Речной вокзал на широкой многоводной реке. Выкрашенный в голубую краску дебаркадер, пронзительные крики чаек, запах пароходного дыма, смолы, водорослей… Прозрачная волна среди прибрежных камней, и где-то здесь в песке, под камнями спрятана карта острова сокровищ. Охраняет карту вырезанный из картона воин с мушкетом и саблей (переведенный через копирку с запорожского герба из учебника истории).
– А при чем же здесь пуговица? – спросит нетерпеливый читатель.
Не спешите, есть и пуговица. Именно чудесной, отливающей тусклой бронзой, пуговицей (якорь, перевитый канатом) от матросского бушлата запечатан с помощью свечного огарка конверт с картой. Конверт спрятан в жестяную коробку из-под леденцов, покрытую снаружи и иссиня-черной смолой.
Вот бы разыскать теперь, через полвека, рассмотреть карту, освободить из жестяного заточения воина, срок службы которого так надолго затянулся.
Ах, запорожец, запорожец, от чего ты не пират! От чего ты не в повязке алого шелка, не с кривым матросским ножом за поясом. Хотя подождите-ка! Кривой складной нож действительно имеется, только не матросский – садовый.
А сколько (не счесть) лодок из коры, с бумажными парусами, было вырезано с его помощью и отправлено по прозрачной днепровской воде (не было еще искусственных водохранилищ) вниз по течению, туда где давным-давно стояла Запорожская сечь и дальше, дальше до самого синего Понта Эвксинского!
А там, а там, Босфор и Дарданеллы, Гибралтарский пролив и вот, наконец, – океан, тот самый, что в песне: «… Ребята он не наш, не с океана, воскликнул пьяный голос атамана…»
Но давайте по порядку. Попробуем взглянуть на картины из прошлого. Для этого следует просто запустить матросскую пуговицу, как волчок. Вот только где же ее найти? Сколько лет прошло!
И вдруг повезло самым чудеснейшим образом. Под корнями могучего пня от столетней ивы (кому понадобилось уничтожить такое дерево?) оказался полуистлевший лоскут от штормовки или плащ-накидки с парой пуговиц. Одна – черная пластмассовая, а вторая – именно она, покрытая зеленым налетом и с заметной щербинкой на тросе, обвивающим шток бронзового пуговичного якорька.
Здесь, на берегу, неподалеку от столетней ивы, была когда-то лодочная стоянка и стояла сбитая из лодочных досок сторожка дежурного-караульщика. Возможно, каким-то невероятным путем наша пуговица несколько десятков лет назад попала на одежду одного из обитателей сторожки, и может какой-нибудь рыболов-лодочник приспособил ее в качестве застежки к видавшей виды плащ-накидке.
Но все это не столь важно. Главное, что пуговица передо мной. Раскручиваю ее волчком, и вот…
Начало
Самым замечательным в нашей комнатушке (входившей в состав общежития для семейных служащих) было, пожалуй, то, что располагалась она в доме, стоящем неподалеку от речного вокзала. Поздним вечером, когда затихал уличный шум, в наше жилище доносились гудки отходящих и прибывающих пароходов, сирены буксирных катеров и речных трамваев. В те далекие времена еще не было широко известным словосочетание «энергетический кризис», и жизнь на реке не замирала ни днем, ни ночью. Способствовало тому и недостаточное в послевоенное время количество сухопутного транспорта и практически полное отсутствие автодорог с твердым покрытием (особенно между небольшими населенными пунктами). Например, из села Вишенки (в каких-то 40 км от Киева) по причине бездорожья приходилось добираться в город на колесном пассажирском пароходе, который отходил от пристани «Вишенки» в полночь и только в три часа ночи прибывал на речной вокзал.
Многочисленные вереницы барж, груженных рудой, углем, древесиной, зерном, арбузами медленно ползли вверх и вниз по течению, буксируемые изрыгающими клубы дыма из широких черных труб пароходами с красными плицами. Особенно хороши были деревянные с просмоленными бортами баржи, чем-то напоминающие кузова старинных (как у мечтателя Александра Грина) парусников. Такой же деревянный из бруса румпель над невысокой кормовой надстройкой и керосиновый прямоугольный фонарь, правда, на слишком короткой мачте. На таких баржах перевозили чаще всего древесину, реже отливающие цветом обожженной глины новенькие, только что из сушилки, кирпичики.
А в замечательном с прозрачной водой и желтыми песчаными берегами Матвеевском заливе ожидали своей очереди длиннющие бревенчатые плоты. Те самые, с бревенчатой сторожкой посредине, пахнущие пропитанной водой древесиной. Под плотами – таинственный сумрак. Там глубина и даже, кажется, обитает водяной. С плотов мы с отцом ловили рыбу, опуская наживку в щели между бревнами. Попадались чаще всего ерши – крупные, остроголовые, похожие на судачков.
На Предмостную слободку ходил катер с рулевой рубкой на корме – «лапоть» (речные трамваи пошли позднее). Там, с крутого берега теперешней Венецианской протоки ловились окуни мелкие и средние. Отец, вытаскивая их, приговаривал: «Окунишка, окунек!» и, сняв с крючка, передавал мне. Я окунал его в воду, потому что «окунь». Говорили, будто в той протоке жили русалки. И даже один старый спиннингист видел диву с рыбьим хвостом уже в то время, когда появился в Гидропарке ресторан «Млын». Русалка, пригорюнившись, сидела на лопасти декоративного мельничного колеса. Взглянув янтарными глазами на проходившего рыболова, она кивнула ему и без всплеска исчезла в черной глубине. После этого происшествия рыба в протоке не ловилась целый год…
У отца отпуск, и мы все – отец, мама и сестренка – на самом лучшем в мире пароходе. Белый однопалубный «Ильич» ранним утром отходил с речного вокзала и шел до самого Днепровского лимана с заходом на все бесчисленные пристани.
Высаживаемся мы ночью на следующей за Каневом пристани. Бредем по тропинке через заснувший луг под усеянным августовскими звездами небосводом…
В большом приднепровском селе живем несколько недель. Снимаем комнатушку с глиняным, покрытым слоем свежей болотной травы, полом в хате под соломенной крышей. Неподалеку, сразу за лугом – песчаные косы, омуты, плесы с прозрачной, прохладной в августовский полдень водой. В общем, раздолье для рыболовов и купальщиков. На краю села у самого леса – огромная старая сосна. Говорят, это сосна Гоголя. Мне еще только осенью идти в первый класс, но, кто такой Гоголь, знаю. Отец зимой читал мне по вечерам его «Вия». Тогда я, конечно же, понял далеко не все. Запомнил только страшную панночку и ужасное существо, явившееся ночью вместе со своей свитой в деревенскую церквушку. Но позже я часто вспоминал и это село, и кручи на противоположном берегу Днепра, и приречные дубравы. Наверное, где-то там, среди круч, был хутор старого сотника-отца панночки. Над этими лугами и дубравами неслась зеленоглазая панночка верхом на бурсаке со странным именем Хома Брут.
И так, волю накупавшись (и даже, кажется, чуть не утонув), научившись вываживать более или менее крупных рыбешек и вырезав из коры и пустив на волю ветра и волны не один десяток лодочек, я возвратился в город.
Где-то во втором или третьем классе средней мужской школы я стал осваивать Жюля Верна: «Таинственный остров» и «80000 километров под водой». И в этих наивных, но увлекательных романах впервые встретил слово «пират». С этого все и началось. Что именно? Сначала считающиеся «шансоном» низкого пошиба, но трогательные до слез для мальчишеской души песенки: «В нашу гавань заходили корабли», «На корабле матросы ходят хмуро», «В неапальском порту стояла на шварту», а потом…
Остров сокровищ или речные люди
А потом примерно в одно и то же время подарил мне мой закадычный школьный дружок самую интересную книгу «Остров сокровищ», а другой соученик, проживающий с матерью в подвале большого полуразрушенного после войны дома на улице Пушкинской, отдал мне вытесанный из соснового бруса (длиной примерно сантиметров восемьдесят) корпус судомодели.
Ах, какие замечательные, хотя и одноцветные (синей контурной линией и синими же штрихами), иллюстрации были в подаренной книге. Перечитывал я ее столько раз, что первые страницы: «Сквайр Треплони, доктор Ливси и другие джентльмены попросили меня рассказать…» выучил наизусть, и все персонажи стали для меня настоящими, живыми.
Поэтому я недолго раздумывал, какую строить модель из сосновой заготовки. Конечно же «Эспаньолу»! Судя по описанию и книжным иллюстрациям – двухмачтовую гафельную шхуну с «веселым роджером», который Джим Хокинс спустил и выбросил за борт, пробравшись незамеченным на стоявшую в бухте капитана Кидда шхуну.
