Cилуэт второй. Комиссар (Алексей Яблок) / Проза.ру

            Наш паровоз вперёд лети.

         Не знаю, почему Николай Захарович Славский, выходец из патриархальной еврейской семьи, вдруг получил имя Николай. Да ещё в 1908 году... Могу предположить, что был он Нысей или Нойкой, но «вихри враждебные» революции и советской власти сочли более благозвучным имя Николай.
      Время, о котором пойдёт рассказ, представило товарища Славского уже пожилым, предпенсионного возраста человеком; богатырского телосложения, со сверкающей лысиной и с громоподобным голосом. За его плечами были сорок лет партийного стажа – раскулачивание, НЭП, индустриализация, Отечественная война и послевоенная разруха. Одержимый коммунистической идеей Коля, Николай, Николай Захарович, товарищ Славский истово выполнял задания партии на всех этапах поступательного движения к светлому будущему. Выполнял свято, не замечая (или не желая видеть) происходящего на обочинах этой светлой дороги. Немного смущало одно: при наличии советской власти «плюс» электрификации всей страны, коммунизм (по формуле любимого вождя) почему-то не наступал...
      ... С начала шестидесятых и до конца семидесятых, до окончательного выхода на пенсию (а случилось это, когда ему было уже хорошо за семьдесят) Славский трудился в строительстве. Трудился – это сильно сказано, ибо всё-таки Николай Захарович, пусть и не на самом высоком уровне, но руководил разными парткомами, профкомами и общественными организациями. Он был в прямом (благодаря зычному голосу) и в переносном смысле рупором коммунистических идей ( в чистом виде) в массах. Старика по-своему любили (терпели) и сами массы, то есть прожжённые строители, и партийное руководство. Хотя и те и другие уже давно не верили в идеи, которые с юношеским задором декларировал Славский.
Для него оставались открытыми двери самых высоких кабинетов и, если строительному руководству надо было протолкнуть какое-то дело, вперёд запускался центр –таран дядя Коля, которому начальство не могло отказать, как не принято отказывать, скажем, беременной женщине.
Когда Славскому пошёл седьмой десяток, его деликатно подвинули из активной сферы руководства, но он остался в штате СМУ на должности мастера. Прораба Николай Захарович выбирал себе сам. Тяжкая доля иметь «за мастера» товарища Славского досталась хорошему еврейскому парню Боре Вугману. С первых дней Н.З. показал салаге, что он не пришел сюда, чтобы подвозить материалы, «выбивать» бетон, писать наряды и следить за качеством работ. Его целью по-прежнему была идейная заряженность коллектива не только участка, но и всего управления на трудовой подвиг.
Боря обречённо вздыхал и думал: - «Что поделаешь? Будем считать, что мне сократили на единицу штат участка...»
А Славский продолжал выступать на собраниях и съездах всех уровней и в строительном главке и в городе, так как его приглашался туда, как один из немногих пребывавших в строю ветеранов партии. С течением времени из глашатая идей он постепенно превратился в яростного изобличителя бюрократов, головотяпов, расхитителей и нерадивых руководителей. Сначала его привлекали к работе народного и партийного контроля, но потом отказались из-за пугающей активности и несговорчивости ветерана.

            Предупреждающий гудок.

