Mare

Этой ночью море пришло в город. Пока мы спали, вода поднималась, и если бы кто-нибудь мог проснуться утром, его взору предстала бы лишь бескрайняя сияющая синева, простирающаяся так далеко, как смог бы увидеть его несовершенный глаз, пока он не оказался бы ослеплен светом звезды, который однажды породил жизнь на этой планете, в сердце такой же точно синевы. Вода подступала неравномерно, то выталкиваемая, будто выдыхаемая гигантскими легкими газовая смесь, заливая огромными волнами окна верхних этажей, то текущая как песок в часах, только не вниз, а вверх, заполняя сквозь щели чердаки и обваливаясь внезапно, но уже неудержимо и неумолимо, в вентиляционные трубы. Первыми море услышали крысы. Они не знали спасения, и метались между подвалами и чердаками, пока обезумев от страха и потеряв совершенно способности к самостоятельной мысли, они будто по зову невидимого флейтиста не вылазили на асфальт пустых ночных магистралей, чтоб сбежать из обреченного улья, хотя и знали что пережить эту ночь не сможет ни один житель города. Собаки выли, оплакивая свои жалкие жизни, наши жалкие жизни, жалкие жизни величественного города. Это не было похоже на человеческое "погибать так с музыкой", то был похоронный марш пожарного оркестра и поминальный вой плакальщиц, одновременно исполненные тысячью пастей, полных острых белоснежных клыков, привыкших забирать жизни, отполированных о чужую плоть, и окруженных по периметру, плавно переходящему в кривую поверхность некоторого сложного порядка, являющую собой собачью оболочку, слюнявой шерстью. Коты смотрели на все это с достоинством великого короля-полководца, обреченного на казнь от руки бунтовщика и разбойника, который лишь подлостью и предательством, мерзейшим вероломством поднялся над своей жертвой. Трудно сказать о чем они жалели: что не успели полюбить или что не были любимы. Матросы спасали портовых проституток, своих верных товарок, чьи судьбы были надежно переплетены с судьбами моряков. Они не принадлежали городу, они были частью наступающей, несущей с собой смерть и тишину громадины. Тихо вдыхали мутную, несущую в себе частицы пыли и самую мелку живность, проникающую сквозь все, веками никем не виденные прорехи, воду младенцы во дворце. Без пробуждения, без тревожного кашля и непристойного бульканья она находила себе место в легких учителей, врачей и поваров. Город умирал, тихо и безвестно уходил он из реальности под похоронный вой своих псов. Его место заняло вечное море.