В дальнейшем случилось так, что мои симпатии разделились поровну между пиратской командой Джона Сильвера и отрядом капитана Смоллетта. От этого и моя версия пиратских похождений получилась несколько иной, а иногда и более речной, чем океанской, и тем не менее имеющей на мой взгляд право на существование. Причем, кроме Стивенсоновских героев, появились среди действующих лиц и мои современники (ставшие, правда, сегодня в какой-то мере легендарными). Они так же, как и пираты канули в лету, все эти речные люди: шкиперы барж, пароходные кочегары, рулевые (они же по совместительству столяры), бакенщики, кассиры и матросы с многочисленных пристаней-дебаркадеров.
… Итак, пираты вопреки предположениям капитана Смоллетта ухитрились погрузить корабельную пушку на шлюпку и переправить ее на остров. Правда, остров этот оказался не в Карибском море, а посреди широкой многоводной реки. Но для «Эспаньолы» (длина судна всего-то 80 см) река эта была безбрежным морем. И все-таки капитан Смоллетт, оборонявшийся на острове в блокгаузе вместе с теми, кто остался верен своему долгу, имел все основания не опасаться бомбардировки. Ведь пушка-то у пиратов была совсем крохотная (из латунной винтовочной гильзы) и стреляла свинцовыми, семимиллиметровыми по диаметру ядрами.
Тем не менее, пираты, увязая чуть ли не по колено в зыбучем песке, тащили свою пушку вглубь острова. Песок скрипел под ее деревянными колесами и на зубах участников этого похода. Поэтому пираты время от времени приоткрывали кран бочонка, принайтовленного к пушечному лафету, и цедили прозрачную жидкость в жестяную кружку, чтобы промочить горло.
И вот, когда жидкости в бочонке почти не осталось, повстречались на пути пиратского отряда то ли курень, то ли шалаш. Стены строения – из высоких ивовых прутьев, вместо кровли – изрядной толщины слой сена. Идущий впереди всех корабельный плотник Том Морган, заглянув во внутрь строения, крикнул:
– Эй, есть здесь кто-нибудь живой?
Никто не ответил. Только в деревянной клетке, висевшей под потолком, встрепенулся желтоклювый скворец, засвистел, зацокал и прокричал: «Давай буксир», да из-под потемневшего от времени весла выскользнула ярко-зеленая ящерица и прошмыгнула в щель между прутьями.
– Здесь обитает моряк, – пробормотал Джордж Мэри.
– Еще бы, – фыркнул одноногий Джон, – не надеялся же ты встретить здесь лорда из парламента.
И вдруг откуда-то издалека послышалась песня. Мелодичный женский голос пел: «Хоть в разлуке жить не просто, все равно люблю матроса, синеглазого матроса с голубого корабля…»
– Клянусь виселицей, – вскричал боцман Джоб, – это куда приятнее слушать, чем «йо-хо-хо и бутылка рома» в исполнении старика Флинта.
– Да-а, – протянул Том Морган, – хорошо, что это не Флинт, – Их было пятеро и нас пятеро…
– Ну вот, нашел что вспоминать, – пробурчал одноногий. – Я не боялся Флинта живого, а теперь, тем более. Давайте-ка лучше постараемся достойным образом встретить леди и, как подобает джентльменам удачи, попробуем произвести на нее приятное впечатление.
После этих слов, Джон вонзил в землю свой костыль рядом с веслом и, усевшись на ворох соломы, принялся стирать рукавом пыль со своего единственного башмака. Джордж Мерри расправил повязанный вокруг шеи когда-то светло-зеленый платок. Пушкарь Израэль Гендс сунул за щеку пол плитки жевательного табаку, а Том Морган и Джоб Эндерсон стали вытряхивать из бочонка остатки жидкости. Выпивки набралось не более четверти пинты, и старый Морган, недолго думая, осушил кружку одним глотком. Возмущенный таким поведением Джоб схватился за рукоятку своего тесака, и в этот момент на пороге появилось чудесное видение в красном сарафане – невысокая русоволосая леди с венком из желтых и голубых полевых цветов.
Леди ни чуть не удивилась столь странной компании. Ведь она была той самой Настей, дочерью бакенщика, про которую когда-то давно был даже снят кинофильм «Огни на реке». Там Настя – бесстрашная, отчаянная девчонка – пела: «Я полы подмету, вымою посуду и воды принести я не позабуду… Все сумею, все успею сделать!»
Теперь она стала взрослой и заготавливала на острове, не ведая, что это остров сокровищ, лозу для корзин и кошелок, которые так мастерски плел ее отец – нынешний пенсионер, оставшийся без средств существования в связи с отсутствием денег в местном бюджете.
Интуиция подсказывала Насте, что эти пятеро незнакомцев с загорелыми обветренными лицами в потрепанном обмундировании, присущем скорее всего временам позднего средневековья, появились на острове неспроста. И, возможно, в недалеком будущем в семейном бюджете бывшего бакенщика появятся зарубежные инвестиции. Поэтому через несколько минут перед входом в курень запылал жаркий костер, и в довольно объемистом чугунном котелке забулькало варево из крупы, лука, картофеля, заправленное салом.
Перед обедом неплохо было бы промочить горло, но, к сожалению, заветный бочонок на пушечном лафете был уже пуст. Ближайшая точка, где возможно, имелся хоть какой-то запас спиртного, – блокгауз. Но там засели оставшиеся верные своему долгу люди капитана Смоллетта и справиться с ними пиратам до сих пор никак не удавалось.
Помочь делу вызвалась Настя. Сильвер, тыкая костылем в сторону видневшейся на возвышенности березовой рощицы, пытался объяснить ей, где находится блокгауз. Но Настя (только кое-как читавшая по-английски и переводившая со словарем) ничего не поняла, сказала «о;кэй», сняла с гвоздя клетку со скворцом и, поставив ее вплетенную из прутьев кошелку, зашагала по едва заметной среди травы тропинке.
Миновав березовую рощу, Настя увидела знакомое глинобитное строение – сарай – под соломенной крышей весьма значительных размеров с редкими, похожими на бойницы слуховыми оконцами. Строение было окружено невысоким тыном, а на его крыше вместо дымовой трубы развивался на шесте британский флаг. Было еще на крыше большое гнездо аистов, хозяева которого вместе с молодыми уже отбыли в теплые края. Перебравшись через плетень, Настя направилась было к двери, сбитой из потемневших от времени и дождей досок, как вдруг услышала:
– Стой! Кто идет?
Голос с иностранным акцентом прозвучал из-под самой крыши, скорее всего из слухового окошка и, судя по всему, принадлежал молодому человеку. Настя остановилась, а скворец вместо нее прокричал в ответ: «Давай буксир!». После такого «обмена любезностями» дверь отворилась, и на пороге появился капитан Смоллетт собственной персоной в синем из морского сукна мундире и треугольной шляпе. Из-за его плеча выглядывал никто иной, как Джим Хокинс, переведенный приказом по гарнизону из кают-юнги в должность переводчика. Здесь уместно заметить, что Хокинс самостоятельно научился объясняться по-русски, используя учебник английского языка для пятого класса, найденный им среди потрепанных пожелтевших подшивок газет, невесть откуда взявшийся в бывшем складе стеклотары.
После непродолжительной беседы, во время которой Настя объяснила свое намерение обменять говорящую птицу на бутылку спиртного, выяснилось, что защитники сарая-блокгауза употребляют в качестве напитка только лишь воду из родника и никаких следов от алкогольных напитков, кроме бутылочных осколков, здесь нет. Так и пришлось бы Насте без выпивки и без птицы (скворца она подарила на память Джиму Хокинсу, влюбившемуся в нее с первого взгляда), возвращаться к пиратам, если бы не появился на горизонте пароходный дымок. То дымил пассажирский однопалубный пароход, совершавший рейсы Киев-Мозырь, и Настя знала, что через каких-нибудь полчаса он причалит к пристани «Ясногорка», даже если среди пассажиров и не окажется желающих высадиться в столь живописном месте.
Причина тому – безнадежно влюбленный в Настю капитан: в ослепительно белом кителе, отутюженных, слегка расклешенных брюках и в умопомрачительной с золотым якорем фуражке.
Похожий на капитана Грея из феерии А. Грина «Алые паруса», правда, уже в предпенсионном возрасте наш речник всегда останавливался у этой пристани, надеясь хотя бы, на несколько минут увидеть предмет своей страсти. Но дочь бакенщика не отвечала ему взаимностью. Ее сердце, а, может, и не только сердце, принадлежало другому – стажеру-рулевому с буксирного парохода «Челябинск» – белобрысому Мыколе. Однако на этот раз у капитана был реальный шанс получить поцелуй от русоволосой красавицы. И он его таки получил в обмен на пятьсот грамм чистого медицинского спирта и бутылки трехзвездочного армянского коньяка из пароходного буфета.
