When forty winters shall besiege thy brow,
And dig deep trenches in thy beauty's field,
Thy youth's proud livery so gazed on now
Will be a tottered weed of small worth held:
Then being asked where all thy beauty lies,
Where all the treasure of thy lusty days,
To say within thine own deep-sunken eyes
Were an all-eating shame, and thriftless praise.
How much more praise deserved thy beauty's use,
If thou couldst answer, 'This fair child" of mine
Shall sum my count, and make my old excuse',
Proving his beauty by succession thine.
This were to be new made when thou art old,
And see thy blood warm when thou feel'st it
Когда вуалью тонкой ледяной
затянут сорок зим твои черты,
сомнут букет роскошный озорной
и станут ветошью уборы красоты,
то на вопрос, как умудрилась ты
растратить все богатство юных лет,
не говори, что блеклые цветы
лишь добавляют прелести в букет...
А гордо брови взвив, не потупляя глаз,
ответь: "я в детях растворюсь своих,
свет не погас, и взор мой не угас -
блистает в лицах и улыбках их"
И кровь усталая, что стала холодней,
согреет сердце радостью своей.