Татьяна Васильевна ждала к себе сына. Сын единственный, Володя, жил далеко; не виделись года полтора. Невестка с ним ехать отказалась.
Татьяна Васильевна в квартире прибралась – неделю целую возилась. Снесла в прачечную белье; там спросили, как сын, догадались. Застелила свежее. Шторы тоже. Повыбрасывала червивую крупу и другие сухие смеси (жаль, да ведь упреки пойдут), массы из холодильника. Обтерла фикус. Выскоблила полы и окна, вычистила в сугробах ковры с помощью соседского байстрюка Костика (дала на мороженое – небось, на сигареты, эх безотцовщина).
Отполировла банки с грибами, огурцами и помидорами, закупила картошки, мяса всякого, колбасы, пива, шампанского, торт, консервов импортных (шпроты, сардины в масле и в томате!). Хлеб уж потом – плеснеевет быстро.
За окном погода бушует, снег так и летит. За стеной соседи с гулянкой. Ноги мерзнут в тапках. Чаю заварила... Фотографии! Распиханы по коробкам и пакетам, сам черт не разберется. Зашарила по ящикам комода, книжным полкам, антресолям. Сложила в чемодан, раскрытый у дивана. И села смотреть. Вот прабабка, вот покойный такой-сякой, вот Володя маленький, она с коляской, а вот маманя с нею, девочкой. Ох ты!...
Фотопросмотр отнял целый день, от темна до темна.
Утром подумала Татьяна Васильевна, что не станет сын кучи тусклых фото смотреть. Заскучает. Надо проехаться в магазины, купить достойный альбом и разместить там все существенное. И подарить ему. Пусть помнит: вот мама моя меня сисей кормит, вот я в песочнице играю, а это я на качелях, а вот мама в новом платье на тридцатилетии своем. Папа, летчик-испытатель, геройски погиб, фото не сохранились.
Полдня попотела в транспорте, народ-то какой хамский. Володя позвонил: на дороге, осталось километров триста. К ужину поспеет.
Поставила тесто для пирожков. Помыться! Сын - поцеловать, а она чушкой. Пошла в совместный санузел с кафелем, пустила воду погорячей, села на табуреточку под душ.
Ну, согрелась. Глаза щиплет, кашель душит, кругом пар да дым. В окошке закопченном синева, лавку с шайкой еле видно, веник на полу. Почапала в предбанник. Там темно. Стала искать полотенце, наткнулась на тюк. Лысый дядя Сережа пыхтит, голой попой на лошадке скачет. Смешной такой! Левой руки у дяди нет - на фронте оторвали. Лошадка как закричит маминым голосом: «Пошла, дура, вылупилась! Одевайся и вон!» Перепугалася, пальтишко на мокрое тело накинула, в валенки прыгнула – и за порог себя не помня, с мокрой головой.
Отец за столом с полбутылкой водки. Лицо красное, в зубах папироса. Поди, говорит, сюда, садись. Чего я, тебя зря кормлю? Распахнул ей пальтецо, руки селедкой пахнут. Стал плечи мять, соски тянуть, зарычал, рванул за ноги, колючим ртом промеж них присосался. Боялась и охнуть. Тут мать на порог, да как закричит: «Оставь ее, сифилитик чертов!» Отец вскочил, ухватил топор да на мать! Та в спальне заперлась, а он топором дверь порубил. Рухнул на кровать и захрапел.
Володя за рулем уже шесть часов провел. Устал, хотется выпить и закусить. Сигареты на исходе. Метель летит навстречу. У дороги указатель: Степногорск. Свернул с дороги, двинулся в городок. Наверняка кафе какое, а и так чего купить найдется – сейчас везде все есть. Поехал на огни, вот и магазинчик освещенный. Машину поставил у сугроба, пошел, охая: ноги затекли, спина одеревенела. «Далеко едешь, парень?» Купить чего – хлеб есть, колбаса «Юбилейная», консервы «Завтрак туриста», соя в томате. Все. Пиво «Жигулевское», сигареты «Родопи». Дайте полбуханки, колбасы 200 г, пива три бутылки, три пачки сигарет (мамаша не купит). Продавщица: «Да ты что ж, малец, тебе сигарет да пива не положено. Ты это для папаши?» - «Вы что?! Какого еще папаши, для себя!» - рассердился.
Продавщица как закричит: «А и вправду, Володька, у тебя папаши и нет и не было никогда, ты ж Танькин недоделок! Так ей не пива с сигаретами надо, а чего покрепче! И то: к ней арапы приезжают, ей трусы кружавчатые, ликеры да мальбора поставляют, тут у нас товар не тот, не завезли! Чай, не магазин «Березка! Ишь, арап Петра Великого нашелся!»
Володя вышел вон, за угол завернул да снег желтым замочил. Так и стоял. Через дырку в сапоге хлюпалось. Шарфика не было, шапку сдуло. Попадет за это. Мать подошла, качаясь, обдала перегаром духов «Клима», за шиворот схватила: «Ты где, подлец, шляешься? Я тебя в милицию сдам, гаденыш, ты меня доведешь! Я тебя к бабке отправлю, урод, – вот надоел! Лучше б я аборт сделала!» Поплелся за ней.
В квартире лампы горят, «Бахама-мама» орет, на кухне двое арапов пускают дым в потолок. Заулыбались, закивали, дали жевачку. У мамани помада размазана, черная тушь по щекам, колготки черные кружевные с дыркой, юбка чуть шире ремня. Сиси парчой обтянуты и прямо вываливаются. Затолкнула его в комнату, дверь захлопнула: спать ложись, не отсвечивай!
Ночью Володе приспичило. Думал – в окно, а оно заклеено. В форточку - не долезть. В кровать - мать убьет. Ни бутылки, ни банки, ни горшка. Прислушался: вроде тихо? Никак ушли гости и мать с собой увели?
Тихо двинулся он в туалет мимо кухни. Лампы потушили, но из окна фонарь светил. Мать, совершенно голая, лежала лицом вниз на столе. Один арап сзади нее на стуле пристроился, а другой стоял, тянул ее за волосы и голову подталкивал туда-сюда. Он сверкнул зубами, поманил Вовку рукой. Вовка выскочил в подъезд и помочился на лестнице.