Когда Настя с парой бутылок в кошелке вернулась к пиратам, те уже оприходовали содержимое вместительного котелка, и все, кроме одноного, мирно посапывали на укрытом соломой полу куреня. Взяв у Насти бутылку с коньяком, Сильвер с силой ударил ладонью в донышко, а когда пробка слегка сдвинулась, ухватился за нее зубами. Откупорив таким образом посудину, он вылил примерно третью часть содержимого в кружку, выпил «залпом», после чего раскурил трубку и попытался выяснить у Насти не видела ли она карту у капитана Смоллетта. Та, конечно, ничего не поняла, и в свою очередь, прямо спросила одноного:
– Где мани?
– О, ез мани, мани, – встрепенулся пиратский атаман и принялся рисовать на песчаном полу какие-то волнистые и ломаные линии, означающие, надо полагать, очертания острова.
В заключение, нарисовав в углу импровизированной карты крест, он ткнул в него костылем и крикнул: «Мани!». От резкого крика пробудились все спутники одноного. Они вылили спиртное из обеих бутылок в котелок, добавили воды из ближайшего озера и принялись утолять жажду.
Между тем стало постепенно темнеть. На синем бархате августовского неба замигали яркие звезды. А Насте подошло время, доставить, наконец-то, домой вязанку нарезанных с утра ивовых прутьев. Провожать ее к переправе пришлось Джону Сильверу, потому что остальные джентльмены после утоления жажды «лыка не вязали».
Но случилась непредвиденная задержка. Настиной лодочки-ялика, на котором она днем переправлялась к пристани на встречу со своим поклонником-капитаном, на месте не оказалось. Конечно, Сильвер мог бы предложить леди Насте каюту на «Эспаньоле», но не следует забывать, что шхуна, захваченная пиратами, была слишком маленькой (всего восемьдесят сантиметров длиной), и пираты помещались там лишь, потому что обладали удивительной способностью перевоплощаться. То есть, как только кто-либо из пиратской команды приближался к трапу, перекинутому со шхуны на песчаную отмель и сделанному из сосновой щепки с обломками спичек вместо ступенек, так сразу же превращался в крохотного человечка. Причем, лица у всех превращенных были одинаковыми, с длинными, острыми, как клювы, носами; пиратские грозные тесаки становились похожими на булавки, а различать перевоплощенных пиратов можно было лишь по цвету и фасону одежды и головным уборам. Кстати, такое же перевоплощение происходило с ними и перед любым сражением, и именно по этой причине отряд Сильвера никак не мог захватить блокгауз-сарай. Защищающие глинобитное строение люди капитана Смоллетта просто передавили бы всех пиратов своими башмаками.
С учетом столь сложных обстоятельств Сильверу и Насте, не обнаружившим подходящего для переправы средств, пришлось «гукать перевоза» (в переводе на литературный язык: «кричать», чтобы перевезли). Кричать пришлось довольно долго, пока, наконец, в темноте не послышался плеск весел. Но то оказался не перевозчик, не селянин, а, к великому удивлению Насти, – Джим Хокинс. Приплыл он на небольшом, почти круглой формы (от того и вертлявом) челноке, орудуя двухлопастным байдарочным веслом. Сам челнок был довольно примитивным – каркас из неструганных реек, обтянутый козьими шкурами, и предназначался всего лишь для одного человека. Тем не менее Настя обрадовалась бывшему юнге, как родному. Правда, интерес у нее оказался исключительно меркантильным. Теперь-то с помощью юнги-переводчика она попытается выведать у Сильвера, где можно раздобыть «мани», хотя бы на текущие расходы.
И вот двое представителей восемнадцатого века и Настя устроились возле небольшого костра, и переговоры начались.
Джон Сильвер, попыхивая трубкой и щурясь от табачного дыма, спросил у Хокинса, не согласится ли капитан Смоллетт обменять карту старого Флинта (ту самую, где крестиком обозначены сокровища) на «Эспаньолу». Не понявшая ни слова Настя вопросительно взглянула на Хокинса своими широко раскрытыми васильковыми глазами: «Мол, переведи!». Но тот лишь отрицательно покачал головой – то ли в ответ на предложение предводителя пиратов, толи, не поняв намека красавицы и, в свою очередь, спросил у Насти, что надо перевозить.
– Мне надо попасть домой, – ответила Настя, – только Боливару твоему двоих не снести.
– Что есть «боливар», любовь моя, – поинтересовался Хокинс.
– То, что в твоей скорлупке двоим не поместиться, – объяснила Настя.
Но здесь в диалог влюбленных вмешался одноногий атаман. Он вдруг подумал, что его отряду не обойтись без переводчика, необходимого для общения с аборигенами, встречающимися на острове и, ткнув чубуком трубки в сторону Хокинса, сказал:
– Послушай, приятель, не согласился бы ты послужить у меня переводчиком, ну хотя бы по совместительности – от полудня до восьми склянок, например? А уж я с тобой рассчитаюсь по-королевски, как только мы отыщем сокровища.
– Хм, он рассчитается! – подмигнул Насте бывший юнга. – Сокровища старого Флинта давно уже у нас. Теперь бы только вывезти их в какую-нибудь цивилизованную страну и по-джентельменски разделить среди тех, кто остался верен своему долгу.
Сильверу же Хокинс ответил так:
– Заманчивое предложение, сэр, но я должен подумать и согласовать такое совместительство с капитаном Смоллеттом.
Настя, сообразив, что ее надежда на валютные инвестиции, о которых она мечтала с самого утра, с тех пор как увидела пятерых незнакомцев возле куреня, превращаются в бесплодную мечту и что говорить теперь с одноногим предводителем о деньгах не имеет никакого смысла, заторопилась домой. На своем челноке-душегубке Хокинс перебрался на противоположный берег, разыскал возле пристани наполовину вытащенный из воды Настин ялик и, наконец-то, переправил Настю. А Сильвер, в темноте спотыкаясь единственной ногой о песчаные кочки, медленно побрел в сторону куреня.
С сокровищами на борту
Глухой осенней ночью, когда до закрытия навигации оставались считанные дни, караван из восьми барж с буксирным пароходом «Челябинск» в голове шел по течению, стараясь держаться середины фарватера. Семь новых довольно вместительных металлических барж были загружены по самую ватерлинию брикетами бурого угля. Последняя, восьмая, с деревянным просмоленным кузовом и дощатой кормовой надстройкой возвращалась порожняком к месту своей приписки – городу Херсону. Экипаж этой восьмой баржи состоял всего из одного человека – шкипера Фоковича – родного деда рулевого с «Челябинска» – Мыколы. (Так что, очевидно, коррупция на речном транспорте процветала даже в те далекие годы). И именно, вступив в преступную связь с Мыколой, дочка бывшего бакенщика Настя собралась помочь капитану Смоллетту в доставке сокровищ в ближайшую цивилизованную страну. Причем оказать такую помощь она, конечно, решилась не бескорыстно. В качестве аванса за услуги капитан Смоллетт обещал ей изготовленный средневековым ювелиром сувенир в виде массивной золотой брошки – скорпион с глазами – бриллиантами. В случае же благополучного прибытия ценного груза в нейтральные воды Настя должна была получить через бой-френда Мыколу еще и неплохой бонус – сотню другую золотых дублонов. Но для осуществления всего этого, Мыкола, предварительно сговорившись со своей пассией, должен был посадить караван на мель. А чтобы отвести подозрения от рулевого в столь злонамеренном поступке, отец Насти еще в полночь снял пару керосиновых фонарей – красный и зеленый – с бакенов, как раз напротив острова с глинобитным сараем-блокгаузом. И вот, спустя каких-то два часа после этого, до обитателей блокгауза донеслись тревожные пароходные гудки означавшие, что караван сидит на мели. Встрепенулся говорящий скворец в клетке, стоявшей у изголовья койки Джима Хокинса, и пронзительно закричал: «Давай буксир!»
План действия команды капитана Смоллетта был расписан, можно сказать, по минутам. Хокинс столкнул на воду свой кругообразный челнок и, гребя изо всех сил, устремился к последней в караване барже. Бен Ганн, Грей и доктор Ливси потащили мешки с дублонами в большую лодку (называемую почему-то у аборигенов «дубом»), раскачивавшуюся на мелкой зыби возле берега, а капитан Смоллетт и сквайр Трелони, оставшиеся в сарае-блокгаузе, принялись паковать свои личные вещи в небольшой, окованный медью морской сундук.
