Когда члены восьмой роты вернулись в штрафной гарнизон под Фрайбмоном, потрепанные, перепачканные и уставшие, многие были удивлены. Некоторые сразу сочли их смертниками, ведь начальство было в бешенстве. Некоторые удивлялись, как эти сумасшедшие еще и вернуться умудрились.
Не разбирая дороги, Крест, бережно несший Первую на своих руках, направился прямиком в офицерский лазарет. Он намеревался оказать девочке всю посильную помощь, которую только сможет.
-Грензла, выгони всех отсюда,- приказал он, ногой едва ли не сшибая дверь с петель и озираясь по сторонам.
Старая тучная медсестра с таким же некрасивым именем, как и она сама, — Грензла Петтил, — от неожиданности подпрыгнула на стуле и едва с него не свалилась. В недоумении отбросив в сторону какую-то старую книгу без форзацев, женщина уставилась на Ганзельсбаха и захлопала ресницами.
-Кого убрать?- не сразу сообразила она.
Помещение офицерского лазарета было не таким уж и большим, и в настоящее время в нем находилось всего три пациента.
Все мужчины.
Один из них сломал ногу, и ему наложили гипс, вторые два участвовали в недавней драке, и, с разбитыми физиономиями, располагались на кушетках в одном из углов. Одному из них даже пришлось накладывать швы — ему по голове прилетело крепкой деревянной кружкой.
Второй находился в более тяжком состоянии, так как били его сразу трое. Выбили несколько зубов и едва не сломали челюсть. Ребра также побаливали, и из-под расстегнутой рубашки просматривались крупные, темно-бардовые синяки. Обоим приходилось отлеживаться в лазарете, так как медсестра решила оставить их при себе.
-Этих,- махнул головой в сторону троих пострадавших Крест.
Мужчину переполняло нетерпение. Ему хотелось, чтобы, когда Первая придет в сознание, она оказалась в комфортных условиях. После того, что ей пришлось пережить, девочке требовались покой и уединение, а три покореженных физиономии похотливых штрафников были совершенно не к месту.
-Но они же ротные,- Грензла Петтил тяжело фыркнула, тряхнув круглой головой.
Засаленные волосы дернулись и вновь опустились на плечи. Привлекательной эта женщина явно не являлась. Попала в штрафбат, когда прикончила сноху, узнав, что та гуляла с соседом, пока ее сын трудился на благо семейства, и от него же и забеременела. Прибила сковородой, ни капли не задумываясь о содеянном. Даже после ареста ни о чем не жалела, чувствуя правоту в своих действиях. Но, так как на гражданке женщина работала медсестрой, ей предложили выбор, и вот она здесь.
-Нельзя их выгонять, иначе Меркиш нам оторвет все, что шевелится. И тебе, и мне,- продолжила настаивать женщина, осматривая Ганза с вершины своего самомнения.
Ходили слухи, что Грензла крутила шашни со всеми ротными, кто оказывался в лазарете, чем вызывала лишь большую к себе неприязнь со стороны Креста. Остальные мужчины не задумывались. На внешность здесь внимания никто особо не обращал, лишь бы свои природные инстинкты утолить. Потому, бывало, и просто так сюда бегали.
-И дальше что?- бросил Ганзельсбах и затем, более громко, уже обратился к трем бездельникам, рассматривающим потолок и даже не пошевелившимся, когда он вошел.- Взяли ноги в руки и побежали в общий лазарет.
-Совсем охренел, Врайник?- возмутилась Петтил, уперев руки в бока.
-Быстро выпроводи их отсюда, твою мать. Костыль этому дай, а остальных на лзуперин. Разукрашенная быдляцкая морда не так страшна, здесь половина таких же.
Ганз, подойдя к одной из кроватей, бережно опустил Первую на кушетку и задернул занавески, которые крепились возле каждой из низ, чтобы создать хоть какую-то приватность для больных. Крест планировал в ближайшее время также увеличить пространство, отставив кровати и выдворив, наконец, бездельников.
Все для того, чтобы Первую ничто не смущало и не пугало…
Ворча и посылая проклятья в адрес Ганза, больные закопошились. Грензла вытащила из старого комода такой же старый и местами ржавый костыль, протянув его хромому. Молодой парень взял его, даже не поблагодарив женщину и, бросив, полный ненависти взгляд в сторону Креста, захромал прочь. Вскоре дверь за ним захлопнулась.
Остальные двое оказались посмелее, и даже вознамерились отстоять свое право пребывания здесь.