      Боевой пыл «старого большевика» поубавился после одного случая. Прораб Вугман был в отпуске и мастеру Славскому пришлось писать наряды рабочим за минувший месяц. Чистый, как слеза, и честный до мозга костей, любимец трудового коллектива дядя Коля выписал наряды строго по объёму выполненных за месяц работ. Тот, кто мало-мальски знаком с советским строительным производством, представляет, какой смехотворной суммой обернулась такая методика расчёта. Зарплата вышла раза в три ниже привычной. Хотя месяц по выполненным работам случился не худший.
Бригадиры из всех бригад с недоумением пришли в прорабскую:
- Дядя Коля, что за комедию вы разыграли в нарядах? Ты нам выписал на мороженное, а нам надо кормить семьи!
И здесь партийное чутьё изменили Славскому. Он не сумел оценить изменившуюся конъюнктуру, где на кону были уже не эфемерные идеи, а суровая материальная действительность. Вместо того, чтобы как-то откликнуться на протест недоумевавших работяг, Н.З. обрушился на них с очередной обличительной речью:
   - Сколько наработали, столько и получили. А вы что, хотите – перекуривать по полчаса, ковыряться абы день до вечера, водку жрать на производстве... И после этого ещё рассчитывать на высокий заработок?! Разговор закончен – все по местам, а то через месяц получите ещё меньше.
      ...Случилось невообразимое: гегемон, чьи интересы Славский защищал в течение сорока партийных лет, взбунтовался против своего «защитника». Такого не было за всю современную историю города: строительные бригады все как один не вышли на работу на следующий день.
Прораба Борю разыскали в каком-то санатории, где тот то ли лечил ноги, то ли просто пил водку, отдыхая от трудовых буден. Через несколько часов он уже был на стройке, разыскал взбунтовавшихся бригадиров, переписал наряды, получил (за что?) выговор со внесением и заодно попрощался с отпуском, который так трепетно ждал целый год...
К уже ставшим привычным недовольству от присутствия такого ретивого заместителя примешалось глухое раздражение ни за что, ни про что терпящего давление психологического пресса человека. Боря решил поставить перед начальством вопрос «руба»: - или они забирают от него «комиссара», или он сам ищет себе работу. Благо опытные прорабы на объектах не валяются. Вопрос о Николае Захаровиче вот-вот должен был разрешиться, но, к большой удаче прораба Вугмана, не успел до одного судьбоносного события...
   ...Расскажу подробней. Прораб Боря жил с женой и двумя детьми в маленькой двухкомнатной («трамвайчиком») «хрущобе». Справедливости ради, надо заметить, что строители получали жильё лучше других, но у Бори случилась заковыка: жилплощадь была метра на два больше минимума и на этом основании ему отказывали в постановке на квартирный учёт. Так случилось, что в тот год срывался срок ввода в действия детской больницы – объекта, который был на контроле в ЦК республики. До конца года оставались пять месяцев, а на стройке и кот не валялся. Решили принять экстренные меры: строительство детсадика было передано в СМУ, где работали мои герои. Объекту был дан «зелёный» на все материалы и транспорт. Более того, руководство главка выделило четырёхкомнатную квартиру, как приз линейному персоналу, обеспечивавшему срочный ввод объекта в эксплуатацию.
Выбор пал на Борю Вугмана, за которым уже числился целый список «спасённых» объектов. Надо ли говорить о ом, что Боря дневал и ночевал на стройке, вычеркнув напрочь из жизни эти полгода. Объект был введён в срок, а руководство главка выполнило своё обещание и передало в СМУ вожделенную квартиру для успешного прораба.
Передать-то передало, но вот незадача: исполком забраковал поданные документы на Вугмана теперь уже по причине... зашкалившей за максимум жилплощади на одного члена семьи. Главк сделал своё дело и «умыл руки», а у начальника СМУ и секретаря парткома были «руки коротки», чтобы разрешить эту проблему с властью. К ближайшему исполкому, дабы и вовсе не потерять жильё, готовились документы на дублёра.
Убитому горем Боре попался по дороге его «любимый» мастер Славский, который с присущим ему бесцеремонным энтузиазмом стал расспрашивать беднягу о причине такой депрессии. Узнав подробности, Николай Захарович воспылал благородным гневом: - «Да как они смеют, эти тупорылые чинуши, не построившие в своей жизни уборную на два очка, забивать клинья лучшему строителю области?! Да я их... да я им... Я доберусь до обкома партии, а если понадобиться – и до ЦК, но справедливости добьюсь. Пусть попробуют пренебречь жалобой ветерана партии с 1928 года!»
«Азохнвэй... - с грустной иронией подумал Боря. - Сейчас вся эта хунта испугается старого «ветеринара» и немедленно решит вопрос».
   ... Вугман иронизировал совершенно напрасно. Старый партеец оказался не столь наивным. Он не стал устраивать истерик в органах, а направил свои стопы к заведующему промышленным отделом обкома Виктору Торфимовичу Лещуку. Для кого Виктор Трофимович, а для Славского – Витя, который под его началом сразу после войны начинал свою партийную карьеру. Неизвестно чем убедил старый коммунист относительно молодого партийного бюрократа, но уже на следующий день из горсовета разыскивали Вугмана для оформления документов на ближайший исполком. Повергнутого в транс Борю нашли на рыбалке, где тот отводил душу под уху из свежевыловленной щуки...
... Больше вопрос об увольнении Николая Лазаревича не поднимался.

            Конечная остановка.