Между тем Хокинс, забравшись на корму деревянной баржи, оттолкнул ненужный уже челнок, и тот, увлекаемый течением, сразу же исчез в темноте. Шкипер баржи Фокович был, конечно, еще днем предупрежден Мыколой, что ночью на барже появятся пассажиры с грузом, но когда он в неясном мерцающем свете керосинового фонаря увидел поднимающегося на палубу бывшего юнгу в треугольной шляпе и с кремневым пистолетом за поясом, то чуть не свалился за борт от удивления и испуга.
– Прошу прощения, сэр, разрешите ваш фонарь, – обратился Хокинс к державшемуся одной рукой за сердце старому шкиперу.
Тот протянул ему «летучую мышь», и Хокинс, подняв фонарь несколько раз над головой на вытянутой руке, просигналил на остров, что все в порядке и можно приступать к погрузке.
Лодке – «дубу» пришлось совершить три ходки, чтобы перевезти на баржу мешки с золотыми монетами и большой ящик со старинным оружием, инкрустированным драгоценными камнями. А после того как сокровища и сундук с вещами капитана и Трелони были также доставлены на баржу, капитан Смоллетт и сквайр Трелони поочередно обнялись с бывшим юнгой, и тот, спрыгнув с палубы баржи в «дуб», уселся на кормовой банке рядом с доктором Ливси. После этого Бен Ганн и Грей, навалившись на весла, погнали лодку к дебаркадеру – «Пристань Ясногорка».
Конечно, проще всего было бы капитану Смолетту не делить свой малочисленный отряд на две части. Но он, справедливо полагая, что пираты одноного атамана попытаются перехватить сокровища в пути, решил, как говориться, заметать следы. Эту задачу и должны были выполнять оставленные в Ясногорке под предводительством доктора Ливси бывшие матросы Грей, Бен Ган и молодой Хокинс. Тем временем Сквайр Трелони вытащил из сундука видавший виды морской плащ, расстелил его на сырых досках и сунув под голову валявшийся здесь же, в трюме баржи, спасательный круг, вскоре захрапел. Смолетт же, забравшись на кормовую надстройку баржи, попытался, хотя бы жестами, пообщаться со шкипером Фоковичем, но из этой затеи ничего не вышло. Ошеломленный дед только беспомощно разводил руками и время от времени повторял: «Трясця его матери».
Так и не добившись от старого шкипера никакой информации, Смоллетт вернулся в трюм и, пристроившись рядом со Сквайром, задремал.
А на палубе «Челябинска» пытались выяснить причину чрезвычайного происшествия. Рулевой-стажер Мыкола своей вины не признавал. Старый матрос Иван Миронович, защищая стажера, показывал рукой за борт и, используя ненормативную лексику, докладывал капитану буксира об отсутствии на бакенах зеленого и красного огней, ограничивающих ширину судового хода.
Несмотря на все старания команды «Челябинска» караван снять с мели никак не удавалось до тех пор, пока из предрассветных, окутанных прозрачным туманом сумерек не послышалась сирена буксирного катера. Буравя почерневшую осеннюю воду гребным винтом и отчаянно дымя черной короткой трубой, катер натянул, как гигантскую струну, стальной трос. Машина «Челябинска» тоже старалась из последних сил, и в результате столь героических усилий караван барж оказался, в конце концов, на глубокой воде.
Сквайр Трелони и капитан Смоллетт безмятежно спали в трюме баржи рядом со своими сокровищами, пока луч неяркого осеннего солнца не заглянул в открытый люк. Наши герои пробудились, как по команде, подобрали валявшееся в трюме дырявое ведро с привязанным к нему обрывном веревки и, зачерпнув забортной воды, занялись утренним туалетом. После чего приступили к завтраку, размочив для этой цели пару морских сухарей. Шкипер Фокович к этому времени уже пришел в себя. Способствовало тому объяснение внука Мыколы, который навестил деда после ночной вахты. Мыкола наврал деду, что пассажиры в столь необычном одеянии – иностранные актеры, направляющиеся на съемки исторического фильма «Взятие Очакова».
- Очаков – доброе место, – отвечал Фокович внуку. – Ловил я там, в порту бычков, чималых и черных, як вугилля. Их так и называют: «кочегарами».
Кстати, предположительно, где-то неподалеку от Очакова, в славном городе Херсоне уже воедино слившаяся команда капитана Смоллетта должна будет перегружать сокровища на зафрактованное судно, чтобы вернуться в добрую старую Англию и зажить там припеваючи, каждому по своему собственному усмотрению.
Предводительствуемый же доктором Ливси отряд, переночевав в пустующем по случаю отмены пассажирских рейсов (что в те времена обычно практиковалось за пару месяцев до закрытия навигации) дебаркадере-пристани «Ясногорка», погрузили в лодку-дуб кое-какую провизию, бочонок с порохом и ранец из телячьей кожи с изрядным запасом пистолетных пуль и отбыли вверх по течению в противоположном каравану, увозящему сокровища, направлении. Сидящим на веслах Грею и Бену Ганну помогал утренний юго-восточный ветер, наполнявший черный из просмоленной мешковины парус, растянутый на короткой мачте. Когда лодка проходила мимо заливчика, у берега которого стояла на своем миниатюрном свинцовом якоре «Эспаньола», короткононогий, похожий на вылепленного из пластилина пингвина, пират поднял тревогу. Выбравшийся из капитанской каюты на фанерную палубу одноногий Сильвер приказал боцману Джобу «свистать всех наверх», чтобы сниматься с якоря и ставить паруса. Но вся беда в том, что свистать-то наверх было практически некого. Том Морган и пушкарь Гэндс, навалившись на вымбовки кабестана, с горем пополам оторвали якорь от грунта и стали выбирать якорный трос. Тем временем Дик и Джоб подняли до места гафель, и растянутый парус-грот принял ветер. Джоб остался стоять возле грот-мачты, чтобы по команде Сльвера травить или выбирать гика-шкот, а Дик побежал на нос ставить треугольный кливер. Вскоре игрушечная «Эспаньола», подгоняемая попутным ветром, уже торопилась следом за лодкой-дубом.
Погоня продолжалась до полудня, а потом ветер стих, заморосил холодный обложной дождь, и пиратам пришлось встать на якорь в виду правого обрывистого берега, чтобы не дрейфовать в обратном направлении под влиянием весьма заметного течения. Лодка же, управляемая сподвижниками капитана Смоллетта, под дружные удары двух пар весел уходила все дальше и дальше пока окончательно не исчезла в осенних речных просторах.
Движок
А я подумал, как жаль, что не успел в свое время снабдить шхуну «Эспаньолу» хотя бы каким-нибудь мало-мальски подходящим движком, способным выгребать против речного течения. Правда, надо сказать таковые попытки у меня были, причем довольно серьезные, но они не увенчались успехом. Дело в том, что в то время никаких двигателей для моделей в продаже не существовало. В плавающих, летающих и сухопутных моделях использовали резиномоторы – несколько резиновых нитей, способных после закрутки приводить во вращение гребной винт, пропеллер или колеса в течение десятков секунд. Бензиновые двигатели, в основном для моделей самолетов, стали изредка появляться в магазинах несколько позднее.
Для изготовления же небольшого электрического движка, работающего от плоских батареек КБС (о пальчиковых батарейках тогда никто не слыхал) требовались кое какие материалы, сноровка и элементарный станочек, хотя бы сверлилка.
Ничего этого у меня не было, и поэтому я собрал электрический моторчик из деталей электроконструктора со статором из обыкновенного подковообразного магнита. Но мощности его хватало лишь для того, чтобы проворачивать гребной вал в дейдвудной трубе. И, конечно же, о том чтобы привести в движение «Эспаньолу» даже в стоячей воде не могло быть и речи.
Потом я купил на барахолке, так называемом «толкучем рынке», электромоторчик, приводящий в действие автомобильные щетки-стеклоочистители. Этот движок оказался подходящим по размерам и весу, но, к сожалению, не работал. Была еще идея использовать в качестве судового двигателя «динамку» от велосипеда. Однако, как выяснилось, устройство это вырабатывало для велосипедной фары небольшой по силе переменный ток, и следовательно работать как электромотор она если бы и смогла, то никак не от батарейки.
В конце концов, в поисках движка для модели шхуны я добрался до станции юных техников. К тому времени мои школьные товарищи, которые были в курсе моих проблем, дали мне прозвище – «Движок». На станции юных техников среди прочих кружков существовал и судомодельный. Однако двигатели для начинающих судомоделистов там были доступны только «резиновые», причем для простейших контурных моделей. Но такие модели, их надо было выпиливать лобзиком из фанеры, вовсе ничем не напоминали настоящие суда и никакого интереса для меня не представляли.