-А девчушка-то ничего такая,- хихикнул тот, что со швами.- Думаю, мы с ней тут уживемся.
Звали его Ункье Лунза и служил он в седьмой роте. Был их ротным и любил выпить. Наверное, из-за очередной кружки и подрался. Кстати, в штрафбатальон также попал по пьяни.
Устроили дебош со своими дружками, да и зарезали одного случайно подвернувшегося паренька. Парню лет восемнадцать было. Лунзу сразу же хотели расстрелять за подобное, но грянула война, и, как и всем здесь, ему предложили выбор. Конечно же, жаждущий жизни и дальнейших развлечений Ункье выбрал штрафбат.
Второй, тоже из седьмой роты, звался Жизелом Люпеном. Дрался вместе с Лунзой, как и положено ротному старшине, и сейчас тоже отступать не собирался.
-Пшел отсюда, мразь,- нетерпеливо, но со спокойным выражением лица отозвался Крест.
Слышать нечто подобное в адрес Первой мужчине хотелось меньше всего. Еще одно такое высказывание, и кому-то точно кишки пустят.
-Слышь, папаша! Мы офицеры, твою мать! Ротный и его старшина!- Хихикнул Люпен.
Женщина, слегка перепугавшись из-за назревающего конфликта, издала легкий горловой стон и вцепилась толстыми пальцами в спинку стула. Медсестра не знала, куда податься и следует ли звать на помощь, а потому безропотно пряталась в углу лазарета.
-Ты, сука, не понял? Хоть твой отец — король Орион, мне насрать,- буквально выплюнул слова Крест.- Пшли прочь.
Люпен и Лунза хоть и были отморозками, но и до лазарета слухи разнеслись достаточно быстро, а потому связываться с чокнутыми из восьмой роты они не торопились.
Плюнув Ганзу под ноги, Лунза удалился. За ним проследовал и Люпен.
Жест этот лишь рассмешил Креста. Теперь он мог вздохнуть спокойно. Первая осталась в лазарете одна.
В уединении.
То, что ей сейчас, после такого потрясения, и требовалось.
Девочка очнулась через несколько часов. Крест даже медсестре запретил к ней приближаться. Мужчина принес ей немного каши и, стараясь не смотреть на нее, поставил на стол рядом. Первая лежала к нему спиной, свернувшись калачиком, и плакала. По лазарету разносились ее всхлипывания.
Ганз боялся что-либо сказать. Спрашивать про ее состояние тоже не решался, понимал, что еще слишком рано для вопросов подобного рода.
Как может себя чувствовать ребенок, которого едва не изнасиловал какой-то выродок?
Взглянув на содрогающееся от рыданий хрупкое тело девочки, Крест отступил назад, возвращаясь к столу. Ему было больно смотреть на то, как она мучается. Больно смотреть на терзания ее души. Как станет она относиться к мужчинам после такого?
Стараясь не издавать ни звука, ни шороха, Ганзельсбах подошел к окну.
Все было спокойно. Мимо расхаживали хохочущие штрафники.
Ганз не знал, сможет ли девочка вернуться в привычный ей мир с тем же спокойствием. Хрупкая детская душа оказалась разбита, и сможет ли что-то вновь собрать все кусочки воедино? Как реабилитировать это несчастное создание?
Крест с силой сжал руки в кулаки.
Первая вновь всхлипнула, но даже не повернулась. Каша тоже оставалась нетронутой.
Посчитав, что лучше оставить девочку на какое-то время одну, Ганзельсбах удалился, плотно закрывая за собой дверь. Никого пускать в лазарет пока не собирался. Даже братьев Первой не подпускал близко, хоть те и надеялись повидать свою младшую сестренку.
-Всему свое время,- упорно продолжал повторять Ганз.- Девочке нужна реабилитация, а на все ваши вопросы она ответит сама, когда сможет. И если захочет.
Главной загвоздкой являлось это самое желание. Хранить все в себе тяжело, но еще тяжелее признаться в том, что произошло. Рассказ непременно вызывает в памяти воспоминания. Чувства, ощущения, нежеланные прикосновения.
Первая должна прийти в себя, и для этого кто-то всегда должен находиться рядом.
Крест не считал себя идеальной кандидатурой на роль доверенного лица и друга, ведь сам являлся педофилом (хоть и бывшим), но только ему одному была известна тайна девочки. И только он сейчас мог выслушать ее и постараться утешить. Понять и принять.
