти встреч. Володя согласился. Он выстроил себе режим. Утром рано он ходит в бассейн, завтрак, короткая прогулка пешком по берегу моря. Потом пишет пьесу. В два часа обед. Снова пьеса. Перед ужином прогулка. После ужина сбор клуба, с семи до десяти вечера. Проводы дам до станции или автобуса, это одновременно и прогулка. Перед сном чтение классической китайской поэзии, из поэтов прошлого тысячелетия Володя любил Бо Цзю-И. Особенно запомнились ему два стихотворения: «Песня — рву лотосы» и «На Цзюй-Цзяне».
«Волнами листья каштанов обвиты.
Лотосы ветер колеблет.
Там, где глубокие заросли лотосов,
Маленький челн мой проходит.
Милого встретила. Слово сказать бы.
Спрятав лицо, засмеялась.
Шпилька моя из нефрита зеленого
В темную воду упала.»
Володя тоже ждал свою милую. Она обещала приехать к нему на два дня. А он был влюблен в нее, как шестнадцатилетний мальчишка, в свои тридцать пять. И нередко чувствовал себя то юношей, то побитым жизнью «старцем» - пессимистом. Но весна всегда покоряла его, вселяя веру в жизнь, в ее неповторимую живую красоту, рождая чувство обновления в душе. Сейчас он особенно остро ощутил и понял, о чем писал тысячи лет назад Бо Цзюй-И и в своих строках «На Цзюй-Цзяне» и стал перечитывать вслух самому себе, сидя на балконе.
«На берегу и над водой
опять весенний ветер,
и среди тысячи цветов
один почтенный старец.
Цветам он рад и рад вину
и опьянел немного.
Что о печалях толковать?
Их разве перескажешь?»
Последние звуки прекрасной поэзии золотого века эпохи Тан… смолкли. Строка закончилась, а мысль бесконечна… подумал Володя и отправился к морю. Решил пройти километров пять по золотому песчаному пляжу мимо дюн. Пьеса его продвигалась хорошо, и он рассчитывал закончить ее вчерне здесь, в Дубултах. А вообще она зрела и терзала его душу последние лет пять! Погода все улучшалась, и термометр показывал днем плюс 20С. Наступили белые ночи. Они казались удивительными и справедливо назывались белыми… и немножко молочными.
В новом заезде в Дом творчества знакомых было немного. Вот появился один зануда - старичок, детский писатель-графоман, весь талант которого заключался в его «дружбе» со своим однокашником, ставшим вторым лицом в издательстве. Сие небезызвестное издательство всегда вызывало у Володи чувство брезгливости, не только потому, что оно запудривало мозги детям советской клюквой, печатало графоманов, холуев коммунистического режима, но и пропагандировало «творения» шизофреника Аркаши Гайдара-Голикова — красного командира убийцы, «прославившегося» массовыми пытками и уничтожением целых сел и поселений в Восточной Сибири, в Хакасии. Тысячи хакасов погибли от рук этого палача, командира особого чоновского полка ЧК-ОГПУ в двадцатые годы. И вместо суда над преступником, выродком Гайдаром, «Детская литература» издавала огромными тиражами его «творения», учившие невинных детишек ненависти! Даже псевдоним его удивлял посвященных своим цинизмом. Гайдар — это по-хакасски Хайдар, значит по-русски — куда? Этот вопрос он задавал местным жителям. Куда спрятались враги? Перед тем, как уничтожить селение и забить трупами колодцы и озера. Не щадил он ни стариков, ни женщин, ни детей. Эти страшные кровавые события описал Солоухин в своей книге «Соленое озро». Детский же писатель старичок походил на индюка и имел прескверный характер. Чтобы отдохнуть от зануд-старичков, Володя собирал вечером в своем номере дамский клуб и гадал дамам на Луну, чем умилял их. Потом все пили кофе с ликером.
В один прекрасный солнечный майский день, когда уже вовсю цвела сирень в Юрмале, приехала Володина милая. И они пошли гулять к морю, а потом по Юрмале. Зашли в бар и выпили светлое пиво «Сенчу» и попробовали только что закопченную салаку. Юрмала похорошела и позеленела. На улицах продавали розы и тюльпаны. На душе было светло и радостно. Они весь день прогуляли. Заходили в небольшие кафе выпить свежий крепкий кофе и вкусить взбитые сливки. Обедали в ресторанчике на летней веранде. Ели копченого угря и свежевыловленную треску в белом соусе. Вечером сидели на балконе и смотрели на море. Володя читал сцены из своей новой пьесы «Вечеринка в конце лета». Это название родилось сразу органично и уже не менялось. Потом они целовались… Говорили о жизни, о будущем… О своих планах. Володина любовь училась на истфаке МГУ и ей был всего двадцать один год. Прекрасный возраст, расцвет девичьей красоты. Пора любви. Белая ночь не давала им спать. Володя декламировал Бо Цзюй-И и изредка кидал взор на ее профиль, такой нежный и точеный. Яркость ее восточной красоты напоминала героинь поэмы великого китайского поэта из девятнадцати древних стихотворений. На небо выкатилась круглая серебряная луна, и они, утомившись, заснули.
Второй день выдался таким же солнечным и сказочно прекрасным. Им не хотелось расставаться… Но поезд на Москву отходил в восемь вечера. Володя проводил свою милую и долго махал рукой и смотрел на ее бледное милое личико, высовывавшееся из окна купе. Душу охватило чувство одиночества. Они виделись потом много раз, и любви их мешали всякие обстоятельства и люди, и от этого она была нелегкой. Много испытаний, много препятствий, доводивших иногда до отчаяния. И только через десять лет они смогли пожениться.
Все когда-нибудь кончается. Вот и закончился Володин семинар в Дубултах.
В солнечный погожий день Володя покидал Юрмалу. Дул легкий ветерок с моря, по воде бежали белые барашки. Волна то тихо плескалась у берега, словно утомилась и отдыхала, то вдруг просыпалась и вздымалась вверх. Солнышко вошло в зенит. Пахло нагретой хвоей и сиренью… По зеленой травке весело бегали детишки и кидали мяч. Молоденькая блондинка тянула за руку своего упиравшегося малыша… И над всей этой красотой синело небо и проплывали белые причудливые облака.
До свидания, Юрмала, мысленно простился с ней Володя. Я обязательно вернусь к тебе! Ведь мне было так здесь хорошо!