Зато подходящим оказалось месторасположение станции юных техников – в парке, на крутом склоне над рекой, среди буйной зелени (сейчас неподалеку от того места выглядывают из-за деревьев башенки театра кукол). Испытывать модели судов непосредственно на станции юных техников негде было, а вот авиамоделистам – раздолье. Запущенные с высокого обрыва модели самолетов с резиномоторами дотягивали до реки и парили в восходящих воздушных потоках, раскаленных полуденным зноем. Запускался еще и склеенный начинающими авиамоделистами из папиросной бумаги шар – монгольфье. Был он чуть ли ни метрового диаметра и наполненный горячим воздухом от разложенного на краю обрыва костра, медленно и величаво уходил в голубой зенит…
Кроме всего, в парке был замечательный фонтан – большой слон, разбрызгивающий из хобота прозрачные водяные струи. Внизу же, под обрывами, сновали катера и речные трамваи. И время от времени проходили, попыхивая сизым дымком и шлепая колесными плицами пароходы: белоснежные пассажирские и окрашенные шаровой краской буксиры с вереницами барж.
Но это все лирика. В конце концов, небольшой компактный электромоторчик как-то попал мне в руки. Правда, оказалось, что имеющиеся в те времена в продаже плоские батарейки почему-то не подходили для этого мотора. И поэтому я отдал моторчик более опытному судомоделисту Олегу, который, не помню уже по какому праву, распоряжался на станции юных техников, как у себя дома. Взамен же получил я от Олега замечательную, правда, «комнатную» модель шлюпа «Мирный», пролежавшую почему-то в кладовке среди хлама и паутины несколько лет. Переделать модель из «комнатной» в плавающую было нетрудно, поэтому работы по оборудованию движком пиратской шхуны отошли на второй план. Шлюп предстояло снабдить балластом, для чего как раз и пригодилась свинцовая полоса от оболочки электрического кабеля. Кроме того, необходимо было заменить сломанную бизань-мачту, некоторые снасти такелажа и заново окрасить корпус шлюпа.
А на дворе стояла зима. Спала река, скованная льдом, отдыхали в затонах пароходы и катера. Днем скользили по замерзшему льду Матвеевского залива буера под разноцветными парусами, а возле речного вокзала вдруг появившиеся в городе любители подледного лова ловили зимними удочками верховодок. Мальчишки же промышляли рыбешку вообще без удочек, вооружившись палкой с привязанной на конце обыкновенной столовой вилкой. Они высматривали добычу, лежа на краю проруби и заметив в зимней прозрачной воде рыбешку, пытались насадить ее на импровизированную острогу. Иногда им это удавалось.
Вечером, когда в наше полузамерзшее окно на третьем этаже заглядывала аквамариновая звезда, я читал «Круглый год». Были там стихи, посвященные экспедиции к южному полюсу М.П. Лазарева и Ф.Ф. Беллинсгаузена на шлюпах «Восток» и «Мирный». До сих пор помню строчки:
Слышишь товарищ, как ветер жесток
Парус тугой надувает
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Что это там за бортом корабля
То исчезает из вида, то появляется
Это земля, имя ее Антарктида
Между тем дело по переоборудованию шлюпа «Мирный» в плавающую модель продвигалось медленно. За время зимних каникул я успел только купить в хозяйственном магазине густотертую краску-киноварь для подводной части модели шлюпа и смастерил из латунных гильзочек от малокалиберных патронов дюжину корабельных пушечек. А кроме того, изучил я бумажные сигнальные флажки, украшавшие нашу новогоднюю елку. И запомнил некоторые сигналы, например, «Я гружу и выгружаю взрывчатые вещества», «Мне требуется медицинская помощь», «Меня дрейфует на якоре», «Команде быть на борту, так как судно скоро снимается».
Но все-таки завершить восстановление модели шлюпа, не помню уже по какой причине, мне не удалось…
Весной отец собрался помочь мне с паровым двигателем для модели шхуны. Решили мы начать с изготовления парового котла, причем не простого, барабанного, а прямоточного – из двух медных змеевиков. На Трухановом острове, где ставили мы зимой закидушки на налима, набрали белого, тогда еще чистого, речного песочка. Дома, на газовой плите, отожгли тонкостенные медные трубочки и, засыпав во внутрь песок, согнули аккуратные змеевички.
А потом настала рыболовная пора и времени, продолжать судомодельные работы, не осталось.
Краткая справка о дальнейших приключениях пиратов
Так и осталось неизвестным, заметили ли преследователей-пиратов – люди капитана Смоллетта, плывущие на тяжелой четырехвесельной лодке. Наверное, если бы заметили, то постарались бы протаранить суденышко под бумажным «веселым Роджером». Но достоверно установлено, что лодка, на которой плыли сподвижники Смоллетта, вечером причалила к левому берегу неподалеку от местечка, раскинувшегося на склонах невысоких холмов. Было похоже, что именно здесь навсегда затерялись следы доктора Ливси и трех его спутников.
Так, по крайней мере, решили пираты, добравшись через сутки – «Эспаньола» шла всю ночь и день, подгоняемая поднявшимся попутным ветром – до чернеющей на песчаной отмели, перевернутой вверх днищем большой лодки. Но Сильвер не стал предаваться отчаянию. Он приказал пиратам оставаться на судне, а сам заковылял по песку в сторону городских холмов. По дороге он подобрал старое рыболовное удилище, а поскольку свою треугольную шляпу он оставил в каюте «Эспаньолы», то повязал голову клетчатым носовым платком и стал похоже на заядлого рыболова-инвалида, возвращающегося с неудачной рыбалки. Конечно, незнание языка аборигенов являлось весьма печальным обстоятельством в деле выяснения дальнейшей судьбы пассажиров покинутой лодки, но долговязый Джон не терял надежды.
И судьба ему, можно оказать, улыбнулась в оконце одноэтажного домишки. На подоконнике, за вымытым до блеска оконным стеклом, Сильвер увидел модель галиота с распущенными парусами ярко-алого цвета. То была копия трехмачтового парусника «Секрет» из повести Александра Грина. Конечно, Сильвер, незнакомый с произведениями русских классиков, понятия не имел о романтической истории, лежавшей в основе знаменитой Гриновской феерии, но он здраво рассудил, что в доме с такой искусно выполненной моделью вполне может обитать бывший моряк, умевший изъясняться на общепринятом языке.
Деликатно постучав костяшками пальцев в выкрашенную суриком дверь и услышав, что из-за двери отзывается довольно старческий голос, Сильвер по-английски попросил разрешения войти.
– Кам ин, – ответил тот же голос.
Джон Сильвер приоткрыл дверь и очутился в тесной прихожей с наклеенными на стенках журнальными репродукциями различных судов, преимущественно парусных. Пожилой хозяин дома, весьма сносно говоривший по-английски, оказался бывшим учителем, преподававшим иностранный язык в школе, а парусниками увлекалась его внучка. Она посещала парусную секцию при городском доме пионеров, и она же соорудила модель, которая привлекла внимание одноногого пирата.
Когда Долговязый Джон стал на ходу придумывать малоправдоподобную историю о группе иностранцев, от которой он якобы случайно отстал, из висящего на стене динамика послышались вдруг знакомые Сильверу имена: «Смоллетт» и «Трелони».
– О ком это говорят, уважаемый?– завопил Сильвер.
И тогда хозяин дома объяснил, что речь идет об иностранных специалистах, сопровождавших какой-то важный груз в низовья реки, и что об этом даже было сообщение во вчерашней газете «Водник».
– Не от этой ли группы вы отстали, сэр?– вежливо осведомился бывший учитель.
– Да, да!– заорал одноногий.– Дайте мне скорее эту газету!
Но газета, к сожалению, не нашлась. Наверное, внучка учителя, отправляясь в школу, завернула в нее завтрак. Оказалось также, что вчерашней газеты нет и в газетных киосках.
Как бы то ни было, Сильвер в какой-то степени разгадал план капитана Смоллетта: сокровища уплыли вниз по реке, а гребная лодка с людьми капитана Смоллетта, была просто отвлекающим маневром.
С тем Долговязый Джон и вернулся к своим спутникам, поджидавшим его в игрушечной «Эспаньоле», пришвартованной среди прибрежных зарослей.
Примечание:
Кое-какие сведения о дальнейшей судьбе героев «Острова сокровищ» можно будет узнать из приложения ко второй части этого, надеемся не очень скучного, повествования.
Флаг навигации
Поселение Бучак живописно раскинулось на речных кручах. Теперь, к сожалению, он него осталось несколько избушек на берегу рукотворного водоема с заросшим сине-зелеными водорослями мелководьем. А тогда, тогда: прозрачные речные струи, широкие плесы, омуты, водовороты и золотистые песчаные косы. Вот здесь-то и проводили мы самый жаркий месяц июль, мы – трое разновозрастных мальчишек. Наши родители работали все в одной организации, дружили и во время отпуска тоже старались не расставаться.