Вечером, когда Ганзельсбах вернулся в лазарет, тарелка с кашей вновь оказалась нетронутой. Ее уже облюбовало несколько мух, но Первая, по всей видимости, ничего не хотела.
Ничего не сказав, Крест поставил на стол стакан с водой.
Уж если есть Первая и не собиралась, то пить все равно должна, иначе может наступить обезвоживание. Взяв плошку, мужчина вновь удалился к окну. Тарелку бросил в старую, заржавевшую раковину, решив, что вымоет ее потом.
Его задумчивый взгляд вновь коснулся окна.
Уже темнело, солнце клонилось к закату, отбрасывая последние оранжево-красные сполохи на верхушки деревьев и небосвод.
Не поела Первая и на второй день, и на утро третьего, и Крест начал сильно беспокоиться. Немного, конечно, радовал тот факт, что девчушка все-таки пила — уже большой плюс, но тело ее слабело. Слезы не прекращались, что лишь еще больше обезвоживало организм, и сердце Креста сжималось. Он видел страдания Первой, ее душевные мучения, и ничем не мог помочь. Она по-прежнему не хотела ни с кем разговаривать, реабилитация никак не могла даже начинаться.
Поставив на тумбочку горячий суп, Ганзельсбах сел за стол, желая заняться какими-нибудь бумагами, чтобы хоть как-то отвлечься, но в голове роились лишь мысли о Первой. О ее несчастье и жгучем желании помочь девочке.
На глаза попалась какая-то потрепанная книга, которую, по всей видимости, читала Грензла. Мужчина открыл ее, и постарался углубиться в чтение, но и это не сильно помогло. В голове возникла мысль, что Первой требовалась ускоренная реабилитация. Он не мог позволить девчушке полностью погрузиться в свои страдания. Чем дольше и сильнее она переживала все это внутри себя, тем вероятнее был шанс того, что Первая окончательно замкнется.
Нужно было, чтобы она заговорила.
Начала хоть что-то делать, а не просто глотать воду.
Нужно, чтобы она начала общаться.
Чтобы постаралась смириться.
Крест захлопнул книгу.
За окном тихонько тарабанил дождь, тучи заволокли вечернее небо, и погрузили окружающую обстановку в темноту. Лазарет освещал лишь тонкий, трепещущий свет старой лампады, которую в свое время Ганзельсбаху удалось откопать на чердаке одного из заброшенных домов в самом Фрайбмоне.
Там же он откопал и пачку сигарет, которая уже начинала заканчиваться. Осталось всего четыре штуки.
Чтобы успокоить волнение, возникавшее всякий раз, когда он слышал тихие всхлипы девочки, неподвижно лежавшей на кушетке спиной к нему, медик вышел из лазарета и закурил.
Где-то по небу пронесся тяжелый раскат грома, и все снова успокоилось, только дождь продолжал стучать по крышам. Издалека разносились голоса и хохот штрафников, мимо прошли двое мужчин, по всей видимости, отправляясь в дежурство.
Крест их не знал. Да и здесь столько рыл, всех и не упомнишь.
Мысли Ганзельсбаха вновь вернулись к Первой. Если завтра девочка в очередной раз не притронется к пище, ему придется ускорить реабилитацию. Иначе нельзя — она могла умереть от истощения. Или окончательно себя загнать.
Кто знает, что сейчас творилось в ее душе, в ее голове.
И если с Первой что-нибудь случится, Крест никогда себе этого не простит.
Он спас девочку и теперь чувствовал за нее ответственность. Боль от ее страданий переполняла его сердце. Казалось, он уже сам не в силах видеть ее терзания, слышать ее печальные, робкие всхлипы.
Затушив окурок ногой, Крест вновь взглянул на хмурое небо и вернулся в лазарет. Волосы и верхняя часть одежды намокла, но все, что волновало Ганзельсбаха, это Первая.
По ночам он слышал, как она плачет. Ворочается, просыпается и снова заливается слезами. Наверное, ей снились кошмары.
Взглянув на тумбочку, но миновав взглядом саму девочку, Ганз заметил, что стакан с водой снова пуст. Значит, Первая все же осушила его.
Аккуратно, чтобы не напугать девочку, Крест взял стакан и снов наполнил его водой. Правда, шлементовая каша, что стояла здесь с самого обеда, в очередной раз осталась нетронутой.
Ей нужен был стимул для жизни. Нужна была цель. И Ганзельсбаху необходимо Первой эту цель показать.