         Тяжелый удар по фанатическим убеждениям «комсомольца двадцатых годов» нанёс эпизод, случившийся на закате активной общественной жизни неугомонного правдолюба. К тому времени товарищ Славский был удостоен звания «Ветеран партии» и нагрудного знака, свидетельствующего об этом – то есть дядя Коля оттарабанил в партийном монолите целых полстолетия!
Надо отметить - Николай Захарович не приветствовал протекционизм и редко пользовался блатными возможностями своего положения. Дети его выучились и работали без особой поддержки заслуженного папы. Но вот со старшим внуком произошла история, которая заставила Славского «поступиться принципами». Юноша хорошо закончил школу, чуть-чуть не дотянув до медали. Его мечтой было поступить в мединститут. Имея основательный «бэкграунд» знаний, Рома наивно рассчитывал победить в честном соперничестве. Молодого человека «зарубили» на третьм экзамене. Дед Коля был потрясён. Всю жизнь он был уверен, что проблема «пятой графы» уж кого-кого, но его не касается.
Целый год Рома «грыз гранит науки», а ближе к вступительным экзаменам ветеран партии Славский записался на приём к первому секретарю обкома партии. Там он изложил свою обиду и получил клятвенное заверение партийного босса, что никто не посмеет обидеть внука заслуженного человека и экзамен пройдёт достойно и честно. Так и вышло, экзаменаторы не посмели «завалить» абитуриента и тот благополучно сдал экзамены. Для поступления ему не хватило одного, но именно проходного балла. Но уж этого, пардон, главный секретарь и не обещал...
Ромка оказался упорным парнем. Сразу же после второй неудачи он «загремел» в армию. Потом, через два года, упрямец снова направился в мединститут и на этот раз поступил на нулевой , подготовительный курс. И лишь ещё через год он стал студентом первого курса вожделенного института. Впрочем, его студенчество длилось недолго: на третьем курсе вектор жизни семьи сильно изменился – Рома бросил институт, к которому стремился шесть лет, и выехал в Америку. Заметим, дед до этих пертурбаций не дожил...
   ...Сразу после окончательного ухода на пенсию Николай Захарович сник. Он лишился главного источника своих жизненных сил – общения с людьми и трибуны, для выражения своих неизменно пламенных речей. Детям не передалась убеждённость отца; жена – мудрая женщина, единственный в семье покорный слушатель сентенций мужа, вскоре ушла в мир иной. Прораб Боря изредка захаживал к старику с гостинцем в наступившее голодноватое время. Но с каждым месяцем визиты становились всё более редкими – хватало своих забот.
   Супругу Полину Моисеевну похоронили на главном интернациональном кладбище города. Там же зарезервировали место и для мужа. Однажды, попавший на это кладбище по какой-то печальной оказии, Боря Вугман решил подойти к могилке Полины Славской, поклониться памяти, а заодно увидеть памятник, который (он знал об этом) уже установлен там. Каково же было его огорчение и досада, когда на полированном гранитном обелиске он увидел торжественный профиль Николая Захаровича с надписью под ним:

            Он был одним из первых,
            кто утверждал Советскую власть
            и защитил её в суровую годину.
            Спи спокойно, верный сын Отечества.
            Память о тебе останется в сердцах
            благодарных потомков.

На следующий день Боря позвонил зятю Славского: -- Юра, как же так получилось? Как ты мог не известить меня о кончине Николая Захаровича? Я ведь себе никогда не прощу, что не проводил его в последний путь!
   - Боря, Б-г с тобой! С чего это ты взял, что тесть умер? Он, слава Б-гу, жив, хотя далеко не здоров.
   - Жив? А что же тогда на кладбище обелиск на его могиле?
   - Вот тут ты, Боренька, и промахнулся: обелиск есть, а могилы нет. Это наш папа, не очень доверяя вкусам потомков, сам спроектировал свой памятник и дал текст посмертной эпитафии. Так что не волнуйся – свой долг ранее или позже ты всё равно выполнишь...
В тот же вечер прораб Боря долго сидел у кровати уже два месяца не поднимавшегося в недавнем прошлом могучего человека. По настоянию отца дочь принесла графинчик с водкой и Боря, под одобрительным взглядом старика, выпил «за себя и за того парня». Расчувствовавшийся Славский доверительно сказал Вугману: «- Всю жизнь я боролся за правое дело, а оно, это дело, гикнулось и провалилось в тартарары. Сейчас, когда мой земной путь завершается, я понимаю, - единственное стоющее что я создал на земле - это мои дети и внуки. Именно им я многое недодал...»
   Над скромной могилкой на городском погосте остался обелиск из чёрного лабрадора с горделивым профилем комиссара и героической автоэпитафией:

            « Он был одним из первых...»

      ...Блажен верующий...