Я был самым младшим в нашей компании, и приятели придумали мне прозвище – «Антос». Для себя они выбрали более благородные псевдонимы: самый старший, Сергей – «Бурун», а средний, Кирилл – «Альбатрос».
Антосом же звали и искусно вырезанную из дерева статуэтку пирата с перевязанным черной повязкой глазом, кремневым пистолетом за поясом и повязанной темно-красным платком головой. Говорили будто пирата этого, как и пневматическую винтовку-воздушку, приобрел отец Сергея, пребываючи в служебной командировке в Америке.
А потом, не помню уже каким образом, этот самый Антос очутился в меня дома на письменном столе. Изо дня в день пристально смотрел пират своим единственным глазом в оконное стекло. За окном шли дожди, кружились снежинки, голубело небо, а пират все смотрел и смотрел на затянутую асфальтом площадь, на крыши домов и верхушки тополей. Там, за высокими серыми домами, за отсыревшими в весенних туманах деревьями парка была вода. Река несла обломки ледяных полей с торчащими кое-где тонкими вехами, обозначавшими места зимних переправ. На верхушках некоторых вешек даже сохранились пучки соломы, и казалось будто зимние ведьмы бросили впопыхах свои метлы и умчались на север, подгоняемые южным теплым ветром. Умчались туда, где зима никогда не кончается и можно вволю натешиться, наиграться и без конца проказничать, собирая в дырявые мешки снежные заряды и с жутким свистом и завываниями обрушивать их на одинокого путника.
Так что уроки я делал вместе с одноглазым пиратом, вместе с ним смотрел в окно на хлопотавших около старых гнезд грачей, на проплывающие над крышами кучевые облака – предвестники теплых весенних дней. И вместе с ним скучал за синей речной водой.
Синий, как весенний небосвод Днепр! Прохладные в летний зной стремнины, причудливые черные коряги на отмелях, густые прибрежные лозняки и столетние ивы. Светло-голубые озера, длинноногие кулики, утиное раздолье и заветный край белокрылых чаек. И плывет, плывет подгоняемый ветром выструганный из коры кораблик с бумажными парусами. А я, забыв о своей брошенной на песке удочке, тороплюсь за суденышком следом. Течение все дальше и дальше отжимает кораблик к середине плеса, и вот уже пропал, не виден среди белых барашек парус. Но кораблик сделан наславу. Есть у него и киль и балласт из свинцового грузила. Не опрокинут его волны, будет плыть, наверное, до самого моря.
Увидят мой кораблик загорелые седоусые рыбаки, веселые, припорошенные угольной пылью кочегары и босоногие матросы с колесных буксирных пароходов. А может даже заметят его важные капитаны в белых с лакированными козырьками фуражках и немногословные самоуверенные шкиперы длинных узких барж-рудовозов. И только старый пират, терпеливо дожидающийся моего возвращения, никогда не увидит больше легкое, из коры суденышко. Я попробую рассказать ему о долгом и опасном путешествии кораблика, а поймет ли деревянный человечек что-нибудь из моего рассказа – неизвестно.
Весной я с нетерпением ждал открытия навигации. Об этом событии возвещал поднятый на мачте речного вокзала флаг. Под флагом на тонком шпиле красовался оригинальный флюгер – кораблик-каравелла из потемневшей от времени бронзы.
Итак, навигация открыта, и мы с отцом идем к лодочному мастеру, чтобы заказать лодку. Спускаемся от Владимирской горки по лестнице с многочисленными пролетами на набережную. Здесь, у подножья речных обрывов, отделенных от реки гранитным парапетом и асфальтовым шоссе, притаилось несколько домишек как раз напротив Труханова острова. В одном из них живет мастер-лодочник. Во дворе, среди старых ореховых деревьев, стоит почти готовая большая плоскодонная лодка. Осталось только просмолить днище и покрасить. Отец объясняет, какое нам требуется суденышко, но тот запрашивает, очевидно, неподъемную для нас цену.
Лодку же мы все-таки купили, правда, не новую. Нашли ее на лодочной стоянке, на Предмостной слободке. Из города туда надо было добираться на катере, совершавшем регулярные рейсы через каждые два часа. На лодке пришлось нам заменить пару досок в бортовой обшивке, проржавевший гребной винт и тонкий, сплетенный из стальных проволочек штуртрос. Мотор был стационарный ДКВ от маломощной трофейной электростанции. И мощность его, как говорил бывший владелец лодки, составляла четыре с половиной силы. Запускался мотор специальной пусковой рукояткой, которую приходилось дергать не один десяток раз. Иногда мотор вообще не заводился, и тогда отец отгребал от берега веслом, опускал на дно якорь-кошку, и мы забрасывали рыболовные снасти.
Суденышко это прослужило нам только одну навигацию, совершив за этот период один длительный переход до пристани «Ясногорка», о которой упоминалось в начале нашего повествования. Именно к этой пристани причаливал пассажирский однопалубный пароход, ведомый Настиным поклонником – капитаном предпенсионного возраста.
Кстати, помогая отцу ремонтировать наш старый лодочный мотор, я получил кое-какие практические навыки, которые нельзя почерпнуть из школьного учебника физики. Навыки эти мне пригодились, когда в «культтоварах» появился бензиновый моторчик для авиамодели и мне его купили.
Решил я со своим другом Колькой установить этот моторчик на шхуне «Эспаньола». А для этого требовалось заменить на моторчике авиамодельный пропеллер на маховичок с канавкой по окружности для пускового шнура. С просьбой помочь выточить такой маховичок обратились мы с Колькой в судомодельный кружок. Там нам объяснили, что выточить маховичок – плевое дело, но будет лучше, если мы возьмемся здесь, в судомодельном кружке, за постройку радиоуправляемой модели линейного корабля.
Сооружение в то далекое время столь сложной модели двумя мальчишками-семиклассниками было сплошной утопией, но мы почему-то согласились. Правда, с ребятами такое случается нередко. Я вспомнил о нашем гипотетическом линкоре, когда несколько десятков лет спустя прочитал у В. Катаева, как, он будучи мальчишкой, собрался вместе с приятелем плыть из Николаева в Одессу на дырявом рыбачьем челноке с шестом вместо мачты и парусом из простыни. Что из этого вышло – стоит почитать…
Постройка модели линкора закончилась на стадии изготовления шпангоутов. Корпус модели предполагалось спаять из белой жести, поэтому шпангоуты требовались тоже металлические. Штампы же для изготовления шпангоутов нашлись в Морском клубе, занимавшемтогда двухэтажное здание на контрактовой площади, как раз напротив Военно-морского политического училища. Курсанты – в умопомрачительных белоснежных робах с матросскими воротниками, в бескозырках с золотыми якорями на лентах и надписью: «Военно-морские силы»…
В клубе я впервые увидел торпеду – шестиметровый стальной цилиндр чуть менее полуметра диаметром, а на самом хвосте – два гребных винта, расположенных один за другим и похожие на стабилизатор вертикальный и горизонтальный рули. Была там и шарообразная, диаметром в полтора метра, так называемся гальвано-ударная мина с торчащими снаружи рожками-колпачками, в которых находились взрыватели. Но больше всего заинтересовало меня почему-то водолазное снаряжение: легкий водолазный костюм и глубоководный скафандр. И скорее всего та столь давняя заинтересованность сыграла роль, когда я сочинял занимательную географию, а именно раздел «Гидросфера».
В каком-то научном обозрении попалось мне краткое сообщение об исследовании Гольфстрима, для чего американцами был построен мезоскаф «Бен Франклин». И тогда вместо академического названия раздела «Гидросфера» появилось новое: «От бутылочной почты до мезоскафа». К впечатлениям детских лет добавилось авторское воображение и как результат, получилось что-то в духе старика Жюля Верна:
В глубинах Гольсфстрима
В сумерках, как только на реке замигали путеводные огоньки бакенов, от водолазного катера отчалил ялик. На корме водолаз в видавшей виды голландке с выгоревшим на солнце матросским ворот-ником. Двое мотористов в накинутых поверх тельняшек спецовках – на веслах. Целый день речники на волнах качались, место на дне реки для нового газопровода выбирали, а ужинать на берегу решили. Костер развели, котелок с картошкой приладили, банку тушенки открыли. Уселись на сухом песке поудобнее.
– Случалось ли кому-нибудь из вас дрейфовать в тропической Антлантике? – спросил водолаз, набивая табаком свою трубку.
Один из мотористов неопределенно хмыкнул. Второй – совсем молодой с челкой коротко подстриженных русых волос, приоткрыв рот, уставился на рассказчика. По всему было видно, что он только этой весной окончил речное училище и, пожалуй, южнее Очакова ему пока что бывать не приходилось.
– Да, так вот,– продолжал водолаз,– лопнул у нас штуртрос в Гвинейском заливе. Помню торопился я по наветренному борту на корму. Там уже все свободные от вахты вместе со старшим помощником собрались. И вдруг неожиданно я увидел несколько игрушечных светло-синих корабликов. Каждое суденышко было оснащено треугольным искрящимся на солнце парусом. Подгоняемые легким ветром и плавно покачиваясь, кораблики прошли развернутым строем мимо нашего рефрижератора и затерялись в океанском просторе.
Водолаз замолчал. Откуда-то сверху, из-под едва мерцающих звезд донесся хриплый крик цапли.
Моторист постарше снова хмыкнул, а молодой с челкой сказал:
– Интересно, кто же эти игрушки сделал?
Костер догорел, и в темноте не было видно, как водолаз улыбнулся. Только вспыхнул и погас в его трубке малиновый огонек.
– А никто. Их в океане целые флотилии плавают. Живые эти кораблики и мне сдается большие лентяи. Взять вот рыбу или кита обыкновенного. Гребут, кто хвостом, кто плавниками, изо-всех сил стараются. А корабликам что! Сам кораблик – будто раскинутый по воде зонтик, парус – тонкая треугольная пластинка, киль – щугальцы, как у любой медузы. Штурман наш мне говорил, что называется этот живой парусник «Велелла» и даже при слабом ветре проходит за сутки километров десять. Щупальцы у него вроде трала, без дела ни¬когда не бывают. То рыбешка мелкая попадается, то еще какая-нибудь живность. И главное, вооружение парусное хитро устроено. С прямым парусом пассат живо бы его из теплых вод выдул, а при косом гроте плывет себе по кругу и холодно ему никогда не бывает и еды вдоволь...
На катер вернулись речники ночью. Молодой моторист долго ворочался на узкой койке. Все мерещились ему белые, голубые, розо¬вые медузы с прозрачными парусами. Утром решил: как только на¬вигация закроется – подаваться к морю. Мотористы там тоже нужны.
А загадок и удивительного в море на всех хватит.
Однако увидеть экзотических обитателей Денису Вечорке, так звали молодого моториста удалось нескоро. Для этого ему при¬шлось окончить высшее мореходное училище и курсы по подготовке океанологов.
И вот семь лет спустя океанолог Денис Вечорка прибыл на стажировку в нью Йоркскую фирму «Грумман», занимающуюся созданием глубоководной техники. В то время фирма как раз завершала работы над мезоскафом «Бен Франклин» – исследовательской подводной лодкой.
Удивительное судно было названо «Бен Франклин» неслучайно.
В середине семнадцатого столетия в Америке главным почтмейстером был Бенджамин Франклин. Его дед, Джон Франклин во время прав¬ления английской королевы Елизаветы служил при дворе в должности Королевского откупоривателя бутылок. Он единственный имел право распечатывать «бутылочную почту».
Известно, что в те давние времена не было регулярного сообще¬ния между материками, и люди вверяли свои письма, донесения, сооб¬щения о кораблекрушениях бутылкам. Многие месяцы и даже годы носи¬ло эти бутылки по океанам и морям, пока не прибивало к суше, где их могли подобрать прибрежные жители.
Такие бутылки содержали иногда и секретные донесения и именно потому по королевскому указу нашедшему бутылку под страхом сме-ртной казни запрещено было открывать ее. Делать это мог только Королевский откупориватель.
Позднее «бутылочную почту» стали использовать для изучения морских течений.
Внук Королевского откупоривателя Бенджамин Франклин, будучи, как уже говорилось, главным почмейстером, обратил внимание на то, что почтовые пакетботы, направляющиеся из Америки в Европу крат¬чайшим путем на восток, приходят в конечный пункт позднее тех, ко¬торые движутся вначале на север вдоль побережья Америки и только лишь примерно через тысячу миль поворачивают к берегам Старого Света.
Основываясь на сообщениях капитанов пакетботов, Франклин нанес на карту течение Гольфстрим, после чего почтовым судам с целью экономии времени предписывалось держаться этого течения.
Именно для исследования Гольфстрима и предназначалась гигантс-кая «бутылка»– мезоскаф «Бен Франклин».
Денис увидел мезоскаф на стапеле, когда шли последние приготовления к спуску на воду. То была небольшая пятнадцатиметровая под¬водная лодка с корпусом, выполненным из высокопробной судострои-тельной стали толщиной тридцать миллиметров. Мезоскаф имел четыре гребных винта, приводимые в действие электромоторами и предназначенными только лишь для маневрирования, в случае если мезоскаф вдруг случайно окажется за пределами течения. Для наблюдений, ки¬но и фотосьемки в корпусе лодки было сделано двадцать девять иллю-минаторов и смонтирована система наружного освещения, состоящая из двадцати прожекторов. В носу мезоскафа была установлена фотокамера для съемки дна, а на корме для съемки биологических обьектов имелась специальная телекамера. Не забыли создатели мезоскафа и о гидроакустической аппаратуре, позволяющей проводить тонографическую съемку дна и записывать звуки, издаваемые различными морски¬ми обитателями, так называемые биоакустические шумы.
Конечно Денис очень хотел попасть в состав экипажа, однако пять исследователей и капитан были уже назначены и длительное вре¬мя готовились к небывалому путешествию в глубинах Гольфстрима.
Но Денису все-таки повезло. Неожиданно оказалось свободным место второго механика на сопровождающем мезоскаф судне «Прайватир». Переоборудованный из морского охотника «Прайватир» имел два мощных дизеля, обеспечивающих ему скорость в двадцать восемь уз¬лов, удобные каюты и комплект оборудования для надежной радиотеле¬фонной связи с мезоскафом.
Безоблачным июльским утром Денис Вечорка в качестве второго механика отбыл на «Прайватире» из американского порта Палм-Бич.
Ведя на буксире едва видневшийся над поверхностью мезоскаф, «Прайватир» держал строго на юго-восток к тому месту, откуда, как считается, берет свое начало самое мощное океаническое течение.
По достижению заданной точки ровно в 20 часов 30 минут буксирный конец был отдан, и «Бен Франклин» стал медленно погружаться в прозрачные воды Гольфстрима.
Свободный в это время от вахты мистер Вэчиорк, как называли Дениса моряки «Прайватира», находился в ходовой рубке. Сюда посту-пала информация от изчезнувшего под водой мезоскафа.
Стало известно, что на глубине шестисот метров «Бен Франклин» лег на дно среди кораллов и что проводится проверка работы всех систем и приборов. Океанограф Фрэнк Басби провел измерение скорос¬ти придонного течения, и на борт «Привайтира» поступили первые цифровые данные непосредственно из Гольфстрима. Измеренная скорость не превышала одного километра в час.
С первого же дня путешествия Денис сдружился с молодым радис-том Стоуном и узнавал от него обо всех происшествиях, случающих¬ся на дрейфующем в Гольфстриме мезоскафе.
Так, Денис узнал от Стоуна о гигантской девятиметровой медузе, которую обнаружили акванавты на двухсотметровой глубине и про напавшую на мезоскаф меч-рыбу, вооруженную крепким костяным тараном, который конечно же оказался бессильным перед оболочкой из высоко¬пробной стали.
Дрейф мезоскафа в Гольфстриме первые четверо суток проходил на глубине двести метров. Акванавты регулярно измеряли температуру за бортом, фотографировали дно, с помощью гидроакустических приборов измеряли скорость распространения звука в морской воде.
Судя по сообщениям, поступающим на борт сопровождающего судна, животный мир в этой части Гольфстрима не отличался многообразием. Через иллюминаторы мезоскафа можно было видеть лишь кре¬веток, медуз и небольших рыбок – светящихся анчоусов, называемых моряками фонарь-рыбами.
На пятый день плавания на рассвете Дениса разбудил радист
Стоун:
- Вставайте, мистер Вэчиорк, вставайте! «Бен Франклин» сейчас будет всплывать.
Денис, натягивая на ходу робу, выскочил на палубу.
«Прайватир» с застопоренными машинами раскачивался на пологой океанской зыби.
- Что случилось? Авария? – спросил Денис, вбегая я ходовую рубку.
- Нет,– спокойно ответил помощник капитана,– просто подвод¬ный водоворот, а они иногда встречаются на пути Гольфстрима, слиш¬ком отклонил мазоскаф от намеченного маршрута. Запасы же электро-энергии у подводников ограничены, и поэтому без нашей помощи «Бен Франклин» не сможет вернуться в поток Гольфстрима. Нам придется его туда отбуксировать.
Когда именно мезоскаф появился на поверхности, Денис не видел. Он заметил его то исчезающую то появляющуюся из-под воды носовую рубку, когда «Бен Франклин» был уже в метрах двухстах от «Прайватира». И, о чудо, на прозрачном полусферическом люке этой рубки пристроился большой красновато-коричневый спрут. Видно ему понра¬вилось плыть на мезоскафе, хватая встречающуюся по пути живность. Заметив отошедшую от «Прайватира» шлюпку, спрут соскользнул в во¬ду и, выпустив из своего чернильного мешка струю темно-фиолетовой жидкости, исчез в глубине.
Матросы прикрепили буксирный трос к стальному кольцу, приваренному в носовой части мезоскафа и вернулись на «Прайватир».
Денис спустился в машинное отделение. Из ходовой рубки пере-дали команду: «Средний вперед».
Примерно через четыре часа мезоскаф снова ушел в глубину в самой середине Гольфстрима – этой удивительной реки, свободно текущей через Атлантический океан.
Однажды в безветренный ясный полдень Денис, проходя в свою каюту, услышал, как боцман, показывая рукой за борт, крикнул мат-росам:
- Смотрите, парусники!
Денис вместе со всеми свесился через поручни, надеясь наконец-то познакомиться с парусником-веллеллой. Но вместо живой па¬русной лодочки над заштилевшей поверхностью виднелись выставлен¬ные из-под воды ярко-синие плавники больших серебристых рыб.
- Если повезет, увидим, как они охотятся, – сказал боцман.
И как бы в подтверждение его слов десятка полтора парусни¬ков образовали почти правильный круг и погрузились на небольшую глубину. Вдруг в середине этого круга, будто за оградой из высо¬ких плавников, очутилась стайка сардин. И вот снизу устремились к ним похожие на торпеды парусники с прижатыми к спине плавниками. Расправа длилась всего несколько минут.
- Сейчас,– продолжал боцман,– парусники поменяются места¬ми. Те, которые держали добычу в кольце, уйдут на глубину. Теперь их очередь обедать.
Однако досмотреть охоту не удалось. Неожиданно налетел шквал. Волна хлестнула через борт, обдав зрителей соленой пеной. «Прай¬ватир», попыхивая сизым дымом из широкой трубы, двинулся напере¬рез валам.
После этого случая радист Стоун, поняв, что Дениса интересу¬ют обитатели океана, познакомил его с судовым врачом и морским биологом мистером Брэданом.
Теперь почти все свое свободное время Денис проводил в каюте Брэдана, более похожей на лабораторию, чем на жилое помещение.
Здесь стояли лотки с образцами пойманных рыб, банки с пробами оке¬анской воды, бинокулярный микроскоп. На полках, на столе и даже под койкой лежали стопки книг и журналов.
Между тем мезоскаф «Бен Франклин» продолжал свой беспримерный дрейф. Увлекаемый океанским течением он медленно продвигался вдоль западной границы Саргассового моря. Сопровождающее мезоскаф судно «Прайватир» строго придерживалось направления дрейфа.
Саргассовое море переводится с испанского как море водорослей. Так называли его средневековые испанские мореходы, когда их взо¬ру представилась удивительная картина – огромный темно-зеленый луг посреди океана.
Так вот по краю такого луга и следовал «Прайватир» ни на мину¬ту не прерывая радиотелефонной связи с мезоскафом.
Подводное плавание продолжалось без особых происшествий.
Единственное, на что жаловались акванавты, так это на сниже¬ние температуры в отсеках. Оказалось, что в глубине Гольфстрима вода не прогревается выше 14°С. И хотя на борту мезоскафа имелись электрообогреватели, экипаж старался не пользоваться ими с целью экономии электроэнергии.
Для пополнения коллекции мистера Брэдана, а заодно и запасов провианта на камбузе с кормы «Прайватира» спустили небольшой, растянутый на четырехметровой раме трал. Через часа три трал подняли на борт, вытряхнули улов на палубу и перед столпившимися моряками оказался настоящий живой ковер из разноцветных рыб. Были тут серебристые сельди, темнокричневые с желтыми плавниками горбыли, золотистые с ярка-красными пестринами губаны.
Но больше всего Дениса удивил никогда ранее им невиданный сельдяной король. То была метровая, сжатая с боков белоснежная рыба со сплошным спинным плавником оранжевого цвета. На голове плавник переходил в веер, похожий на золотистую корону. Рыба эта обычно сопровождает косяки сельди, и поэтому в давние времена рыбаки называли ее сельдяной король. Однако сейчас уже точно установлено, что у короля интерес к сельди чисто гастрономический.
Кроме рыб, трал доставил на палубу и водоросли саргассы – желто-зеленые кусты с длинными ветвями – листями, изрезанными мел-кими зубцами. Среди этих водорослей Брэдан разыскал несколько ин-тересных рыбок: морских коньков-тряпичников и морских мышей.
Конек-тряпичник, в отличие от обыкновенного морского конька, имел по бокам лентообразные буровато-зеленые кожные выросты, благо-даря которым его почти невозможно заметить среди саргассов. Интере¬сен у этого конька и способ питания. Его трубчатое рыльце подобно пипетке засасывает вместе с водой планктонных рачков в тот самый момент, когда он резко раздувает щеки.
Морская мышь – бурая с зеленоватыми пятнами приплюснутая рыб¬ка. Лучи ее плавников с пальцеподобными отростками позволяют ей ла¬зить по ветвям саргассов подобно крошечной обезьянке.
Здесь же в Саргассовом море Денис наконец-то увидел и парусника-велеллу. Несколько этих удивительных животных попалось в план-ктонную сеть доктора Брэдана.
Подводный дрейф мезоскафа близился к завершению. Однако точ-ной даты, когда именно «Бен Франклин» всплывет, на «Прайватире» никто не знал. Известно было лишь, что произойдет это в виду ост¬рова Сэйбл, имеющего еще одно мрачное название «Остров погибших кораблей».
Однажды, разбирая очередную добычу, доставленную на палубу «Прайватира» тралом, судовой доктор задал Денису интересную загадку:
- Скажите, мистер Вэчиорк, можете ли вы, глядя на сегодняшний улов, определить, скоро ли всплывет наш мезоскаф?
В ответ Денис только неопределенно развел руками.
- А я могу,– продолжал доктор.– Маяк острова Сэйбл откроет¬ся сегодня ночью. Или, в крайнем случае, на рассвете. Следователь¬но «Бен Франклин» всплывет завтра утром.
- Понимаю! – вдруг догадался Денис.– Очевидно в улове есть какая-то рыбешка, которая водится только в водах, омывающих этот остров.
- Правильно,– улыбнулся Брэдан,– и называется она у англий-ских моряков рыба кораблекрушений. Вот она перед вами.
И Брэдан указал на полуметровую темно-коричневую, почти черную рыбу с колючим спинным плавником.
Оказывается, эта рыба называемая по научному лирус, питается исключительно усоногими рачками, которые в больших количествах заселяют плавающие корабельные обломки. А ведь возле этого злосчастного острова погибло более пятисот кораблей. Так что лирусам есть чем поживиться.
Слова мистера Брэдана подтвердились. На рассвете с "Прайватира» увидели белую башню маяка, установленного на песчаной косе в восточной части острова. Капитан приказал остановить машины и отдать оба якоря.
А утром мезоскаф «Бен Франклин» всплыл на поверхность, благополучно завершив тридцатисуточное путешествие в глубинах Гольфстрима.
Мне же, автору, перед тем как поставить три точки, осталось добавить несколько слов о нашей старой лодке с капризным мотором ДКВ.
Солнечным октябрьским днем рыбачили мы, я и отец, на Десенке. Несмотря на близость к большому, тогда еще промышленному городу, места в осеннюю пору там были безлюдные. Отец забрасывал удочку с кормы нашей лодки, причаленной носом в берег. Я же сидел, свесив ноги к воде, на борту до половины вытащенной на песок деревянной баржи. Именно на такой барже и служил шкипером старый Фокович (см. главу «С сокровищами на борту»). Едва заметный ветерок, светло-голубое небо и легкая рябь на прозрачной речной воде…
А через неделю погода изменилась: «Осень, осыпается весь мой бедный сад, листья пожелтелые по ветру летят». Мы отплываем на зимнюю, как потом оказалось – последнюю – для нашей лодки стоянку. Я за штурвалом – небольшим, отлитым из чугуна колесом со спицами. Ну какой же мальчишка откажется от такой увлекательной работы! Отец – на корме, возле мотора. Проходим под автомобильным, потом под железнодорожным мостами. Справа – небольшие, с облетевшими лозняками острова. По левому борту тянутся пустынные песчаные косы с черными корягами и редкими, кланяющимися под северным ветром тростниками.
Через часа два причаливаем к правому берегу с одноэтажными, вытянутыми вдоль речного обрыва промышленными строениями, обматываем лодочную цепь вокруг могучей прибрежной ивы, защелкиваем замок. Домой возвращаемся мы на пригородном автобусе.
А спустя несколько дней вытащили нашу лодку зимовать на берег…
Конец первой части